Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"

За медикаментами в Пермь

Февраль 1944 года был снежным, холодным и вьюжным. Вообще-то снегу было не так много на земле, но когда он валился с неба, почему-то всегда была ветрено и холодно, хотя в другие зимы на снегопад наступало затишье, как бы становилось теплее.

Я служу санитаркой у Риты уже второй месяц, она моя строгая начальница. Без дела сидеть не даёт: то стираю бельё, то заготавливаю дрова. Хожу по деревням делаю детям прививки от дифтерии, или разношу больным лекарства на дом. Лошадей для походов в деревни не давали, у колхозов забот было много и без нас. Вывозили на железнодорожные станции для нужд фронта всё, что могли: зерно, овощи, мясо, сено и др.

Два дня назад я вернулась из дальней поездки к маме в Дедюхино, увезла ей муки килограмм десять. Поездка оказалась очень трудной. Были непредвиденные злоключения с командировкой, выданной председателем сельсовета Штенцовым по просьбе Риты, но, видимо, ни он, ни она не знали, что от руки написанная, а не напечатанная на машинке, да ещё без приложенного к ней приказа о командировке с номером приказа, она оказалась недействительна, и меня сняли с поезда на полдороге. Сколько я слёз пролила, заболела в дороге, кое-как добрела до Дедюхино, считалось, что от станции Усольская, на которой останавливались поезда в Березниках, было семь километров, а ведь дороги по прямой никогда не пролегали, разве что только железные. Я еле с мукой дошла до маминой избушки, свалилась с температурой. Ночь ночевала, состояние моё было никудышно, но утром мама меня разбудила, дала поесть горячей варёной картошки и сказала: «Давай, Сашенька, поезжай обратно, иначе разболеешься у меня и муку мою съешь». Я ничего ей не ответила, собралась и ушла в снежную метель к поезду. Дошла до вокзала и свалилась на пол, где валялась масса людей, ожидающих поезда. Сколько я провалялась, не знаю – сутки, двои или больше. Очнулась – на мне люди, такие же бедолаги, как и я. На меня наползло вшей – видимо-невидимо! Они копошились под одеждой, кусали тело. Было страшно неприятно! Такое со мной ещё не случалось! Я ёжилась, совала руки за пазухи и ловила вшей! И – бросала на пол незаметно для людей: что же мне было делать?!

Я встала в очередь к кассе, дошла до окошка, у меня потребовали справку о прохождении санобработки. Пришлось идти в жарилку, сдать всю одежду для прожаривания, помыться под холодным душем без мыла, получить горячее с жару бельё и пальто, слава богу, вшей выжарили! А потом ещё пришлось разыскивать начальника милиции, простоять к нему очередь и вымолить пропуск для покупки билета до Перми. Потом уж дали мне билет, сутки ехала до Перми, потом на лошади вёрст сорок или пятьдесят, точно не знаю – сколько. Было холодно, я промёрзла, но уже не свалилась с ног. Отдохнуть сестра мне не дала, домашней работы скопилось много. Она сказала мне: «Наготовь побольше дров, постирай халаты. Потом походи по избам, набери бутылок сорок, вымой их, оберни каждую куделью, перевяжи нитками, сложи в мешок. Поедешь в командировку в Пермь за медикаментами!»

Я всё выполнила в точности. Сложила бутылки в мешок, получилась изрядная ноша. Она дала мне на медикаменты тысячу рублей и ещё и свой фельдшерский диплом, который в аптеке оказался не нужен! «Смотри, не потеряй!» – наказывала она мне. Утром, с попутными подводами, не помню, что везли колхозники, я поехала в Пермь до станции Менделеево. До станции ехали с ночевой, лошади были тощие, за день дотащиться не могли. До трёх утра я сидела на вокзале, ожидая поезда. Ночь была ясная, лунная. Вот все ожидающие поезд зашевелились, взяли свои клади, вышли на перрон, и я тоже со своим мешком пустых бутылок. Зелёные вагоны с открытыми дверями остановились.

Людей было много, толпами кинулись к вагонам. Мне удалось вскочить на подножку ступеней в вагон. Тамбур вагона был битком набит пассажирами. На ступеньку повыше я поставила мешок, верёвки, что служили лямками к мешку, я перекинула обе на левую руку и ею же ухватилась за железный барьер, что служил именно для цели держаться при входе и выходе в вагон и из него. Поезд тронулся, набрал скорость, ветер засвистел в уши. Огни станции остались позади.

Вдруг пассажиры в тамбуре закричали, послышались вопли. Мне на ноги покатились крупные луковицы, картошка. Не зная в чём дело, мне стало беспокойно от воплей в тамбуре. Потом я поняла, когда мой мешок кто-то начал трясти, тащить от меня. Я обоими руками крепко вцепилась за железное ограждение. Не видя, кто на меня напал, я увидела сверкающий нож, что пластал мой мешок, пытаясь чем-то поживиться. А поживиться было не чем, если бы только нашли деньги и Ритин диплом, что в книжной корочке был засунут между мешковиной и перевязанными бутылками. Я думала о том, что со мной сделает Рита, лишись я денег и диплома. Я ещё не додумалась носить деньги при поездках в поясе, и никто не подсказал. Хотя «шпану» при поездке к маме уже видела. Парень наклонился к мешку и спрашивает меня: «Что у тебя в мешке?» Я сказала: «Пустые бутылки под лекарства». Он не поверил, стал мешок у меня вырывать, отрывать руки от железа. А я сама, как железная, слилась с перилом, я поняла, если напавшему удастся оторвать мои руки от перил, я полечу под откос и прощай жизнь! Долго, как мне показалось, боролась я за жизнь. Парень не смог оторвать моих рук. Но как он не додумался пырнуть меня ножом? Ведь тогда бы я разжала руки! Или такое не входило в план хулигана? Что-то опять произошло, ему подали сигнал из тамбура и он оставил мой мешок и меня, и исчез куда-то, я даже не поняла, куда. Они, парни, что в тамбуре у всех поотнимали, порезали мешки, котомки, их было несколько человек, исчезли, затихли. Только бедные женщины плакали. Может, контроль прошёл? В вагоне потеснились, ближе ко двери стоящие вошли в вагон, в тамбуре стало свободнее, я протиснулась со ступенек в тамбур. В голове у меня было дико. Добрая женщина, что оказалась возле меня, сказала мне: «Давай, забросим твой мешок в вагон, а то вернутся, отнимут!» И забросила его на головы стоящих вплотную людей. А потом и меня предложила туда забросить, я согласилась. Она меня приподняла, ей помогли ещё и другие женщины. Я с трудом начала полезать на головы людей в вагоне. Уже грудь и живот лежали на головах, только остались висящими ноги. Одну я уже начала закидывать, как за другую ногу меня кто-то схватил и потянул обратно! Я машинально, без обдумывания другой ногой размахнулась, отбиваясь, и у кого-то звякнули зубы, я почувствовала это, и каким-то быстрым движением сразу обе ноги забросила на головы людей. Перепуганная, скорчившись, лежу не думая, что кому-то причиняю неудобство. Отыскала глазами мой мешок, его перекидывали с головы на голову и он, как бы сам собой, двигался в конец вагона, к топящейся печке-буржуйке, такими тогда отапливали вагоны. На меня закричали подо мной стоящие: «Долго ли я буду лежать на их головах?» И тоже стали руками меня проталкивать вслед за мешком.

Я и сама помогала им, подталкиваясь коленками и руками. И догнала мешок у горячей буржуйки. Его уже пристроили на железном ограждении от печки. И мне пришлось встать ногами на это же ограждение. Рукой я ухватилась за железный стояк, что упирался в потолок вагона. Мне было очень неудобно, но я рада была и тому, что осталась в живых. Народу в вагоне было больше, чем сельдей в бочке. Счастливчики сидели на скамьях, но их сдавливали стоящие. Сидевшие у печки на скамье женщины меня пожалели, потеснились и дали мне присесть. И мешок мой примостили у ног. За окном вагона брезжил робкий зимний рассвет. В вагоне стоял неразберимый людской говор.

Оказавшаяся рядом женщина с сочувствием посмотрела на меня, и стала спрашивать, откуда еду, зачем в город с такими трудностями. Я рада была участию, смахивая слёзы, сказала, что еду в аптеку №1 за медикаментами. Объяснила, кто я. «А есть ли у тебя где остановиться?» Я сказала – нет. Она предложила остановиться у неё. Я с радостью согласилась. Она призналась, что часто ездит по ближним деревням, выменивает продукты на вещи, одежду. Дня три передохнём, я приведу в порядок домашние дела, ты получишь лекарства, и мы с тобой вместе поедем к вам. Это меня устраивало. Я поверила в искренность этой славной женщины. Мы поехали к ней в Мотовилиху.

Утром я рано проснулась, спала на полу, постелька не была мягкой, но мне она была мягче перины. Вставать было не к спеху, до аптеки полчаса езды на трамвае. Я тихонько наблюдала за домашней работой хозяйки. Она готовила обед. Одна за другой выходили из спальни её девочки. Всё красавицы. Откуда-то выглянула заспанная всклокоченная мужская морда, иначе не скажешь, что не морда: распухшая, красная. Женщина поморщилась. Я подумала: ведь когда-то у них была любовь, и вот осталось к нему презрение.

Я встала, умылась. Анна Николаевна дала мне поесть. Потом я попросила иголку и нитки и на мешке зашила множественные раны. Диплом и деньги в книжных корочках остались целы, разрезы на мешке проходили совсем рядом, спереди и сзади. Просто чудо спасло их, и меня. Я не поехала на трамвае, вышла рано, пошла пешком с мешком за плечами. Аптека уже была открыта, я поднялась на второй этаж, к заведующей. Дала требование на медикаменты, сказала, что бутылки под жидкости в мешке. А как стала их доставать, да столько много, да ещё мешок мой был смешон, может и я сама, аптекари вдоволь насмеялись, уж потом стали подсчитывать, на сколько рублей потянет заказ. Денег хватило, что-то даже осталось. Мне сказали, что заказ будет готов после трёх часов, я решила прийти завтра, так как Анна Николаевна попросила её подождать дня три. Я сходила на базар и за пятьдесят рублей купила кусок хозяйственного мыла. Назавтра я забрала мои лекарства, мешок был тяжёл, хотя бутылок с жидкостями было не более десяти-пятнадцати, но почти всё пол-литровые, ноша оказалась не из лёгких. Прошли два дня, на третий в восемь часов вечера мы с Анной Николаевной сели в вагон и поехали в дальние деревни, где я жила с Ритой. Обратный путь был тоже не без приключений, но о них в другой раз. Валил снег и дул ветер. Я сказала, что нас сильно продует на подводах. Ехать долго. Спутница молчала.