Текст книги "Созвездие Волка"

– Из крупняков двое осталось, – после минутного молчания произнёс Руднев. – Сахновский и Климович. Климович в Эмиратах греется. По крайней мере, два дня назад ещё там был. Сахновский в Москве… Пока.

– Почему пока? – уточнил Мирагин.

– Сбежит! – уверенно ответил Руднев. – Он ведь о чём-то таком догадывался… о чём вы говорили. Всё мне нашёптывал, что до него и в России доберутся, что напрасно полез в эти дела… Говорил, что у него есть очень полезные контакты в Штатах. Чуть ли не на уровне Сената. Люди, которые в обмен на информацию остановят охоту. Я, признаться, до конца его не понимал… То есть, теперь ясно, что вообще не понимал. Мне до последнего казалось, что речь идёт о криминале. А он сообразил – политика. Умный мужик, ничего не скажешь!

– К этому умному и придут, – уверенно произнёс Мирагин. – Возможно, уже сегодня. Появление Сахновского в Штатах исключено. Он обязательно подставит тех людей, с которыми попытается выйти на контакт. Этого не допустят!

«Там и будем ждать невидимок» догадался Руднев.

– Я вся понял! – воскликнул Руднев. – Сегодня же…

Генерал засуетился, попытался встать.

– Хорошо, что вы поняли, – сказал Мирагин.

Олег Михайлович замер.

– Потому что крупняков, как вы выразились, осталось не двое, а трое. Третий – вы! Не думайте, что ваши лампасы их остановят. И ещё…

Мирагин бросил на стол визитку.

– Карточку храните на работе, с собой не носите. Связывайтесь со мной напрямую. Вы теперь больше всех заинтересованы в быстром и успешном расследовании дела Осипова. Так что по этому направлению я буду работать с вами напрямую. До свидания, генерал!

– Да… До свидания, Игорь Игоревич, – ответил генерал.

И Мирагин понял, что теперь служивый – в страхе и смятении.

Информация о грядущей «мягкой революции» его не смутила, это его коммерческие интересы и безопасность не затрагивало. А «первая задача» – для генерала посерьёзней будет.

Это уже угроза!

И вот за собственную шкуру он будет драться. И землю носом рыть!

«Хорошо» подумал Мирагин. «Хорошо!»

Он и не заметил, как вошли незваные гости в его кабинет…

«Групповая терапия в семь тридцать утра. План занятий был подготовлен мной ещё накануне. Опять эта история с рисунком… Марсель увлекается.

Я отобрал шесть человек. Кураторы до сих пор не могут понять, по какому признаку. Они не могут понять, что объединяет этих шестерых и каковы были критерии моего выбора.

Не агрессивность и не вопиющая антигуманность их поступков были причиной моего особого внимания к их судьбам.

Людей агрессивных, жестоких, попирающих нормы так называемой «общечеловеческой морали» хватает и среди пустоголовых, бездушных обывателей, составляющих основную массу так называемых «нормальных людей», чья нормальность определяется лишь их неспособностью воспринять внешнее корректирующее воздействие высшей силы, крайней примитивностью их мышления (в лучшем случае замещающей творческой начало уродливым суррогатом «креативности», т.е. эрзац-творчеством) и их принадлежностью к доминирующей социальной группе «адаптированных приматов».

Из таковых обывателей, вообразивших себя вершителями чужих судеб, Управление вербует рядовых боевиков для своих диверсионных групп, щедро подкармливая их леденцами-обманками и сказками об их неуязвимости, всесилии и грядущей великой награде за выполнение их «особых заданий», т.е. реализации их по обывательски пошлых и убогих «преступных планов»….

Смешно. И больно, и смешно.

Они обманывают своих боевиков, но обманут сами себя. Вся их «мудрость» не выходит за пределы стратегического замысла предводителя обезьяньей стаи, замыслившего хитрый план разорения банановой плантации.

Разве что вместо бананов у них – счета в оффшорах на банановых островах.

Они заработают ещё пару миллиардов долларов, но останутся всё теми же обезьянами, разве только – богатыми обезьянами.

Такие не схватят Бога за бороду и не повеселят Великого Волка.

Нет, мои избранники – другая порода.

Для моих избранников переход через кровь – это лишь показатель их внутренней силы, творческого потенциала и способности к обучению.

Но, сам по себе, ещё не признак избранности. По крайней мере, не основной признак.

Главным же является их готовность полностью отречься от собственной воли, быстро и решительно перечеркнуть и отменить всю свою земную жизнь, без жалости и сомнений истребить в себе всё человеческое, включая и то, что связывает их с миром людей.

Первый и самый важный шаг: уничтожение родных и близких.

«Враги человеку домашние его» сказал Христос.

С этого и начали воспитанники мои. Этим и доказали они свою избранность.

И ещё – высшей свободой самоотречения.

Да, знаю, что сказали бы по этому поводу мои бывшие коллеги.

Они называют это: «синдром Кандинского-Клерамбо», он же «синдром отчуждения». Они говорят об иллюзорном психопатическом пространстве больных. О проявлении психического расстройства, ощущаемого в виде кажущегося (т.е. существующего лишь в сознании) внешнего воздействия на слова и поступки больного.

А я утверждаю, больных нет. И иллюзией является иллюзорность пространства болезни. И пространство это должно восприниматься как объективно существующее.

Всё, что происходит в сознании – реально. Сознание не отражает действительность, а творит её. С другой стороны, нереально и иллюзорно всё, что находится за пределами сознания.

Переход из мира иллюзий в мир реальности идёт через сознание. Именно в этом направлении происходит переход из воображаемого в существующее.

И только в этом! Иного нет.

Я не могу увидеть ничего, что не было бы мною же и сделано. Вы не можете увидеть ничего, кроме созданного вами.

Но если вы не допустите внешнее воздействие на ваше сознание, то уровень созданного вами никогда не превысит возможности человеческого, крайне ограниченного разума.

Оттого мир так примитивен, пошл и предсказуем. Потому человечество, порабощённое самодовольным и самодовлеющим разумом, ходит по кругу, развлекая себя от скуки сказками о «прогрессе» и грядущем спасении.

Спасение – в болезни. В том, что вы называете болезнью.

Те, кого называют шизофрениками, высшей силой даны человечеству как проводники, которым известен путь к истинной свободе.

Мои избранники отреклись от воли своей. И стали доступны для спасительного воздействия высшей воли.

Потому они со мной.

Да, я слышу вас, бывшие мои коллеги-психиатры. Предвижу возражения ваши и ведомы мне причины вашего скептицизма.

Этот ваш «научный подход», реализм в суждениях и взвешенность поступков, неприятие всего, что выходит за пределы вашего ограниченного научного мирка.

Осторожность, взвешенный подход… И, конечно, диагноз, поставленный в рамках существующих научных схем.

Идеаторный и кинестетический автоматизм, «голоса чужих» в голове, внешний контроль над поступками, всё вместе – галлюцинаторно-параноидный синдром.

Таков ваш диагноз.

А я вообще не ставлю диагнозы и никого не пытаюсь вылечить. Потому что в лечении нет нужды. Я вижу путь к спасению там, где вы видите болезнь.

Таково моё открытие!

Шизофрению не нужно лечить. Это проявление позитивного, высшего сознания, мучительный и связанный с непредсказуемыми побочными эффектами, но совершенно необходимый для эволюции ноосферы генезис сверхличности, обладающей сверхсознанием.

Распад скорлупы при появлении на свет птенца. Распад и расщепление человеческого сознания при рождении сверхсознания.

Вот он – прогресс!

Кого вы спасли, бывшие мои коллеги? Вылечили хоть кого-нибудь?

Да вы даже не можете до сих пор определиться, от чего именно лечите вы больных.

А я усиливаю проявления так называемой «болезни», разбиваю скорлупу, а не склеиваю её.

Вы пытаетесь затормозить прогресс личности, предотвратить рождение сверхсознания, и в результате оно, нерождённое, оказывается запертыми в оболочке постоянно распадающегося дикарского мозга.

Муки рождения вы растягиваете на долгие годы, искусственно продляя их и фиксируя боль.

Вы называли меня преступником, но преступники – вы, мои бывшие коллеги.

Волк, пожирающий сознание, освобождает его.

Вы не поймёте этого никогда. Вы глупы, ограничены и трусливы.

Как и эти, временные хозяева мои из Управления.

О, эти мои покровители!

Кураторы мои, хозяева мои добрые! Я знаю, что вы непременно доберётесь до моего дневника. Каждый шаг мой под вашим контролем. Вы, верно, и фотографиям моим, и самым малым и безобидным сувенирам-безделушкам, чудом спасённым мной из огня и всё ещё связывающим меня с прошлой моей жизнью, ведёте учёт. Конечно, когда-нибудь вы и это прочтёте. Но мне уже всё равно…

Вы не удержите Волка на привязи!

Волк во мне, Волк вне меня, Волк выше меня.

Он уничтожит вас, он сожрёт ваш мир вместе со всеми банановыми островами.

И ещё хочу…

Чёрт, почему я не смог удержать маму?

Почему её любовь ко мне оказалась такой слабой?

Проклятая, проклятая зима!

Сколько же вытерпеть пришлось после этой зимы…

Сколько осталось? Сколько ещё ждать?

Не могу больше, мама! Я больше не могу!»

Он и не заметил, как вошли незваные гости в его кабинет. Сахновский сидел за столом, низко опустив голову, и внимательно рассматривал переданные ему помощником билеты на завтрашний рейс до Нью-Йорка и распечатанное секретарём письмо с подтверждением бронирования отеля.

Настроение у Сахновского было прекрасное. Он был уверен, что опередил своих преследователей, обыграл их и оторвался от погони.

Он сидел в своём кабинете, в особняке, куда не допускались посторонние, да и из сотрудников его компании доступ имели лишь самые проверенные и преданные, в лояльности и безопасности которых он был абсолютно уверен.

Особняк охраняли лично им отобранные бойцы из службы безопасности, официально числившиеся в одном из подразделений милиции, и потому на законном основании носившие огнестрельное оружие, наручники и дубинки. Профессионалы, способные не только быстро, эффективно и жёстко перехватить любого нарушителя священных границ офиса, но и доставить злодея для допроса в нужное место, прямиком к лихим ребятам из РУБОПа, способным и из немого выбить нужные показания.

Подходы к офису контролировала служба наблюдения, на фасаде смонтированы были портативные камеры, а во всех закрытых комнатах, где не было сотрудников, включались датчики движения. Были и ещё камеры, скрытой установки, для контроля внутри здания.

Находясь в этом здании, Сахновский был уверен в своей безопасности. Эта уверенность его и подвела.

Гости вошли без стука, быстро и бесшумно распахнув дверь. Два серенько, неброско одетых мужичка. Невысокие, коротко стриженные, в дешёвых, явно на барахолке вещевой купленных, мятых пиджачках.

Таких в толпе встретишь – и не оглянешься. Да что оглядываться, и не запомнишь!

Лица невыразительные, грубоватые, в морщинах. Работяги, одним словом, какие в час пик электричку ждут, кучкуясь у краешка платформы.

Разве что у одного из них лицо более приметное было. Скулы, глаза раскосые… Что-то было в лице азиатское. Да таких в толпе тоже много. Азатская кровь в наших краях – не редкость.

Вот только действовали мужички очень быстро и чётко.

Один из них подошёл к окну и закрыл жалюзи. Второй плотно прикрыл дверь. Оба одновременно подошли к столу.

Сахновский встревожено наблюдал за ними. Он был настолько потрясён неожиданным появлением гостей, что утратил на секунду дар речи.

Придя в себя, произнёс лишь:

– Кто пустил?

И потерял сознание, отключённый точно отмеренным ударом.

Пришёл он в себя минуты через три.

Первым в сознание его пришло ощущение боли. Болел висок. Боль была тянущей, надсадной.

И ещё было ощущение боли и короткий, острый спазм в сведённом судорогой горле.

Всё это время, пока он был без сознания, голова его висела бессильно на ослабевшей шее и было сдавлено горло.

И потому, придя в себя, испытал Сахновский острый приступ удушья.

Он закашлял, сплёвывая слюну на рубашку.

Он чувствовал, как тёплые струйки стекают у него по щеке.

«Кровь» со странным безразличием к себе подумал Сахновский.

Он увидел, что правая половина рубашки густо испачкана кровью.

И ещё почувствовал Григорий Константинович, как плотное что-то держит мёртвой хваткой его руки.

Скосив глаза, увидел он, что руки его примотаны серым скотчем к подлокотникам кресла.

Так плотно, что кровь едва двигалась по пережатым венам. И почувствовал Сахновский, как неприятный, колкий холодок покусывает пальцы.

«Холодно… Где, где пиджак?»

Он понял, что пиджак гости успели с него снять. И теперь перекладывали всё из карманов в чёрный пластиковый мешок. В такие вот мешки офисные уборщицы собирают мусор из корзин.

Вспомнилось отчего-то Сахновскому, что не далее как три дня назад офис-менеджер подписывал у него заявку на канцелярские принадлежности. И была там графа: «мешки для мусора».

Обидно…

– Вы чего тут хозяйничаете? – едва разлепив губы, спросил Сахновский. – Это не хлам… Это…

Один из разбойников поднял голову, поглядел внимательно на Григория Константиновича. И улыбнулся, открыто и очень дружелюбно.

– Оклемался, родной? – заботливо спросил он.

Повернувшись к напарнику, шепнул (довольно громко, Сахновский услышал):

– Заканчивай с пиджаком. Подкладку проверь. Я с клиентом работаю…

Второй, тот, что с раскосыми глазами, кивнул в ответ. И, быстро перебирая пальцами, начал ощупывать подкладку.

Заботливый подошёл ближе к Сахновскому. Наклонился и похлопал по карманам брюк. Нащупал и вытащил служебный пропуск.

– Сахновский… директор…

Пропуск бросил на пол.

– Это нам не нужно, а тебе уже не потребуется.

– Мужики, – прошипел, откашливаясь, Сахновский, – вы хоть знаете, куда вы пришли? Знаете, с кем связались? Если вас на разборку наняли, так скажу, что вас сильно подставили. Очень сильно! Кто бы за вами не стоял, кто бы ни прикрывал…

Заботливый поднёс палец к губам.

– Т-с-с! Тихо, береги силы. Силы тебе нужны.

«Почему сразу меня не убивают?» подумал Сахновский. «Ведь с ходу могли…»

И шевельнулась надежда.

«Может, и не убьют?»

Но слишком слабой и глупой была эта надежда. Потому сразу и умерла.

«Да нет… Слишком уж крупный я, слишком заметный. Они меня не убьют, так я до них доберусь. Они не хуже меня это понимают. Но кто, кто всех этих головорезов присылает? Кто нас давит?»

А потом он вздохнул горько и подумал:

«Да не всё ли равно? Если бы удалось выкрутиться… Чёрт, как же они добрались?»

– Всё, пиджак проверил, – доложил заботливому его напарник.

И как-то по-детски заморгал наивными, раскосыми глазами.

– Стой у двери, – распорядился заботливый.

И достал откуда-то из внутреннего кармана видеокамеру. Совсем небольшую и плоскую. Размером не больше ладони.

Открыл дисплей камеры.

– У нас к тебе вопросы есть…

– Заразы! – с неожиданным раздражением выкрикнул Сахновский. – Твари!

От прежней бесчувственной апатии, вызванной шоком и болью, не осталось и следу. Сейчас Григорий Константинович был просто взбешён.

Ему казалось невыносимо оскорбительным то, что его, Сахновского, могущественного хозяина процветающего бизнеса, человека, который легко открывал закрытые для простых смертных двери на Лубянке, Петровке, Охотном ряду и Старой площади, его, Сахновского – избивают, обыскивают и, похоже, даже собираются допрашивать…

«А потом и прикончить!»

…в его же собственном кабинете, в его самом охраняемом и закрытом для посторонних офисе, в его крепости!

Какие-то мужички, чуть ли не гопники по виду – выворачивают ему карманы, да ещё…

Сахновский посмотрел на стол.

«Суки! Билеты, мои билеты! Где они?!»

– Вон отсюда! – с видом оскорблённого варварами цезаря бросил Сахновский.

– Грубый ты, – с сожалением сказал мужичок и спрятал камеру.

Спросил тихим, вкрадчивым голосом:

– А если уши тебе отрезать, станешь вежливей? А добрее? Я вот пробовал людей воспитывать, иногда выходит.

Он наотмашь ударил Сахновского по щеке.

Сахновский, зажмурившись, сидел секунды две. Потом осторожно открыл глаза.

Мужик стоял вплотную к нему, держа в руках небольшой шприц. На иглу шприца надет был прозрачный пластиковый колпачок.

Мужичок постукивал по колпачку пальцем, словно примеряясь и прикидывая, как бы быстрее его снять. И всадить иглу…

Сахновский вздрогнул.

– Мне, – промямлил он, – какой смысл на ваши вопросы отвечать? Всё равно же убьёте…

– Смысл есть, – ответил ему мужичок. – Умереть можно по разному. Можно быстро и безболезненно, а можно…

– А я потянуть хочу, – откровенно признался Сахновский. – Вас наверняка охрана засекла. Видеокамеры тут везде. И секретарь у меня в приёмной.

– Секретарь у тебя в полном отрубе, – доложил мужичок. – Через час очнётся не раньше. Телефоны мы тебе отключили, мобильный конфисковали. В этом крыле здания никого нет, ты сам об этом позаботился. И охрана нас не видела, не волнуйся. Мы же гномы…

Мужичок усмехнулся.

– …Под землёй ходим.

«Под землёй!» догадался Сахновский.

Холодный пот выступил у него на лбу.

«Вот я дурак! В подвале нет системы наблюдения, нет датчиков! Как же они… Они, получается, и внутри офиса камеры обошли? У них есть схема и офиса, и коммуникаций? Так кто же…»

– Кто вас прислал? – спросил Сахновский. – Кто? От кого вы? Можно договориться, решить!.. Понимаю, не вы будет торговаться. Позвоните руководству, сообщите… Я многое могу рассказать, очень многое! Я же полезен, чёрт возьми, через меня такие деньги идут!

– Заткнись! – прервал его мужичок. – Время теряем. С твоими деньгами другие будут разбираться, это не наша тема. А информацию, которая нам нужна, ты сейчас сам выложишь. Ты себя не переоценивай, нам от тебя немного надо. Сейчас я включу камеры и ты спокойно, вдумчиво и обстоятельно ответишь на несколько вопросов. Если начнёшь запинаться и путаться…

Мужик ловким жонглёрским движением покрутил шприцем перед носом Сахновского.

– В шприце растворитель. Сделаю тебе пару подкожных инъекций. Боль будет адская, предупреждаю. Чтобы не орал слишком громко, рот тебе заклеим. И – вперёд! Когда придёшь в себя, продолжим допрос. Надеюсь, до таких крайностей дело не дойдёт. Готов?

– А уверены, что не совру? – с кривой ухмылкой спросил Сахновский. – Когда мои показания по достоинству оценят, я уже, наверное, гнить буду…

«Типун мне на язык!» одёрнул сам себя Григорий Константинович.

– Не в твоих интересах врать, – ответил мужик.

И пояснил:

– Или ты хочешь, чтобы одному тебе было плохо? Ты, стало быть, страдаешь, мучаешься, а другие в это время пузо греют на пляже? Ты умрёшь, а другие жить будут? Врать будешь и спасать кого-то? Не будет этого! Никогда! Знай, Сахновский, я тебе верю. Подлость человеческая никогда ещё не подводила!

Он спрятал шприц и снова достал видеокамеру.

– Первый вопрос: где же друг твой Климович? Если не знаешь точно, то перечисли все места, где он может быть. Адреса, контакты… Подробно!

И, включив камеру, навёл объектив на Сахновского.

«Доклад службы наружного наблюдения УССМ.

Контрольная процедура 237.

Оперативные агенты Вальтер и Бек проникли в офис в 12.05. Общее время операции – 17 минут. Есть подтверждение видеосъёмки, есть подтверждение ликвидации.

Выход без осложнений.

Обнаружение тела охраной – в 12.32. Вызов милиции в 12.33.

Прибытие милицейской группы в 13.04.

Важно! В период в 11.59 до 12.47 отмечена активность сторонней группы наблюдения (предположительно, СКР ФСБ). В связи с тем, что во время проведения операции был введён режим полного радиомолчания, а так же в связи с приоритетность ликвидации объекта сигнал на отход группе Вальтера не подавался.

Во время проведения операции помещение сканировалось (возможно, прослушивалось) аппаратурой технического контроля сторонней группы.

Проведению операции, а так же отходу группы Вальтера никто не препятствовал.

Проведённая дополнительная проверка установила присутствие в районе места проведения операции с 11.55 до 12.47 автомобиля «Форд Транзит» с госномерами «…..» и нанесёнными на борта логотипами авторемонтной компании.

По данным информационного центра Управления данные госномера являются номерами прикрытия передвижного пункта технического контроля подразделения СКР ФСБ ….. (развёрнутая справка дана в приложении).

На основании полученных в ходе контрнаблюдения данных можно считать установленным факт расшифровки группы «Вальтер-Бек-Беляк».

Доклад направлен в секретариат руководителя УССМ в 14.05.

Оперативный доклад начальнику УССМ генерал-полковнику Шевалдину М. Н. в 14.10.

Резолюция начальника УССМ: группу от участия в операции «Охота» отстранить. В 16.40 полковнику Никееву Б. И. прибыть для участия в совещании по дальнейшему использования группы».

– Вы, как я вижу, радостные сегодня, светлые, – с улыбкой произнёс Балицкий, глядя на своих пациентов. – Даже Крот перестал хмуриться. Правда перестал, подземный?

– Правда, – подтвердил Крот. – Лёгкость на душе, чисто сердце. Ночью вот гроза была, страшно было. А теперь хорошо: солнышко светит, птицы крошки клюют, кофе с утра и пряники.

Крот погладил бритую голову и показал в улыбке жёлтые, щербатые зубы.

– У остальных как? – спросил доктор. – Тоже пряники?

Марк пробурчал в ответ что-то невнятное, так что разобрать можно было лишь окончание фразы: «…а праведники акридами питались, а не пряниками…».

Начал было хмуриться, но под взглядом доктора быстро исправился и послушно заулыбался.

И остальные улыбались. Одинаковыми улыбками: детскими, светлыми, счастливыми. И взгляды их были тихи и безмятежны.

– Начнём, – сказа Балицкий, глянув на часы.

«Это сделаете вы, именно вы. Понимаю, что вам тяжело. Но я не позволю сделать это никому, кроме вас. Только вы можете пересечь границу…»

Он подал знак помощнице.

Наталья Петровна зашла в круг, который образовали сидевшие на полу зала медитаций больные, и поставила в середину круга широкую серебристо-белую чашу.

Чаша эта, изготовленная по заказу и чертежам доктора, отлита был из титана и покрыта сверху тонким слоем сплава золота и серебра.

И украшена была рельефным узором, разделённым на три ряда.

Первый ряд, у самого края чаши, образовывали соединения накладывающихся друг на друга окружностей, многоугольников и изломанных линий.

По второму же ряду, замыкая вокруг чаши магическое кольцо, тянулись по серебру длинные чешуйчатые драконьи хвосты.

А третий ряд, расположенный внизу, у самой ножки чаши, заполнен был сложными цветочным орнаментом, в котором тигровые орхидеи и сияющие облачной белизной лилии сплетались со скрученными в тёмные спирали стеблями чертополоха.

Казалось, будто в декоре сложили картинки, наугад и без всякого смысла (или без всякого видимого и постижимого человеческим разумом смысла) вырванные из чьих-то бесконечных больных снов.

Чаша была пуста. Словно желая подчеркнуть это, Наталья Петровна наклонилась и провела рукой по её дну.

Больные всё с теми же улыбками смотрели на неё. Лица их сделались безжизненными, похожими на резиновые растянутые маски.

Наталья Петровна вышла из круга и встала у стены, плотно прижавшись спиной к покрытой пористым полимером плитке.

Ей хотелось скрыть напряжение и страх, который охватывал её всякий раз, когда приходилось ей присутствовать на занятиях по так называемой «групповой терапии».

Она пыталась быть спокойной или хотя бы выглядеть таковой, но плечи и руки подрагивали от волнения.

И она плотней прижималась спиной к стене.

– Спасибо, – поблагодарил её доктор.

Он произнёс это вежливо и совершенно равнодушно. Её страх был ему совершенно безразличен. Он не замечал её подрагивающих рук.

И его совершенно не заботило то, что чаша, которую несла его помощница, слишком тяжела была для женских рук.

Для Балицкого важно было только то, что чашу в круг внёс человек, которого он, именно он наделил способностью беспрепятственно и безнаказанно пересекать пределы круга.

Пересекать границу, неприступную для всех остальных людей, для сотрудников спеццентра и Управления, для всех без исключения врачей, санитаров, надзирателей, охранников, инструкторов, офицеров и самых высокопоставленных чиновников.

Для всех, кроме неё!

Потому что любой другой человек, кроме неё, рискнувший зайти в ритуальный круг, был бы мгновенно убит больными.

А её – встретили улыбками.

В круге могут быть только доктор, больные – и она.

Велика честь и высшая степень защиты дарованы ей доктором.

И стоит ли замечать её глупый страх?

Люди любят пугать себя…

«Стой… Или уходи… Главное – не мешай!»

Он обратился к больным:

– Чаша пуста? Смотрите внимательней! Что вы видите?

– Марсель нарисовал вчера собаку, – пожаловался Марк. – Христос так не поступал! Вода там, только мутная. С песком, наверное.

– Хорошо, – подбодрил его доктор. – Вода с песком… О собаке мы поговорим. Много песка?

– Взвесь, – уверенно ответил Марк. – Мутная… Вода пузырится. Вода неспокойная.

– Тогда перестань улыбаться! – приказал доктор.

И Марк послушно перестал.

– Что ты видишь? – обратился Балицкий к Лису.

– Пустая чаша, – уверенно ответил тот.

И добавил:

– Марк притворяется. Он не видит песка. Ему хочется видеть мутную воду. Ему часто снится болото. Или наполненная навозом яма. Или просто грязь. Поле – и грязь до горизонта. Он мне об этом рассказывал. Взбаламученная вода… Он боится пить.

– Ты не боишься? – спросил Балицкий.

– Нет! – уверенно ответил Лис.

– Тогда пей! – приказал доктор.

И хлопнул в ладоши.

Лис встал на четвереньки. Припадая к полу животом, подполз к чаше. Прикоснулся губами к краю, наклонил чашу – долго пил, с шумом всасывая воздух.

Потом поднял голову и тёплыми глазами ручного зверя посмотрел на доктора.

– Что в чаше? – повторил вопрос Балицкий. – Вода с песком? Моча Левиафана? Кровь младенца?

– Что-то сладкое, – неуверенным голосом ответил Лис. – Варенье развели с водой…

– Всё не так страшно на вкус, – ответил доктор. – Возвращайся на место!

Лис тем же звериным ходом вернулся назад.

– Теперь ты пробуй, – обратился Балицкий к Марку.

Марк подобрался к чаше. Окунул в неё голову. Пил шумно, фыркая.

– Есть грязь? Песок? – спросил доктор.

– Есть, – уверенно ответил Марк. – Сахарный песок! Грязный, сахарный… Можно, я помочусь в чашу?

– Потом, – ответил доктор. – Всё сделаем, как братья. Как стая! Хорошо, что не боишься пить… На место!

Доктор повернулся к Марселю.

– Что тебе глаза говорят?

Марсель побледнел. Губы его затряслись.

– У Марка из горла жёлтая пена шла. Я видел! Ещё чай слили, и мышь плавает.

– Пей! – крикнул доктор.

Марсель. к чаше полз долго. Он явно затягивал время. Марсель трясся от страха и отвращения и ногтями царапал пол.

И услышал голос доктора.

– Быстрее! Чай остынет!

Марсель, сжавшись испуганной обезьяной, присел у чаши и ладонью попытался зачерпнуть жидкость.

– Нет! – остановил его доктор. – У тебя не обезьянья лапа! Обезьяна там!..

Доктор ткнул пальцем в сторону открытого окна.

– Там! А ты – здесь! В обители избранных! У тебя лапа с когтями! Пей как хищный зверь!

Марсель лакал, вытягивая язык. Горло его сводили поначалу судороги, но потом мышцы шеи расслабились, и видно было, что рвотный ком отступил от гортани.

Секунд через десять Марсель довольно зачмокал.

– Хватит, – сказал ему доктор. – Что в чаше? Каково это на вкус?

– Сладкий чай, – блаженно жмурясь, произнёс Марсель. – Сладкая пена у Марка в горле…

– Ступай и ты на место, – распорядился доктор.

Марсель возвращался на место, передвигая руки и ноги, будто лапы. В отличие от угловатых, неровных движений предшественников, его жесты были плавными, даже слишком плавными, будто позаимствованными у плывущего над пыльной поверхностью саванны леопарда.

Чрезмерная мягкость пластики не понравилась доктору.

– Прыжок! – крикнул он.

Марсель без малейшего напряжение и усилия подлетел в воздух, будто и не отталкиваясь ногами-лапами от пола, а просто мгновенно утратив вес, завис на миг неподвижно (или только казалось, что завис… так трудно было понять на этих групповых занятиях, что же происходит на самом деле, а что творится в сознании зрителя и участника всесильной волею доктора), сгруппировался, сорвался вниз, прокатился по полу – и, выпрямившись, занял своё место в круге.

Сидел он с невозмутимым лицом, разве что без прежней улыбки. Дышал ровно, и дыхание его от удивительного этого прыжка-полёта нисколько не сбилось.

Будто и не было ничего. Может, и не было… Кто знает.

– Всё хорошо, Марсель, – наставительным тоном произнёс доктор. – Но… Слишком сильна любовь к ложной красоте. В том числе и красоте движений. Слишком велико самолюбование. Эстетика смерти – особая. Кого ты пытался разбудить в себе? Леопарда? Это не наш зверь, Марсель. Да и крадущиеся движения леопарда – не напоказ. Пластика леопарда имеет своё значение. Утилитарное значение. Она помогает незаметно подобраться к добыче. Не всколыхнуть траву, не вспугнуть добычу, не выдать себя. Это тактика индивидуальной охоты, из засады. У неё есть свои плюсы, и она может быть применена для решения боевых задач. Но не вами! Не сейчас! Не в этой группе!

Наталья Петровна вздрогнула и посмотрела искоса на инструктора по боевой подготовке, который с безразличным видом, будто и не прислушиваясь к словам гуру, сидел в сторонке, рассматривая узоры на кроссовках.

Но Наталья Петровна знала: сегодня же слова доктора доведут до сведения Ратманова. Будет доклад инструктора, проверят аудиозапись… И её… Её вынудят доложить… Донести!

«Господи, что он говорит!» ужаснулась Наталья Петровна. «Чем дальше, тем больше он позволяет себе… Наивный, наивный… Он и вправду решил, что все вокруг подчиняются ему? Ему подчиняются шесть сумасшедших, шесть смертников. Все остальные работают на Управление… И я в том числе! Он же погубит себя! О какой другой группе он говорит? Кто позволит ему создать ещё одну группу? Остановись, я прошу тебя…»

Но доктор не слышал её мольбы. Должно быть, он умел читать мысли только психически больных людей. Мысли же так называемых «здоровых» (доктор всегда усмехался, услышав это слово) были ему недоступны. Точнее, просто неинтересны. Может, он и смог бы их читать. Если бы захотел.

Но доктор уже вычеркнул «здоровых» из списка психогенераторов новой реальности, а потому мысли их воспринимал лишь как фоновый шум, загрязняющий пространство ноосферы. И не тратил энергию на бесплодные попытки дешифровки «белого шума».

Балицкий болезненно поморщился, глянул укоризненно на Наталья Петровну…

«Я же просил – не мешать! Слишком много эмоций… Ещё один всплеск – удалю из зала. Придите в себя!»

…и продолжил:

– Вы другие. Вы – волчья стая. Вы связаны друг с другом. Вы действуете в разных местах, но синхронно и по одному плану. Вы чувствуете присутствие друг друга, даже если между вами расстояния в десятки километров. Ваш прыжок – волчий, резкий. Вы – оборотни. Вы носите на себе человеческую кожу как истончившуюся, гниющую шкуру, которая слетит с вас при первом же броске. Ваш облик человека – маскировка, камуфляж. Она позволит вам подобраться вплотную к добыче. Она, а не засадная тактика леопарда. Не ошибитесь, выбирая зверя. Волки! Волки!