Текст книги "Были одной жизни, или Моя Атлантида"
Автор книги: Александра Азанова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Мужик на стене
Проснувшись у себя на полатях, в доме я оказалась одна. Я поздно засыпала, всё караулила папин сон, чтобы ему никто не причинил зла, и поэтому спала по утрам долго. В комнате было светло. Посидела на тёплой шубе, что служила мне постелью, осмотрела весь дом. Мне видны были и кухня, и большая комната, называемая залой, и комната поменьше с правой стороны от меня с одним окном. Заборки в комнатах до потолка не доходили, и мне была возможность видеть все комнаты. Во всех комнатах было тихо, это было ещё до мачехи, а мама находилась на лечении. На улице снег лежал высокими сугробами, и от снега в комнатах было светло. В маленькой комнате мебели не было, она была совсем пустая, в ней мы почти не жили. Пол покрашен в приятный тёмный цвет, на нём пыли толстый слой. И вдруг на заборке, что разделяла залу и маленькую комнату я увидала большого мужика в чёрном пальто и в фуражке! Его ноги не касались пола, хотя обут он был в сапоги. У меня от страха пересохло в роту, даже дыхание перехватило! Немного успокоившись, я крикнула ему: «Ты что тут делаешь? Что тебе надо!?» Мужик не шевельнулся. Я стала за ним наблюдать. Мужик тоже глядел на меня, не мигая! Я не выдержала и спряталась под одеяло. Немного погодя я выглянула снова – мужик смотрел на меня, стоя всё в той же позе! Мне стало страшно. «Что же он замышляет?» – думала я, боясь пошевелиться, чтобы полати не заскрипели. Выглядывая время от времени, я открывала в мужике что-нибудь, прежде не замеченное. Мужик был какой-то плоский, блестящий. Почему же он не падает? Ведь ноги не касаются пола? Много вопросов роилось в моей глупенькой голове, но спросить было не у кого. Я долго, пока папа не пришёл с работы, просидела на полатях, не спускаясь на пол, не искала еды. Как только папа вошёл, я соскочила с полатей и бросилась к нему, крича, что в доме чужой мужик!
«Где мужик?» – спрашивает папа меня. Я тащу его в маленькую комнату, прячась за ним, и указываю на мужика. Папа вдруг расхохотался и говорит мне: “Да это же Ленин!» Я спрашиваю, что он у нас будет жить? Папа смеётся и говорит, что это большой портрет, картина! Я ещё Сталина куплю и повешу рядом с Лениным. Они соратники. Папа подвёл меня к картине, как он назвал мужика, я все равно боялась, вся тряслась. Папа стал готовить ужин, я же ещё и не завтракала. С папой мне уже было веселее, я заглянула в маленькую комнату. Мужик стоял всё так же. Я показала ему язык и убежала! Потом я ещё заглядывала в страшную для меня комнату, поскачу у двери, крикну: “Не поймаешь! Не поймаешь!» И убегала к папе быстро-быстро!
Папа смеялся над моим страхом, говорил мне, что это не человек и бояться тут нечего. На бумаге нарисована картина, изображающая человека. Ведь ты не боишься картинок в книжках? А эту рисовал художник. Я вроде и успокоилась, и на завтра оставшись снова одна, пыталась подойти к картине. Но страх вновь овладевал мной, и я стрелой вылетала из маленькой комнаты! Через несколько дней папа принёс вторую картину. Сталина. Повесил рядом с Лениным. Я заходила посмотреть на них, они оба смотрели на меня молча. Я уже к ним привыкла, даже плясала для них. Они для меня долго ещё были живыми. А потом они куда-то исчезли, я даже не спрашивала у папы: куда?
Но стала расспрашивать папу о них, кто они такие? Папа мне много рассказывал, но всё было так не понятно, какая-то революция, потом война, потом ещё всякая всячина. Но когда пошла в детский сад, да потом в школу, многое, если не всё, стало понятно.
Весна в Дедюхино
Моё Дедюхино! Моё Дедюхино! Где ты сейчас? Ты дно моря Камского. Правда, слышала стороной, будто ты уже островом выступаешь с его дна. Но съездить, посмотреть хотя бы на островок моего детства не имею возможности…
С пятилетнего возраста, а может даже раньше, я научилась понимать приближение весны. Как изумительно, чародейски весна вторгалась в царство зимы! Царство зимы длилось долго-долго, сугробы снега высотой с нашу баню наметало по всей ограде, стёкла окон были разрисованы удивительными картинами руками деда Мороза. Я часами любовалась ими, стараясь разгадать, что изобразил Морозко. Но разгадки не было, просто: была красота, и всё!
А весна! Она появлялась всегда утром. С солнышком, с плачем длинных прозрачных сосулек, со звонкой капелью с крыш. С пеньем птиц! Быстро оседал и таял снег, оголялись проталинки, и уже куры, схохлившиеся за зиму, выгуливались на проталинках под окнами домов. Ещё снежные пятна виднелись там и тут, как налетал гром с проливным дождём и досель невидимая травка зеленью покрывала землю! И босоногие девчонки и мальчишки, бледные после зимовок в избах, выползали, выскакивали на свежий воздух. Границы между весной и летом, как между зимой и весной, мы, малышня, не замечали. Было сплошное удовольствие от общения с природой.
Как только растает снег на берегу Канавы, оттуда на всю округу разносится перестук десятков молотков: мужики готовят к паводку лодки. Воздух насыщается запахом разогретой смолы и дёгтя. Полной грудью вдыхаем этот аромат и несёмся туда, откуда он исходит. На берег! Там десятки маленьких костерков, над огоньком, на железных треногах подвешены вёдра, котелки с разогреваемой смолой.
Ребятишки растеребливают паклю, помогают отцам и старшим братьям в ремонте лодок. Мужики заменяют прогнившие доски, конопатят рёбра лодок, заливают их смолой, замазывают варом. Работа кипит! Вскоре и взрослые, и малышня вымазаны сажей и смолой, прямо как черти! До чего весело! Но вот уж и разлилась Камушка, поглотила нашу Канаву и почти весь посёлок, кроме нашей улицы, да центральной, называемой «гаванью». На ней церковь, наша школа семилетка, бывшая тюрьма, поселковый сад, обширный, с деревьями-великанами и больница.
В эту пору хорошо сидеть на конке крыши нашего дома и смотреть на необъятное море воды, на снующие по воде лодки. На крышах соседних домов тоже и маленькие, и взрослые, полезают туда по необходимости, ведь во многих домах вода! У нас в доме многие с затопленных улиц в это время квартируют. Крыши домов высокие, со скатом на две стороны. А над сенями крыша ровная. Тут даже ночами спали. А как вода прогреется от солнышка, мы с подружками начинаем бродить по мелководью! Незабываемая пора Весны на Земле!
У папы не было лодки, он иногда брал на время у друзей, чтобы съездить на Каму за плавающими там брёвнами на дрова. Но это видимо было ему очень неудобно, и он решил сделать свою собственную лодку. Вот уж было мне радости! Он так ретиво принялся за дело, лодка росла на глазах! Сперва появился киль из длинного бревна, по размеру лодки. Концы киля были приподняты, как бы выгнуты. По всему килю с боков были выдолблены окна для рёбер будущих бортов. Потом появились и рёбра, и длинные доски для бортов. Потом мы с папой конопатили лодку паклей, смолили, заливали варом. Лодка стояла на длинных деревянных полозьях, хорошо закреплена, не шаталась. Весь день без папы, пока он был на работе, я с подружками проводила в лодке, не могла дождаться, когда же мы спустим её на воду? Только и спрашивала у папы, когда же это будет? Папа говорил: «Скоро, скоро, подожди, не мешай!» Я боялась, что вода уйдёт раньше, чем будет готова лодка. Но вот папа с мужиками потащили лодку на берег, вот она уже спущена на воду. Я заскочила туда, но папа велел мне вылезть, так как лодка ещё не опробована на воде. Но я уже веселилась, теперь никто о нас не скажет: «У них и лодки-то нет!» Так говорили о хозяевах, у которых не было лодок. Сейчас говорят так о мужчинах, у которых нет автомашины.
Весенняя вода стоит долго, потом медленно откатывается к прежним рубежам. Речка наша Канава делается узенькой, выход на Каму пересыхает. Лодки всё лето стоят на воде, прикованные к своим причалам. К зиме их вытаскивают на берег, поворачивают вверх дном, ещё раз промазывают смолой для лучшей сохранности зимой. И нашу лодку тоже поставили зимовать. После весеннего разлива вод, когда огороды оголяются и подсыхают, начинаются посевные работы и наступает лето. Но мы с папой успели поплавать на нашей лодке. Она оказалась очень удачной, не вертлявой, устойчивой на воде. После я много годов плавала одна на ней за брёвнами на Каму.
Привезли папу на тачке
Клаше одиннадцать лет, она живёт у брата Вани за стеной. Ей хорошо, она всегда сыта. Рите шесть, она делит тяготы нашей невесёлой участи. Мне весной исполнилось четыре. Мы живём без мамы.
Клаша, когда ей захочется подурачиться над нами, приходит ночевать к нам на полати. Вот и сегодня она пришла, чтобы попугать и без того пуганую меня страшными сказками про Синюю бороду, про чёрный гроб в чёрной избе, про людоедов. Мне уж столько рассказали ужасов про всякую всячину, а я всё принимала за чистую правду. Тряслась в ужасе, оставшись одна, а одна я была всегда, кроме ночи. На пол спуститься нельзя: там сразу черти подхватят. Даже и мама, когда была дома, говорила мне то же самое. Как не верить?
Папа частенько не приходит домой, у него работа и товарищи. И сейчас его всё нет и нет, а уже темно и на улице дождь и ветер гудит в печной трубе. Клаша рассказывает очередной ужас, а я думаю: где же сейчас папа, не обижает ли его кто? Он, наверное, не знал, как я его любила и беспокоилась о нём. Только о нём были все думы мои. Зато когда он ночью дома, я долго не смыкаю глаз, сижу возле него на постели, всё смотрю на него, какой он красивый, как поднимается его грудь, опускается. Я ещё не знала, что всё живое все люди и я тоже, дышат. Я боялась, чтобы его не поймали людоеды.
Тёмная ночь. По стёклам окон бьются капли дождя. Клаша и Рита уснули. Я всё прислушиваюсь: не стукнут ли ворота? Последнюю сказку перед сном Клаша рассказала о страшных, беспощадных разбойниках, живущих в лесу. Поймают путника, ограбят и убьют! Поймают красну девицу, держат её у себя в заточении. Представляется мне всё это так живо, так страшно! А папа не пришёл! Но вдруг я слышу, как стукнули ворота! Я разбудила сестёр! Слышим громкие голоса многих мужиков. «Воры!» – вскричала Клаша. Двери в сени крепкие, крюк, на который закрываемся на ночь, большой и прочный. Да ещё и на домашней двери такой же крюк. Закрыты крепко. Укутались в одеяло с головой. Мужики полезли на крыльцо, стучат, кричат. Мы не слушаем, трясёмся под одеялами. Спустились мужики с крыльца, стучат в окна. В ограду выходят два окна. Колотить в них мужики перестали. Но начали колотить в четыре окна, что выходили на улицу. Такой гром, такой трамтарарам, даже стены сотрясаются! Клаша с Ритой охают, я молча трясусь от страха, думаю только о том, полезут ли воры в окна. Но вот стук в окна и двери прекратился, мужики стоят у крыльца переговариваются о чём-то. Потом стало совсем тихо, хлопнули ворота. Мы втроём сидели на своих полатях, перешёптывались: «Вернутся, нет?» Не вернулись! Мы уснули.
Когда за окном стало светло, мы проснулись и с осторожностью, сперва выглянули во все окна, потом открыли двери и вышли на крылечко. Как же мы удивились, когда увидали папу, положенного на завалинку под одним окном, что смотрело в ограду! Рядом стояла одноколёсная тачка, которую папа делал для перевозки бревенчатых чурок с берега, когда мы ловили весной брёвна на Каме. Я ещё, правда, не плавала с папой, да и лодки у нас ещё не было. Это потом.
А сейчас мы стоим в изумлении, смотрим на спящего папу и не знаем, что нам делать? Папу нам всем троим не поднять и не внести в дом. Догадались подложить ему под голову подушку и укрыть пальто. Земля на завалинке была сухая, крыша защищала завалинку от дождя, мы оставили папу спать, пока сам не проснётся. Я караулила его сон. Солнышко поднялось высоко, когда папа проснулся. Он спросил, почему он тут, я сказала: “Не знаю…” Через несколько дней он вернулся к этому случаю, спросил, почему же мы не открыли тогда двери, когда товарищи привезли его? Я сказала, что мы думали, что лезли воры, или людоеды. Папа рассмеялся, но он и подумать не мог, как мы тогда были испуганы. Ни один папин друг из привёзших его не догадался нам крикнуть, что привезли отца! Может бы мы и поверили, и открыли бы двери. Может быть, и не поверили бы, было так страшно!
Серя
Самая красивая, прямая и широкая была наша улица Урицкого в незабываемом, затопленном Камой посёлке Дедюхино. Дома были подстать людям, то большие двухэтажные, с широкими окнами, а если одноэтажный дом, как наш, то из двух половин под одной крышей. Уже при моей памяти появилось на ней два маленьких домика, но такие красивые, стройные. В один из них сосед наш Ярыгин, плотный, красный мужик с женой и тремя детьми переселил из большого дома свою мать, приятную старушку, Федосью Ефимовну. Я у неё часто бывала, купить три-четыре луковицы на рубль. Мачеха посылала.
В другой маленький домик переселил сосед Иван Васильевич Малютин двух своих сестёр, Клавдию и старшую Анну. Сам женился на могучей девахе Наталье, будущей моей врагине номер один. И в этом домике у сестриц я тоже часто бывала. Клавдия, как я поняла много позже, была «немножко неумна», её соседки называли «недоумкой». Ей было лет восемнадцать, а моя ровня, девчонки были у неё в подружках. И я тоже. Мы играли тряпочками, сшитыми куклами. Анны дома почти не бывало. В этих маленьких домиках было очень уютно, мне нравилось бывать там. Они были словно игрушечные, не настоящие.
Мужики и бабы на нашей улице были высокие, статные. Ребятишки весёлые. В каждом дворе, кроме нашего, была корова, куры, поросята. Хотя папа мой был не хуже кого ростом и красотой, и мачеха была стройна и не худа, но скотины у нас не бывало, кроме трёх, иногда четырёх курочек без петуха. Потому мы и жили голодно. Матери моих подружек Вали Оносовой и Нади Барановой подкармливали меня, давали молока, приговаривая: «Поешь, сиротка!». Жаль, Валина мама умерла в нашем раннем детстве, правда, у неё уже были женатые сыновья, Илья и Сергей. Но Сергей разошёлся с женой и долго был холост. Видимо мама Вали была не молода, я не знала, сколько ей было годов, но последнему её сынку, Генке, было на два года меньше моего. Дружно и весело жили соседи. Летними вечерами собирались на скамейке у калитки Плюснинского дома, через дом от нашего. Дом Плюсниных стоял далеко во дворе, за калиткой и тут была свободная, отполированная десятками ног в частых плясках подвыпивших соседей, земля. Пляски затихали на время огородных работ да сенокоса, когда соседи уставали от физических работ. Но затишья были недолгими, людей тянуло к общению. Мой папа и мачеха туда не ходили, не знаю, почему. А я-то всегда там была, и подружки мои тоже. Как же без нас? Мы тоже веселились, хотя спиртного нам не давали, мы плясали не хуже взрослых. Я пользовалась большим успехом. Разогревала взрослых, когда они ещё не доходили до «кондиции». Кто сидя, кто стоя, но уже под парами, начинали нас, малышню приглашать к пляске хлопаньем в ладоши, а потом сами выходили, оттесняя нас. Ругани, или неприличных слов не позволялось, хотя не скажу, чтобы в обычное время не пользовались мужики теми словами.
Завсегдатаями вечеринок были братья Оносовы, Серёжка и Пашка, позднее судимый за групповое изнасилование одной девицы. Судебное разбирательство было в рабочем клубе, нас туда не пустили, малы ещё были. Мы так и не узнали, что же они натворили, эти парни с девицей. Сколько мы не лезли с вопросами ко взрослым, они от нас всякий раз отмахивались. Но когда мы повзрослели, мы всё поняли.
Наверное, из-за Пашкиного проступка и умерла их добрая мама. Серёжка выходил с гармоникой, на звуки гармони прибегали соседи. Мальцевы всей семьёй: мать, уже старушка, дочь Клавдия, некрасивая, но плясала славно. Колька, брат её, чуть помоложе, годов пятнадцати, тоже лихо выплясывал. Приходила на веселье старшая Валина сестра Зоя, красивая девушка. Из дома напротив Золотихи приходила её дочь, Нина, тоже очень симпатичная, румяная. Серёжка засматривался на неё. Бывала тут частенько и соседка Юля Зрячих, мать двух холёных парнишек лет десяти и восьми. Но самой знаменитой, незаменимой на вечеринках была статная, дородная с узкой талией и широкими бёдрами, уже не молодая, но развесёлая баба, Наталья Ветчанинова. Долгое время в замужестве была бездетна, но теперь у неё подрастал ненаглядный сыночек Геша, двумя годами моложе меня. Наталья содержала двухэтажный дом, корову, справное хозяйство. Муж её на вечеринках никогда не присутствовал, работал на вредном производстве, на Содовом заводе. Из труб этого завода дым выходил жёлто-зелёный, едкий. Муж Натальи и сам был жёлто-зелёного цвета, худой, нездоровый.
Зато Наталья была баба бой и огонь! Переплясать её никто не мог. И частушек она знала множество, голос был звонкий и не противный. Вот и сегодня веселье разудалое. Гармошка заливается, частушки одна сменяет другую, резво топают ноженьки и баб и мужиков! Мы с Валей в задних рядах пляшущих тоже веселимся, опасаясь быть сбитыми чьим-нибудь весёлым задом. Но вот плясуны сели на скамеечку отдохнуть. Наталья пригласила Серёжку на вальс. Кто-то на гармошке затянул протяжную мелодию. Кавалер повёл даму по кругу. Оба рослые, подстать друг другу. Все замерли, наблюдают. Пара долго вальсировала по кругу, виляя плечами и задами. Наконец они приблизились к сидящим, Наталья поклонилась кавалеру и жеманно произнесла: «Спасибо, Серя!». Поднялся дружный хохот, начали повторять: «Серя! Серя!» Наталья поняла свою промашку, она сказала всем, что хотела мило и культурно поблагодарить Сергея за танец, но уж так получилось… Серёжка тоже был сконфужен. Всё лето на вечеринках смеялись над данным Сергею новым именем, но после перестали, иногда припоминая смешное.
Вечеринки продолжались, пока я не уехала из Дедюхино насовсем, а впоследствии Кама затопила его. И все соседи разъехались, кто куда. Утонула моя Атлантида.
Чёрная метка
У меня трое детей. Ниночке девять, Мише восемь, Алёшеньке недавно исполнился годик. Мы с мужем крутимся оба, как белки в колёсах. Бегом на работу, бегом домой к детям. Миша учится во втором классе, носим его в школу на руках, он не ходит. Отец сделал седельце на ремнях. Миша забирает его между ног, как на велосипед садится, мы надеваем ремни на плечи, руками прихватываем спинку сынишки и побежали, в школу или из школы. Нина посещает ту же школу, третий класс. Алёшку оставляем с няней, пятнадцатилетней Людой, окончившей семь классов и ещё никуда не поступившей учиться дальше. Мы воспользовались её свободным временем, и пригласили понянчить малыша. Алёшка её обожал, называл «Моя Вудя!».
Сельсовет предложил мне занять освободившийся дом, в свободное время мы с мужем ходили ремонтировать в нём окна, стены, потолки, проводили электричество. Работы было много. Но вот она закончена, на днях будем вселяться в просторное и светлое, новое жилище. Дом рядом с Людиным. У Люды большая семья, кроме неё, она самая старшая, четверо. Самому маленькому, Кольке, пять лет. Отец инвалид войны с одной ногой, мачеха, неграмотная, но очень добрая женщина. Живут бедно, на инвалидную пенсию. Люде мы обещали сто рублей в месяц, и все были довольны. Улица, где стояли наши дома, была предпоследняя к окраине посёлка. Стоял конец ноября 1958 года. Снегу навалило, намело столько, что маленькие домишки до половины в снегу. Нашим домом заканчивалась улица с одной стороны, с другой – некоторая пустота, как бы не хватало ещё жилого строения. К пустырю примыкал ещё недостроенный дом, вернее, в нём уже жила молодая семья, не было сеней у дома, не построено ещё и крылечко, поставлена лестница на две ступени. И пока всё. Муж работал в какой-то организации рабочим, жена у меня на учёте, на последнем месяце беременности. Молодые, красивые, ждут пополнение в семье. Я собираю вещи к переезду, купила две машины сухих дров и злую молодую собаку, пёсика по кличке «Барин». Соседка из недостроенного дома ночью родила сына.
Мы переехали. То-то было у нас с детьми веселья! Комната длинная, пол не покрашен, мальчишки перевернули табуреты вверх ножками и ездили от стены до стены наперегонки! Мы с Ниной расставляли мебель, какая была в ту пору. Удобно расставили все детские кроватки, а так же и нашу двуспальную кровать. Днями ребятишки гуляли на улице. Алёшка под присмотром Люды, Миша вместе с Ниной убегали далеко от дома. Миша ходил, опираясь о спинку саночек.
Иногда приходила бабка Евдокия Ананьевна, двоюродная сестра мужа, забирала всю троицу в гости к себе. Наша соседка из недостроенного дома лежала у меня в родильном отделении, готовилась к выписке домой, как пришли её родственники и сообщили о гибели мужа. Женщина мужественно приняла этот тяжкий удар, я просила её не забывать о малыше, ему нужно материнское молоко. Мать с ребёнком и с родственниками ушла домой. Я ежедневно навещала её, следила за здоровьем мальчика. Погибшего отца и супруга похоронили, но поползли страшные рассказы о, якобы имеющейся в Менделеево шайке бандитов, играющих в карты на людей, что и сосед был проигран. В ночь перед гибелью он получил чёрную метку, что означала, что его час пробил. Будто он просился ко многим знакомым, чтобы спастись, и его кто-то приютил, но он, вдруг, убежал из их дома. Был выпивши, но не пьян. И утром его обнаружили повешенным на столбике палисадника одного из домов, недалеко от нашего жилища. Экспертиза признала, что прежде он был убит. Только и разговоров было между людьми, все были в страхе. Я просила мужа быть поосторожнее, он часто работал ночами. Да и мне по долгу службы приходилось ходить на вызова, иногда не один раз за ночь. Оружия, конечно, не носила с собой.
Незадолго после гибели соседа прихожу домой, дом на замке дети, по-видимому, у бабки. Глянула на замок, а под дужку замка вложена свёрнутая в несколько слоёв бумажка. Я похолодела, остолбенела. Решила, что и до нас дошла «чёрная метка». Стою, и нет силы протянуть руку и взять бумажку. Я посмотрела вокруг, такая белая тишина, синее небо, только живи да радуйся, а тут люди мешают жить! Но взять бумажку в руки нужно, взяла, будь что будет. Развернула, и не верю глазам, такая милая записочка от библиотекарши! Книгу не принесла в назначенный срок! Боже мой! Не знаю, радоваться или сердиться на неё, что заставила меня пережить страшные минуты? Конечно же, радость, что жизни моей и моих дорогих ничего не угрожает, превысила обиду на библиотекаря. Когда полностью прошёл страх, отперла дом, взяла книгу и побежала в библиотеку. Рассказала о пережитом, девчонка расхохоталась. Я, говорит, и не подумала об этом.
Осторожность ещё долго пришлось соблюдать, хотя шайки никакой не оказалось, но в посёлке часто происходили драки по пьянке. Пили мужики, пили бабы, пили и дрались молодые парни. Весной мы с семьёй переехали в город Пермь. Жизнь пошла по-другому. Меня ночами никто к больным не вызывал, я работала на дневной работе.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
