Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Единоборство с волком
В 1969 году из облсобеса получила семья для Миши инвалидную мотоколяску. Радость была большая, теперь папа вывезет неходячего ножками сына на природу. Так оно и стало. Проездили папа с Мишей лето по полям и лесам, собирали грибы и ягоды, присмотрели у пчеловода семью пчёл, купили её, привезли домой, поставили на балкон четвёртого этажа нашего пятиэтажного дома. Стали присматривать место для пасеки в лесу за посёлком Гамово, что недалеко от города. Нашли они замечательное местечко: маленькая полянка, вся окружена кустарником, и большими деревьями, не далеко проточный ручей.
Вокруг болотистая местность, неудобная для каких-то разработок или пользования хозяину лесного массива – колхозу Култаевскому, отец поговорил с лесником, получил разрешение, чтобы поставить маленький пчельник, и на заводе за зиму смастерил железный, в виде гаража для мотоцикла, с дырками для вылета пчёл, пчельник. На следующее лето заготовки привезли на облюбованное местечко и втроём: папа, я, и семиклассник Алексей собрали на болты, закрыли на замок. Осталось перевезти пчелиную семью, что Ваня и сделал на другой день с товарищем по работе, Иваном Мырзиным.
Закипела работа у отца с сыновьями по уходу за пчёлками, построили дощаный маленький сарайчик, где бы можно остановиться и попить чайку, раздеться и отдохнуть Мише, пока остальные заняты делом. Близко от пчёл раскопал папа землю и посадил картошки ведра два. Пчелиная семья дружно брала взяток со цветов и цветущей липы, и во время медосбора накачали полтора ведра ароматного, сладкого мёда! Вот радости-то было! И грибов намариновали на зиму, и дикого хмеля набрали в лесных зарослях, полное ведро спелой черёмухи привезли отец с сыновьями, а тут подоспело время картошку выкапывать.
После рабочего дня, после ужина всей семьёй, часиков в восемь вечера, поехали мы с отцом вдвоём, чтобы выкопать, собрать и привезти выращенный урожай. За спиной ревёт мотор мотоколяски, мелькает пейзаж за стеклом оконца, меняясь с городского на лесной, деревенский. Погода замечательная, осень сухая, листья деревьев стоят в золоте. Когда приехали, начали сгущаться сумерки. Вышла луна на простор неба, освещая наш маленький клочок выращенной картошки.
Мы проворно взялись за дело: Ваня выкапывает из земли картошку, я, поспевая за ним, собираю крупные картофелины в ведро, наполнив его, высыпаем в мешки. Картошка на земле, что целиной пролежала много лет, выросла на славу, мелочи нет! Оставалось совсем бы самая малость, собрать урожай, да спустилась осенняя тьма, только лучи луны помогали рассмотреть, где куст картошки, где уже выкопанная лежит, ждёт мои руки.
И вдруг! Я расправила спину, устав от согнутого состояния, – метрах в пяти от меня стоит огромный волк!
Хвост длинный, пушистый, опущен. Огромная морда с приоткрытой пастью, глаза горят огнём! Зверь приготовился к прыжку, вот-вот набросится на жертву. А нацелен он на согнутую фигуру мужа!
Ветерок шевелит шерсть на спине и хвосте. Чувствую, как зверь напрягся для прыжка! У меня в руке пустое ведро, у мужа остро наточенная массивная железная лопата. Лихорадочно соображаю, что мне нужно немедленно напасть на зверя первой, иначе он нападёт на мужа, и пустым ведром мне не отбить волка. С ведром в руке я кинулась к зверю, голосом устрашая его, кричу: «Что тебе надо? Что уставился! Пошёл вон!» Зверь стоит, всё так же тихонько шевелится его шерсть.
На мой крик муж выпрямился, спрашивает, на кого я так сердито кричу? Я отвечаю, что вон, совсем рядом, волк нацеливается прыжком на тебя, и указываю рукой на волка. Муж поднял лопату, на моего зверя он смотрел с другой стороны и видел его по-другому, чем я. Крикнул мне: «Давай, моя смелая, вместе ринемся на него!»
Я, впереди мужа, размахивая ведром, побежала к волку, зная, что муж мой сильный, в рукопашных боях с немцами в войну много раз выходил победителем, а уж с одним-то волком, да с железной лопатой, или отгонит, или даже убьёт зверя! Подбегаю совсем близко, и вижу: стоит раскидистый куст невысокого деревца, скорее всего две ёлочки вместе поднимаются! Я опешила: где же волк?! Муж хохочет, и тоже спрашивает у меня: «Где волк?» Я отбежала на прежнее место – волк стоит, как стоял, глаза горят огнём! Начала спокойно разглядывать видение – волк, и всё тут! И глаза горят! Пригляделась, разглядела – вместо горящих глаз луна светит в просветы веточек! Вот ведь какое наваждение!
Собрали картошку, всего её набралось шесть вёдер замечательной крупной и чистой, отборной овощи. Завёл муж мотор мотоколяски, погрузились и поехали. Было уже совсем темно, тихая полночь. Домой пришли, поставив колясочку в гараж, дети встречают, ждут. И рассказал он им, как мама вступила в единоборство с огромным волком, спасая жизнь их отца! А сам смеётся так весело, так хвалит меня за храбрость и находчивость. Говорит, что взял бы меня, не раздумывая, с собой в разведку, и в бой, если бы пришлось. И часто при жизни вспоминал этот случай, и всегда смеялся. Все смеялись!
Игра в тени
Мне семь лет. Племяннице Соне пятый годок. В школу я ещё не хожу, тогда принимали в первый класс восьми лет. Я хожу в детский сад. Сейчас зима и тёмные длинные-длинные вечера. Электричества в Дедюхино ещё нет, и сидим мы вечерами с маленькой керосиновой лампой без стекла. Малейшее дуновение воздуха, когда кто-то шевельнётся, или пройдёт мимо, пламя огонька колеблется, и тени от людей на стенах причудливо пляшут. Волшебство, да и только!
Соня растёт под неусыпным присмотром матери, жены моего брата Вани, Анюты. Сонечку не выпускают зимой на улицу, для отправления естественных нужд под её кроваткой стоит симпатичный маленький стулик с дырочкой на сидении, и чистый горшочек под ним. У Сони добрая родная мама, у меня злая мачеха. Мы с Соней дружны. Семья долго сидит за столом после ужина. Тут все: папа, бабушка, мачеха, брат с Анютой и Соней, старшая сестра Клаша, школьница шестого класса. Бабушка и Анюта знают много страшных историй, в которых действующие лица либо колдуны, либо покойники, вставшие после смерти из гроба, или даже пришедшие из могил. Наслушаемся их разговоров, потом в постели ёжимся от страха. Соня ещё все ужасы слышанного не воспринимает, а я вся в трепете. Глядя на отражающиеся пляшущие тени на стенах, мне пришла в голову мысль поиграть с Соней в игру с тенями. Я говорю Соне: «Давай решим, что тени живые, и мы будем то наступать на них с оружием в руках, то есть с палочками, каких в мастерской комнате у папы было много. То вдруг они будто, возьмут верх над нами, и мы от них будем убегать». Разбежаться было где, дом большой. И мы увлеклись. Мы наступали на шевелящиеся тени, кричали, размахивали оружием. То убегали в другую комнату, спасаясь от погони. Как было весело! На нас шикали старшие, просили угомониться. Но наше воодушевление ещё не погасло.
Но, вдруг, Сонечка захотела на горшок. Мы подошли к её кроватке, выдвинули стульчик. Сонечка присела. Она уже устала, и, наверное, захотела спать, вроде азарт игры в ней погас. Я посмотрела на стену, возле которой мы с ней остановились, а на ней страшная такая фурия, громадная, шевелится! И рука её тянется к нам! Я крикнула: «Соня, берегись! Тень сейчас схватит!» Соня взглянула, куда я указала рукой, и бездыханная повалилась со стульчика! Глазки её закрылись, личико потемнело! Я страшно испугалась того, что Сонечка умерла, закричала, позвала на помощь. Взрослые подбежали, Ваня схватил дочку на руки и стал качать. Анюта громко закричала. Я в страхе присела на корточки, поняла, как виновата. Меня расспрашивают: «Что случилось?» Я рассказала, как мы играли, и про это роковое, что напугало Соню до обморока. Наконец Сонечка пришла в себя, огляделась по сторонам, увидела тень на стене и снова отключилась, но тут же открыла глазки и заговорила. Ясно, слышно всем, она сказала: «Шуа», (т.е. я, – она не выговаривала букву «р»), называла меня «Шуа». Мачеха живо скрутила холщовое полотенце и больно выдрала меня, зажав между ног. Никто не защитил меня, даже папа. А ведь я тоже была ещё ребёнок, только постарше Сони. Я не могла предвидеть, что Соня так отреагирует. Я была поглощена в фантастическую игру.
Больше в «тени» я ни с кем не играла, но сама наблюдала за ними, они уводили меня в мир фантазии.
Банный пепел
Не могу объяснить причину перемены в поведении и характере моей сестры Риты. Мы более десяти лет прожили в разных семьях: она у мамы, я у папы с мачехой. Вместе учились с третьего класса по седьмой, дружили, частенько ссорились, но ненадолго. Она жалела и любила меня, подкармливала хлебом и варёной картошкой, которая всегда была у них. Мама ухаживала за огородом, Рита помогала ей. Но вот судьба и война свели нас на какое-то время вместе вдали от Дедюхино: она раньше меня получила диплом фельдшера, а мне пришлось учёбу на время оставить. Она позвала меня. Да и госпиталь, в котором я проработала семь месяцев медсестрой, переформировался в прифронтовой, и, всем персоналом, поехали к фронту, вывозить раненых с поля боя. Меня начальник, Рутман, который знал меня с малых лет, был бездетен и какой-то непонятной теплотой окружал меня в госпитале, и на близкое расстояние к фронту не взял меня, уволил. Меня вызвал к себе в кабинет и сказал мне: «Хочу, чтобы вы выучились на врача». Я плакала, просилась вместе с коллективом поехать, он был непреклонен. Я приехала к Рите, не подозревала о её перемене.
Внутренне преобразилась она не то в королевну, не то в помещицу Салтычиху, которая втыкала иголку в грудь служанки, если та не успевала подать ей игольницу. Издеваться надо мной начала спустя неделю после моего приезда. А письмо, которое прислала мне, приглашая приехать, было такое ласковое, нежное. Я и попалась. Она оформила меня санитаркой, уволила прежнюю. И я превратилась в рабу.
Обязанностей у меня оказалось множество: топить печь, носить воду, мыть полы, стирать всё бельё наше и казённое, делать, т.е. пилить, колоть и вносить в дом для топки печи, дрова. Кроме этого ездить за лекарствами в Пермь, в село Рождественск пешком в районную аптеку сбегать, разнести тяжело больным на дом по деревням лекарства, да ещё успеть детям в деревеньках делать профпрививки от дифтерии.
Дрова колхозы подбрасывали редко, приходилось по ночам ломать потолки дома, что был напротив нашей больнички, а его хозяин воевал с фашистами. Мне было стыдно, но сестра заставляла.
Между всеми этими обязанностями, ещё была одна: истопить баню и вымыть милую сестрицу. За одиннадцать месяцев, что я пробыла на каторге, я ещё трижды съездила к маме в Дедюхино. В последнюю к ней поездку забрала маму по просьбе Риты, продали мамину избушку, и привезла маму к Рите. И во вторую попытку убежала в Пермь закончить фельдшерское образование. Добром Рита не отпускала.
Рита придумывала для меня унизительные, оскорбительные слова, при больных бросала в меня халат, если находила на нём не простиранное пятнышко. Называла обжорой, дармоедкой, «чёрной костью» Себя называла дворянкой, по матери, меня крестьянкой, по отцу. «Ты, – говорила она, – создана для чёрной работы. Что ты собой представляешь? – спрашивала она меня. У тебя ни талии, ни фигуры! Посмотри на меня: какая грация, какая талия!» Я молчала. Она старалась вбить в мой мозг веру в мою ничтожность. Я дала себе слово сбежать от неё при первой возможности. А пока приходилось подчиняться. Работящая дома у матери, на виду у людей ничем не гнушалась, выполняла все указания матери, вдруг, всякое домашнее дело сочла за унижающее её достоинство, позор, потерю авторитета среди деревенских старух. Даже в бане она не стала сама себя мыть – и это вменила мне в обязанность. Я топила баню, наносив сначала воды и дров, и, когда баня устоится от угарного газа, вымыть старшую сестру, попарить веничком, облить чистой водичкой, одеть в бельё, только что на руках её не носила, мне было её не поднять. И вот однажды…
По её указанию истопила баню. Приготовила ей чистое бельё. Зимний день короток, пошли мыться, когда начало темнеть. Освещение – керосиновая мигалочка без стекла. Налила ей в тазик воду, говорю: «Давай, мойся, мне тоже надо помыться». Вскоре она прервала моё блаженство, заставив переключиться на её особу. Намылила ей голову, промыла её густые рыжие кудри настоем древесной золы. Тогда шампуней в помине не было. За стёклышком оконного проёма темнел зимний вечер, дело было глухой зимой. Рита потребовала горячий веник. Он уже был распарен, опущен в горячую воду. Я его достала и начала хлестать им сестру. Веник вскоре остыл, Рита попросила его нагреть.
Температура горячей воды в ведре её не устраивала, она заставила сунуть веник в каменку. Я сделала это. В бане стало совсем темно. Я обхаживала Риту веником, нагретым в каменке. Она запросила запеть для неё её любимую песню «про дочь рудокопа Джемей». Сейчас я уже забыла слова песни, помню только начало. Мне она тоже нравилась, я громко запела: «Дочь рудокопа Джемей! Ты будешь крошкой моей! Ходить ты будешь в шелках! Купаться будешь в духах!» Но дальше пелось о том, что девушка любила молодого рудокопа, отказала богачу. Богач её убил в таверне на танцах. Я запела, сестра подхватила. Из бани понеслась звонкая, красивая песня. Окрестные старухи услыхали, три-четыре кумушки приплелись к бане, не поленились, а мы их не видели и не подозревали. Спели эту песню, затянули другую, я знала песен много, пела голосисто. Кумушки прослушали весь концерт, заговорили и обнаружили себя. Рита страшно рассердилась на них. А они так хвалили наше пение, говорили, что мы «шибко баско пели».
Стали срочно одеваться. Я ещё окатила Риту водой, что оставалась в ведре, а она обнаружила на теле что-то вроде песка. А что это, рассмотреть уже было невозможно, темнота не позволяла. Я Риту одела, сама оделась и в сопровождении старух пошли домой. Баня стояла далеко от дома, в огороде, который был, наверное, целый гектар. Придя в дом, обнаружили, что Рита вымазана пеплом с сажей! Тут она поднялась на меня с руганью и кулаками! Кричит: «Мой меня сейчас же!» А чем ночью я бы её вымыла? И в бане воды не осталось! Там люди в банях мылись из глиняных горшочков, запаса воды сделать было не в чём. Ведро да маленький тазик, и вся посуда!
Протёрла Риту сухим полотенцем, да так и спать легли. Утром вымыла сестрица белое личико с мылом, а тело дождалось следующую баню. Но бранила она меня каждый день за тот банный пепел. В душе я смеялась, но виду ей не подавала, что мне смешно.
Мечта о балете
В четырёхлетнем возрасте в толстой подшивке журнала «Нива», мне встретился портрет девушки во весь рост в очень изящной позе. Девушка была красива, как ангел. В волосах прелестной головки, сбоку, была воткнута алая роза. Широкая короткая юбочка не стесняла движения ножек, обутых в розовые маленькие туфельки. Одна ножка высоко поднята в воздух, другая ножка едва касалась пола лишь большим пальчиком. Я зачарованно смотрела на рисунок, мне казалось, что девушка летит по воздуху. Я показала рисунок сестре Клаше. Она сказала, что это балерина на сцене. Я стала спрашивать: «Что такое балерина?» Сестра рассказала, что это – артистка особенная. И что на балерин долго учатся в специальных «труппах». Я спросила, что такое «труппа»? И Клаша опять мне объяснила, что это – толпа бродячих артистов. Всё услышанное меня заинтриговало.
Я всё глядела на воздушную, изящную девушку и мне захотелось стать балериной. Я только и думала, что о балете. В мечтах я летала, как бабочка, одетая как та балерина. Мне мерещились её лёгкие розовые туфельки и короткая юбочка. Как только я оставалась в доме одна, я стала учиться ходить на пальчиках, поднимая пятку, чтобы стопа была вровень с голенью, как на картинке у балерины.
Наш длинный деревянный диван с узкой, в одну досочку спинкой, кряхтя, я выдвигала подальше от стены, забиралась на ребро спинки. Придерживаясь одной рукой за стену, я стала учиться умению ходьбы по очень узкой поверхности. Где-то, от кого-то узнала, что ещё бывают артисты-канатоходцы. Какое-то время при ходьбе я касалась стены ладонью, потом стала всё реже нуждаться в этом. Скоро я уже ходила, не касаясь за стенку. Тогда созрело решение сказать папе о моей мечте. Когда мы остались с папой дома одни, я отодвинула диван подальше от стены, и продемонстрировала своё умение. Я несколько раз прошлась по спинке дивана взад-вперёд, не задевая рукой за стену. Папа зачарованно смотрел на моё мастерство, удивлялся и хвалил меня. Тогда я призналась ему, что хочу быть балериной. Я стала уговаривать его, отдать меня в труппу, как только она появится в наших краях. Папа опешил. Он долго молчал.
Потом он тихо стал говорить мне о том, что ему будет без меня очень плохо. Но хуже будет тебе, сказал он: «Тебя года два будут распаривать в горячей воде и разминать все твои косточки, суставчики, чтобы ты изгибалась, как змейка. Тебе будет очень больно. Я буду страдать за тебя и за себя. Вот подумай над тем, что я тебе сказал». Беседа с папой в душе моей зародила боль и страдание.
До этого я не думала, что причиню папе горе, покинув его. И то страшное, что будут делать со мной, превращая меня в артистку, тоже устрашило меня. Я оставила налетевшую на меня мечту так же быстро, как и заболела ею. Но ходить по спинке дивана не перестала.
Мне это доставляло удовольствие. Впоследствии, когда я стала одна или с подружками ходить на Чуртан, т.е. в центр города Березники, мы тогда ещё не называли город Березниками, не знаю, как он назывался официально в масштабах страны, город только что строился, строились заводы. Дорога от Дедюхино до Чуртана шла по железнодорожной ветке, и я мчалась бегом по одной рельсе, бежала ровно, не шаталась и не падала. Только следила за маневровыми паровозами. Папе я сказала, что не оставлю его никогда. Буду учиться на врача. Перед войной я поступила в медтехникум, что был в самом центре города. И полтора года бегала из Дедюхино на учёбу по рельсам. До получения диплома оставалось ещё полтора года учёбы, но из-за смерти отца и невыносимого голода пришлось учение на время оставить.
За ягодами
Все школьные годы, в летние каникулы я любила ходить за грибами и ягодами в наш заветный, волшебный лес. Лес начинался сосновым бором, сосны высоченные, стройные, с раскидистыми в вышине зелёными кронами. За не очень широким бором начиналось болото, его называли «Чистым». Оно и впрямь было чистое. Зелёное-зелёное. Мягкие зелёные кочки, т.е. выступы над почвой, сплошь покрытые зарослями голубики, высотой в метр-полтора и в сезон усыпанные голубыми крупными, и очень сладкими ягодами. Тут же росли мелкие деревца елей и сосен. Всю почву укрывал мягкий белый мох, а по мху чернела чёрная ягода, она так и называлась – черника. Ближе к осени на кочках ярко горела красная ягода на стебельке-ниточке – клюква.
За всем этим богатством лесным мы и бегали и летом и по холодку. А грибы росли в бору. Бор по длине тянулся на двадцать пять километров, вплоть до города Соликамска. Когда мы уходили в лес, взрослые нам напоминали, чтобы в болоте мы были осторожны, говорили, что там есть трясины, в которых можно утонуть. Они затянуты зелёной растительностью, их не видно на глаз. Но нам они не встречались. Когда шли по бору, под ногами хрустели сухие мелкие веточки, старые иглы сосен и елей, пересохшие, распотрошенные белками шишки. А как войдём в болото, под ногами хлюпала вода: жуль-жуль! Когда донимала днём жара, доставали припасённые тряпочки, расстилали их в низинку между кочками, припадали ртами и пили пахнущую травами и затхлостью воду. Поносов ни у кого после этой воды не было. Взрослые не ходили с нами за ягодами, мы были свободны. У нас была дружная компания, проверенная многими годами хождения в лес. Верховодила Рита. Она защищала нас от мальчишек, которые поджидали при выходе из лесу и отнимали собранный урожай. Рита позаимствовала у соседа Кольки Нефёдова старые штаны и фуражку. Он тоже ходил с нами, был мне ровесник, но очень уж был робок и всегда прятался за Риту. Рита была нас постарше и ростом выделялась из всех. А при выходе из лесу надевала на голову мятую фуражку и была неотличима от мальчишки. Хулиганы, если их и было числом больше нас, они трусили грозного вида сестры. И мы принимали решительный вид, и всё, что удавалось собрать в лесу, было наше.
Из голубики и черники варили варенье. Клюкву и бруснику, брусника росла в бору на сухой почве, оставляли живой ягодой в зиму, сохраняли в холодных ямах, клюкву чаще насыпали на холст на чердаках. В грибной и ягодный сезоны мы ходили в лес без выходных. У Риты была мечта купить козу, чтобы для мамы было своё молоко. Она, возвращаясь из лесу с полной наберушкой ягод, дома раскладывала их по газетным кулёчкам и бежала их продавать. Так к осени ей удалось купить козу у соседки Анютки Малютиной, мачехи Кольки Нефедова. В свободное время Рита рвала траву и сушила её на сено, чтобы зимой было чем кормить козу. Я иногда помогала ей рвать траву, но на руках делались мозоли. Почему-то никто из взрослых не подсказал, чтобы траву косили косой, или резали серпом. Травы Рита собрала довольно много. Такая она в детстве была трудолюбивая и очень любила маму. Купленную козу в холодное время поместили в подвал, он был не оборудован в тёплый закуточек, а в дом мама её не пустила, козочка простудилась, заболела и её прикололи. Рита очень плакала и сердилась на маму, что не разрешила на холодное время её продержать в доме. Труды Ритины пропали зря.
Мои же труды с первых принесённых в семью ягод, я имею в виду со времён, как я начала ходить за ягодами, пропадали сразу же, как я только входила в дом с полной наберушкой. Набегала родня мачехи и пожирали собранные мной ягоды, если это были грибы, то тут разжигали на шестке русской печи таганок и варили грибовницу, или жарили на сковородке. Мне и не доставалось ничего. Хорошо, если папе оставалось что-либо. Фаина, сестра мачехи с мужем и двумя детьми были завсегдатаи в нашем доме, как саранча, всё съедали.
Первые годы моих лесных трудов я не понимала этой несправедливости, в лесу старалась изо всех сил наполнить наберушку ягодами. Без воды и без хлеба, на жаре, я в рот не брала ягодку, всё клала в наберушку. Радовалась, когда она была полна. Мне бывало любо дойти до дому, когда соседки видя мою полную наберушку, или корзинку с грибами, ахали от удивления. Но потом я стала молча возмущаться, видя, как мачеха сразу же угощает моими ягодами или грибами своих, забывая, или просто игнорируя меня. Я не стала набирать полную наберушку ягод. Наберу половину, или меньше, и начинаю спокойно, без торопливости набирать ягоды в горстку и из горстки – в рот! Наемся досыта, рот мой почернеет от ягод, но зато в животе сыто, приятно. Да и полезно! Мачеха морила меня голодом, даже хлеба не давала досыта, мне нужно было как-то выживать, вот я и научилась хитрить. Принесу домой ягод мало, мачехе нечем угощать своих. Ругает меня, а я говорю, что в лесу мало ягод. Тогда она бежит смотреть, сколько Рита принесла, сколько Надя Баранова собрала. А Надя очень старалась собрать побольше, у неё было три сестрички, все её младше, их ещё в лес не брали. Увидит мачеха полные их наберушки и пуще прежнего ругает меня. А на следующий день я вновь принесу не полную наберушку. Так проходили летние дни, всё в лесу.
Но хотя я не стала приносить ягод полную наберушку, мачеха ухитрялась сварить варенье из голубики и черники. Варенье получалось сладкое, ароматное. Сварив его, она заставляла меня спустить его в овощную яму на холод. Яма у нас была очень глубокая, но для спуска в неё лестница была очень плохая. Гнилая, с отсутствием некоторых ступенек. Получалось, как в пословице, что сапожник без сапог, а портной без кафтана. А мой папа столяр и плотник, а в овощной яме нет крепкой лестницы. Мачеха спускаться в яму боялась.
Я воспользовалась этим обстоятельством, и как только она отлучится из дому, я в яму – и быстро подниму стеклянную банку с вареньем, через край наглотаюсь этого ароматного сладкого, банку закрою, как было и вылезаю тихо, оглядываясь через край ямы, не видит ли кто меня. Ни разу меня тут не поймали. А почему варенье кончалось быстрее, чем рассчитывала мачеха, меня не подозревали. Этими моими проделками я мстила родным мачехи, и ей самой, за мой невыносимый голод, которому она меня подвергала. А папа или не знал, что мачеха не даёт мне есть, или не хотел знать, я никогда ему не пожаловалась. Воспоминания о лесе моего детства остались на всю жизнь. Часто-часто я его видела в снах. Я видела все извилинки тропинок, ведущих к лесу. Мне снился ранний утренний туман, в котором мы купались, как в парном коровьем молоке, шагая по мокрой росистой траве. И грибы, и ягоды, и мои любимые ели и сосны.
Уехав из Дедюхино в 1943 году, в тех лесах я больше не гуляла. Всё исчезло, всё затопила Кама-река. А тоска по родным местам осталась навсегда.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
