Текст книги "Закулисные тайны и другие истории…"

Компромисс в творчестве

Думаю, самая интересная область существования компромисса – это художественное творчество.

Здесь огромное поле для рассуждений, во всех странах, во всех культурах, во всех искусствах. Каждый человек, занимающийся Художеством (в любой области) знает, где находится граница, которую можно переступать, и знает, как бы так уклониться, чтобы к этой границе вообще не приближаться.

Кажется, что сказанное относится к странам с авторитарным режимом.

Кажется, что подобное отсутствует в свободных Западных странах.

Но это не совсем так.

Художник там, на Западе, действительно свободен и может делать что хочет.

Единственное, с чем он должен считаться – с рынком, с конъюнктурой на том рынке, куда он собирается выставлять свои произведения.

Будь то картины или скульптуры, музыка или стихи, книги, спектакли или фильмы – всюду есть жесткая иерархия, жестокая конкуренция, мафиозная клановость, стена коррумпированных критиков и псевдознатоков, которые не пустят никого со стороны.

Помните старый советский фильм «Чужие здесь не ходят»? Это точная формула того, как обстоит дело на Западе.

Так что художник свободен – но весьма условно.

Всегда есть что-то, что эту свободу ограничивает и заставляет идти на компромисс. Везде. Особенно в России.

* * *

С кем или с чем бывают компромиссы?

Серьезные компромиссы могут быть только с одной субстанцией.

С собственной совестью.

А всё остальное – ерунда.

Весь вопрос в том, позорный компромисс или нет? Стоило ли идти на компромисс или надо было держаться до конца?

Пастернак пошел на компромисс, а Мандельштам – нет. Пастернак понимал, что лучше залечь на дно, уйти в переводы, писать какие угодно лирические стихи, но не лезть в политику, а Мандельштам дерзко и бесшабашно написал стихи про Кремлевского горца. Кто был прав?

Здесь трудно сказать однозначно. На эту тему написано тысячи страниц, тома исследований.

И всё-таки сейчас, по прошествии времени, можно сказать, что жизнь Пастернака представляется построенной на более верном дискурсе: он прожил 70 лет (по тем временам вполне прилично), не узнал ужасов ГУЛАГа, «умер в своей постели», как сказал Галич, успел закончить свой огромный роман, и ничем себя не запятнал. Ну да, написал несколько строчек о Сталине, типа:

 
И смех у завалин,
И мысль от сохи,
И Ленин, и Сталин,
И эти стихи.
 

А кто не написал? В этом списке и Мандельштам, и Ахматова, и Твардовский, и Вертинский, и Тарковский – нет им числа.

Да, они все пошли на компромисс, это дало возможность выжить и творить, а после смерти Сталина – забить гвозди в его гроб…

Будем ли мы их осуждать?

Нет, не будем…Такое было время. И те, кто лезли на рожон, как Мандельштам (возможно, не осознавая опасности), подвергли себя тяжелейшим испытаниям, чудовищной смерти, и, конечно, ощущением у нас, потомков, незавершенной жизни, недописанных стихов.

* * *

Еще одна «поэма о сломанной жизни», еще одна «Повесть о Компромиссе» – жизнь Сергея Прокофьева. Великий композитор, один из моих любимейших.

Но эпоха сыграла с ним злую шутку и переломала ему хребет.

Расскажу кратко, желающие узнать подробности – поройтесь в интернете или в библиотеке.

Прокофьев после революции оказался за границей и имел там большой успех. Однако у него было два очень крупных соперника-соотечественника – Рахманинов и Стравинский.

В середине 30-х, под давлением НКВД, он решает переехать в сСср.

Ему было многое обещано и поначалу все обещания выполнялись.

Но он приехал не один, а со своей любимой женой, певицей, испанкой Каролиной Кодина (Линой) и двумя детьми.

Вот жена Прокофьева как раз очень не нравилась начальству и они женили его на другой, на Мире Мендельсон, а Лину посадили в лагерь.

То есть он официально был двоеженцем. Это обстоятельство даже имеет специальное название: казус Прокофьева.

Тут еще много всяких сочных подробностей, поройтесь, почитайте.

Но лишь одно обстоятельство не дает мне покоя.

С 1948 года, когда Лину посадили в лагерь, и до самой своей смерти в 1953 году Прокофьев палец о палец не ударил для ее освобождения, не послал ей посылки, даже не написал письма. Хотя мог бы. Ведь он общался с высшим начальством СССР, получал заказы и разные премии (в частности, Сталинскую премию в 1951 году). Неужели он не мог кому-нибудь шепнуть, спросить, как там моя Лина, передать посылочку, денег, в конце концов.

Но нет, история ничего такого не зафиксировала.

Впрочем, бог его наказал. Все его произведения после 1948 года шедеврами не назовешь. Хотя он был еще совсем молод – 57 лет.

* * *

Вообще, всем моим коллегам приходилось в те времена идти на компромисс и я не исключение.

Если кто без греха – пусть кинет в меня камень.

Да, в комсомольские годы (начало 70-х) я часто сотрудничал с ЦК ВЛКСМ. Они приглашали меня на свои мероприятия, а иногда просили написать что-нибудь и я не отказывался.

Так я стал автором песен о советско-чехословацкой дружбе, о советско-польской дружбе и o советско-корейской дружбе (естественно, речь идет о Северной Корее). Эти песни были разучены и дружно распевались участниками соответствующих фестивалей.

Еще я был Президентом клуба советско-болгарской творческой молодежи. Написал когда-то известную песню «Вот это и есть Комсомол!»

Покаялся – и стало легче.

Стыдно ли мне сейчас за это?

Пожалуй, нет. Я никого не сдавал, никого не предавал. Песни были среднего качества, их сейчас никто не помнит. А комсомольцы расплачивались за это самой твердой валютой на то время – поездками в капстраны. В те времена благодаря им я побывал в ФРГ, во Франции, на Кипре, в Греции, кажется, еще где-то. Многое увидел, многое понял.

Сами комсомольцы в то время были продвинутые ребята, именно из них потом вышли крупные предприниматели и олигархи…

Пожалуй, мне не в чем себя упрекнуть. Я никогда не любил советскую власть, но мой компромисс с ней не был позорным, он был поверхностным и легкомысленным.

И тут мы переходим к главной теме моих заметок.

Моральный компромисс

Тут всё не так однозначно и не так просто.

Если идя на компромисс в торговых сделках вы проигрываете деньги – это не страшно. В дальнейшем проигранные деньги можно вернуть.

Если вы идете на творческий компромисс и стараетесь сберечь себя для дальнейшей работы – последующие поколения вас поймут.

И, возможно, простят.

Но идти на моральный компромисс – это огромная опасность.

Если все вокруг узнают, что ты сделал ЭТО – солгал, донес, предал, изменил своим принципам, нарушил то, чему тебя учили родители, – ради карьеры, ради денег, ради получения каких-то материальных благ, наград, даже ради собственной жизни, – то репутация будет навеки испорчена и твое имя вычеркнуто из списков порядочных людей.

Если все узнают, что ты подписывал коллективные письма, что ты откликался на любую просьбу начальства и с радостью лизал задницу каким-то мелким чиновникам – будь уверен, твое имя будет вычеркнуто из списков Достойных.

Если станет ясно, что ты сотрудничал с тайной полицией, что ты предавал, посылал кляузы и наветы, доносил на своих соперников и пытался их уничтожить – тебе не уйти от позора, это рано или поздно выяснится, и возмездие придет неизбежно.

Начав с маленького компромисса, ты неизбежно приходишь к большому предательству.

Наше советское прошлое дает этому множество примеров.

Мы знаем сегодня имена тех, кто запятнал свое имя в сталинское время, об этом знают их дети и внуки.

И, уверен, они жалеют об этом.

Да, они получили (и получают!) много денег, званий и наград, они жадно наслаждались (и наслаждаются) жизнью.

Но настает момент, когда все эти особняки, суперавтомобили, яхты и огромное количество денег теряют всякий смысл.

То же относится и к нашему времени.

Мы знаем их имена. И знаем их поступки.

И знаем, что время придет, и будет возмездие. Так устроена жизнь.

Короче: будьте осторожны! Не идите на позорный компромисс! Живите по совести!

На самом деле это совсем не сложно.

И вашим детям и внукам будет проще смотреть людям в глаза…

Исповедь неудачливого валютчика
(Подлинная история, почти детектив)

Это было очень давно. В те времена, когда общение с «твердой» валютой было уголовным преступлением. За это людей сажали в тюрьму и даже иногда расстреливали.

И я однажды был близок к этому.

* * *

Год примерно 1969.

Я студент института имени Гнесиных (ныне Академия им. Гнесиных). Учусь на композиторском факультете, мои профессора Пейко, Литинский и Хачатурян.

Живу в общежитии на улице Космонавтов, около ВДНХ. Живу бедно, стипендия что-то около 28 рублей. Родители иногда что-то подкидывают, но мало. Живу фактически впроголодь.

Музыка, которую уже активно пишу, абсолютно никому не нужна. Уже написана куча разных пьес, камерной музыки, вокальные циклы. Уже почти готова Первая симфония, задумана и почти написана кантата «Крысолов» на стихи Цветаевой.

Но денег никто не платит. А кушать хотелось. И пить.

И пойти в театр. Или в оперу. Или на концерт в Большой зал консерватории.

Ну, последнее было проще. Как студентов нас пускали почти всюду бесплатно, по студенческому билету. Правда, на галерку, на самый верх, без всякого, конечно, места. Но нас устраивало. Постоять и посмотреть на премьеру во МХАТе или театре Вахтангова, или на Таганке тех лет было величайшим счастьем.

Или послушать Ойстраха, Когана, Ростроповича – что может быть лучше?

Правда, иногда студентов не пускали. Были такие дефицитные спектакли (или концерты), когда не было никаких студенческих пропусков.

Вспомню, для примера, концерты «Берлинских Филармо-ников» (Berliner Philarmonic) в 1969 году под управлением Герберта фон Караяна. В то время приезд «главного дирижера Европы» был для советских людей чем-то вроде прилета инопланетян, посмотреть на него хотели все, даже те, кто отродясь не ходил в Большой зал консерватории.

И что вы думаете? Конечно, все студенты Московской консерватории, и не только Московской, но и специально приехавшие студенты Свердловской, и Саратовской, и Киевской консерватории – все были в зале.

Каким образом?

Прорывались.

Да, это был именно «прорыв», в самом военном смысле слова. Студенты собирались кучками, потом эти кучки объединялись в одного мощного «дракона», напоминая строй древнегреческих «гоплитов», без труда вонзались в ветхих бабушек, державших оборону, и через минуту все уже тихо сидели на галерке и выгнать их оттуда не было никакой возможности.

* * *

Но, кажется, я отвлекся. Пора рассказать о своих валютных похождениях.

Надо сказать, что в те времена валюту (речь идет, конечно, о «твердой валюте» – доллары, франки, марки, фунты) никто из нас в глаза не видел. И, конечно, не держал в руках.

Не скажу за всех, но среди моих знакомых – никто. Мы были скромные мальчики, из советских семей, наши родители были людьми среднего класса по советским понятиям – инженеры, учителя, врачи. «Средними» они были по советским понятиям, а по Западным их смело можно было назвать «бедными». Хорошая квартира была у одного из 10, машина у одного из 50, дача – у одного из ста, за границу ездил один из 200.

Впрочем, надо сказать, что все были счастливы, всем всего хватало и никто ничего особо не добивался (не говорю про диссидентов, это отдельная тема).

Так вот, валюты не было ни у кого.

Да в общем-то валюта была и не нужна. На нее ничего нельзя было купить, ее нигде не принимали, обменять рубли на доллары или наоборот было невозможно.

Конечно, мы знали, что существуют гостиницы типа «Метрополь» или «Националь», где живут иностранцы, и где принимают любые деньги. Конечно, мы все знали о валютных «Березках» и даже знали, где они находятся. Однако окна там были занавешены от пола до потолка, разглядеть с улицы что там внутри было невозможно. Поэтому об ассортименте товаров мы могли лишь догадываться.

Но мы знали, что там есть всё.

И всё – настоящее. Все оригинальное, не быстро снашивающиеся китайские подделки, а настоящая фирмА: Америка, Италия, Франция.

Мы знали названия всех фирм, правда, искажали все на свой лад. «Рэнглер» назывался ВРАНГЛЕР, Ральф Лорен назывался Ральф ЛАУРЕН, ну а «Лакост» произносился как «ЛакOстA».

И конечно, всё это продавалось у спекулянтов. Причем понять, что нам впаривали – настоящее или фальшак – было трудно. Никто не отличал тогда правильный шов, стежок или запах (если речь шла о парфюме), но переплатив втридорога, можно было купить фирменные джинсы, или «баттн-даун», или духи «Пойзон» (конечно, «Пуазон»). Надев это, ты становился как бы на голову выше своих сверстников, своей компании.

Но надо объяснить: даже в голову не приходило зайти в этот «валютный» магазин. Мы знали – там стоят люди из специального отдела КГБ, следящие за валютчиками. Даже не знаю, был ли на самом деле такой отдел в КГБ. И спросить не у кого, а рыться в интернете неохота.

* * *

Собственно, тут и начинается моя новелла.

Описываю всё как было. Без прикрас и без утаек.

Итак, как уже было сказано, я был очень беден, жил в общежитии, денег хватало на метро и на весьма скудную пищу.

И вот однажды «птица счастья» задела меня крылом.

Как-то я шел по коридору своего института им. Гнесиных и меня окликнул некий господин, одетый излишне ярко.

– Молодой человек, – сказал господин, – вы не пианист? (тут надо пояснить, что пианистом я никогда не был и даже не учился на фортепиано, курс «общего фортепиано» не в счет: однако играл на рояле вполне прилично и здорово читал с листа).

– А что? – ответствовал я.

– Да вот, я работаю в Москонцерте, и нам в группу срочно нужен пианист.

– А что случилось?

– У нас был прекрасный пианист, но его взяли в оркестр Горбатых, а у нас гастроли.

Тут опять надо пояснить, что в Москонцерте был такой «Оркестр Горбатых», это была фамилия руководителя, его звали Александр Ефремович Горбатых.

– А сколько вы платите? – спросил я. (Это был для меня главный вопрос.) Господин преобразился, почувствовал, что «рыбка клюет».

– Сколько надо, столько и платим, – сказал он, широко улыбнувшись, и показав пару золотых зубов. – А сколько бы ты хотел?

– Ну, рублей 150. В месяц (сказал я и сразу испугался, что попросил слишком много). Господин улыбнулся еще шире.

– Для начала дам тебе 200 в месяц. А если справишься, то будет 300 или больше.

– Чо, правда штоль? – выдохнул я. – Так это. я согласен.

– Да ты обожди, чувак. Он согласен. Надо, чтобы и я был согласен. Пойдем, зайдем в класс. Мы зашли в соседний класс, где был рояль, и я продемонстрировал ему все свои умения – почитал с листа какие-то рукописные каракули, которые он принес с собой, поимпровизировал на какие-то известные джазовые темы, сыграл несколько популярных в то время песен советских композиторов.

– Беру, – сказал господин (его звали Яша), – завтра приходи на Каланчевскую, 15 оформляться. Паспорт у тебя есть? Приноси. Прописка? А, в общаге? Это нормально! Мы через 2 дня летим в Сибирь на гастроли. Будешь аккомпанировать певице NN…

* * *

Надо сказать честно, что я не был готов к такой скорой перемене участи. Это была зима, начинался второй семестр. У меня были большие творческие планы. Да и надо было ходить на лекции и уроки, выполнять, так сказать, учебный план.

Всё это я сказал Яше, моему новому знакомому. Но он совершенно спокойно ответил, что это ерунда, никто даже не заметит моего отсутствия, с учителями по специальности всегда можно договориться, а на «потоке» лекции все прогуливают. а потом нагоняют.

Короче, он меня быстро уговорил. Перспектива получить 300 рублей очень горячила мое воображение.

– Только купи теплые ботинки, – сказал Яша. – Там куда мы едем, будет очень холодно. Особенно ногам. Пальтишко-то у тебя есть?

Пальтишко у меня было, старенькое, но теплое, на меху. А ботинок не было, были лишь туфли, в которых я и в Москве замерзал.

Придя домой, я сразу понял, что надо обратиться к Шоте, моему другу и однокурснику, приличному трубачу, веселому грузинскому парню, который в открытую фарцевал разными вещами и хвастался, что может достать всё.

– Шотик, – сказал я ему, – мне срочно нужны зимние ботинки. На меху.

– Какой размер? – без лишних слов спросил Шотик.

– 43.

– Черт побери, есть только 41. Но зато Штаты… Хочешь попробовать?

Конечно, попытки натянуть на мою ногу замечательный американский ботинок не увенчались успехом.

Слушай, – сказал умный Шотик, – я тебе помогу… Значит, тебе это надо завтра. Завтра у меня товара не будет. Но, – Шотик поднял вверх указательный палец, – я тебе продам немного долларов. Ты пойдешь на Дорогомиловскую, там сейчас есть прекрасные зимние ботинки. Вот такие же, чумовые. Америка! Значит, просто зайдешь, выберешь, заплатишь доллары и сразу выметайся. Не вздумай мерить. И имей в виду – пока ты не достал доллары, ты ни в чем не виноват. Как только достал – ты уже валютчик. Поэтому взял ботинки и сразу уходи. Понял?

– Понял, понял.

– А если всё-таки возьмут тебя, молчи как рыба.

– А если будут спрашивать, где взял?

– Где взял, где взял? Нашел! Понял? И никаких имен.

– Ладно, давай.

Шотик залез в чемодан под кроватью и достал мне 40 долларов, две двадцатки, судя по всему новенькие, только из банка.

Я отдал ему свою заначку, 160 рублей (официальная цена доллара тогда была 60 коп за доллар, спекулянты продавали по 5 рублей, а Шотик сделал мне скидку и продал по 4).

Конечно, для меня это была огромная сумма, но ноги надо было утеплить, а предстоящие 300 рублей были совсем близко.

На следующий день с утра была репетиция песен из репертуара NN, я всё быстро схватил и ансамбль был мною очень доволен, а днем я уже входил в магазин на Дорогомиловской.

Теперь я понимаю, за версту было видно, что этот плохо одетый юноша здесь первый раз и к твердой валюте не имеет отношения.

В магазине было практически пусто, покупателей не было и два одинаково одетых человека в черных пиджаках и галстуках уставились в упор на меня.

Я сделал вид, что этого не замечаю, и стал с видом бывалого лондонца или парижанина (так мне казалось) гулять по магазину и осматривать разные предметы.

Магазин был большой и красивый, с одной стороны были продукты, а с другой – обувь, одежда и косметика.

Я прошелся и там и тут, и все думал, как бы сделать так, чтобы два амбала куда-нибудь исчезли на несколько минут.

Прошло минут 10 и два амбала неожиданно исчезли где-то за кулисами магазина. Остались миловидные девушки, которые мною особо не интересовались.

Конечно, я давно заметил, где стоит то, что мне нужно. Зимние ботинки, производство США, на меху, практически такие же, как показывал мне Шотик, но моего, 43 размера. Цена 39 долларов (Шотик знал, что говорил).

Я понял, что медлить нельзя. Я подошел к девушке в обувном отделе и сказал: Одну пару вот этих. 43 размер.

Девушка равнодушно достала коробку, открыла, показала мне.

– Подходит? Мерить будете?

– Да нет, зачем мерить? Я знаю свой размер. Беру.

– Пройдите на кассу…

Я подошел к кассе, где меня ждала другая девушка и моя коробка.

– 39 долларов, – сказала девушка.

Торжествующим жестом достал 2 своих купюры и вручил их ей. Она их внимательно рассмотрела, пощупала, положила себе в кассу, а мне дала один доллар. После чего положила мою коробку в красивый пластиковый пакет и вручила его мне.

Я резко развернулся с намерением быстро выйти в дверь…

Прямо передо мной стояли два амбала.

– У вас документы есть, молодой человек? – хмуро спросил один.

– Есть, – промямлил я. Паспорт был у меня с собой.

– Пройдёмте вот сюда.

Меня завели в комнату, где стоял стол и несколько стульев.

– Итак, Александр Борисович, – сказал хмурый, – вы давно занимаетесь валютными операциями?

– Я не занимаюсь, – прошептал я, пытаясь обаятельно улыбнуться, хотя у меня всё дрожало, и руки, и ноги и губы.

– Сейчас мы составим протокольчик и вы нам быстро всё расскажете.

И я им быстро всё рассказал. И почти ничего не наврал. Сказал, что валюту нашел «в ГУМе, у фонтана», что я студент института им. Гнесиных, и что мне очень-очень нужна теплая обувь, поскольку еду на гастроли в Сибирь с певицей NN.

Тут вдруг оживился второй.

– С NN? – сказал он своему коллеге. Знаешь, эта блондинка, которая поет песню про «Поезд». Недавно по телеку пела. Она еще молодая, но поет классно. И выглядит неслабо. Законная баба. Так ты ее знаешь, что ли?

Это он мне.

– Знаю, – сказал я важно (хотя вообще-то с NN мы планировали первый раз увидеться завтра в аэропорту.).

– Значит так, пацан, – сказал второй (который, как я понял, поглавней). – Вообще-то мы тебя должны сейчас отвести в участок и там до завтра подержать. Ну а потом обыскать, где ты там живешь, и допросить твоих друзей, и всех, с кем ты общаешься. Ты что, думаешь, мы поверили насчет «ГУМа у фонтана.». Видали мы таких умников.

Он сделал длинную паузу.

– Но думаю, мы этого делать не будем. Вижу, ты парень хороший, и вижу, тебе действительно нужны теплые ботинки. – Он ухмыльнулся. Короче, пойдешь сейчас домой, и ботинки заберешь с собой. А после приезда придешь сюда, и познакомишь меня с NN. Меня зовут Сергей Петрович. Сможешь?

– Смогу, – сказал я.

– Ну, давай, чеши. И не вздумай исчезнуть, мы тебя всё равно найдем.

При этих словах он открыл дверь и выпустил меня на улицу.

Вернувшись через месяц, я зашел в этот магазин. Сергея Петровича не было, был только хмурый. Я передал ему, что певица готова с ними познакомиться, но она замужем (ее мужем оказался тот самый Яша, который принял меня в свой ансамбль).

Хмурый, кажется, всё забыл, но сказал, что передаст.

Сергей Петрович больше не появился.

С тех пор я больше не покупал нелегально валюту и не ходил в валютный магазин.

Пока времена не переменились и я не стал жить в стране, где американский доллар – единственная употребимая валюта.

Но это уже другая история.