Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
Нить из валенка
Я была совсем маленькой, шесть лет мне было. А любопытство большое, гораздо больше меня, было моим мучителем. Всё хотелось узнать, всему научиться, что умели взрослые, окружающие меня. Всё, что видела, что слышала, интересовало, и я лезла с расспросами ко всем. Но самым добрым и умным учителем для меня был мой папа. Он не отмахивался от расспросов, а помолчав некоторое время, разъяснял интересующее меня. Сводная сестра, старше меня на семь лет, ловко вязала крючком из ниток красивые кружева и скатерти. Бабушка пряла шерсть и лён, вязала носки, рукавички. Я умирала от любопытства и зависти к ним: они умеют, а я нет! Я просила научить меня и сестру, и бабушку, но мне говорили: «Не мешай!» Тогда я смирно сидела возле и следила за движением пальцев рукодельниц. Веретено жужжало, крутилось, нить удлинялась на глазах, веретено стукалось об пол, бабушка ловко подхватывала его и, невидимыми движениями, нить наматывалась на веретено, и оно уже снова крутилось, вытягивая нить из кудельки, привязанной на прялке. Действия эти завораживали, и ещё сильнее хотелось научиться прясть. Но бабушка не учила меня.
Я стала действовать самостоятельно. Подбирала обрывки ниток с полу, связывала их узелками и наматывала на пустую катушку от ниток. Потом из палочки сделала подобие крючка, каким вязала сестра и пыталась этой палочкой продёргивать петельки. Крючок мой был неудобен, тогда пальчиками я протягивала петли одну через другую, мучилась, но, конечно, узоров не наплела. Оставила это ремесло на потом, внимательно присмотрелась к бабушке и решила научиться прясть, чего бы это ни стоило! У меня была мачеха, и я боялась попросить её о чём-либо. Большая русская печь была моим пристанищем днём и ночью. Места на ней было много, с трёх сторон пространство от комнаты отгораживали стена дома, дощаная заборка отгораживала от большой комнаты, третью стену моей «комнаты» представляла всегда тёплая широкая кирпичная дымовая труба с расширениями как будто полочки, где сушились рукавицы, носки и другое. Расширения эти мы называли плечиками. А вход на печь мачеха завесила ситцевой занавеской. Папа провёл к потолку электрическую лампочку и у меня действительно, было там уютно. Там я могла и днём и ночью мастерить, что хотела, и читала иногда всю ночь до утра. Читать научилась в четырёхлетнем возрасте. Читала всё, что попадало под руку. Когда стала ходить в школу, на печи выполняла и домашние задания, лёжа на животе, или стоя на коленках. Стол был всегда занят, места мне там не было. На печи всегда сушились валенки зимой всей семьи. Я их сдвигала в сторонку и устраивала себе что-то вроде постели, когда хотела спать. Однажды, полезая на печь, чтобы устроиться спать, я там обнаружила две чесальные щётки, ими бабушка чесала шерсть и лён, чтобы куделька, как она называла приготовленное для пряжи, была пышной, рыхлой. Чесалки представляли собой небольшие отрезки от досочки с ручками. С одной стороны выступали хитро вделанные из тонкой проволоки густые зубчики. Между зубчиками с двух сторон закладывали шерсть, или что другое и чесали, растеребливая, превращая в пух. Я их взяла в руки, и так мне захотелось ими поработать. Но что расчёсывать? Глаза увидели кучу валенок, и я сообразила почесать их! Идея понравилась, и я уже выбираю валенок, с которого начать. Больше всех понравился большой, коричневый, не однажды подшитый валенок папы. Я его взяла, присмотрелась, как начать работу и приступила к вычёсыванию. Я скребла голенище со всех сторон, извлекая шёрстку, что застревала на зубьях.
Я работала усердно. В доме все крепко спали, иначе бы услыхали скрежещущие звуки отдираемой от валенка шерсти. Я сильно исчесала валенок, голенище стало тонким-тонким, когда я поставила валенок на место, голенище свалилось вниз. Но это ничего мне не сказало, я уже побежала за бабушкиным веретеном! Вот я копирую бабушкины движения пальцев, прицепила веретено к кудельке, кручу его и вытягиваю нить! С первого раза у меня получилось! Я испряла всю шёрстку, что начесала из валенка! Смотала её на клубочек, он получился размером в мой кулачок! Долго любовалась на произведение рук своих, счастливая, сладко уснула. Засыпая, ещё подумала, как утром удивлю всех своей изворотливостью и умением. А главное – и валенок есть, и пряжа шерстяная, можно папе связать носки!
Сквозь сон слышу шум, оханья папы. С трудом открываю глаза. Вся семья сбилась в кружок и что-то рассматривают. Я соскакиваю с печи с клубочком пряденой шерсти, счастливая, показываю его всем. Рассказываю, как я догадалась и сделала это. Жду похвалы!
Бедный папа! Ему надо идти на работу, на дворе зима. Он держит в руках злополучный валенок, поворачивает, осматривает со всех сторон. Посмотрел на меня с укором, ничего не сказал, одел на ногу то, что осталось, и ушёл. На меня накинулись после его ухода, но дело сделано, не поправишь! Я и сама уже поняла, что получилось, и радость моя погасла. Папа нашёл другое голенище от старого валенка, одел его на покалеченный мной, и так ходил всю зиму. Денег не было на новые валенки. Но он не наказал меня. Милый, добрый папа…
Стешка помирает
В посёлке, где я работала заведующей больницей, вышла там замуж, там появились мои дети. Дом моего свёкра стоял рядом с больницей, что было очень удобно жителям посёлка, и наоборот, неудобно для моей семьи. Меня поднимали два-три раза за ночь, часто по пустякам, причём, не считаясь с тем, что в доме спят, и что у меня маленькие дети. И мало было постучать в ворота, так нет! Брали бадог и стучали в стену или в окно! Приучить к порядку народ не было никакой возможности. Выходной ли день, развела ли я стирку белья, или болеет мой собственный ребёнок, я обязана была всё бросить и бежать на вызов. У изголовья своей постели я всегда держала сумку скорой помощи с уже вскипячённым шприцем. Электричества в посёлке много лет не было, даже роды принимали при свете маленькой керосиновой мигалки, а если кончался керосин, то работали при свете горящей лучины. Считали такое положение в порядке вещей, изредка вспоминая город, и не сетовали на обстоятельства.
Светлой летней ночью, часа в три, как бы и утро, а у людей самый сон, все члены моей семьи были разбужены стуком в окно и воплями: «Стешка помирает!» Я выскочила за ворота, чтобы узнать, в чём дело, увидела соседку из дома напротив. На ней лица, что называется, не было: бледная, губы трясутся, тело бьёт дрожь! «Стешка, Стешка помирает на горшке!» – только и прокричала и кинулась домой.
Я схватила медицинскую сумку и следом за ней! Стешка, Стефания, молоденькая худенькая блондиночка, была квартиранткой в этом доме. И вдруг – умирает! Войдя в комнату, вижу, действительно, девушка сидит на горшке, на лице страдание, пот катится градом. Страдалица стонет, охает, крутится, держась за живот. Глядя на больную, начинаю соображать: «Что могло случиться?» Или приступ аппендицита, или прободение язвы желудка? Но поза больной указывает на что-то другое. Но что? Спрашиваю Стешу, были ли подобные приступы раньше? Больная отмахивается от меня, стонет. Спрашиваю соседку, когда случился приступ? Да вот, недавно, ночью. Несколько минут наблюдаю за больной и уловила на её лице мимику потуг, как при родах. Но меня смущает отсутствие живота, что обязательно присутствует у беременной! Нет живота, но есть потуги!
Решила забрать Стешку в больницу, благо она через дорожку, напротив. Решительно поднимаю её с горшка, в горшке чисто. Она сопротивляется, призвала её хозяйку на помощь, вдвоём её потащили под руки, благополучно завели её в родильное отделение, силой уложили на кровать и стали снимать с неё домашнюю одежду. Стеша сопротивляется, отпинывает меня, но мы раздели её, и, что бы вы думали, – живот Стеши плотно перебинтован прочным холщовым бинтом! Я такого не могла предположить, уже много повидавши в своей практике. А как отреагировала соседка, квартирная хозяйка Стеши? Ведь она видела её ежедневно и ничего не заметила! Она вышла из больницы, ничего не говоря, только хлопала руками по бёдрам! А у Стеши начались самые настоящие роды! На моих руках уже головка плодика, вот и весь новый житель Земли! Родилась девочка, длинная, нормального роста, но скелетик, совершенный скелетик! Ни грамма мускул на теле! Но кричит и, как мне показалось, в голосе нотки упрёка судьбе, матери!
Стеша призналась мне, что не желала иметь ребёнка. Через несколько часов я приложила девочку к груди матери и кроха с жадностью принялась сосать её! Я много беседовала с молодой мамой на тему материнства, убеждала подрастить девочку, не причиняя ей вреда, ведь в Дом ребёнка всегда можно отдать. Я наблюдала мать и дитя в родильном отделении, ребёнок стал обрастать тельцем. Округлились и порозовели щёчки, Стеша полюбила свою, отверженную в утробе, дочурку. Разговоров о сдаче её в Дом малютки больше не поднималось.
Но шила в мешке не утаишь, в посёлке только и говорили о Стеше, о том, как ей удалось скрыть беременность, провести квартирную хозяйку. Вот тебе и «Помирает Стешка!» Две Стешки стало!
Случай удивительный, только подумать, какая жизненная сила дана была Природой человеческому зародышу, сумевшему сохранить Жизнь и развиться в таких экстремальных условиях. И поверишь в поговорку: «Была бы кость, тело нарастёт!» Я думаю, что и матери было мучением несколько месяцев прожить с плотно забинтованным животом! Ужасные мучения! Вскоре Стеша с дочерью уехала к своим родителям. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.
Я лазаю по деревьям
В детстве я очень любила лазать по деревьям. Особенно в церковном саду. Сад был обширный, деревья громадные, столетние липы, берёзы, лиственницы, росло много черёмух, сирени.
Я выбирала для себя дерево, влезала как можно выше, находила в ветвях удобное для сидения место, располагалась там и начинала наблюдать за всем, что происходит внизу. И сидела долго, часто до наступления темноты. Я в те часы одинокого сидения много думала, даже фантазировала. Я воображала себя невидимкой, и тут же представляла, что бы я могла сделать. Прежде всего, невидимая, я бы вошла в магазин одежды, где давно были присмотрены и платье, и туфельки, перед которыми я много раз, подолгу простаивала, представляя себя в этих нарядах. Или же думала, что лучше быть колдуньей.
Колдуньей быть даже лучше, думала я: не надо никуда тайно входить, брать то или это, когда можно в любой момент получить желаемое. И воображение так разгоралось, что я забывала, где я нахожусь. Сыта я или голодна, а, если голод сильно начинал мучить, я ела свежие зелёные листья липы, на которой сидела. Домой приходила затемно, ужина никогда не знала. Но мачеха не пропускала случая, чтобы не дать мне тычка прежде, чем я уткнусь в свой угол, забывшись сном до утра.
Сон мой был крепок и сладок. Он был фантастичен. Какие дивные приключения происходили со мной во сне!
Однажды приснилось такое, что не придумаешь нарочно. А приснилось не хуже, чем гоголевский Вакула летал на чёрте в Санкт-Петербург, но мой полёт был не так продолжителен и гораздо оригинальнее, и чуднее. За моим чёртом распускался длинный чёрный шлейф дыма и разносился грохот, как от адского мотоцикла. Мой чёрт был вежлив. Он прокатил меня кругом над церковным садом и мягко посадил на берег Канавы. Ощущение полёта осталось в памяти, как будто это было на самом деле.
«Срать да родить – нельзя погодить!»
Давно было это, но как вспомню – от смеха удержаться не в силах! Поговорка, что поставлена заголовком к рассказу, совершенно себя оправдала. Народная мудрость всё подмечает, всему даёт своё место, и очень точно.
Я была начинающим медиком, опыта за плечами немного, только по учебникам и словам наставников, да по тому, что удалось увидеть на практике за годы учения.
Оказавшись на самостоятельной работе, да ещё, будучи поставлена заведующей врачебной сельской больницей, на месяц была взята в районную больницу, чтобы уже совершенно быть в себе уверенной. Мне заведующая райздравотделом дала эту возможность, полюбив меня, как свою дочку. Весь месяц я присматривалась к работе всех врачей и отделений. Лечебных отделений было в ту пору три: акушерско-гинекологическое с койками для рожениц, хирургическое, терапевтическое. Был и рентгенкабинет. Врачей-специалистов, как окулист, отоларинголог, не было. Для оказания первой помощи при зубной боли была фельдшер со стоматологическим уклоном, даже удаляла некоторые зубы, поддающиеся её силам и умению. На все руки мастер, по всем болезням, по которым не было специалистов, был очень уважаемый, старый, мудрый фельдшер, Яков Иванович. Маленького роста, круглый, совсем как доктор Ионыч у Чехова, только разница была в том, что Яков Иванович не был холостяком, воспитывал дочь Тамару, ставшую впоследствии дипломированным врачом. Все запутанные случаи заболеваний распутывал Яков Иванович. На меня смотрел снисходительно, свысока, из-под стёкол очков. Давал то и дело понять, что до него мне далеко.
Случай, о котором хочу рассказать, произошёл в пору прекрасной ранней осени, уже началась уборочная пора на колхозных полях. Сухая тёплая, солнечная погода. Я дежурила в родильном отделении, не одна, под руководством опытной акушерки. Родильниц было несколько, роженицы поступать не думали, видимо время их было впереди. В малюсенькой комнатушечке, где спали новорожденные, бегали мыши. Здание больницы деревянное, старое, столетней давности, одноэтажное. Обнаружив в детской мышей, я пришла в ужас! Имея в запасе время и опыт «кошачий», я занялась ловлей мышей. И, поверьте, за час я поймала трёх мышей, бегающих прямо по пеленальным столикам. Одна укусила меня за палец, повиснув на нём. Три маленькие ранки от её зубов обработала йодом, прежде утопив всех пойманных в ведре с водой, что приготовила специально. Не знаю, как до меня боролись с грызунами, и вроде младенцы не были покусаны. Жалоб, во всяком разе, не было. Но вот, во двор больницы неспешным шагом входит лошадь, запряжённая в телегу. Подле её бока, держа в руке вожжи, так же неспешно шагает хромой мужичонко. В телеге кто-то беспокойно шевелится, в воздух взлетают то рука, то нога.
Из многих дверей больничных отделений выскакивают медики в белых халатах. И мы с акушеркой тоже бежим туда. Так нужно, потому, что неизвестно, в какое отделение тащить больного. Оказывается, мужичонко привёз жену в родильное отделение из дальней деревни. Мы бежим за носилками, женщина уже в потугах. Екатерина Павловна, наш районный акушер-гинеколог уже тут как тут. Бойкая, с огненно-рыжими волосами, всегда при исполнении. Мы с носилками мигом у телеги, перекладываем женщину на них. Она тужится изо всех сил, стараясь освободиться от бремени. Я глажу страдалицу по щеке, тихонько шепчу ей: «Не тужься, затаи дыхание, потерпи!» Она прибавляет силы. Мужик вторит моим словам: «Подожди, тебе сказали!» Сам вертит в руке вожжу, крутит ею в воздухе, как будто готовится огреть жену за непослушание. Жена его не слышит, она занята своими проблемами. Мы несём женщину, уже на ступеньках родильного отделения. Боимся, что роды произойдут на носилках, даже не дышим, спешим. Женщина кричит, тужится, кряхтит, не обращая внимания на окружающих, на грозного своего супруга, комичного в данный момент, всё ещё с вожжой в руке, уже издали покрикивающего на жену. Включается Екатерина Павловна, тоже приняв грозный вид: «Подожди! Погоди! Что, сдержаться не можешь? Ведь уж совсем у дверей!» «Срать, да родить – нельзя погодить!» – успела сказать нам женщина, надулась, потужилась, как считала нужно для данного случая, и у её ног появился славный, справный, килограмма на четыре новорождённый колхозник, наследник и помощник своему уже старенькому отцу. Женщина облегчённо вздохнула, а мы, трое эскулапов, только и сказали: «Ну вот!» Кроме всего прочего, что предстояло сделать, надо ещё чистить носилки. Мужичонко доволен – дальше некуда. Насыпал в сумку овса, повесил её на морду лошади. Та захрустела, не видя никого. А день клонился к вечеру, прекрасный сентябрьский день. Народная поговорка, мудрая и проверенная, сказанная нам роженицей оправдала себя, действительно, не всё можно отложить на срок, подождать!
Голова не колосок
Апрель 1929 года. Мне вот-вот исполнится четыре года. После затяжных дождей наступили весёлые солнечные дни.
Мы с Ритой, старшей сестрицей, были голодны, крошки хлеба в роту, как встали с постели, ещё не было. Никто нас не кормил и не жалел. Мама в больнице, папа на работе. Бабушка не замечала, не любила и не жалела нас. А мы все равно радовались солнцу и жизни. Играли в нашем любимом захламлённом зале у окна. Окна в доме большие, светлые. Подоконники широкие, сидеть на них удобно. Изредка поглядывали на улицу. Выйти туда не в чём: босые и голые. А на земле грязно, лужи не просохли. Не сразу заметили, что мимо окон побежали люди. Бегут, толкаются, падают в грязь, вылезают из неё грязные. Много людей, толпа. Нас это заинтересовало, мы открыли окно. Толпа заполнила всё пространство возле нашего дома. Люди оживлены, о чём-то друг другу рассказывают, охают, ахают, руками показывают на противоположный от нас дом Голубчиковых, маминых родственников. Мальчишки полезли на заборы, на крыши ближних домов, облепили их, как вороны.
Не могли и мы остаться равнодушными, вылезли из окна. Я сразу оказалась в грязи выше колен, толкнулась туда, сюда, оказалась под ногами взрослых, заревела, что было мочи, не в силах выбраться. Какая-то добрая душа подсадила меня обратно на подоконник. Сестра исчезла в толпе. Она была резвая и ростом много больше меня. Я слушаю разговоры, смотрю.
«Голубчиков-то! Голубчиков-то что наделал!» – говорит мужик, стоящий недалеко от моего окна и трясёт стоящего с ним рядом соседа. Тут послышались крики: «Несут! Несут!» Сквозь толпу мне не видно, что несут или кого несут. Я встала на подоконнике во весь рост, смотрю, куда все смотрят. Вижу, от ворот дома Голубчиковых отходит лошадь, запряжённая в телегу, на телеге кто-то лежит, укрытый одеялом. Толпа двинулась за телегой вслед.
Скоро на улице стало пусто, несколько человек прошли мимо окна в другой конец улицы. В окно влезла Рита, грязная-грязная. Вид у неё был жуткий! Рассказывает мне, как страшную сказку о том, что увидела своими глазами: самого Голубчикова, отца троих детей на телеге увезли в больницу. Он пытался отрубить себе голову сам. Положил голову на деревянную колодку в дровянике и, взяв в руку топор, тяпнул себе по шее. Нанёс рану, а отрубить голову не смог! Рита видела его, истекающего кровью. Мне было очень страшно слушать рассказ сестры. Дети Голубчикова, старший – Витя, Борис – мой ровесник и Нина, на год моложе меня, сидели дома. Рита и их навестила. Их мать, Капитолина, дочь Малакотихи, живущей рядом с нами, уехала с отцом в больницу. Долго в народе бушевали страсти, все только и говорили о Голубчиковых, все хотели знать, почему он это сделал?
Вернувшись домой, Капитолина в дом никого не впускала, сама на улицу не показывалась, разве что быстро из своих ворот перебежит в ворота своей матери. Долго лежал в больнице Голубчиков. Появился бледный, печальный у своих ворот, держа голову набок, как будто рассматривал что-то на земле. На улицу выходил редко, больше был в огороде или дома. Их семейная жизнь была загадочна всем.
Как просохла земля, появилась зелёная травка, лето вступило в свои права. Мы больше не сидели дома, мы играли с детьми Голубчикова. Маленькая Нина была такая хорошенькая, беленькая, пухленькая, не плакса. Борька, сорванец, пел хулиганские частушки, в играх был хорош. Наша любимая игра была «лошадки». Борька запрягал нас с Ниной в пару, концы верёвки брал в руки и мы носились по улице сломя голову. Однажды вместо верёвочки ему в руки попала суровая изо льна нить, как вожжи она, конечно, не годилась, но он перекинул её нам с Ниной через шею и подмышки и мы побежали. Нина споткнулась, упала, утянув и меня на землю. Нить глубоко врезалась в кожу шеи и у обеих раны долго болели. Никто мою рану не видел и не лечил. У Нины зажило быстрее, ей её мама смазывала маслом.
Виктор, он был лет на шесть старше меня, в играх не участвовал. Он, как и их родители, мало выходил на улицу, больно переживал за поступок отца. Может, и знал причину. Соседи их оставили в покое. Но всегда, когда я видела их отца у ворот их дома, с криво сидящей головой, меня охватывал ужас. Он казался мне не живым человеком, а как бы видением, тихим и грустным. Я замедляла шаг и склоняла голову ко груди, задерживая дыхание. И делалась сама грустной. Мне представлялось то, о чём рассказывала Рита. Я никогда не была у них ни в доме, ни во дворе, хотя дружила с Ниной и Борисом, пока жила в Дедюхино. Дальнейшей судьбы семьи их не знаю.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
