Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
Хлеб наш насущный
1935-1936 годы, наверное и 1937 год, запомнились громадными очередями за хлебом. В одни руки взвешивали по одному килограмму, а записывались в очередь тысячи по полторы человек. Номер писали на ладонь химическим карандашом. Занимать очередь люди наловчились с вечера. Кто-то один из семьи дежурил всю ночь, ко времени продажи хлеба приходили всей семьёй, и тянулась та очередь на километр, а может и длиннее. Кто-то из начальников дал указание милиции не давать людям занимать очередь с вечера, а чтобы подходили люди к моменту открытия магазина. В «живую очередь». Но люди хотели есть хлеб, поэтому ухитрялись занимать очередь где-нибудь в отдалении от магазина. Но милиция и об этом узнала, и гонять стали отовсюду, где скоплялась, хотя бы незначительная кучка народу.
Я училась уже во втором классе, и мне мачеха вменила в обязанность добывать хлеб насущный для семьи. Очереди начались зимой. Народ мёрз под ветром и снегом, но есть все равно хотел! Одежонка у меня была плохонькая: валенки старые-старые – не знаю, от кого они мне достались. Подошвы проношенные, пальцы наружу. И пятки голые. Я толкала в валенок тряпки, но они вылезали наружу.
Мачеха будила меня рано утром, ещё до ухода в школу я должна была уже купить хлеба. Сначала я вставала в конец очереди и замерзала не на шутку, коченела, руки и ноги переставали что-либо чувствовать. А когда я прибегала домой с килограммом хлеба, моя мачеха была ещё в постели. Затем я научилась хитрить, наблюдая, как ловко действовали мальчишки: они полезали на козырёк крылечка, по которому впускали в магазин по двадцать человек за один впуск. С козырька крылечка мальчишки падали людям на головы, и толпа их вносила в магазин. Из магазина их не выгоняли, и они счастливые выходили оттуда с хлебом! Я стала подражать мальчишкам, и выходила из дому к самому приёму хлеба. Тоже забиралась на козырёк крылечка, как только при запуске в магазин начинается движение людей, я стремительно подаю на головы и – в магазине! Даже успевала купить хлеб дважды за утро! И поспать успею, и хлеб куплю.
Наступило лето, а очереди не прекратились! Однажды мачеха послала меня с вечера занять очередь для тёти Фаи, её сестры. Постой, говорит, до темноты, потом тётя тебя заменит, и будет стоять, пока утром купит хлеб. Я пошла, заняла очередь. Мы всё время оглядывались вокруг, чтобы не пропустить появления милиционеров. Сначала наступила темнота, затем на небе засияла полная, золотая луна. В её загадочных лучах вся природа преобразилась: дома и деревья утопали в серебре! Люди сидели на большой груде наваленных брёвен, а малышня, и я с ними, резвились вокруг. Ко мне пришла тётя Фая. Я написала ей на ладонь номер очереди, и только собралась уходить домой – появилось два конных милиционера! Люди кинулись кто куда, а они ловят на бегу! Я успела убежать. Тётя Фая страдала «куриной слепотой», это заболевание авитаминозное, из-за недостатка витамина «А» в вечернее и ночное время человек становится слепым. Тётя не видя куда бежать, споткнулась и упала между брёвнами. Милиционер её оттуда вытащил и увёл в милицию, штрафовать. Но там разобрались, что она больна, и её отпустили без штрафа, но не разрешили вернуться к очереди. Мне пришлось до утра караулить её очередь, прячась и увёртываясь от милиционеров. Летом было тепло, и мы вдоволь набегивались. Я не полезала на козырёк крылечка, мне не хотелось рано приходить домой. Мачеха нагружала меня всякой неприятной работой.
Этим летом Клаша повела меня за хлебом на Чуртан: там в одни руки продавали по целой буханке хлеба, и было заманчиво купить сразу две буханки. Пошли тоже вечером, чтобы утром купить хлеб, простояв в очереди ночь. Когда мы пришли к магазину, очередь уже была большая. Многие уходили домой, договариваясь с задними и передними очередниками, потом менялись ролями, возвращались и отпускали отдохнуть тех, кто их отпускал. Но большинство людей никуда не уходили, устраивались прямо на земле, благо она была сухая и тёплая. Клаша тоже присела на землю, я же усмотрела пожарную железную лестницу, прикреплённую к стене железными штырями, прямо над головами сидящих на земле. Я взобралась высоко, и на малюсенькой площадочке уселась, свесив вниз ноги и держась руками за поручни лестницы. Я заснула. В темноте тёплой ночи начал накрапывать мелкий дождь. Люди внизу ёжились, просыпаясь от дрёмы, ругали судьбу.
Меня от дождика спасала вышестоящая площадка лестницы, как будто зонтик, раскрытый надо мной. Мне было хорошо, я видела сладкие сны. Я пошевелилась, у меня онемел зад от сидения на железе. Я пошевелилась, и из меня раздался такой гром, какого никогда не бывало до сель пор! Внизу люди громко заговорили: «Вот и гром!» Я почувствовала, как загорели мои щёки от стыда! Но я продолжала сидеть, я решила, что так будет лучше. Люди опять заснут, да и меня тут, кроме сестры, никто не знает. Что случилось, то случилось.
Хлеб мы купили рано, обе по целой буханке. По дороге домой сестра стыдила меня за происшедшее. Мне, говорит, было стыдно. Я ей сказала, что меня в лицо там никто не видел, да я и не нарочно. Мне самой было стыдно, но пришлось пережить! Дома она рассказала о случившемся казусе, все смеялись. Смеялись над тем, что прогремел гром «не из тучи». Так вот добывала я хлеб насущный. Последующий за этим годом такой же трудный год с хлебными очередями, я не стояла за хлебом и даже не ходила за ним: моя мачеха устроилась в хлебный магазин техничкой. Стала своего рода «элитой». Соседки заискивали перед ней, просили купить хлеба. Мне сытнее не стало, но хлопот поубавилось.
Мой вещий сон
Полыхала Великая Отечественная война. Шёл 1944 год, была зима. Я ходила по лесным глухим дорогам, посещая больных и маленьких детей, делая им профилактические прививки от дифтерии и оспы, за свою сестру. Она – фельдшер, а я – санитарка в Нердвинском районе. Ездила то к маме в Березники, то в Пермь за медикаментами и километров по тридцать, иногда и все шестьдесят, когда нет попутной подводы, приходилось ходить пешком с ношей за плечами, и рада была, когда встречалась на пути маленькая, занесённая снегом, деревушка.
У меня было много знакомых, добрых старушек, проживающих в них. Я снабжала их лекарствами, давала советы по поводу их здоровья, забравшись с двумя-тремя на тёплую русскую печь после дальней дороги и зимнего холода, я гадала ещё и на картах, предсказывая, и довольно верно, когда придёт письмо от сына или зятя с фронта. Радио в деревушках не было, электричества тоже, сидели и беседовали с зажжённой лучиной, или с керосиновой мигалкой. Бывало, в один путь иду, карты предскажут для старушки скорое письмо, или дорогу в казённый дом, на обратном пути узнаю, что всё было, как предсказала. Жаль, забросила карты, как вновь стала студенткой, на многие десятилетия. А теперь уж и не вспомню, что какая карта и с какой вместе предсказывала то-то, и то-то. Очень сожалею об этом, но тогда были другие заботы. Старушки угощали меня, что у них было, и ждали, и встречали, как дорогую гостью. Каждую встречу спрашивали у меня, не знаю ли я, когда кончится проклятая война?
И приснился мне сон. Можно сказать «вещий». А можно сказать: сон, как в «руку». Вижу зимний пейзаж, как в то самое время. Много народу стоит на снегу обширного поля. Все чего-то ждут. И я тоже. Снег, что был под ногами, утоптали, утрамбовали. Все смотрим на небо. А оно такое чистое, ясное, ни одного облачка! И вдруг! На ясном голубом небе вырисовался силуэт всадника на белом коне! У коня, и у всадника, у обоих, глаза закрыты, они не шевелятся, будто спят! Всадник, как мы увидели, оказался красноармеец в военном со звездой на лбу, шлёме. Такой шлем носил мой брат Ваня, когда служил в пожарной охране города Березники. На макушке шлема острый выступ. Длинные уши шлема шевелит ветерок. Он развевает гриву и хвост коня. Вдруг всадник пошевелился, наклонился в одну сторону и, о, чудо! Он поднял в воздух за воротник пиджака, кого бы вы думали? Гитлера! Прямо как в повести Гоголя «Страшная месть». Там описан тоже всадник на коне, и тоже с закрытыми глазами, поднял в воздух колдуна, который причинил людям много зла. Я к той поре уже читала «Страшную месть». Итак, красноармеец держит Гитлера за воротник, тот скрючился, хочет бы вырваться из крепкой руки, но не тут-то было! Всё! Попался! Народ, что на земле, кричит радостные слова, и я тоже! Проснулась от толчка сестры. Мы спали с ней вместе на полатях. Я часто от дневных впечатлений по ночам сонная кричала, вырывала подушку у неё, крича, что это моя котомка. Во сне я спасала свою кладь в поездках от шпаны, которой в вагонах кишело множество. И той ночью я кричала очень возбуждённо и радостно.
Я сказала сестре, что наша Красная армия победила Гитлера, но в ответ получила несколько тумаков, и снова уснула. Но, проснувшись, сон не улетучился, стоял перед глазами, как будто это было не во сне, а наяву! И я стала рассказывать старушкам по деревням об этом удивительном сне. Я сама полностью уверилась в нашей победе, и, рассказывая о нём, уверяла слушателей в этой вере, в нашей победе. Мои старушки плакали, слушая про мой сон. Плакали от радости, от ожидания сыночков домой. Наверное, мой сон помог им ждать того радостного победного дня, но до него было ещё очень далеко! Целых пять месяцев! Но сон был Вещий! Он и мне помог ждать День Победы!
Девишник
Свадеб было много во времена моего детства. И потом тоже. Но девишник, настоящий, каким он был справляем по старинке, увидеть удалось мне только однажды, когда мне без двух месяцев было четыре года. Я запомнила это хорошо, потому, что днём подтаивало, а на ночь лужицы застывали. И по утрам тоже под ногами похрустывали тонкие льдинки. Значит, это был март месяц. А в начале мая у меня всегда день рождения. Четвёртого числа. Масленые празднества прошли, не так давно старушка, соседка по огороду нам приносила вкусные блинчики, и говорила: вот и маслена кончилась, теперь будем ждать весну! Я никогда не посещала эту старушку, даже не знала её имени. А она знала о нашем несчастьи, жалела, что мы без мамы.
Она ещё раз приходила к нам осенью, приносила в наберушке ягоды морошку. Этих ягод я больше и не едала, и не видала, так как морошка росла где-то далеко, в неизвестном нам, месте. И старушка эта исчезла, видно умерла. Мы её больше не видели. Избушка её с её стариком стояла в дальнем углу нашего обширного, на несколько хозяев, огорода. Избушка была маленькая, её каждую весну заливали камские воды, видна была только печная труба. Надо бы им переехать на другую улицу, но они упорно тут оставались.
Как-то днём Клаша пришла из школы и сказала: вечером пойдём на девишник. «Что такое девишник?» – спросила я, но сестра ответила: «Сама увидишь». Я стала ждать наступления вечера. Рита тоже сказала, что пойдёт на девишник. Вечер не заставил себя долго ждать, и мы собрались к выходу. Клаша сказала, что мы там будем петь свадебную песню, так как там затевается свадьба. Меня и Риту сообщение это сильно заинтриговало. Мы оделись и пошли. Дом, куда надо было идти, стоял в другом конце нашей улицы, не доходя до рабочего клуба. Дом был не большой, но двухэтажный, не старый. В окнах светилось, отражались множественные силуэты людей. Они всё время двигались. Какое-то время мы постояли под окнами, затем Клаша подала команду входить в дом. Мы вошли на первый этаж. Народу и тут было много. Клаша, наша ведущая, стала пробиваться к лестнице для подъёма на второй этаж, где и был «девишник». Мы с Ритой тоже не отставали от сестры. Поднявшись по лестнице, мы замешались в толпе, и стали наблюдать за происходящим в комнате. Посреди комнаты стоял квадратный стол, голый, ничем не покрытый. Возле стола на стуле сидел молодой мужчина в опрятном чёрном костюме и белой рубашке. Мужик мне очень не понравился из-за его некрасивого лица. Когда он приоткрывал рот и кривил его в улыбку, выставлялись верхние зубы на лошадиной челюсти. Верхней губы не хватало, чтобы прикрыть челюсть. И было неприятно смотреть на его лицо. Это был жених, будущий мой дядька по мачехе, сестре невесты. Но этого мы ещё не знали.
С правой руки от жениха за столом сидели две дородные женщины, может, они были девицы, подружки невесты. На противоположной к ним стороне стояла невеста. Она не просто стояла: подняв обе руки вверх, сжав обе кисти в один кулак, она резко падала на голую столешницу лицом, но успевала раскрыть ладони. Ладони ударялись о доски, предохраняя лицо от удара. И это продолжалось долго. Невеста рыдала, что-то выговаривая, я ничего не поняла. На ладонях её показалась кровь, так она сильно ударяла ими о доски стола. Клаша сказала, что это такой обычай, невеста прощается с подругами и с девичьей жизнью. Мне стало страшно, что так нужно всем девицам, выходящим замуж. Ведь руки больно! Клаша сказала: «Жених безобразный». Она потянула нас за руки к русской печи, возле её бока, с другой стороны топки, во всех домах были устроены досчатые лежанки (что-то вроде низкого шкафа). Внутри держали обувь, а сверху стелили постель, и кто-либо из семьи тут спал ночью, и днём уставшие отдыхали. Мы, все трое, влезли внутрь и устроились там между старой обувью. Клаша сказала, что сейчас запоём «У церкви стояли кареты». Песня о несчастной девушке, которую обвенчали с нелюбимым, с отвратительным мужчиной. Песня жалостливая. Мы её дома часто пели в три голоса, нас взрослые слушали со слезами. И вот, мы её запели!
Наши голоса звонкие, скоро песня привлекла всеобщее внимание. Нам удалось пропеть всю песню, даже слова о женихе: «Жених безобразен, как чёрт!». Это переполнило терпение людей в доме, песня точно обрисовала облик жениха, нас начали искать по всем закоулкам в доме, но догадаться, что мы внутри лежанки не могли, и нам бы, спев, умолкнуть, пересидеть, а потом уж тихонько вылезти и исчезнуть. Но Клаша не выдержала, она ведь тоже была ещё ребёнком, всего одиннадцати лет, она велела нам вылезать, я была первая к выходу, так как влезла туда после сестёр. Я вылезла, меня не заметили, но Клашу увидели, закричали: «Это Куклинские девки!» Мы быстро кинулись к лестнице вниз. Я и Рита с ловкостью кошек сбежали, Клаша упала с половины лестницы, ушиблась головой. Но поймать себя не дала! Да ведь чего бы нам сделали? Дети, по глупости спели! Но мы как стрелы вылетели из дому невесты, бегом к себе домой! Нас не преследовали. Дома мы смеялись над женихом и невестой. Жених, как в песне, а невеста дура, что выходит за такого страшилу!
Дальнейший ход свадьбы нам не известен, на венчание мы не ходили, в наших лохмотьях, да и толчея в церкви при венчаниях бывала превеликая. Нам без взрослых туда бы не протиснуться. Но однажды бабушка меня сводила на венчание, в церкви приподняла на руках, сказала: «смотри, смотри, какая невеста красивая!», но я плохо рассмотрела, видела что-то белое. Через год, весной, по зелёной травке и весёлом солнышке была женитьба папы на мачехе, и тот жених, безобразный, оказался зятем мачехи и гостем на свадьбе. Но ничего подобного у нас в доме не было из того, что на свадьбе сестры мачехи, Фаины. Может потому, что мачеха была не девица, а вдова.
Много неприятных мгновений пришлось мне на долю от того жениха. Да и папа был ему не рад. Редкий обед, или ужин обходился без присутствия родственников мачехи. Объедали бессовестно. А потом появились у них дети, подросли, и тоже садились за наш стол, меня же не всегда туда допускали. Папа почему-то молчал, хотя хмурился. Фаина, та бывшая невеста, сестра мачехи и ставшая моей тёткой, оказалась лентяйкой, каких свет не видел. Имея свой дом, вернее дом своего мужа с огородом, она никогда в огороде не работала, не выращивала овощей, не имела скотины, даже кур. Каждый год у неё появлялся новорожденный, и мачеха опекала всю её семью, снабжала овощами. Но пришла Великая Отечественная, люди в посёлке питались со своего хозяйства, хлеб был по карточкам, мало. По пятьсот грамм на рабочего и четыреста грамм на иждивенца. У тётки умерли с голоду двое старших детей, сама опухшая от голода лежала без движения.
Самой маленькой её дочке, Гале, исполнилось два года, и мачеха её вскормила за счёт своей карточки и овощей. Фаина тоже поправилась, а когда кончилась война, пришёл её суженый. Он всю войну прослужил ездовым, и ему повезло, даже не был ранен. И они родили сына Вовку, точную копию отца. Я из Дедюхино уехала, как они жили дальше, не знаю.
Спасительные скобы
Я уже говорила, что дом наш Дедюхинский, построенный бабушкой Анной Григорьевной, пятистенный, одноэтажный, высокий. Стоял в центре улицы на солнечном месте, очень видный и красивый. Подвальное помещение можно было, в случае необходимости, переделать в первый, жилой этаж дома. Пол дома, служащий потолком подвальному помещению от земли был высоко, как в жилом помещении. Может быть, бабушка и планировала после, на досуге привести в жилое состояние подвальное помещение, но рано умерла. Подвал не был разделён надвое, для каждой половины дома отдельный, так же, как и сени были общими. И чердак тоже общий, и тоже просторный, светлый, и сама крыша над чердаком возвышалась высоко.
В самом раннем детстве, когда мы с Ритой сидели дома одни, а чаще я одна, нас старшие пугали чердаком, говорили, что там живут отрубленные куриные головы, и гоняются за тем, кто туда полезет, и клюют. И нам было страшно. Но лестницы, чтобы полезть туда, не было. Да и до определённого возраста мы и не пытались туда полезать. Но к семи-восьми годам я осмелела, любопытство меня заставило заглянуть в запретное место. Цепляясь за углы дома, я полезла до верхнего венца брёвен и пробралась до чердака, что был скрыт под крышей дома.
День был светлый, солнечный. Остановившись у самого края, если набросятся куриные головы, чтобы сразу же удрать тем же путём, я долго осматривалась. Убедившись, что голов не видно, опасности нет, я встала на ноги и осмотрелась. Было там много разного хлама, весь пол усыпан древесным опилом, перемешанным с крупным песком и шлаком, какого много валялось на сользаводе у варниц. Помещение мне очень понравилось. Сразу захотелось устроить тут укромный уголок, тайный от мачехи. Из обрезков досочек, валявшихся тут, из тряпочек, я и принялась его устраивать. Так я и полезала туда, когда мне хотелось уединиться. Немного позже папа стал весной сеять на огороде табак. Где-то достал семена, показал мне их. Мелкие семечки, как мак. Вот, сказал он, вырастим с тобой табак, и мне не надо будет покупать в магазине для курева. Мне было очень это интересно. Семена бросили в землю и стали ждать. Поливали, пропалывали.
Дружно взошли маленькие растеньица. Я их поливала водичкой с берёзового веничка, а папа, приходя с работы, сразу шёл посмотреть, как они растут. С каждым днём растения поднимались, покрылись листочками. Листочки увеличивались, могутели. Стебли утолщались и всё поднимались и поднимались вверх. Наконец и листья стали широченные, а на самой макушке растения появились круглые коробочки, готовые выпустить цветки. Вечером папа сказал: «пойдём обрывать головки».
Мы пришли к табачной грядке, папа оставил на семена нетронутыми три или четыре куста, чтобы потом собрать семечки на посадку. Остальные головки мы осторожно выщипали. Папа сказал, что, не дав растению расцвести, табак будет крепче. Я конечно в крепости табака не разбиралась, но папа всё это растил для себя, а мне было просто интересно. И вот подошло время срезать эти могучие кусты. Они высотой были чуть не в два раза выше меня. Папа срезал их острым ножом, сложил их на половик возле забора не толстым слоем и мне сказал: «завтра сделаю скобы в стену, чтобы поднять табак на чердак». И действительно, назавтра он принёс с завода большие железные скобы с двумя острыми концами, загнутыми в одну сторону. Этими концами папа стал забивать скобы в брёвна стены дома. Я наблюдала. Мне очень понравилась эта идея, я мысленно уже цеплялась за них, представляла, как хорошо будет забираться в моё гнёздышко.
Первая скоба была на высоте моего роста. Следующие равномерно шли одна за другой, доступные мне. Скоб было штук пятнадцать.
Забив последнюю, папа влез на чердак, следом за ним и я вскарабкалась с большим удовольствием. Затем спустилась вниз и снова, для тренировки, вскарабкалась до верху. И так мне понравилось, что я несколько раз проделала это: вверх-вниз, вверх вниз, вырабатывая ловкость рук и ног! Это мне потом много раз ох как пригодилось! Бывало, мачеха захочет наказать меня за какие-то промахи, я в сени! И как кошка – вверх! А мачеха скоб этих боялась, и никогда не поднялась на чердак. Осенью мы насыпали там ягоды клюкву и бруснику на половичке, а когда ягоды понадобятся, я поднималась за ними. Срезанные ветви табака на следующий день мы с папой подняли на чердак и разложили их тонким слоем на половичке. От ветвей пахло изюмом. Я недели две по папиному поручению ежедневно переворачивала табачные ветви. Затем папа попарно повесил табак сушить, а сам начал мастерить машинку для измельчения табака, чтобы закручивать его в папиросу. Я с нетерпением ждала, когда машинка будет готова.
Из старой пилы папа приготовил маленькие пилки, собрал в ряд их по четыре, соединил, приделал ручку. Две такие штуковины, входили при соединении одна в другую. Нижнюю папа привинтил к станку крепко-накрепко, а верхняя на длинной ручке свободно поднималась и опускалась на зубья нижней. Машинка готова!
Папа велел мне принести с чердака несколько веточек с верёвки, сказал: «Будем делать табак!» Я мигом исполнила приказ, мне не терпелось увидеть процесс получения табака. Папа взял высохшую зелёную веточку, пахнущую изюмом, и заложил конец её в зубья машинки. Послышался приятный хруст и из пасти машинки посыпался мелко измельчённый, готовый для закладывания в папиросу, табак. Как это было интересно! Жаль, я ничего тогда не знала о вреде курения, а у папы здоровье было уже сильно подорвано, я же думала, что это ему на радость… Дальше, изучив выделывание табака, это вошло в мою обязанность. Когда в мешочке с табаком пустело, я приносила веточки с чердака, резала хитрой машинкой, складывала в мешочек и подвешивала на гвоздь. А вечерами к папе приходили товарищи-табакуры, и он закуривал с ними длинные «козьи ножки». И их я готовила для папы впрок, оставалось только набить внутрь свёрнутую в трубочку из кусочка газеты, «козью ножку». Мужики хвалили табак, пуская тучи зелёного дыма. А папа мечтал на следующую весну развести плантацию табака гораздо больше. Так прошло несколько лет. Мы выращивали с папой табак, я ему во всём помогала. А потом пришла война.
Папа дотянул до марта 1942 года и умер от болезней, которых у него было предостаточно, да ещё голод, и его не стало… Моя же судьба, сговорившись со злой мачехой, увела меня из родного Дедюхино. Но всё, что было связано с ним, все воспоминания из детских лет, остались живы навсегда. И часто вспоминаются те спасительные скобы, которые я так любила и по которым так ловко влезала на чердак то, спасаясь от побоев мачехи, то посланная за чем-нибудь нужным для взрослых. О, эти спасительные скобы! Почаще бы они появлялись на жизненном пути…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
