Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Любовь не с экрана
В своих десяти деревеньках, что относились к Богдановскому сельсовету, по обязанности медработника мне пришлось познакомиться с каждой семьёй. За тринадцать лет работы там я знала в лицо всех жителей своего участка. Знала, кто как живёт, кем в колхозе работает. Знала всех малышей, все были на учёте. Каждую среду, это был, так называемый «профилактический» день, мы все расходились по деревням. Одна в ту, другая медичка – в другую деревню. Во все стороны жизни людей мы были, по долгу службы, обязаны заглянуть.
Ребятишкам профилактические прививки от дифтерии делали, выявляли беременных женщин, осматривали, ставили на учёт, проводили разъяснительную работу. Стареньких осматривали на дому. А ближе к весне райздрав нам давал указание срочно провести подворные обходы. Тут уж приходилось в каждом дворе заглянуть во все уголки, дать наставления, чтобы к приходу весны и лета вся накопившаяся за зиму грязь была убрана, навоз из дворов вывезен в огороды, на поля, чтобы не расплодились мухи, не появились кишечные болезни. Вот и знали обо всей жизни наших людей. Да люди и сами делились своими тайнами, заботами, и т.д. Не только женщины.
В конце лета однажды была я в деревне Савино, зашла в некоторые дома, где были малыши до года. Детских ясель в деревнях не было, малышей опекали бабушки. Приходилось часто посещать этих детишек, следить за их здоровьем, давать советы бабушкам. Скажу по секрету: не все бабушки слушали наши советы, делали по своему разумению, так, как их матери их воспитывали в старые времена. Приходилось с ними и спорить, и убеждать. Боролись со знахарками. В одной семье заметила неладное: бабушка, ещё не очень старая, носит по дому малыша-крепыша, мальчишку семи месяцев отроду, и плачет, плачет! В семье трое маленьких: старший мальчик пяти лет, тот всё время бегает на улице, приходит только поесть. Девочке три годика, та возле бабушки, уже помогает. То веник подаст, то сама пытается пол подмести. Отец с матерью в колхозе, на работе. Бабушка и с детьми, и за скотиной успевает присмотреть. И всё шло нормально, да вот на уборочную кампанию приехали из города Перми рабочие с заводов. И дочь старухи – как с ума сошла! Влюбилась!
Тамара, так было имя многодетной мамы, всех троих детей родила у нас в родильном отделении, мы её знали ещё девчонкой, о её свадьбе были наслышаны, я уже говорила, что нам было всё известно. В эту пору Тамаре было лет двадцать пять. Не красавица, но и не дурнушка. Широкоскулая, румяная, голубоглазая, с длинными русыми волосами. Здоровая, нормальная женщина, каких немало на Руси. Молодой муж очень дружен с тёщей, любит ребятишек, работящий, что бы ещё надо женщине? Так нет же! Полюбился другой! Из города.
Чем он обольстил, приворожил, породил разлад между мужем и ей? Муж руки на себя наложить грозится. Мать целыми днями в слезах, но, слава богу, ребятишек присматривает, кормит, корову содержит. Ребятишки маму ждут. А она, в начале греховной любви, приходила домой с работы, хотя гораздо позднее мужа, ребятёнки уже спали, умаявшись за день. А потом и приходить домой перестала! На окраине той же деревушки у одинокого старика сняли сеновал, благо лето, печь топить не надо, кормят в колхозной столовой. Придут с работы с этим городским, и на сеновал! Утром – на работу! Время летит быстро. При моём посещении мать её мне всю эту беду рассказала. Плачет и просит меня найти её Тамару, образумить, уговорить, может, послушает меня. Скажи, мол, ребятишки плачут. Тамару уж и многие уговаривали образумиться, да не слушала она. Я пришла в колхозную столовую, в надежде застать там Тамару. Но они уже ушли. Мне женщины сказали, где найти тот сеновал, место безумной любви. Я нашла, недалеко было и искать, в одной деревне! Постучала в ворота, вышел старик-хозяин. Я сказала, что хотела бы поговорить с Тамарой. Он палкой стукнул по лестнице сеновала, крикнул, чтобы Тамара сошла. Я подождала несколько минут, Тамара спустилась.
Я поразилась переменой, с ней произошедшей: похудевшая, под глазами тёмные круги. Безусловно, и работа в поле на уборке не сахар, но и в прошлые уборочные сезоны она не была такой! Мы посмотрели друг на дружку, помолчали. Я сказала, что была у неё дома, и знаю всё. Но ведь малыши плачут, а бабушке так трудно! Тамара, молчавшая всё время, пока говорила я, сказала мне: «Скажи им, я не вернусь!». Выглянул с сеновала её любовник, и я отметила про себя, что русская пословица права: «Не по милу хорош, а почему-то другому, мил». Я немножко исказила пословицу, но суть искажения понятна.
Муж Тамары, любящий отец, гораздо, на мой взгляд, интереснее любовника. Вот и пойми сердце женщины. Я не пошла с ответом Тамары к её родным. Мне было больно за них.
Кончился срок отработки на поле заводским-городским, уехал и возлюбленный Тамары, оставил её. Она уехала следом за ним, и пропадала целую неделю. Вернулась исхудавшая, несчастная, домой. Муж принял её без попрёков, видимо любил. Какое-то время Тамара не выходила на работу, окружающие отнеслись с пониманием, не обзывали женщины, как это бывает среди них иногда. Дети были рады, мать тоже. Что было в душе мужа, потёмки. Но не бил, не укорял. А «тот-то» оказался женатый!
Разговоры об этой любви велись, но за глазами пострадавшей семьи какое-то время, потом затихли. Жизнь в деревне и в семье пошла своим чередом. Тёща любила зятя, ещё бы не любить такого? Зять уважал тёщу пуще прежнего за преданную любовь к его детям.
Тамара оправилась от наваждения, но какой след остался у неё в душе от всего пережитого, известно только ей.
Первые лыжи
В первом классе, осенью, как только начался учебный год, учительница, Елизавета Павловна, предупредила нас, что к зимнему сезону нужны будут лыжи. Надо уже сейчас сказать об этом родителям. Я сказала папе. Он что-то пробормотал невнятное, я решила, что он обязательно забудет. И стала ему частенько напоминать о лыжах. Но дни проходили за днями, кончилась осень, снег начал покрывать землю. У некоторых одноклассников уже были лыжи. Лёнька Шумков и Генька Шалахин уже бойко бегали по раскатанной лыжне прямо возле школы. Я стала тормошить папу каждый день, и даже заплакала от его нерасторопности. И обидно, и завидно глядя на парней.
В один из вечеров папа пришёл с работы, подмышкой принёс две свежевыструганные лыжины и палки с ними, но без колец на концах. Лыжи пахли свежей сосной, гладко выструганы, но не покрашены и не покрыты олифой. Папа торопился. На полозьях не было бороздки для лучшего скольжения, но я не придала этому значения. Радость поборола всякие размышления, мне бы только скорее на них встать!
Вечерние сумерки ещё не вступили в права, я затормошила папу: «Пойдём скорее на горку!». Пошли. Папа привязал лыжи к моим валенкам верёвочками, и, держась за его руку, я ещё на лыжах стоять не умела, пошли на берег Канавы. Противоположный от нашего дома берег был крутой и высокий. С него ребята старших классов проделали уже много лыжных скатов, лихо съезжая и поворачивая вдоль по ровному руслу застывшей реки, занесённой глубоким снегом. На моё счастье тут никого не было в это время. С помощью папы я поднялась на крутой берег, изготовилась к броску вниз, оттолкнулась – и понеслась! Папа наблюдал за мной. Только я пронеслась крутизну, чувствую, что лыжи мои не скользят! Но сила, которая уже развилась в начале стремительного полёта, не дала остановиться и меня начало бросать вниз головой, слева направо, кумельки-мельки, аж дух перехватило! Я даже не успела подумать о чём-либо, но тут движение моего тела остановилось, я оказалась в глубоком снегу, вниз головой, лыжные палки остались далеко позади, воткнутые в снег до половины, чуть заметны в уже спустившемся сумраке. Я не в силах выбраться самостоятельно, даже крикнуть папу не могу! Пришлось ему спуститься по следам моих лыж, вытащил сначала палки, после меня за лыжи, скрещённые надо мной. Отвязал неудачные лыжи от неудачливой лыжницы и, увязая в снегу, начали подниматься в гору. Какое испытала я разочарование от этой первой попытки спуститься с горки на лыжах! А как предполагала лихо слететь, поразить папу! Он шёл, нёс лыжи и хохотал надо мной всю дорогу до дому. И домашним рассказал, какая я бесстрашная, лихая лыжница! Но он не рассказал, как я летела с горы, он понял, что меня не испугала высота горы, а подвели не обработанные надлежащим образом лыжи, сделанные второпях. Пообещал их переделать, да так и не принёс их больше домой. Я научилась бегать на лыжах, одалживаясь у подружек и друзей. С высоких гор я больше не пыталась кататься, появился какой-то страх, чего не было тогда, на горе.
Аппетитный бюст
Студенческие годы в Великую Отечественную войну встают в памяти не только, как тяжёлое время моей молодости, но и как пора беззаботности и безудержного веселья. Холод и голод легко забывался в компании подружек, весёлых и всегда голодных. Много было смешного и откровенно комичного. Впереди маячило светлое будущее, голубое и розовое. Всей компанией мечтали, как сытно заживём в деревеньках, когда получим дипломы. А сейчас потуже завязываем пояса.
Жили мы в деревянном двухэтажном общежитии по улице Попова, сейчас оно снесено, чуть повыше бывшего общежития выстроен магазин «Дары Прикамья». На противоположной стороне улицы, чуть наискосок, красное здание школы, а в войну был госпиталь. Жили мы на втором этаже. Нас в комнате семь девчонок, семь хохотуш.
На всех одно приличное чёрное шёлковое платье, хозяйка его Клавка Светлакова. Ещё Клавка Нестерова, Сашка Мохина, наша самая красивая девчонка с соблазнительным бюстом, большими голубыми глазами, не блестящими успехами в учёбе, но очень рассудительная по житейским делам. Жила с нами ещё одна девочка, очень не заметная, тихая и печальная, мы её имени не знали, так как она не вступала в наши разговоры и не участвовала в шалостях, что мы проделывали. Она, в пику нам, принеся из магазина свои пятьсот грамм хлеба, а покупала она хлебный паёк строго по дню календаря, делила на три части: на завтрак – сто грамм, на обед – триста грамм, на вечер – сто грамм. И ни крошки больше в рот не возьмёт от другого кусочка! Девочка вскоре исхудала, вышла из строя и незаметно исчезла из общежития, и из техникума. Мы её забыли. Все мы, кроме неё, хлеб выкупали вперёд на день, и два, и съедали всё разом! Потом пили воду весь следующий день, только вспоминая о вчерашней роскоши. Ждали завтра. Фамилии и имена ещё двух девочек не могу вспомнить. Видимо они не выделялись чем-нибудь запоминающимся. А мы, четверо, были очень дружны, и каждая чем-либо знаменита: Я – отличница, как справочное бюро для подружек. Самая смешливая, рассказываю смешные историйки и всегда смеюсь. Про Сашку Мохину почти всё сказала. Клавка Светлакова, голубоглазая, шустрая девчонка из Чернушки, из пригорода. Училась на тройки, имела то, знаменитое чёрное платье и поношенные туфельки на каблучках, что подходили на все наши ноги. Мы одевали всё это по очереди, когда ходили в театр.
Но Клавка Нестерова, некрасивая девка, с широким скуластым лицом, неказистой фигурой, она изводила нас обилием кавалеров, в основном парнями из близкого к общежитию, госпиталя. Мы ходили туда на практику, но ни одна из нас, кроме её, не завели там знакомства. Она же, как я сказала: неказистая на вид, покорила многим кавалерам сердца. Давала им свой адрес общежития, но имя каждому давала разное, то Валя, то Надя, то ещё другое. И фамилии придумывала тоже разные. Парни из госпиталя, кое-как одетые, прибегали к нам и спрашивали про Надю или Валю. Мы не были в курсе дела, и парня отправляли ни с чем. Но вскоре приходил другой, третий и пятый, мы вынуждены были Клавку встряхнуть. Она сказала, что это её развлекает, видите ли! И вдруг в одно время, вечером, пришли сразу двое, один к «Наде», другой к «Вале»! А Клавка не ожидала гостей, оказалась в комнате, они её увидали, поняли обман и решили схватить, и, видимо, потрясти. Клавка вылезла в окно, благо была уже не зима, по углу дома полезла на чердак и по какой-то лесенке спустилась на землю и скрылась! Поймать её не удалось, парни разозлились, обругали за неё нас, обещали вернуться и наколотить Клавку!
Пришла она затемно, осторожно заглянула в комнату. Мы её принялись журить за такие поступки. Сказала, что больше не будет. И действительно, с того дня навестили нас только двое, и то в отсутствие Клавки. Училась она из рук вон, кое-как на тройки. Перед каждой лекцией писала шпаргалки на бёдрах, выше юбки. Так и выпускные экзамены сдавала, вся исписанная, где только можно. Но диплом получила. Как она работала, я не знаю, мы растерялись друг от дружки.
Однажды весенним вечером мы долго не спали. Под окном цвела сирень и черёмуха. В распахнутые окна шёл аромат цветущих растений, мы балдели и веселились. Уснули уже при полной темноте. Проснулись утром, а на гвозде, вбитом в стену, что был вешалкой для нашего шёлкового платья – пусто! Платье исчезло! С противоположной стены от окна! Выглянули в окно: платья там нет, но близко к стене ветви крепкой черёмухи примяты, погнуты. Кто-то выследил наш поздний крепкий сон, влез в комнату, а мы ничего не слыхали. Осталось оплакивать платье, что мы усердно и сделали! Лишились нарядного платья, поплакали и продолжали радоваться жизни. Сейчас весна, тепло, не надо заботиться о дровах, как зимой.
Общежитие деревянное, старенькое, везде щели, оконные рамы щелявые, стёкла с трещинами, мы их заклеили с осени полосками бумаги, от ветра бумага отстала от стекла, в комнатах – холодище! Отопление печное, а дрова привозили редко. Как только укараулим, что привезли на лошади во двор дрова, кто из нас на месте, бегом, одеваться некогда, поленья растащат по другим комнатам, выскакиваем, набираем, сколько под силу поднять – тащим в комнату, бежим снова и так, сколько успеем захватить! Потом растолкаем поленья под постели, делаем из них щепу и кипятим в консервной банке воду на чай. Чаем называли пустую воду. Однажды под вечер кто-то крикнул: «Дрова привезли!» Мы, в чём были, вдвоём с Сашкой Мохиной выскочили во двор. У крыльца стояла лошадь с дровами на санях. Я с одной стороны саней, Сашка кинулась к другой стороне. Когда она проходила мимо морды лошади, видимо очень близко, не ожидая подвоха от скотины, из-под лёгонькой блузки аппетитно выпирали элегантные девичьи груди. И эта скотина, видимо была мужского рода, ловко и быстро зубами схватила девственную грудь, прельстившую её! Сашка дико возопила! Все, кто в это время расхватывали поленья, выронили их от испуга, понять не можем, что случилось? А Сашка слезами обливается от боли, кричит! Когда поняли, в чём её беда, давай бить проклятую скотину по морде, кто чем. Разжала она свои жёлтые длинные зубы, освобождённая Сашка, прижав руку ко груди, с плачем убежала в дом.
Стали осматривать пострадавшую грудь. Кофточка была порвана. Вещественное доказательство нападения, хоть в суд подавай на клячу. Да что с неё взять? Синяк во всю грудь, слава богу, что не обе половины роскошного бюста попали в зубы охальной лошади! Долго болела грудь у девицы, лечили всякими примочками, смазывали рыбьим жиром. Боль не проходила месяца два, потом прошло. Бюст Сашкин был всем нам на поглядочку. Ни у кого из нас не было таких аппетитных грудей! Если уж нам, девчонкам, они так нравились, то что говорить о мужской половине человеческого рода?
Мы встретились с Сашкой в очереди за чем-то, уж не вспомню, со мной, и с ней, были наши дочери, ровесницы, перешедшие в седьмой класс. Девочки наши были миленькие, а всего у обоих по трое детей. Мы поговорили, посмеялись, вспомнив прошлое. Бюст её по-прежнему выглядел соблазнительно приятно. Мы ещё были молоды.
Не званые, не желанные
Было мне девять лет. Была весна, май месяц. Наша Канава, в давние времена прорыта от Камы через весь посёлок, сделав круг, вновь впадала в Каму. Из достоверных источников (книга врача Петухова, прожившего в Дедюхино в восьмисотых годах десять лет) Канава давала возможность судам в весеннее половодье подходить к гавани для погрузки-разгрузки. Одновременно пришвартовывалось до двухсот – двухсот пятидесяти судов! Шла бойкая торговля солью, хлебом, древесиной и всякой всячиной. Не описал г.Петухов, каких размеров были те суда. Я предполагаю, что не такие, как сейчас, но были. Сейчас Канава обмелела, заросла. Для торговли уже не была нужна. К посёлку подведена железная дорога, по ней вывозят с сользавода соль, с песчаных залежей – песок. В летнее время Канава почти на речку не похожа. В ней вода застаивается, вызревают комары и всякая прочая живность и Канаву заливают нефтью, что нам, жителям, очень не нравилось. Я не переносила запаха нефти и ждала, когда он выветрится. Но в весенний разлив вод Канава превращалась в широченную реку. Десятки лодок плавали по ней взад-вперёд, от берега к берегу. Разделённый на две части посёлок в разлив вод сообщался при помощи лодок. И сейчас река широка, глубока. Крутой и высокий берег гавани вровень с гладью воды.
У нас с папой тоже есть лодка. Года два назад папа сам её смастерил, очень удачно. Мне он её доверяет, я отлично управляюсь. В один из майских дней к нам, неожиданно для меня, нагрянули гости мне незнакомые. Три женщины и два пожилых мужика. Родные или знакомые мачехи. Папа был ещё на работе, мачеха уже хлопотала над угощением. Я скромно знакомилась с ними. Меня спрашивали об учёбе, я отвечала, показывала тетрадки. Пришёл папа, и все уселись за стол. Меня мачеха послала на улицу, тихонько шепнула мне, что я потом поем с бабушкой, как гости уйдут. На столе стояла среди тарелок бутылка водки. Я ушла на речку, там было весело. Погода стояла тёплая, солнечная. Деревья в церковном саду стоят в изумрудной зелени, отражаясь в воде. Я сняла от лодки замок и плаваю среди других лодок, не удаляясь далеко от причала. Лодку взяла без разрешения папы и не была уверена, что папа не рассердится за это.
Вижу, папа с гостями, мачеха тоже с ними, идут к реке. Я по папиному знаку причалила к берегу и выскочила из лодки. Гости и папа, румяные от выпитой водки, весело разговаривают, но папа каким-то мне подозрительным показался. Я к нему подошла, он мне подал пальцем знак молчать. Он подтянул лодку поближе к берегу и гостям предложил садиться. Я тоже, было, хотела влезть, папа сказал, чтобы я осталась на берегу. В лодке тесно. Я обиделась, но осталась.
Мачеха взяла вёсла, папа с гостями равномерно по двум скамеечкам, что были перекинуты от борта до борта. Лодка изрядно осела, плавно отплывая от берега. Они уплыли, скрылись от моих глаз, я бегала по берегу с ребятами. Лодок плавало немало, мы наблюдали за ними. Вдруг какой-то среди плавающих лодок переполох! Крики, все поплыли в одно место, спешат! Нам на берегу не понять, что случилось? Потом лодки рассеялись по простору, и две лодки пропустили по направлению к берегу. Что-то странное в их движении. На обеих лодках люди склонились к бортам и что-то тянут по воде к берегу. Подплывают эти лодки к берегу, я уже давно узнала нашу, одну из двух.
Моего папу за руки, за пиджак, держат, не дают захлебнуться водой! Но почему он выпал в воду? Его вытащили, я кинулась к нему в страшном испуге! Я всегда боялась за его жизнь, и вот случилось! Папу положили на землю, он не шевелится. Я кричу от страха!
Люди стали делать ему искусственное дыхание, сгибали и разгибали руки и ноги. Он пришёл в сознание. Он, по-видимому, не наглотался много воды, так как вода не выливалась наружу через рот. Вот он поднялся на ноги, взял меня за руку, мокрый с головы до ног, он так хитро мне подмигнул и сказал: «Молчи!». А после сказал, что, хорошо, что тебя не было в лодке. Гости с нами пришли домой, стали прощаться и ушли. Мачеха папу стала ругать, а он расхохотался! Мачеха мне говорит, что папа начал раскачивать лодку, да сам и выпал! А папа развеселился, хохочет! Говорит, пусть не ходят незваными! «Незваный гость – хуже татарина», да ещё и нежеланный!
Потом папа ещё сказал, что очень сожалеет, что гостей этих не сумел искупать. Чем были гости неприятны папе, я не знаю, но я тогда сильно перепугалась, а когда всё обошлось, смеялась вместе с папой. «Ах, не сумел, не сумел» – ещё много раз повторял он.
Рука в чужом кармане
Ноябрь-декабрь 1944 года и последующие зимние месяцы 1945 года были холодными и для меня очень голодными. Я была студенткой второго курса фельдшерского отделения в городе Перми, тыла, где бы можно что-то перекусить не было, и от пятисот грамм хлеба в день голод в молодом желудке не утихал, наоборот, всё время усиливался.
У нескольких подружек в деревнях были родные, иногда приезжали и привозили картошку, а то и мясо. Подружки угощали неимущих, но так, чуть-чуть, для приличия. Ведь и сами жили впроголодь.
И была у нас привычка в свободное время голодной стайкой ходить на толкучий рынок, он был совсем рядом, на углу улиц Луначарского и Куйбышева, смотреть на съестное, что продавалось там. Насмотримся на пирожки, булочки, вроде и полегчает. Помечтаем о том времени, когда будем есть досыта. Время это мерещилось, брезжило, когда получим желанные дипломы и уедем работать в деревни. Пятьсот грамм хлеба нас не устраивали, мы выкупали сразу на два дня и килограмм съедали за один присест, куда и проваливался он, этот килограмм? Все равно не были сыты. Следующий за этим днём жили вообще без хлеба, пили только кипяток, что ежедневно кипятили в котле. А в первых числах месяца, получив новые карточки, хлебную и продуктовую, вот уж мы были счастливы! Мы бежали на толкучий рынок, продавали продуктовые карточки, они стоили четыреста рублей, и буханка чёрного хлеба тоже стоила четыреста рублей. Кто-то мог отоварить продуктовые карточки, и кто-то имел возможность продавать хлеб. Не зря говорится в пословице: «Для кого война, а для кого мать родна!» Продав продуктовые карточки, мы покупали по буханке чёрного хлеба, иногда ещё наскребём на пакетик сахарина, что чуть подслащивал воду, бежали счастливые в общежитие праздновать счастливое мгновение, есть хлеб, запивая его подслащённой горячей водой, жуя и наслаждаясь, лежать на кровати. Вот было здорово! Хлеб съедался за вечер, завтрашний день жили без хлеба, а через день опять выкупали за два дня килограмм, и так до дня Победы!
Однажды бродили мы по толкучему рынку вдвоём с Сашкой Мохиной, с той красавицей со знаменитым бюстом, который прикусила лошадь, я держала правую руку в её кармане, у меня не было варежек, и я не отрывалась от её кармана. Мы бродили час или больше, я без умолку болтала, рассказывала ей о своих мечтах и надеждах, иногда она что-то скажет, но она больше молчала, думая о своём. А я, болтушка, мела и мела о девичьих тайнах, о надеждах. Когда я доставала руку из её кармана? Вот уж убей, не припомню! Волочусь за ней, она впереди, я на вытянутую руку сзади. И вдруг взглянула на неё, и обомлела! Рука моя в кармане совершенно не знакомого мужчины! И когда это случилось – не пойму, и что сейчас он сделает со мной? Вызовет милиционера? И где Сашка? Мужик захохотал, говорит: «Все ли ты тайны свои мне поведала?». А подлая Сашка сзади меня, вовсю смеётся, наблюдая за мной! Я вырвала руку из кармана мужчины, и под хохот его и Сашки помчалась прочь! Сашка за мной! В общежитии Сашка рассказала девчонкам о случившемся, все долго смеялись! С того дня руку в карманах у подружек не держала.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
