Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"

Вместо эпилога

Все мои рассказы о жизни, я начала писать по просьбе детей. Смешные и грустные, но имевшие место быть. Они не выдуманы, без прикрас, без наговоров на тех, с кем жила и встречалась. Если кому-то, кроме моих родных и знакомых, захочется прочитать мною написанное, я буду очень благодарна. Написала только то, что сохранила память. Дневников никогда не вела.

Моя мама, в девичестве Бадейщикова, по отцу Куклина Лидия Ивановна, 1888 года рождения, умерла в возрасте семидесяти пяти лет. Родилась в богатой семье, имея богатых бабушку с дедушкой, купца первой гильдии с его братьями, дядьями маме, тоже купцами первой гильдии. По женской линии родня были всё почти духовенство. Священники, дьяконы. Одного дядю с двумя сыновьями-священниками расстреляли по доносу его попадьи-матушки во время гонения на религию и её служителей в годы становления советской власти. Мама об этом рассказала мне сама, она очень любила того дядю, долго плакала о них и молилась за их души. В молодости она верила в бога. Однажды голова дяди привиделась маме, окровавленная, лежащая на стуле. Видение это сильно потрясло маму.

Мама была очень хороша собой: чернокудрая, белолицая, с большими голубыми глазами, обрамлёнными длинными чёрными ресницами. Фигурой, телосложением была совершенство. О её красоте мне рассказывали знавшие её молодой. Да и я сама помню её красивой. Родилась мама в посёлке Дедюхино, тогда ещё это было село, уж после выросло в посёлок, в Пермской области, а тогда губернии, Усольского уезда в двенадцати километрах от города Усолье. При советской власти в семи километрах от Дедюхино вырос химический город-гигант Березники.

У мамы была сестра, Клавдия Ивановна, годом или двумя моложе мамы, наша тётя Клаша. Тётю Клашу не смогу описать так, как маму, но она тоже была красавица, рассказывала мне подруга мамы. Семья подруги были бедными, и имелось в семье много детей. Так и поговорка в народе была: «Бедным ребята – богатым ягнята». Мамина подруга, тётя Нюра Плюснина, рассказывала, что ей, выросшей в бедной семье, иногда мама дарила кое-что из своей одежды. Моя мама в молодости носила шляпки, цену их тётя Нюра даже предположить не могла, но стоимость пера на шляпке – сто рублей! Это было целое состояние! И я не могла сопоставить ту, мою маму в молодости с той нищей, брошенной мужем, в марлевой крашеной юбке. Такой она мне запомнилась, многие годы носившая юбки из марли в несколько слоёв. Никакой уж красивой одежды у неё не было.

Судьба обоих сестёр была трагична. И на это есть мудрость народная: «Не родись красивой, родись счастливой». Обе сестрицы, Лидочка и Клашенька, как называла их моя бабушка, их мать Анна Григорьевна, были ею избалованы, ни в чём отказа не знали, окончили гимназию. Тётя вышла замуж за офицера. Мама отказала многим женихам, замуж выходить не хотела, увлеклась идеей «народников», что несли свет знаний в народ. После окончания гимназии поехала учить крестьянских детей в Чердынский уезд Пермской губернии. Несколько лет прослужила там учительницей, перевелась по просьбе матери поближе к Дедюхино в Усольский уезд в деревню Верх-Кондас, по названию речки Кондас. Лучше бы ей там никогда не бывать!

В Гражданскую войну, когда генерала Колчака Красная Армия погнала с Урала, тётя Клаша уехала вместе с мужем-офицером. Году в двадцать втором или двадцать третьем, с больным мальчиком Володей, моим ровесником, больная чахоткой, уже без мужа, вернулась в родовое гнездо, но бабушки нашей уже не было в живых.

Какова судьба её мужа, мне не известно. Или убит в бою, или сумел убежать за границу, как удалось многим офицерам. Умер Володя, мой первый друг по играм, мне было три года. И ему. Я его не забывала, мне не хватало его. Тётя ещё раз вышла замуж за некого Унжина, учителя. Родила девочку Валю, но вскоре умерла девочка, умерла и тётя. Это судьба одной сестрицы.

У мамы ещё было хуже. Учительствовала девятнадцать лет и в возрасте тридцати трёх, или тридцати четырёх лет на её пути встал мой отец-романтик, сочинял стихи, симпатичный мужик-крестьянин, овдовевший, с тремя детьми.

Отец, Михаил Максимович Куклин, мамы старше на пять лет, родился в 1883 году. У отца тоже были чёрные кудри и голубые глаза. Мама сопротивлялась его ухаживаниям, но всё же они поженились.

У отца было большое хозяйство, коровы, лошади, стадо овец. Его мать, будущая моя бабушка, Елизавета Фёдоровна, уже приглядела ему в жёны крестьянку здоровую и работящую. Уговаривала отца оставить затею женитьбы на белоручке-дворяночке, не подходящей к крестьянской жизни и труду. Произошло у них в отношениях разногласие, отец забросил хозяйство, ухаживая за мамой. Попадали лошади, корова подавилась гвоздём, с овцами происходило тоже что-то непонятное, какая-то болезнь. Папа сетовал на бабушку, что она ему что-то подстроила. Такие вот слухи дошли до меня уже гораздо позже, когда я что-то стала понимать, и из разговоров делать свои выводы.

Когда папа увлёкся мамой, ему всё было нипочём, о чём предупреждала его мать. Мама совершенно не подходила к жизни в крестьянском хозяйстве. Да и вообще не имела понятия о наведении чистоты в доме, стирке белья и приготовлении пищи. Для неё всё делала прислуга. И не подумали они, влюблённые, что придёт час пробуждения, и начнутся будни. Они пришли скорее, чем ожидали. Появилась Риточка, затем и я. А мама ничего по хозяйству не соображала. Переехали в Дедюхино, а там тоже надо вести дом, детей.

Отец понял свою промашку, да поздно. Во всём обвинил нашу бедную, глупенькую маму. Я слышала, как он называл её «погубительницей», «разорительницей». Начал бить её смертным боем, не стесняясь меня, думал, что я ничего не понимаю. Бил её кулаком по лицу, по голове, мало кулака, хватал полено и бил несчастную женщину им по чему попало. Мама закрывала лицо от удара, тогда все удары падали на руки. И это было не один раз. Мама оглохла, поговорить ей было не с кем, вся родня от неё отвернулась из-за неравного брака. И была она обстоятельствами загнана в угол. При таком положении и умному покажется, что свет перевернулся.

Бабушка по маме, Анна Григорьевна, рано, лет семнадцати вышла замуж за уже немолодого человека, чтобы вырваться из дома от гнёта своей деспотичной матери-купчихи, по шести раз на день переодевавшей платья, благо их у неё было достаточно. Четверым дочерям, в том числе и бабушке, были даны матерью разные обязанности. Кому кухня, кому жилые комнаты, кому двор. Бабушка готовила матери платья. Платья пышные, с рюшечками, оборочками, из дорогих тканей.

Разглаживать их было трудно, от утюга, наполненного углями, бедняжка угорала. Вот и согласилась на брак с моим будущим дедом, Иваном Григорьевичем Бадейщиковым. Как я уже сказала, был он не молод, но умён. Имел профессию бухгалтер, несколько лет служил управляющим заводом, вроде бы Воткинским. Накопил какое-то со-стояние, выбивался с низов общества, купил дворянский титул для потомков. После завода служил казначеем в местном казначействе.

Мне мачеха впоследствии про него говорила, что был важный господин, ходил с портфелем, в лаковых туфлях. Родители Анны Григорьевны, да и дядья, были недовольны выбором Анны. Да и старшие сёстры ещё были не замужние, наперёд их нужно было выдать. Анна пригрозила сбежать без свадьбы, родные посовещались, благословили, дали за ней хорошее приданое и сыграли свадьбу. На свет появилась моя мама, за ней и тётя Клаша. Дедушка с деньгами, с большими, поехал покупать дом в город Пермь, хотел там обосноваться, завести своё купеческое дело.

Лихие люди вызнали про деньги, что при нём, и убили, раздев догола на загородной дороге. Тело нашли. Анну Григорьевну вызвали для опознания. Похоронила его в Перми, но где могилка его, до меня не дошло. Сколько горевала молодая вдова с маленькими девочками на руках, женщина видимо была не глупая, решила строить дом, чтобы у дочерей было своё родовое гнездо. Со слов моей сестры Риты, родные собрали бабушке пятьдесят тысяч на строительство и обзаведение. Дом бабушка построила, пятистенный, громадный. Одна половина смотрела на улицу четырьмя окнами, другая – тремя, да ещё были окна «в ограду», (ещё ограду другие люди называли «двором») Ограды были большие, просторные, было нам, когда мы приехали в Дедюхино, где бегать, носиться, сломя голову. Построила бабушка и надворные постройки: коровник на несколько голов, баню, две овощных ямы, колодец.

Завела скот, сепараторную на четыре сепаратора, женщины к ней приходили перегонять молоко на сливки за плату, да и молоко от собственных коров перерабатывала. Ещё, неугомонная, варила пиво, продавала. Будучи вечно в работе, дочерей бабушка вырастила в неге, в холе и богатстве. Девицы не знали ни в чём отказа, сорили не приученные к экономии, деньгами, так трудно достающимися матери. Ездили в Крым, на Кавказ, мама рассказывала, что бывала на местах, где жили Пушкин и Лермонтов. Обе окончили гимназию. Дочерей бабушка вырастила, обеспечила и умерла, не дожив до внуков. Дедушка, по слухам, имел приобретённую в трудные молодые годы болезнь чахотку.

Тётя Клаша умерла от чахотки, её маленькие дети тоже. Мама имела не законченное медицинское образование, поила нас рыбьим жиром. Когда она с Ритой жила отдельно после развода с отцом, рыбий жир у них всегда для Риточки стоял на столе, мама её принуждала пить его. Мне он очень нравился, но мне его мама давала неохотно и редко. Рита его не любила. Я ей завидовала.

О папе я сказала, что был он крестьянин-середняк. В кулаки не попал, уехал из деревни до раскулачивания. Уехать пришлось, потому что хозяйства, как такового уже не было. А в Дедюхино дом был без хозяина, бабушки не стало, а тётя Клаша из Сибири не скоро сумела выбраться. Мы приехали в бабушкин дом в ноябре месяце 1928 года санной дорогой по Каме. Мне исполнилось два с половиной года. С этого время я и стала себя помнить, и всё, что произошло в моей семье и со мной, всё помню, всё пишу по памяти.

Тётя родила девочку, но летом всех их, её, Володю и девочку, друг за другом, похоронили. Их половину дома папа выкупил, мы переехали в неё, в нашу папа вселил своего старшего сына Ваню с женой Анютой, у неё на руках была дочка Соня, и с ними приехала папина мать, бабушка Елизавета Фёдоровна.

Бабушка эта была чистенькая, беленькая старушка, невысокого роста. На голове всегда, в любой день, был надет «чепчик», так она называла сшитую из материи шапочку, сзади был разрез, по краям разреза длинные завязки, которыми она закрепляла чепчик на голове, обматывая ими голову. Всегда была в юбке, кофте, называя кофту «шугаем». На ней ежедневно был чистый передник с карманом посредине. Нас с сестрой сразу же невзлюбила, из-за мамы. Не упускала случая дёрнуть меня за ухо, за волосы. Прозвала меня «безрогой овечкой», сестрицу «будливой коровой», добавляя «блудливая». Сестрица ей не давалась в обиду, разве что неожиданно поймает, да и было за что её дёрнуть за ушко: та умудрялась у бабки из-под носа утащить десяток шанежек, или мясо из чугунка. Бабушка себе от семьи готовила отдельно, а сестрица подкарауливала момент.

Бабушка была без единого зуба, даже дёсен не было заметно. Беременная моим отцом она овдовела, заболели у неё зубы. Кто-то дал ей крепкой серной кислоты, посоветовав помазать больной зуб, она набрала полный рот этой жидкости и пополоскала рот. У неё все зубы до одного выпали вместе с обожжённой слизистой оболочкой полости рта. Так и прожила жизнь без зубов. В кармане передника всегда носила маленькие сухарики, сосала их, как конфеты. Сводную сестру Клашу бабушка любила и держала её при себе в той половине дома, где папа их поселил. Но с трёхлетнего возраста Клаша жила с нашей мамой, и мама говорила, что заботилась о ней, как о родной. Обучила грамоте на дому, потом отдала в школу сразу в четвёртый класс. Но по какой-то, неизвестной мне причине, Клаша маму ненавидела. Я думаю, что бабушка привила ей эту ненависть. Клаша была хорошенькая, беленькая, пухленькая девочка, сытно кормленная для неё доброй бабушкой. Впоследствии стала красивая кареглазая блондинка, учительница, партийный работник. Счастливой семейной жизни у неё не сложилось, родила внебрачную дочку, такую же, как сама, блондинку. После родов, с двадцати восьми лет страдала тяжёлой, неизлечимой болезнью – эпилепсией. Дочка Лиля выучилась на врача, хотела жить с матерью, лечить её. А вышла замуж за морского капитана, уехала с ним на южный порт, и мать ей была далека, к себе не увезла. Клаша умерла в возрасте семидесяти трёх лет.

Сестрица Рита разделила нас на сословия: себя по матери – «дворянкой», меня по отцу – «крестьянкой». Да ещё добавляла, что я рождена для чёрной работы. Когда ей исполнилось двадцать лет, мне – восемнадцать, шла Великая Отечественная война, я по воле судьбы приехала к ней в деревню, где она работала фельдшером, меня оформила санитаркой, вот тогда она показала себя, что такое дворянка, и где моё место крестьянки, «чёрной кости».

Выучилась сестра на учительницу, муж её был полковник в отставке, на войне получил ранение, был симпатичный блондин с кривой от ранения шеей. Поженились после Великой Отечественной войны, любовь их длилась десять лет, а супружество только пять. Бессердечно, с лихим смехом выбросила Рита его Большую Энциклопедию, пятьдесят томов под окно, на мокрую после дождя землю, и смеялась, глядя, как он подбирает тома.

Он уехал на юг, жил в пансионате для одиноких, умер от рака желудка. Я была с ним знакома, он нам с мужем нравился. Но как человека мы его плохо знали. Родились у них две девочки, Вера и Соня.

С мачехой моей папе счастья тоже не было. Мачеха не любила домашних животных, никогда в доме не было мяса, молока. Были овощи, но большая половина их уходила в семью её сестры, Фаины, плодовитой лентяйки. Брюхата ходила и зимой, и летом, много детей умерло младенцами, двое старших в войну умерли с голода, одну девочку мачеха спасла, взяв к себе. Папа жил на постной похлёбке, пил запоями. Был очень истощён и не перенёс голодного лихолетья Великой Отечественной. В мачехе, Клавдии Фёдоровне, папа счастья не нашёл. Она умела мыть пол да сварить из картошки пустую похлёбку. Рукоделья никакого не имела, кое-как пришивала заплатку. Была простолюдинка, кажись, многое бы должна уметь.

Моя сводная сестра Клаша, была симпатичная блондинка с волосами цвета спелой ржи. Я смотрела на неё, как на недосягаемое солнышко, она была любимицей мачехи. Когда я была совсем ещё малышкой, она сильно обижала меня. А как подросли, она не замечала меня. Когда стала работать учительницей, иногда привозила мне в подарок то чулочки, то тапочки. Я была ей благодарна.

Ваня, сводный брат, лет на двадцать четыре старше меня, был удивительный человек. Высокий, стройный, голубоглазый красавец, женился на маленькой, некрасивой женщине с изъеденным оспой лицом. Анюта, так её звали, была тихая женщина, плодовита, как и тётя Фая, всегда с большим животом, или с маленьким ребёнком на руках, но живот всегда был неизменно большим. Кроме троих детей оставшихся в живых, все умирали в младенческом возрасте. Ваня сам шил одежду всей семье, Анюте крючком вязал лифчики, стежил одеяла.

Однажды купил моточками крючёную бечеву, сверху белая шёлковая нить. Он тщательно откручивал шёлковую ниточку, долго-долго мучился над этим делом, а потом связал крючком Анюте красивейшую шаль с длинными кистями. Просто загляденье. Ваню в детстве в поясницу лягнула лошадь и одна почка у него сморщилась и не действовала. На войну его взяли, не глядя, что одна почка. Попал на Ладожское озеро, на льду простудил единственную почку и умер в госпитале в 1943году. Анюта с Соней, Геней и мальчиком Валей уехала к родным в деревню Поселье, там где жил папа и родились мы с сестрой. Тогда она звалась Кондас, по названию речки. В речке этой утонул любимый папин сын Дёма, в возрасте тринадцати лет. Папа о нём вспоминал всегда со слезами. Вспоминал, когда был пьян.

Я описала почти всех, с кем жила по рождении. Выйдя замуж, у меня появилась новая семья, это мой муж, Иван Николаевич, добрый, хороший человек. Иногда гордый, не желающий первым признать свою вину передо мной, когда ссорились, почти всегда по пустякам. Я брала вину на себя, чему он бывал доволен, а в семье мир!

Свёкор, Андрей Наумович, безвольный человек, не имевший своего мнения, бывший батраком в семье жены, Дуни. Понравился Дуне и стал её бессловесным супругом. Всю жизнь выполнял её указания, как в сказке Пушкина о рыбаке и золотой рыбке. Моя свекровь, Евдокия Ананьевна, она же и двоюродная сестра моего мужа, – несколько лет он малюткой проживал у её матери, его тётки. Когда мать её умерла, она мальчика выгнала из дому. С четырнадцати лет он мыкался по свету, пока поступил в ФЗУ при железной дороге, получил специальность слесаря по ремонту вагонов. В войну кузина Дуня разыскала Ивана через военкомат и слёзно молила в письме приехать с войны, успокоить их старость. Что он, добрая душа, и сделал, себе на большое зло. Старуха всячески мешала нам жить. Как терпенье, через тринадцать лет, иссякло, мы от них с детьми, а их уже было трое, уехали в Пермь.

Здесь родились мои внуки и правнуки. Дети мои хорошие, честные люди. Труженики, не присвоившие чужой копейки. В «новые русские» не вышли, не вписались. Кормят животы свои, и детей своих великим трудом. Добрые, чуткие, милые.

Я радуюсь, что у меня такие добрые дети, что я заимела их, пройдя через многие страдания, болезни. Мне не разрешали врачи иметь детей по состоянию здоровья. Каждому из троих я чудом подарила жизнь. Теперь радуюсь этому счастью, благодарю судьбу, прошу её быть милостивой к моим детям, их детям и детям их детей.

Как и обещала – нет в моих рассказах «мадридских тайн», нет даже сквозного сюжета, только безыскусные воспоминания простой женщины, прожившей уже почти полное столетие вместе со страной и испытавшей с ней все горести и радости.

Моё Дедюхино, Моя Атлантида.

Христовоздвиженский собор Дедюхино. Начало 20 века.

Сквозь маленькие круглые окошечки на самом верху, лёжа на пыльном полу, я, лет семи-восьми, забравшись однажды одна, с восхищением смотрела на посёлок, на лес, на Каму – всё было, как на ладони.

Время идёт и никого не щадит.