Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
История КПСС
Давно была эта история. Зимой 1947 года. Я работала заведующей маленькой сельской участковой больницей. Опыта было ещё мало, законы не знала, политикой не интересовалась. Да ею и интересоваться было неоткуда: ни радио, ни газет. Жили интересами одного дня, правда, во имя вверенного мне по территории сельсовета народа. Кроме лечебной работы в мои функции входила аптечная работа – снабжение населения медикаментами. Сама их привозила из районной аптеки, порошки сама расфасовывала по той дозировке, какую сама же прописывала больному. И всё это, т.е. осмотреть больного, выписать ему рецепт один, или два, или три, смотря по его здоровью. Выписать рецепт я была обязана, поскольку эти бумажки, мной написанные и съедающие много моего рабочего времени, в случае чего, были доказательством: правильно ли я лечила больного.
Очередь больных на приём выстраивалась иногда человек в сорок. И приходилось, осмотрев больного, спешно написать рецепты, срочно подбежать к аптечному столику, что стоял у аптечного шкафа, за дверью приёмной комнаты. Близко, но надо было переключаться на другое мышление. Доставала нужные флаконы, если были выписаны капли, отливала мерной колбочкой во флакон больного. Под капли, микстуры они приносили свои бутылочки. Для приготовления мазей больному предлагалось принести небольшой комочек свежего, не солёного масла. Туда я взвешивала нужное количество действующего вещества, в фарфоровой ступке тщательно перемешивала и отпускала больному для лечения, несколько раз объяснив, как пользоваться.
Так же и микстуры от кашля, желудочные и другие. Составляла из разных ингредиентов, добавляла воды дистиллированной нужное количество. Микстуры и мази не требовали бумаги. Приготовила – отдала. А вот порошки, – с ними хлопот было гораздо больше. Сначала взвешивала общее количество порошка, что требовалось на десять, или двадцать порошков. Затем, разложив на столике нужное количество бумажек под порошки, из общего количества нужно было разделить на эти десять-двадцать бумажек, но на глаз, чтобы каждая порция соответствовала одному стандарту. Или это было 0,3 грамма, или 0,5 грамма, или больше, или меньше. Но чтобы доза вещества в каждом порошке была одна и та же. И так я металась от стола к столу, не считая внутривенных и подкожных внутримышечных инъекций. Инъекции делались в другой, маленькой процедурной комнате. Там же ставили банки на спины и поясницы, осматривали женщин.
Беда большая была с бумагой для порошков. Ею меня никто не снабжал, добывала сама, где могла. Какие-то книги, журналы, даже газеты, если попадались под руку, быстро разделывались на маленькие прямоугольнички, чтобы завернуть порошок.
И вот попала мне под руку книга, старая, без корочек – «ИСТОРИЯ ПАРТИИ»! Я быстро издержала от неё половину, не думая о том, что делаю преступление. Я этого не знала. Я лечила мой народ!
На грех (или на счастье) прибежал старик Чуприянов, секретарь парторганизации сельского совета. Он обычно всегда прибегал срочно, когда чувствовал, что начинается приступ бронхиальной астмы. Бывший красавец-сердцеед, гроза женского полу. Об этом он нам рассказывал, когда приступ астмы был снят инъекцией адреналина. Акушерка наша, Анна Васильевна была с ним из одних краёв, и они по пальцам пересчитывали имена девиц, которых он «победил» в молодости.
И вот, когда приступ я у него уже купировала, он пришёл в хорошее расположение духа, пересчитывая бывших прелестниц, подошёл к столику, на котором я для следующего больного завёртывала порошки. И пришла ему в башку блажь вчитаться в книгу, из которой я вырывала листы! Книга лежала на видном месте, так как я не подозревала, что делаю преступное дело.
Этот партиец взял книгу, полистал её, посмотрел на меня, помолчал, нахмурился. Я с приветливой улыбкой смотрю на него, ничего плохого не подозреваю. Он взял меня за рукав халата, отвёл в уголок ко шкафу и, потрясая книгой, начал мне выговаривать, что я совершаю великое преступление! «За это деяние, сказал он мне, светит не один год тюрьмы! Но так как ты очень молода, только начинаешь работать и человек ты хороший, я, вроде, – не видел ничего… Сейчас же всё убери, все листочки, чтобы ещё кто не обратил внимания!» Я страшно расстроилась и оттого, что была близко к тюрьме, а ещё больше – мне не во что стало завёртывать порошки! Я, конечно, всю книгу и нарезанные листочки бросила в печь по совету Чуприянова.
До марта месяца 1949 года он прибегал ко мне с приступами астмы, уже не такой бодрый и не вспоминал бывших возлюбленных. Жизнь уходила от него. В конце марта того года он умер. Но от тюрьмы меня спас.
Серебряные часики
Когда мне было три года, и мы только что переехали из старой половины в новую, как в нашей семье называли обе половины дома. Может потому, как бабушка строила дом: сперва одну половину, затем другую. Больше я ничем не объясню эти названия. Одна половина была мамина, другая, вот в которую сейчас мы переезжали, была тёти Клаши. Тётя умерла, оставив всё своему второму мужу, по фамилии Унжин. Я его почему-то не запомнила, хотя их с тётей свадьбу хорошо помню. Мы с сестрой Ритой были без ума от радости, носились по огромным сеням, общим для обеих половин дома. Лезли под ноги родителям, тоже что-то тащили в новое жильё, которое папа купил у Унжина, чтобы весь дом был нашим.
После покупки второй половины дома у папы возникли денежные затруднения. Тогда мама вспомнила, что ей когда-то говорила её мама. А говорила она ей, что в подвале именно этой половины дома она зарыла ценные вещи, золото и серебро, на то время для мамы, когда у неё будет большая нужда. Но в каком месте, она не сказала.
Мама вспомнила слова бабушки, и сказала об этом папе. Папа всерьёз воспринял мамины слова, и на утро, после разговора об этом, не пошёл на работу, а после завтрака спустился в подвал и стал копать. Но так как место не было указано, он копал наугад во многих местах.
Так он искал клад три дня. Вечером на третий день он поворчал на маму: «Вот, послушаешь бабьи сказки и останешься с носом. Я потерял три рабочих дня». Мама ничего не ответила. Папа прилёг отдохнуть в расстроенных чувства. Вдруг он вскочил и быстро спустился в подвал. И совсем скоро поднялся оттуда с чугунной шкатулкой в руках.
Шкатулка была не особенно велика, но тяжёлая. На замке. Ключик от замка был на цепочке как-то присоединён к шкатулке. Все закричали от радости и неожиданности. Папа открыл замок и откинул крышку. Я не могу сказать, что там было, но со слов взрослых слышала, что там были золотые деньги, несколько колечек, серебряные ложки и серебряные нагрудные, на цепочке, маленькие часики, дамские.
На улице звенела весна. Очистилась Кама ото льда, установилась замечательная солнечная погода. Родители стали ездить в город Усолье, что напротив Березников. Там был магазин «ТОРГСИН». Я не понимала тогда значения этого слова, оно мне казалось каким-то загадочным, сказочным. Оказывается, там вели торговлю иностранцы – «торговля с иностранцами». На золотые и серебряные вещи родители выменивали продукты. Цены я, конечно, не знаю, какие были.
Много раз нас с сестрой брали. Мне запомнились переправы через Каму на лодке. Нам мама давала крупные красные яблоки, и мы с Ритой их мыли прямо из лодки в камской воде, лодка глубоко была погружена в воду. Может, была перегружена, но мне не было страшно, я ещё не умела бояться. Ведь родители были тут, и всё было так хорошо, сияло солнышко, сверкали брызги воды с весел. Я успела съесть яблочко, и протянула руку за следующим. Мне дали большое и красное, но почему-то мягкое. Я его пополоскала в воде и надкусила. Меня всю передёрнуло от кислого ощущения во рту. Оказывается, мама дала мне помидор! Мне он очень не понравился!
А когда мы приезжали домой с покупками, вот было веселья. Всякие обновки, кроме продуктов. Мы пережили лето, осень, наступила зима, снова мы ждали весну.
Весной, четвёртого Мая, у меня день рождения, и мне должно было исполниться четыре года! И настал этот день! Мне говорили, что вместе со мной празднуется день святой царицы Александры. А шестого мая у меня день Ангела, и тот день праздновался как день святого Георгия Победоносца. Я эти дни запомнила. Четвёртого мая, в тот год, последний год совместной жизни родителей, был праздничный ужин, папа рано пришёл с работы. Меня поздравляли.
И было удивительное событие: мне подарили те самые, из бабушкиной шкатулочки удивительно красивые, маленькие на серебряной цепочке, часики! Я, конечно, была безумно рада, но потом сильно раскаялась, через несколько лет. Я вспоминала и вспоминаю эти часики, как бы они мне послужили бы тогда, когда я нуждалась в них. Получив в руки подарок, я какое-то время любовалась ими, нажимала на головку, что была на краю часиков. Щёлк – и открывалась крышка, обнажая маленький, белый циферблат, бегала малюсенькая стрелочка. Это было волшебство! Родители мне ничего не сказали, как можно обращаться с этим даром. Они сидели за столом, не знаю, где была Рита. Если бы она была при мне, она бы отняла эти часики, но её не было.
Я полезла на полати, прихватив с собой гвоздь. Я слушала лёгкое тиканье часиков, значит, они были исправны. Но как-то открылась задняя крышка, и я увидела малюсенькие колёсики. Они плотно прилегали один к другому, всё вместе шевелилось, передвигалось. Долго, зачарованно я смотрела на это волшебство, но уж так тому и быть, видимо, бес водил меня за пальцы.
Зачем я заранее взяла с собой гвоздь? Видимо уж тогда что-то засело в моей глупой головушке… Гвоздём я стала ковырять эти малюсенькие колёсики! Я расковыряла, что-то отпало, стрелки не стали двигаться. Я заревела под одеялом. Зарыдала громко, и меня нашли. Меня не наказали, ведь был день моего рождения. Часики родители убрали, а потом, видимо, их тоже увезли в «ТОРГСИН». Их я больше никогда не видела.
Никогда мне о них никто не напоминал, как будто всё это мне приснилось. Но в моей памяти они сейчас, как тут и есть! Я помню, даже на крышечке был такой гравированный, чёткими линиями рисунок. Как я их жалела все молодые годы, как бы они мне послужили бы… Да и память о бабушке была бы на всю жизнь. Я сердилась на родителей за то, что они подарили ценный подарок не в то время, да ещё глупому ребёнку.
Кляча, которая имела свой взгляд на жизнь
Утром непогожего, грязного осеннего дня, под моросящим гнилым дождём повёз меня молодой колхозник из дальней деревни Азово, восемь-девять километров от Менделеево к больному ребёнку. Лошадь, запряжённая в тряскую телегу, брела по колено в грязи. И мужик, хотя дома ждал больной сын, не погонял её – это было невозможно. Я сидела на краю телеги, свесив ноги, прижав к груди сумку скорой помощи, прикрываясь куском брезента от дождя. Но всё равно, промокла и замёрзла.
Еле-еле приехали к дому, где нас ждали. Чуточку обогревшись, встряхнув дождевую воду, что скопилась на моей одежде, я осмотрела ребёнка, дала ему лекарство от температуры, а на дальнейшее лечение выписала рецепты, по которым должна выдать лекарства уже у себя в амбулатории, в Менделеево. Матери дала указания, как лечить малыша.
Женщина угостила меня горячим чаем, мужик ушёл за лошадью на конный двор. Долго пришлось его ждать. Вот он появился верхом на лошади, телеги не было. Оказывается, по какому-то важному колхозному делу, важнее, чем везти меня, лошадь с телегой у мужика забрали. Он вошёл в избу, и, смущаясь, предложил мне поехать верхом на новой лошади, которую ему дали, в обратный путь. Что мне было делать, как не согласиться? По такой грязи, да ещё под дождём, а он так и не перестал, мне до дому не добраться. Если бы дома меня не ждали мои маленькие дети, я бы провела день в деревне – там работы с населением предостаточно. Нуждающиеся в медицинской помощи старики и старушки по такой грязи в Менделеево не пройдут. Но мне надо попасть домой, и я согласилась ехать верхом, хотя на спине лошади никогда не сидела.
Мужик не подтянул по моим ногам стремена, а я об этом и не догадывалась. С великим трудом я забралась в седло, ноги мои болтались выше стремян. Мужик дал мне уздечку, сказал, что пойдёт сзади за мной, получит лекарство и уедет обратно на лошади. Мы тронулись в путь.
И начались мои мучения! Кляча, иначе и не назовёшь это животное, оказалась хитрое, упрямое существо, правда, уже измотанное нелёгкой лошадной жизнью. Скудная шерсть, покрывающая её тело, была неопределённого цвета, грязная, видимо за ней плохо или вообще никак не ухаживали. Костлявая, со впалыми боками, она не внушала доверия, что довезёт меня до дому. Но мы с ней зашагали.
Деревня скрылась за спиной. Тропинка пошла через кустарник. Листья ещё густо сидели на деревцах. Моя кляча остановилась, и стала объедать веточки, неспешно захватывая их длинными губами. Я дёргала уздечку, как говорил мне мужик, но кляча и глазом не повела в мою сторону. Тогда я рассердилась и стала бить ногами в её бока. Кляча повернула башку ко мне с правой стороны, посмотрела на меня прищуренным глазом, и мне стало стыдно за мои действия.
«Что же мне делать?» – думала я. Ведь и кляча – живое создание. Мои сомнения кляча почувствовала и стала уже нахально переходить от куста к кусту, отдаляясь от тропинки. Мужик отстал от нас, выбирая в грязи места для ног. Я вскипела не на шутку, обозлилась на свободолюбивое животное, наверно, впервые тащившее такого седока, которого можно не слушаться. Я уздечкой начала хлестать лошадёнке по морде, направляя её к тропе. Она повиновалась, было, пошла, куда ей велено, но тут под ногами оказалась такая зелёная, вкусная, по мнению клячи, трава. Она наклонилась, и сочно, с хрустом, стала щипать траву. Я полетела вниз, на шею лошади, едва не свалясь на землю.
Кое-как справилась, мне было очень неудобно в седле, ноги болтались, опоры не было, стремена где-то внизу. С трудом оторвала морду лошади от травы, заставила её пошагать, хотя бы немного. Так и пошло. Шагнёт несколько шагов, а на пути то трава, то кусты. Голодное брюхо клячи давало свои указания. Кляча загибала морду ко мне то справа, то слева, поглядывала на меня, как бы говоря мне: «Вот оторву кусочек, и шагну шажочек!»
Мужик так и не мог догнать нас. Мы прошли деревню Петухи. Оставалось ещё километров пять-шесть по этой грязи. Лучше бы я пешком дошла. Опять за деревней кусты и трава. Снова моя кляча ублажает себя, поглядывая иногда на меня. В глазах её я вижу явное издевательство. Ах, кляча! Чтоб тебе!
Я бью в бока пятками моих ботиков, дёргаю уздечку, отрывая от травы или кустов морду, кричу: «Но! Пошла, кляча такая!» Мне не до шуток: меня дома ждут маленькие, а она тут свой норов ставит выше моих дел!
Слава богу, кое-как добираемся до Оськино, – последняя к Менделеево деревушка. Через два километра железная дорога в шесть рядов с вечно стоящими на ней двумя-тремя составами поездов. Мне вдруг стало страшно: кто поручится мне за эту клячу, что она не бросится со всех ног пересекать железную дорогу?! Ведь у неё на всё своё мнение! Я дала ей волю рвать траву, пока не подошёл мужик. Не глядя на грязь, я соскочила со спины этой клячи, мы переглянулись с ней нам обоим понятным взглядом, и я пошла пешком к своему посёлку.
Мужик бодро обогнал меня. Кляча под ним уж не рвала кусты и траву. Ноги мои были в грязи и мокрые, когда я пришла в амбулаторию. Но я оправдывала свои действия тем, что не доверилась этой старой кляче перевезти меня через железную дорогу.
Я выдала мужику прописанные мною лекарства для ребёнка и пошла домой, где меня с нетерпением ждали. Хоть бы ночью не было вызовов. А то два, три вызова за ночь надо обслужить. Так шла моя жизнь и работа целых тринадцать лет!
Потерянная
Февраль в том году был вьюжный и снежный. В деревушках у избушек видны только крыши. Дороги все заснежены. Жители сидят по своим тёплым норам, без нужды и нос не высовывают на улицу.
Мне такое время и такая погода сильно нравились с самого раннего детства. В моём Дедюхинском доме окна были большие, и я любила сидеть на подоконнике, смотреть, как летят с неба снежинки, прижимала к стеклу ухо и слушала шорох, с каким они летели. А когда шёл дождь или даже гроза, я садилась на мой излюбленный подоконник и мечтала. Мне хотелось узнать, где всё это – и снег, и вода хранится, пока не падает?
И сейчас, уже в зрелые годы, я всегда любуюсь на дождь и метель. С ранних лет, вернее с шестнадцати, мне был докторами поставлен диагноз – ревматизм с поражением сердечных клапанов. Я чутко предсказывала приближение перемены погоды: летом к дождю, зимой к снежной буре – у меня сильно болели кости ног. Такая неприятная, не настолько сильная боль, но такая ноющая, то немного успокоится, то усилится. Очень неприятное чувство. Муж называл меня барометром. Ехать ему на рыбалку, спрашивает, что говорят мои ноги? С годами я болела обострением ревматизма всё чаще, по несколько месяцев лежала в больницах, мне очень много вкололи пенициллина, и я потеряла чувство барометра. Вот и эта зима вьюжная изводила меня той неприятной, ноющей болью.
Часов в двенадцать дня приехал за мной старик из деревни Богдановки: старуха заболела. А на улице – глаз не открой! Снег и ветер, да ещё и холодно. Но ведь не скажешь, что не поеду! «Не ставай в попы, не позовут крестить!» Такова в народе поговорочка. Собралась, и – в мужиковы сани! Поехали! У старика для меня прихвачен тулуп. Большой, тёплый! Завернулась я в тулупчик и стала такая счастливая! Мне тепло, сани то подёрнутся, то приостановятся. Это мотание, подёргивание, вой ветра, свист метели, всё так подействовало усыпляюще, и я сладко уснула без сновидений.
Наконец движение остановилось, и я очнулась от сладкого состояния. Лошадь стояла у самого крылечка, в две ступеньки. Я вошла в избу. В углу избы на печи стонала старуха. Полезла к ней, сбросив пальто. Там осмотрела, опросила бабку. Особенно страшного, серьёзного не приключилось, болел застарелый гастритный желудок. Подлечила страдалицу, прямо не сходя с печи, в сумке у меня было много чего.
Слезли с бабулей на пол. В печи стояли на сковороде давно готовые румяные шанежки. Меня накормила моя больная, приступ боли отошёл. Много благодарных слов сказала мне старушка, старик был счастлив «выше головы».
Мы направились в обратный путь. Метель не стихала, кажется, была ещё сильнее. Я опять завернулась в тулуп, прилегла на солому, в достатке наваленную в сани. По телу разлилось тепло. Я вспоминала вкусные ароматные шанежки, какими хотелось бы угостить своих малышей, да всё не могла собраться с постряпушками.
Хорошо было в санях и в тёплом тулупе. Ветер пел мне сладкие песни. Сон овладел мной, от него невозможно было отбиться. Я краешком глаз видела, что дорога пошла в довольно крутую горку, по обе стороны, близко над санями наклонялись высокие ели.
Лошадка резко дёрнулась, видимо, собираясь с силами для преодоления подъёма, или старик её подогнал кнутом, чтобы не расслаблялась. Я, закутанная в тулуп, сладко дремлющая под вой ветра, свалилась со своего соломенного ложа, и так, завёрнутая в тулуп, ещё катилась вниз какое-то время, пока остановилось движение моего тела! Выбравшись из тулупа, я громко закричала моему вознице. Видимо, мой крик затерялся в вое ветра или старик попросту был глух. Скорее и то и другое вместе: сани скрылись за поворотом дорожки.
Я осталась далеко от моего посёлка, далеко и от деревни, в которой была. Что же мне было предпринять? Куда повернуть свои стопы? Куда деть тяжёлый тулуп? След от саней еле был виден. Я пошла по следу, надеясь, что старик обнаружит пропажу «доктора» – так называли меня мои подопечные. Подхватив тулуп, я не бросила его, поплелась вслед за санями, на ровной дорожке я видела, как отдаляется моё мягкое, удобное ложе из соломы.
Я плелась часа два или больше, волокла стариков тулуп, который был неимоверно тяжёлый. Старик намного раньше меня приехал к амбулатории, не обнаружил меня, но не повернул в обратный путь, чтобы хоть на полдороге встретить меня.
Ох, как я была зла на него! Но ведь не полезешь к нему с кулаками! Выдала ему прописанные мной для его старухи лекарства и отпустила его… Но впредь приобрела опыт: при подъёме в горку не отпускаться от поручня саней или телеги.
Впереди таких поездок было многое множество. Дома рассказывала, как выпала из повозки, завёрнутая в огромный тулуп, каково было моё самочувствие, все смеялись! Хорошо смеяться, когда ты в тёплом доме. А что было бы, окажись я в том дурацком положении ночью, да ещё и в метель? Да ведь и волки в тех лесах водились. А старик даже не извинился. Бывают же такие дубы!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
