Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Козочка Манька
Я уже второй год замужняя дама. Детей ещё нет. Оба с мужем мечтаем о ребёнке. Живу в семье мужа. Есть у меня свёкор, Андрей Наумович. Старик высокомерный, любит за глаза осмеять человека, но при разговоре с ним заискивает, хвалит. Свекровь, его супруга, она же двоюродная сестра мужу, сварливая старуха. Злая, как ведьма. Я изо всех сил стараюсь ей угодить, но она всякий раз недовольна.
Домик маленький. Одна комната и кухня с добротной русской печью. Огород, коровник, амбар, сеновал, всё как у людей, так они говорили. У Евдокии Ананьевны, свекрови, была в ту пору любимица, молодая, строптивая, чёрная, безрогая, ею выращенная, корова по кличке «Жужга». Старуха не жалела для неё ни сена, ни хлебного пойла. И корова в своём стаде отличалась от других ростом и дородностью, а так же походкой. Когда её вели с пастбища, она шла, гордо подняв свою коровью морду, сверкая большими прозрачными глазами. Для подружек в стаде была она грозой. Близко к ней подошедшую сбивала с ног наповал! Соседки жаловались бабке: «Приструни свою корову, она нашим житья не даёт!» Особенно жалоб было много в первые дни стадного периода. Старухи видимо кормили своих подопечных недостаточно хорошо, они выглядели худыми и слабыми. Дед с бабкой смеялись, лаская любимицу, говорили ей: «так держать!»
Меня Жужга за родню не приняла. Свекровь посылает меня доить корову, вроде хитрости тут никакой: вымой вымя, вытри полотенцем, да и дёргай за сосцы! Так нет же! Только пристроюсь с подойником, как эта чернавка пнёт по подойнику, и он летит в угол коровника! И хлебом её угощаю, пойло вынесу, слова ласковые ей наговариваю, пойду доить – та же история! Дед с бабкой злорадствуют: не ко двору я им! А, если старые уйдут в деревню в гости, идём доить корову с мужем вместе. Он набросит верёвку на гордую голову красавицы, погрозит кулаком, красавица подпустит меня, зато молоко каким-то образом задерживает, тяну-тяну соски – нет молока! Придя домой, бабка отдаивает, да ругается. А я ничего и сказать в оправдание не могу. Вот такая была корова-строптивица! Зато этот её характер спас жизнь моей любимице – козочке Маньке.
Очень ранней весной, где-то в первых числах марта, пришла я по вызову к женщине. У неё в комнате скачут недельные, очень миленькие, серенькие козлушечки. Когда я осмотрела и назначила лечение женщине, засмотрелась на козочек. «Ах! какая прелесть» – говорю я, не в силах оторвать взгляда от прелестных крошек. И женщина не устояла. «Забирай, говорит, любую!». Я не сразу поверила. «Бери, бери, раз такая любовь в тебе», – подтвердила моя больная. Не веря в такой оборот, я подхватила пушистый комочек, запихнула себе под полу шубы и была такова! Принесла домой, боюсь, кабы свекровь не заставила унести обратно. Но она тоже залюбовалась на крошку и та осталась у нас. И сразу же стала общей любимицей. Малышка сосала молочко с блюдечка, а спать её на ночь брали мы с мужем в свою постель. Козочку назвали Манькой. Это обычное имя для коз. Манька запомнила имя, и стала на него откликаться. Месяца два Манька спала в нашей постели между мной и мужем. Ей нравилось тепло наших тел, спала, как маленький человечек, не выбивалась. Спала спокойно, пока не захочет по «нужде». А захочет – выскочит на пол, произведёт там лужицу, и обратно в постель, устроится между нами и сопит, как всякий спящий. Днями так резвилась, скакала, ну прямо как мяч!
Росла Манька, не по дням – по часам! К пастбищному сезону, а она уже была вынесена на проживание к корове в её апартаменты, прожила с ней недели две и к нашему удивлению, стала любимицей этой строптивой громилы! Вместе их вывели на пастбище в конце мая, когда и травка зелёная проклюнулась, и дни стали тёплые, солнечные. Мы переживали, как бы не потерялась малютка? Но всё обошлось, корова не спускала с козочки глаз. Ходили они так: впереди идёт козочка, прямо под мордой у коровы, за ней, не спеша, вышагивает Жужга. И спали они в коровнике рядышком, бок-о-бок, что называется.
Прошло лето, Манька стала такая красавица, крупная, рогатая, совсем невеста! Сводила бабка её к жениху, какому-то козлу. Сказала, к весне должны у неё быть малыши. То-то было у нас радости! В это время и я понесла своё первое дитя. Малыши должны появиться у нас почти в одно время! Наступила зима с морозами и метелями, я работала, Манька с Жужгой дружно зимовали в тёплом и чистом коровнике. Выпускали их ненадолго во двор, когда чистили в коровнике. Животы наши с Манькой увеличивались в объёме, и в апреле, по моему расчёту, ждать нам пополнение в семействе. И верно, в половине апреля у Маньки родилось два козлика, такие же серенькие, как она сама. Я плохо себя чувствовала, не выходила к Маньке длительное время, козликов старики загубили. Не знаю, что с ними случилось. Манька стала дойная коза, степенная, с походкой своей покровительницы, коровы. Опять они вместе вышли на пастбище, и ходили так же: впереди коза, за ней, прижимаясь грудью к её заду, шла корова. Они даже, как будто разговаривали по-своему: корова мыкнет чуть слышно, коза откликается нежным меканьем. До июля месяца всё было хорошо. У меня росла дочка Ниночка, родилась в конце апреля.
После декретного отпуска я вышла на работу. Под вечер, сижу на приёме, вдруг прибегает ко мне соседка и говорит: «Твою козочку волк изорвал! Беги скорее на пастбище!». Я выбежала из больницы и помчалась к пастбищу. Немного отбежала от посёлка и вижу: навстречу мне идут мои неразлучные, корова ведёт козу, у той рана на левой стороне шеи, прямо под мордочкой! Кровь уже не течёт, запеклась на шёрстке вокруг вырванной кожи, рана сантиметров семь в окружности. Сонная артерия пульсирует под тонкой фасцией! Я утешаю бедняжку, она тихонько жалобно мне подаёт голос. Оказалось, что на наше стадо на пастбище напала стая в несколько волков! Двух овец им удалось утащить, но нашу козочку защитила корова. Она копытами била бандита, он не выдержал, хотя уже схватил Маньку и пробовал забросить её к себе на спину. Волки добычу утаскивают на спине. В схватке победила корова! Победила её самоотверженная любовь к козе.
Лето в разгаре, жара, мухи! Что же делать с раненой козой? Я побежала советоваться с ветеринаром. Старик говорит: «Только заколоть, все равно погибнет!» Печальная, пришла домой. Жаль любимицу. Потом подумала: ведь сонная артерия цела, а рану можно попробовать залечить! Муж одобрил моё решение, и я бегом к себе в амбулаторию. Аптекой заведовала я сама, отперла медикаментозный шкаф, взяла порошок белого стрептоцида, стерильные бинты, йод. Муж держал пострадавшую героиню, я осторожно обработала края раны йодом, забинтовала стерильными бинтами всю шейку. Три дня не трогали повязку. На пастбище вести было нельзя и по болезни, и пастух наотрез отказался от мелкой скотины из-за волков. Без козы корова не пошла утром на пастбище, сколько её не выгоняли за ворота. Ни в какую!
Пришлось нам с мужем после работы вечером с мешками и косой бежать в лес за зелёным кормом. А утром снова с мешками и косой. Не пошла корова на пастбище все три недели, пока лечили козью шейку. Перевязки делали раз в три дня. Во время второй перевязки мы увидели, как затянулась рана тонкой кожицей, и на ней проклюнулась ещё не густая, светлая шёрстка! Как мы были все рады. Неделю после ранения Маньку силой поили молоком из бутылочки. Есть травку она не могла, горлышко болело. Муж прижимал её к столбику у крылечка, я засовывала горлышко бутылки в рот Маньке, за щеку. Молоко вытекало, Маньке волей-неволей приходилось глотать! Так и выжила! Ветеринар долго удивлялся, что мы спасли козе жизнь. К концу лета подруги вышли на пастбище. Волки больше не появлялись. Козочка с трёх литров удоя сбавила молока наполовину. Придя домой с пастбища, Манька вставала к столбику, у которого мы её поили молоком, и громким меканьем требовала бутылку молока. Её уж и держать не было нужды, она с удовольствием глотала молоко.
Зимой корова проглотила с сеном кусок проволоки, заболела, её закололи. Маньку свекровь без меня, я была на работе, обменяла на овцу. Куда её увезли, как сложилась её судьба, я так и не узнала. Я уже говорила, что бабка Дуня была сварлива и считала себя полновластной хозяйкой: дом был её, мы её квартиранты. Так мы потеряли нашу любимицу.
Красавица Анна Матушкина
Трудную тему выбрала я: рассказать о женщине, так не похожей на других. Сердечную доброту, и тепло души безраздельно отдавала она братьям нашим меньшим, животным, попавшим в беду. Познакомилась с ней под осень 1946 года. Посёлок, куда направили меня работать, весной и осенью утопал в непролазной грязи. Редкие в то время автомашины, в основном грузовые, увязали в грязи и движение, их вообще останавливалось. Специального пассажирского транспорта, чтобы съездить в районный центр, ещё и в помине не было. Приходилось идти за тринадцать километров до Карагая пешком, вытаскивая ноги из грязи при каждом шаге. Ох уж эта грязь и дорога!
Меня обязало моё начальство по совместительству заведовать участковой аптекой, и как медикаменты подходили к концу, хочешь, не хочешь, а приходилось шагать эти тринадцать километров. Я, в общем-то, ходок была неплохой, в военный 1944 год не одну сотню километров прошла по лесным дорогам в любую погоду. И сейчас это для меня не было чем-то непреодолимым. Я прошла передний путь, получила медикаменты в районной аптеке, нагрузила заплечный мешок и сумку, и пошла в обратный путь. Устала, проголодалась, ноги уже заплетаются. Упорно выискиваю местечко для ног, чтобы поменьше грязи, шагаю. По краям дороги лес, но природа уже готовится к зимнему отдыху, листва уже на земле, а где ещё держится на ветвях, то уже в золоте. Никого навстречу, никто не догоняет. Полная тишина, шагаю и думаю о том и сём. Вот и деревня Кузьмино со своей длинной-длинной извилистой горой, на которой несколько лет назад едва не погибла зимой. И сейчас не очень удобно лавировать в плохонькой обуви по мокрой глине. Вот и ещё преодолела четыре километра, в деревне Савино у старенького домишка скинула заплечный мешок, поставила на жухлую траву сумку и прислонилась к стене дома. Вдруг меня окликает женский голос: «Михайловна! Зайди молочка попить!». На голос я повернула голову и увидала пожилую женщину, одетую в старенькую стежёную куртку. Женщина работала в огороде. Я подошла к заборчику, что отделял огород от улицы, и сказала, что неплохо бы выпить стакан молока, если Вас не затруднит. Я проголодалась. Женщина убежала в дом, затем вышла ко мне с литровой стеклянной банкой холодного молока. Я жадно, без стеснения припала к молоку. Какое оно было вкусное! Всё до дна я не выпила, не смогла. Мне очень нравились угощения добрых старушек в разбросанных по лесам деревеньках. Старушки встречали и провожали меня добрыми взглядами, подкармливали, чем были богаты: варёной картошкой, молоком, иногда и шанежками и горячими оладьями. Я им приносила лекарства, давала советы по лечению недугов. Так было в войну. Сейчас мирное время вот уж полтора года, но людям в глубинке живётся ох как трудно! И мужчинам, и женщинам. Не хватает всего.
Я напилась молока, поблагодарила женщину, спросила её имя отчество. «Матушкина я, Анна» – сказала мне она, приглашая войти в дом. Я отказалась, надо, говорю идти. Попрощалась и пошла, ещё два километра впереди грязной дороги. Наконец я пришла в свою больничку, освободилась от ноши, разделась и села отдохнуть. Санитарка и акушерка оказались ещё тут и стали меня спрашивать, как да что, да как сходила? Я говорю: «Если бы не добрая женщина в старенькой избушке, не знаю, умерла бы с голоду! Напилась у неё вкусного молока и подкрепились силы. Так вот и дошла». Тут акушерка, Анна Васильевна, давай меня подробно расспрашивать, у какой именно избушки я остановилась и пила молоко? Я пояснила. Она сплюнула в сторону, говорит: «Угораздило тебя пить её молоко!» Но в чём же дело? – спрашиваю я. «У неё, говорит, сто собак да кошек, и они молоко лакают прямо из подойника, когда она заходит в дом, подоив корову». Но я не видела ни кошки, ни собаки. Было всё тихо. Видимо, гуляла вся семья Анны. Мне стало как-то нехорошо в животе от услышанного. Я выпила мятных капель и всё обошлось. Осталась боязнь, не заразилась ли глистами. Занявшись делами, я забыла про эту женщину.
Уже зимой, она пришла ко мне на приём, и я её вспомнила. Тогда я не рассмотрела её, была уставшая. Сейчас бросилось в глаза удивительное лицо: правильные черты, прямой нос, большие голубые глаза, уставшие. Из-под заношенной шали на лоб выбивались вьющиеся локоны русых, не совсем ещё седых волос. Лицо Анны произвело на меня глубокое впечатление. «Какая же она должна быть красавицей в молодости!», – подумала я. Анна чуть смутилась под моими взглядами, начала расстёгивать худенькую шубку. Из-под полы шубы выставилась кошачья мордочка. Анна погладила её, приговаривая: «Не бойся, доченька, нас сейчас полечат». Я поняла, что сейчас надо осмотреть Анну. Взяла журнал и спрашиваю, на что жалобы? Анна заторопилась уверить меня, что она-то совсем здорова, да вот кошечка больна, её бы осмотреть и полечить. Я опешила: я не знаю кошачьих болезней! Я объясняю Анне, что не умею лечить животных, хотя сама их очень люблю. Анна умоляет меня, не отказать в помощи. Я помню, как пила молоко из её рук, но в болезни кошки ничего не понимаю. Через дом от больницы стояло здание ветлечебницы. Там работало два ветеринара, старый, давно работающий тут, и молодой, только что начавший свою практику. Оснащена ветлечебница была лучше, чем наша больница для людей. У них была лошадь для вызовов, у нас не было. Они должны скоро получить легковую машину. Видимо, на животноводство правительство отпускало денег больше. На вызова мы ходили пешком, иногда нам подавали захудалую лошадёнку, пенсионерку.
Советую Анне обратиться к ветеринару. Она говорит, что уже была, сказали, что надежды на выздоровление нет! И умоляет меня полечить кошечку. Я дала валериановые капли, зная, что кошки от валерьянки без ума! Посоветовала давать капелек по пять-шесть. Что бы ещё было придумать? Анна нежно упихнула своё «дитя» под полу шубейки, и ушла, приглашая меня заходить к ней. Я обещала.
Через какое-то время, а дело было на следующее лето, я была в её деревне на вызове к заболевшему ребёнку. Освободившись, я решила навестить Анну. Очень она меня заинтриговала. Да ещё наши сотрудники про неё странные вещи говорили. Я постучала в разваливающиеся ворота. Анна только что вернулась из лесу с мешком зелёной травы для коровы. Корова уже аппетитно хрустела над ворохом травы. Я спросила, почему корова не на пастбище? И Анна стала рассказывать о своей горькой жизни. Корову колхоз на пастбище не пускает. Велят Анне вступить в колхоз, а она категорически против! Не нравится ей колхоз, да и всё тут! Не может она бросать на целый день детей! Каких детей? – спрашиваю я. Пойдёмте, говорит, в дом, я вам их покажу. Я вошла за Анной в дом, если это жильё можно назвать домом: Потолок на средине избы прогнулся, вот-вот обрушится! Анна подперла его жердью. Оконца маленькие, заросшие грязью. Везде грязь.
На скамье, что стояла возле стены, и под скамьёй, и на подоконнике и на шестке русской печи, и на самой печи – везде копошились кошки и собаки разных мастей, взлохмаченные, все какие-то неопрятные, нездоровые, невесёлые. Жуть меня взяла. Сколько же, спрашиваю, их у вас? «Да вот, ещё и гуляют некоторые» – говорит Анна. Она предлагает мне поесть с ней горячего супу. Я отказываюсь, говорю, что сыта. Анна открыла заслонку печи, протарахтел вытаскиваемый чугунок. И вдруг она разразилась громким ругательством, стала упрекать, стыдить своих домочадцев: «Как же вам не стыдно, вы маме ничего поесть не оставили! Ведь я для вас работаю и день, и ночь, не покладая рук!» И заплакала… Я стояла и смотрела, и ужасалась такой жизни Анны. Потом она утёрла слёзы рукавом блузы, взглянула на меня, улыбнулась, и, словно солнышко, озарила меня её улыбка.
Погрозила пристыженным «деткам» пальцем, они попрятались, кто куда. Я спросила, давно ли она тут живёт и почему не попросит колхоз помочь починить избу? Говорит – просила, да отказали. А живу тут давно. Откуда-то с полки, завёрнутую в тряпку, достала книжку, из которой вынула и протянула мне старую фотографию. На уже потемневшем фоне было изображение, довольно сохранившееся, красавицы-девицы! В длинной юбке, кофте в талию, длинная толстая коса через плечо на груди. А лицо! Красота неописуемая! Её теперешнее лицо ещё напоминало красавицу на фото. Я долго смотрела на фото, а она, остаток той красы, смотрела на меня. Что она думала о тех, прошедших временах? Я осторожно спросила, почему она без семьи, одинокая?
Анна поведала мне, что в тот день, когда её сфотографировали, к ней съехалось сватать тринадцать женихов. Тринадцать украшенных лентами саней стояли у дома, лошади били копытами снег. Она ждала четырнадцатого, для которого билось сердце. Не дождалась! Уехала из тех мест и больше никого не полюбила.
Вспоминая прошлое, она с ангельской улыбкой смотрела на меня. Я была потрясена. Я попрощалась и вышла за ворота, представляла, как это было, когда тринадцать здоровых, и, наверное, красивых, молодых парней, мечтали заполучить её, красу-девицу в жёны, и как были огорчены отказом. Я много раз ходила к председателю колхоза, просила помочь этой бедной женщине в ремонте дома. В чём-то ей помогли, но дыр в её хозяйстве было слишком много. На мой взгляд, Анна не была сумасшедшей полностью, но ненормальна, конечно. Нельзя из-за непосватавшегося, того, что был мил, губить жизнь. Я больше не ходила к ней, невыносимо больно. Когда я с семьёй уехала из Менделеево, Анна была ещё жива. Мне её не забыть.
Звуки поцелуев
В июле месяце ровно год, как исполнится мечта моя наяву: Я работаю фельдшером на селе, лечу людей. Очень серьёзно, авторитетно объясняю обратившимся ко мне за помощью всё, что касается их выздоровления. Люди верят мне, я это чувствую. Иногда кто-то спросит: давно ли я работаю? Я отвечаю: «Уже год!» Мне казалось, что если у меня уже год практики, то я уже знаю очень много, если не всё, о человеке и его недугах. На самом же деле мне многое ещё нужно познать. Практики ещё мало, опыта тоже. Я не унываю, опыт придёт.
А пока ещё ветер гуляет в моей буйной головушке, чуть освобожусь от основной своей работы, закончится рабочий день, мы, молодые девчонки, сотрудницы больницы: это я, акушерка Аня Маслова, вторая фельдшерица Маруська, иногда присоединяются к нам дезинфектор Фаина и дежурная санитарочка Тася, или Соня, у них по малышу, обе без мужей. Они присутствуют по рабочей смене. А мы все свободны, без семей, остаёмся в амбулатории, тут основное наше место для времяпрепровождения. Рассказываем всякие бывальщины-небывальщины. Особенно я смешу всех, у меня за короткую сравнительно ещё жизнь, приключений уйма! И смешных, и не очень. И сидим до полночи. На дворе зима, январь месяц, воет ветер. В наше оконце кидает охапками снег. А у нас в маленьком домике, в амбулатории тепло и выходить на улицу нет желания. Топим маленькую печку железную, режем картошку на ломтики, кладём на раскалённую спинку печки, картошка румянится, поджариваясь. Вкуснота! Едим – сколько хочется! И хохочем, хохочем над всякими пустяками! Теперь голод, что преследовал меня два десятка лет жизни – позади, в воспоминаниях. И думается мне, что он ушёл навсегда и всегда я буду сыта!
В зимнее время больных мало приходит в амбулаторию, человек десять-двенадцать. Это старички и старушки, что проживают в самом Менделеево. Из деревенек по глубокому снегу пешком идти не решаются, разве только на лошади по необходимости. Особенно донимал меня один старикан-астматик. Придёт за микстурой от кашля, приготовлю ему и скажу цену. Недорого, копеек семьдесят-восемьдесят. Вот он и начинает тянуть: «Да, Михайловна, да уступи маленько! Копеек на двадцать, ну, что тебе стоит?» Я ему говорю, что не могу, не моё! Он снова за своё: «Уступи, да уступи!» Санитарка с акушеркой отворачиваются, рты закрывают. Видно, что их смех одолевает. Я не знала ещё, что старик-то шутник! Издевался надо мной, молоденькой, по его мнению, глупенькой. Наконец я его раскусила. Как только выдам ему лекарство, предупреждаю, что его шутки не к месту, базарить не будем! И эти мои слова ему нравились, больше, чем даже само лекарство. Посмеётся и уйдёт.
Сидим однажды вечером, ещё не стемнело, но рабочий день закончился, картошку печём, веселимся. Радио в посёлке не было, электричества тоже. Мигает на столе керосиновая лампа, если есть керосин. А нет его – давали определённое количество – сидели с зажжённой лучинкой, воткнутой в пустую бутылку, поставленную в тазик с водой. Так и роды принимали! И жили, как будто, так и должно быть, мечтая о жизненных благах, что были в городах.
Зашёл на огонёк мужик. Просит: «Поставьте, пожалуйста, банки, не смог днём прийти, а спина жить не даёт, ломота». Куда его денешь? Осмотрела, провела в процедурный кабинет, была для осмотра больного с деревянной кушеткой малюсенькая комнатушка за дощаной заборочкой. Велела снять рубашку и лечь мужику. Поставила ему банки, укрыла простынёй и к печке, веселиться да картошку уплетать! И так мы веселились, что о мужике и забыли! Никто не вспомнил! Сколько прошло времени, на часы не смотрели, слышим: в процедурном кабинете – звонко целуются! Кто? Когда прошёл туда? Смотрим друг на дружку, глаза вытараща! А поцелуй снова, снова! Звонкий, сочный, задиристый! Побежала туда, а на меня в темноте что-то выползает неопределённое, горбатое! Я вскрикнула с перепугу, отскочила! А «это» – за мной! Да ещё и человеческим голосом извиняется: «Не хотел, де, вас напугать, заснул маленько. Проснулся, не хотел вас беспокоить, стал сам банки снимать, да вот не мог все-то снять».
Ох, и напугалась же я! Банки обычно ставили на пять-семь минут, а этот пролежал, не знаем: сколько? Что-то стало с его спиной? Ох, и попадёт же мне… Сняла те банки, что больной сам не смог снять – ничего страшного! Только обычные фиолетовые пятна, как положено от процедуры. Смазала пятна вазелином и отпустила мужика. Немножко поутихли у печки, а потом напал на нас такой смех от звуков поцелуев, только вспомним, как мужик ухитрялся сам банки снимать, да ещё и пошёл, вставши на ноги с пятью оставшимися банками, да меня исперепугал, вышедши чуть не на четвереньках, смех, да и только! Просмеявшись, мы три медички, сказали друг дружке, что такое не должно повториться! На том порешили, и разошлись.
Но такое повторилось ещё один раз той же зимой, вскоре.
Опять сидим мы всё с этой же картошкой у горячей буржуйки, опять после основного рабочего времени. Пришла местная старушка, она частенько приходила, всё просила банки на спину поставить. И сейчас извиняясь, просит об этом. Мы ей говорим, что рабочее время закончилось, а она чуть не плачет, говорит, что спасу нет, как спина болит. Отказать, конечно, нехорошо, раз уж мы тут. Поставили ей банки и опять забыли! Она уснула. Почему-то все больные с поставленными банками всегда дремали, видимо сама процедура успокаивает и вызывает сонное состояние. Наша бабушка поспала сколько-то, а затем кличет нас скрипучим, таким неузнаваемым голосом. Мы перепугались, а как вспомнили, что положили бабку на процедуру, ещё больше испугались! Старческая кожа слабая, вполне вероятно получился ожог! Что делать? Приходится как-то выходить из создавшегося положения! Ох, и натянуло же кожу в каждую банку! Бабка-то наша не бранится, боли не чувствует, хотя под каждой снятой банкой ожоговые пузыри! Положили на всю поясницу повязку с рыбьим жиром, приклеили коллодием. Извинились. Ушла наша бабуся. Мы упали духом: что если жалобу подаст? На следующий день, к обеду, пришла наша бабусенька, веселёхонька! Принесла на тарелке, накрытой чистым полотенцем гору румяных ароматных, только что из печи, шанежек!
Мы смотрим на неё и ничего понять не можем: ведь мы вчера её просмотрели! А она улыбается, благодарит нас, говорит, что у неё спина стала, как в молодости! Ничего нигде не больно! Вот и пойми состояние человеческого организма! Ожога совсем не слышит старушка! Посмотрели её спину, поменяли повязку и отпустили домой с пустой тарелкой. Несколько дней, пока приходила бабушка залечивать ожог от банок, она приносила нам всё такие же ароматные, румяные шанежки, и не могла нарадоваться на исцеление спины! Больше мы уж не повторяли таких ошибок. А вскоре, как сговорившись, все мы, три медички, вышли замуж, и уж не засиживались у горячей печки. Домашние обязанности звали к семейному очагу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
