Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Папины шутки
Папа мой был мастером «на все руки», но без дипломов, нигде не учился, разве что у таких, как он сам. Он был любитель портняжных дел: шил одежду мужскую, шубы, тулупы. Чеботарь был классный: я наблюдала, как он мастерил красивые дамские туфли, сапожки, ботинки. Шил прекрасные бурки из грубой ткани, простежёные на вате или шерсти по заказам. Но для меня сшил один только раз для шестого класса и очень неудачные: не обработал кожей запятники, и я стоптала их. Пятка уехала далеко назад, я почти наступала подошвой ноги на голенище. Потом подхватывала руками, подтягивала голенище, но оно вскоре снова съезжало вниз, под подошву. Мучиться с этими бурками мне пришлось долго, аж до 1944 года, когда в деревне у Риты зимой стала одевать её валенки, а на лето нашла маленькие галоши. Но самые любимые работы у папы были столярные.
Он мастерил превосходную мебель по заказу: столы, стулья, шкафы, и особенно часто – гробы! Большие и маленькие. Рядом с кухней была его мастерская, где он работал после основной работы по ночам, если заказ был срочный. Срочными заказами были всегда гробы. Их он делал с большой любовью, без сучка, без задоринки. Я заглядывалась на них, мне они очень нравились. Заказчики их уносили обычно не покрашенными, красили дома. Много раз папа делал гроб без заказа, по своему росту. Говорил, что этот гроб будет для его самого, что не хочет лечь в изделие не его рук. И делал его особенно тщательно, дольше, чем заказной. Бывало, уже готовый, он ещё день-два его осматривает, что-то поправляет, подстругает. А когда решит, что придраться уже не к чему, мы с ним поднимаем гроб на чердак. Папа его обвязывает верёвкой, полезает на чердак, Я поднимаю концы верёвки к папе, спускаюсь, и начинаем процедуру поднятия. Папа тянет за концы верёвки, я изо всех сил толкаю снизу. Как только гроб поднимается на какое-то расстояние, я полезаю на железную скобу, спиной подталкиваю папино изделие вверх. И так до верху, пока папа затащит его, где-то поставит или положит. Но вот умирает человек папиного роста, делать этот необходимый атрибут надо срочно, а папа иногда не может. Покряхтит да поохает и снимает свой с чердака. Потом делает себе новый. И так постоянно. Но самое смешное было в том, что мачеха гробов очень боялась. Боялась выходить в туалет ночью, когда гроб стоял на кухне. А папа ещё добавлял ей ужаса: закончит работу поздно ночью, гроб поставит на верстак, накладёт в него мягкой пушистой стружки сам ляжет в гроб и уснёт сном праведника! Мачеха из комнаты выходит в кухню, увидит это для неё страшное зрелище и кричит, как будто её режут. Даже пугала своим криком всех. И папа сядет на своём ложе, протирает глаза в недоумении, а, поняв в чём дело, хохочет!
И самое смешное, что мачеха за многие годы совместной с ним жизни, никак не могла привыкнуть к папиным шуткам. Даже иногда плакала. Но папа не переставал шутить! Но вот, совершенно для всех неожиданно, после короткой болезни, но тяжёлой, папа умер! А гроба его изготовления не оказалось, не успел сделать! Гроб ему сделали, но мне он очень не понравился, совсем не такой, какие делал папа! Но что поделаешь? Ушёл он от нас не так, как предполагал: не в своём гробу. Мачеха на похоронах рассказывала соседям о его шутках, мне было не до разговоров, я обливалась слезами, не веря, что это не в шутку, что папу закопают в землю, и я никогда-никогда не увижу его! От ужаса происшедшего у меня судорога закрутила руки винтом, спасибо соседки заметили и растёрли мои руки. Не знаю, что бы стало с руками, если бы не добрые женщины. Долго не могла я примириться с горем, но жизнь не остановилась.
Сенокосная делянка
Одно время, на короткий срок, заведующая райздравом попросила меня возглавить работу детских ясель. Так сказать, поработать заведующей. Уважая её, я согласилась на время. Стала изучать жизнь детского коллектива, направлять и воспитывать для пользы малышей. Детские ясли находились в двухэтажном деревянном доме, в основном там были дети матерей-одиночек, т.е. без отцов. Две няни, прачка и повар, да я – заведующая и я же завхоз и кладовщик, и медсестра на один оклад фельдшера. Я ездила в райцентр, в Карагай, во все инстанции и «министерства», это райфинотдел, который выдавал мне деньги на содержание детей и персонала и следил за каждой копейкой, мною израсходованной. И, боже упаси потратить денежки не по той статье сметы, постоянно угрожая судебным делом. Я старалась.
Ездила на попутных грузовых машинах, когда нагружённых ящиками с чем-то, когда пиломатериалом и другим грузом. Выбирать не приходилось. Скоро наступила зима. Продукты питания получала в местном магазине. Грузила их на санки и тащила через весь посёлок к месту назначения, выгружала в большой сундук, закрывала на замок и уж из него выдавала по мною же составленной калькуляции повару в семь часов утра, чтобы в восемь часов накормить голодных малышей кашкой и дать выпить молочка. Матери не утруждали себя приготовлением завтрака для дитяти, и с семи до восьми вопили двадцать голодных ротиков. Потом затихали, засыпали, сладко улыбаясь. Мне не хватало рабочих часов, чтобы выполнить все обязанности, приходилось или засиживаться на рабочем месте, или брать работу домой. А дома своих двое маленьких, брошенных мною на старую бабку. Я начала роптать, по праву, мне принадлежащему. Сердился муж и бабка ворчала.
Терпела, сколько могла и присматривалась к персоналу. Я любила изучать жизнь людей и их самих. О том, чтобы бросить работу не было ни какой возможности. Я ещё не проработала положенных двух лет, после получения диплома. Даже в домохозяйки не уйдёшь!
На двадцать детей до трёхлетнего возраста, чтобы их прокормить, не очень-то много отпускалось продуктов по калькуляции. Да сотрудники умудрялись поесть из детского котла. Особенно я заметила, повар наша, как не спустись к ней на первый этаж, она то и дело, что-нибудь ест! Да ещё сынка, лет одиннадцати кормит, когда он прибежит. Какое-то время я молча наблюдала. Но вот уж и не смогла молчать. Я видела, что себе повар накладывает солидные кусочки мяса в суп. Чай приготавливает в отдельной литровой банке, очень сладкий. Сколько не щекотливый разговор по этому поводу, но он должен состояться, решила я. Перед малышами мне было стыдно.
И вот, я тщательно продумала разговор с поваром, один на один, чтобы не унизить словом её при сотрудниках. Я начала издалека, говорила об обездоленных детишках, у которых нет отцов. О том, что матери приносят их в ясельки голодными, а унеся домой тоже не кормят их дома. Они нелюбимы, не нужны матерям, родившись на свет не зваными, случайными. Повар, звали её Александрой, как меня, попросту среди своих просто Сашей, хотя она была не первой молодости.
Вначале, на мои оговоры о поедании детской пищи, она отвечала мне словами о маленькой зарплате, о тяжёлой работе. «Зачем же мне тогда поваром работать?» – задавала она мне вопрос. Тогда я придумала выход из положения: за небольшую сумму для сотрудников готовить отдельно суп и чай. Сотрудники мои похмурились, но протестовать не стали, всё обошлось миром. И на Вовку, сынка Саши, когда он должен был прийти обедать, она платила по калькуляции копеек шестьдесят, не более.
Однажды обедаем вместе с поваром, няней и Вовкой на кухне. День был морозный, Вовка румяный, щёчки как два яблочка. Мы все любуемся на него. Разговариваем о том, о сём. Ну и коснулись запретной для Вовкиных ушей темы. Что-то нянечка завела разговор об отношении полов. Очень осторожно. Я дала понять ей, что эту тему надо оставить. Вовка оживился, подскочил на стуле и произнёс: «Да ладно вам, я ведь понял, о чём вы говолите, я сам летом на сеновале девку Велку исполтил!» Победно глянул на нас, весело захохотал и выбежал на улицу! Мы все рты раскрыли, чуть языки не высунули!
Такое впечатление произвёл своей короткой речью на нас вроде бы, совсем невинный ребёнок! Саша голову опустила, вот-вот заплачет. Да ну, говорю ей, тебе же легче с ним говорить на эту тему. Расскажи ему, чтобы, повзрослев, осторожнее обращался с девочками, есть в этом много опасностей.
Да удивил нас Вовка своей откровенностью. Саша сказала: «Знаю я эту «Велку». Знаю, но не скажу.
Сотрудники, да и мамаши , когда узнали про мои «реформы», стали относиться ко мне с большим уважением. Но трудностей в работе у меня было столько, что я не выдержала, и подала заявление о переводе на лечебную работу обратно в больницу, мотивируя тем, что дела в детяслях направила в нужное русло. Но перевод затягивали.
Наступила сенокосная пора. У повара была коза, у меня тоже коза и ещё корова свекрови, овцы. Сельсовет выделил нам делянки травы для покоса. Моя и Сашина делянка оказались рядом, я ходила их принимать от сотрудника сельсовета. Далеко за посёлок, вдоль железной дороги в сторону Перми шла тропинка к нашим делянкам. Начинался лес с большими полянами, там и давали траву для покоса. Вечером после работы я повела Сашу смотреть делянку, а косить – кто когда сможет. Трудовой день прошёл спокойно, мы вышли в хорошем расположении духа. Сразу завязалась приятная беседа о всяких житейских делах. Беседой мы так увлеклись, что я прошла мимо поворота вправо от железной дороги. И ещё шли какое-то время. Потом, приятно беседуя, мы остановились. Какое-то время постояли, и пошли.
Пели птицы, стрекотали кузнечики. Солнышко уже не жгло, посылая нам приятные, лёгкие лучи. Так всё хорошо было в природе!
Вдруг мой взгляд упал на железнодорожные рельсы. Боже! Почему они оказались слева? Когда мы перешли через них? Я спросила Сашу об этом, она ничего не могла мне сказать, сама оказалась в глупом положении. Мы остановились и стали размышлять, как же оказались на другой стороне от железной дороги? Что делать? И время поджимает, вечереет. Пошли так, как оказались, я предполагала, что мы где-то совсем близко. И вдруг за деревьями показались дома нашего посёлка! Мы вперили глаза друг в друга, и не знали, что сказать! Потом, обе поняли, что остановившись во время интересной беседы, мы не заметно для себя пошли в обратную сторону! И осердились на себя, и расхохотались от такого приключения! Надо же было так разболтаться, что не заметили того, что идём к посёлку! Завтра снова идти!
Сходили на другой день, но уже по серьёзному. Нашли наши делянки, осмотрели колышки, которыми обозначалась территория покоса. Траву скосили, вывезли домой. Подошла осень. Вот уж год, как я работаю в детских яслях и жду, когда вернусь на лечебную работу. Подоспели холода, начались заморозки и пошёл снег. В поездках в кузовах грузовых машин я простудилась и заболела. После болезни в ясли не вернулась.
Пришлось уволиться. Несколько месяцев посвятила своим малышам. Я ведь так мало бывала с ними! И до этого времени, и после, многие годы. Дочери было один год и два месяца, сынишке только два месяца. Через полгода я вышла вновь на лечебную работу. В детских яслях мне ещё пришлось поработать, но уже в городе Перми.
Лёнька
Учились мы с друзьями и подружками в шестом классе. Вместе пришли в первый класс из детского сада. Все годы были дружны, никто никого не обижал. В пятый класс пришло несколько новеньких учеников, они тоже вписались в наш дружный коллектив. Все шалости и затеи вытворяли вместе. Участвовали в школьной самодеятельности, которую очень любила наша классная руководительница, Анна Ивановна Фирулёва. Показ представления всегда приурочивался к родительскому собранию. Мне доставались первые роли, как самой маленькой, но очень сообразительной. Так обо мне отзывались учителя.
Учитель физкультуры тоже любил выступать с нами перед родителями. Он из нас выстраивал пирамиды. Это такие замысловатые фигуры, когда мы полезали друг другу на плечи. Снизу сильные мальчишки, выше – послабее, а на самый верх обычно полезала я по счёту учителя «раз-два-три-четыре». Мне эти пирамиды очень нравились. Беспрекословно мы оставались после уроков для подготовки. Самый бойкий и авторитетный из мальчишек был Лёнька Шумков. Он был весёлый, шаловливый, горазд на всякие проделки. Он же в этом шестом классе организовал изгнание всеми нами нелюбимого преподавателя алгебры и геометрии, принеся в класс нюхательного табака.
Лёнька был русоголовый, крепко сколоченный, такой парнишка, каких в народе называют дубочками. С детского сада он смотрел на меня жадными глазами, просил, чтобы я спела какую-нибудь песню, я их знала много от своей сестры Клаши, заучивала и ловко схватывала мотив. Пела для всего класса, когда просила учительница. Если бы я не влюбилась тогда в Пахома Авсицина, я бы, наверное, влюбилась в Лёньку. У Лёньки было два или три брата старше его, две сестры, тоже старше его и одна сестричка, Соня, моложе нас годом. Все были блондины, ухоженные, упитанные, красивые.
Вот однажды у нас был урок физкультуры. Мы должны были сдать зачёт – «мостик». Это делалось так: выгибаешься кзади, чтобы руками достать пола, а спину выгнуть дугой, как можно круче. Я дома мостик делала прекрасно, без чьей-либо помощи. Но, как велел учитель, прийти на урок в форме, чтобы трусики тёмные и кофточка с коротким рукавчиком. А у меня этого не было, и меня учитель не допустил к сдаче зачёта. Я была очень расстроена, мне хотелось поразить класс моей гибкостью и умением. Но пришлось покорно сесть за парту и наблюдать, как это делают другие. Ко мне присоединились те, кто уже выполнил мостик и получил определённую отметку. Мы обсуждали тех, кого видели в исполнении.
Подошла очередь Лёньки. Он вышел в очень коротких с широкими штанинками трусиках и светлой майке. Учитель подставил ему под спину руку, это он делал с каждым учеником: подстраховывал. Лёнька перегнулся назад, склоняясь к полу, и вдруг случилось такое! Из штанинки выпало что-то большое и красное! Мы, сидящие и наблюдающие, сперва опешили, а потом в голос завизжали! Мой визг был сильнее прочих, и учитель сразу же строгим взглядом упёрся в меня. И давай ругать, стыдить, за то, что так нехорошо повели себя.
Он долго читал нам мораль, как нужно вести себя в подобных случаях. «У меня, сказал он, было ещё глупее положение, когда я выступал с товарищами перед большой аудиторией, тоже выстраивали пирамиды (а я подумала: куда уж глупее того, что случилось с Лёнькой!). У меня, говорит, трусы совсем свалились на пол, резинка лопнула. Но весь зал, а он был полный, – все промолчали. Люди поняли, что мне и так было очень плохо. Вот как надо себя вести в таких случаях!» Тут прозвенел звонок на перемену, и мы вылетели в коридор.
Лёнька тоже выбежал вслед за нами, мы с девочками переживали за него, думали, как же он сейчас выйдет из такой сложной ситуации? А он немного поскромничал, и, вдруг, как бес в него вселился, начал к нам приставать, спрашивая о том, что мы видели у него… «Страшон?»– спрашивал он и хохотал, хохотал!
Мы очень смущались, мы ведь были очень скромные девочки. А Лёнька и к мальчишкам приставал, спрашивал и у них, каков «ОН» у него? И в тот день, и на следующий, на переменах Лёнька вёл себя, как именинник, всем надоел.
Но всё же перестал через какое-то время, лишь иногда на него находило озорство, и тогда он снова лез с похвалами на своё мужское достоинство.
Мы закончили семилетку в 1940 году и разбрелись по техникумам, кто в медицинский, кто в химический, кто в фармацевтический. Я потеряла след Лёнькин. Не знаю, куда он поступил. Встретила его единственный раз в 1945 году, проездом через Дедюхино. Он прошёл мимо, не узнав меня. Он сильно вырос, был красавец – молодой мужчина в военной форме. Уже женатый, и имел двух сыночков-близнецов. Но вскоре умер, не знаю, от какой болезни. Это я узнала много позже.
Тогда я не посмела его окликнуть, я была очень плохо одета, и мне было стыдно за моё положение. Вот так Лёнька скоро созрел, вырос, заимел жену и детей, и так скоро закончил земную жизнь. Я жалею его, вспоминая.
Несчастная Бертольда
Рядом с нашим домом стоял двухэтажный дом Малютина Ивана Васильевича. Здоровенный мужчина, очень некрасивый, на мой взгляд. Грубые черты лица – нос толстый, губы толстые. Но о красоте судит каждый по-своему. Перед женитьбой он на своей территории, рядом, построил маленький, хорошенький домик для своих двух сестёр, Анны и Клавдии. Анна была старшая. Молодую жену привёл в дом, где она была единой хозяйкой. Очень похожая лицом и фигурой на Ивана. Такие же грубые, мясистые черты лица, такая же дородная, как Иван. Впоследствии мы с ней стали непримиримыми врагами, когда их первенец, Витька, подрос. Он годом или двумя был меня моложе. Точная копия родителей, не поймёшь, отца или матери, но тоже некрасивый, вечно сопливый. Я его невзлюбила, не могла даже играть с ним. Колотила, когда он приставал ко мне, просясь в игру. Он ревел и бежал к матери жаловаться на меня. А та, всегда откликалась на призыв сына и бежала ловить меня и драть за ухо. Я же и за это мстила Витьке. А любовь ко мне у него не убывала, он назло мне называл меня своей невестой. Одним словом, был круг, из которого не было выхода.
Так прошло много годов. Сёстры Ивана зажили, видимо, неплохо. На подоконниках двух маленьких окошечек стояли красиво цветущие растения. Кто их финансировал – я не знаю. Клавдия не работала, было ей лет семнадцать, она всегда играла с нами, с малолетками. После я поняла, что она была слаба умом. Анне было лет двадцать пять, но я не знаю, работала ли она. Но куда-то уходила, вечером возвращалась домой. Клавдия часто приводила нас в их маленький домик, мне у них очень нравилось: чисто, уютно. Но места очень мало было.
И вот, Анна, тоненькая, высокая ростом стала полнеть. Бабы стали судачить про неё, – они обо всех судачили. У нас сидели за самоваром и обо всех говорили, что думали. И про Анну стали говорить, что она – брюхата. И верно, день ото дня Анна становилась полнее и полнее. Наконец, пришёл день, когда я услышала от соседок, что Анна родила дочь. Через какое-то время Анна вышла гулять на улицу с ребёнком, Было лето, зелень на земле, на деревьях. Мне очень захотелось увидеть ребёнка. Я попросила Клашу, мы же были подружки, хотя она меня старше была лет на двенадцать. И Клаша меня привела к ним в дом, когда Анны не было дома. Девочка спала. Розовые щёчки, как лепестки роз алели на малюсенькой подушечке. Такая миленькая крошка. Я долго любовалась ей.
Потом пошли бабьи разговоры про имя девочки. Анна назвала её Бертольдой! Коротко – Берта. Бабы плевались, произнося это имя, говорили, что это – собачье имя… Меня же одно произношение «Бертольда» уводило в глубокие размышления. Я спросила папу, почему меня не назвали Бертой? Папа сказал, что у нас не Испания и не Италия, а Россия: «В каждой стране свои имена, а Берта – имя не русское».
Анна не стала кормить дочь грудью. По какой причине, я не знаю. Она как прежде уходила утром и приходила вечером. С ребёнком сидела Клавдия, да ещё много нас, малолеток, набиралось к ним, к ребёнку. Имя нас очень завораживало, мы часами смотрели на это маленькое чудо.
Девочка начала худеть, слабеть. Я причины этому не знала. Много позже, когда стала изучать детские болезни, поняла, что произошло с ребёнком. Во-первых, она не получала грудного молока. Во-вторых, матери, можно сказать, не видела. А, как и когда кормила её Клавдия, этого, видимо, и никто не знал.
К осени ребёнка было не узнать. Личико превращалось в старческое, со злым и печальным, одновременно, выражением. Всё тельце ребёнка настолько исхудало, что не было возможности ущипнуть за ручку или ножку. А щёчек не было и в помине.
Было жутко и страшно смотреть на это полуживое существо. Но, как заворожённая, я ежедневно бежала взглянуть на Бертольду. Я её очень жалела и завидовала её имени. Меня при виде её охватывал какой-то трепет. Однажды Клавдия сказала, что завтра Берту будут запекать в тесте, в дрожжевом: «Обляпают тестом, как пирог, и как пирог же посадят в печь после того, как печь протопится и не будет очень горячей».
Весть эта облетела всю нашу улицу. Все только про это и говорили. Кто ругал Анну, кто её оправдывал. Старухи очень одобряли. Видимо, они и научили Анну проделать это для «пользы» ребёнку.
Я прибежала к сёстрам в тот момент, когда они вытащили бедное дитя из печи. При мне убирали запечённое тесто с тельца ребёнка. Из теста, действительно, как из пирога, выглядывало страшное, злое, старческое личико, величиной с маленький кулачок. Никогда не забыть выражения этого личика. Из маленьких злых глаз смотрел человек, обозлённый на весь белый свет и на всех людей. И было за что. Через несколько дней Бертольда умерла. Гробик был такой маленький, как для куклы. Никто не плакал над маленьким тельцем. Только старухи хлопали себя по бёдрам, охали и переговаривались между собой.
Так промелькнула маленькая загадочная жизнь. Года через два Анна вышла замуж за пожилого уже мужика. С её сыном Колькой, мне ровесником, мы, когда подросли, вместе бегали в лес за ягодами.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
