Текст книги "Настоящая принцесса и Бродячий Мостик"

Глава 3,
в которой происходят всяческие чудеса, и Лиза начинает слышать удивительные вещи

Спала Лиза в ту ночь отвратительно. Бабушка, должно быть, тоже, поскольку обе не услышали утром будильника, и Лиза в результате влетела в школу за минуту до звонка, не успев окончательно проснуться. Школа была непростая – гимназия, да еще и с историей, а к тому же в последнее время директору захотелось, чтобы во вверенном ему учебном заведении было очень красиво. Красоту он понимал по-своему, так что лестница, некогда просто мраморная, стала беломраморной и очень скользкой, повсюду появились дурацкие лампы в виде перламутровых шаров на высоченных серебряных ножках, новая мебель тоже сияла белизной и никелем, и Лиза теперь точно знала, как выглядел дворец Снежной Королевы. Правда, в ее ледяном дворце наверняка не водилось искусственных фикусов в кадках, но школе они не придавали никакого уюта – только собирали пыль. А еще везде, везде гуляли сквозняки – нерадивые батареи не желали делать свое дело.

Лиза огненным вихрем пронеслась по этому ледяному царству, ловко перепрыгнула традиционно подставленную Костей Царапкиным по прозвищу Цап-Царапыч ножку (меньшей пакостью он обойтись никак не мог) и уткнулась носом в живот высоченной соседки по парте – Ляльки Шевченко.

– Лизка! – драматическим шепотом воззвала Лялька вместо приветствия. – «Май Флэт» сочинила? Дай списать!

– Дать-то я дам, – ответила Лиза, роясь в рюкзаке и пытаясь отдышаться. – Лялька, чучело ты, моя квартира тебе не подойдет! Что же нам делать?

Лялькины глаза-озера немедленно наполнились слезами. Красавица Лялька была несчастным человеком. Попробуй-ка поучись английскому в престижной английской школе, когда тебя учит собственная мама, она же завуч, она же тигрица позубастей Горгоны Медузовны! Лялька боялась свою маму до икоты, похоже, с самого рождения. Впрочем, Ульяну Сергеевну боялись все, кто ее видел, даже Лиза, которая Бабушкиными стараниями знала английский гораздо лучше всех в классе. Лялька, медлительная и томная, на вид совсем взрослая барышня, на уроках английского цепенела, как маленький кролик перед огромным удавом, и не могла ответить на мамочкины вопросы ничего путного. Да и кто, как не родная мать, может точно знать, приготовил ее ребенок уроки или нет? Оставалось надеяться, что злая англичанка Ляльку сегодня не спросит. Что ж, надежда умирает последней.

Прозвенел звонок, и в класс вплыла Ульяна Сергеевна, она же Саблезубая, и прозвали ее так не только за любовь к тигриным полоскам на свитерах и блузках, а по заслугам – за общую саблезубость. Лиза в который раз с ужасом подумала, что Лялька поразительно похожа на маму – неужели из нее вырастет такой же коварный кошмар? Или дело ограничится только ослепительной красотой?

Между тем Саблезубая грациозно опустилась на стул. Обвела притихших шестиклашек тяжелым взглядом таких же громадных, как у Ляльки, глазищ, но не распахнутых, а прищуренных – вот и вся разница. Поправила тяжелый русый узел на затылке холеной рукой с оранжевым маникюром. Лялька, кажется, совсем перестала дышать.

– Good morning, children, – сказала Саблезубая своим тягучим голосом. – Take your seats. Who is on duty today?

Экзекуция началась. Саблезубая умела запугать учеников до дрожи, даже мирно объясняя про вопросительные предложения или записывая на доске слова песенки про человечка – скрюченные ножки, который гулял целый век по скрюченной дорожке. При этом было такое ощущение, что она видит все, что происходит не только в классе и даже не только у нее за спиной, но и на много километров окрест. На ее уроке нельзя было мигнуть безнаказанно, и поэтому даже Царапкин не подавал признаков жизни. Тот самый Царапкин, который на всех прочих уроках качался на стуле, писал вредные записки, тыкал острым карандашом тех, кто сидел перед ним, пулялся жеваной бумагой и вообще бурно проводил время, – даже он трепетал перед Саблезубой. Глядя на Ульяну Сергеевну, Лиза готова была благодарить Бабушку за введенный в доме год назад порядок говорить по пятницам только по-английски (утром по пятницам Лиза придерживалась другого мнения и вообще в этот день недели бывала против обыкновенного очень молчалива).

Когда за десять минут до звонка Саблезубая, любившая спрашивать домашнее задание под самый конец урока, открыла наконец журнал и занесла над ним ручку, воздух в классе заискрился и зазвенел. Лиза искоса взглянула на Ляльку – у той снова в глазах закипали слезы, – а потом на Саблезубую: та невыносимо медленно вела ручкой по странице сверху вниз, и оранжевые ногти зловеще поблескивали. Отличник Лева Аствацатуров, про которого Костя Царапкин как-то сказал, что раз уж он выучил собственную фамилию, то теперь ему ничего не страшно, чуть не уронил очки, надул и без того пухлые щеки и сначала побагровел, а потом побелел. Вот ручка уже миновала середину, где среди прочих была и Лизина фамилия, и явно двинулась в конец списка. (Лизу Кудрявцеву Саблезубая вызывала редко – скучно!) Слева от Лизы, через проход, картинно заломила руки с зеленым маникюром Юля Южина по прозвищу Ю-Ю. «Что же делать? Сейчас спросит Ляльку! Эх, вот бы Саблезубая сейчас шлепнулась со стула, как Визирь с жердочки! То-то громкий был бы треск!»

Разволновавшись, Лиза тихонько забарабанила пальцами по парте «Турецкий марш». Саблезубая отвлеклась от журнала: «What're you doing, Lise? Please stop it!» Лиза убрала левую руку под парту и продолжала барабанить, только беззвучно, по собственной коленке, и тут произошло нечто странное: ручка повисла над страницей, Саблезубая подняла голову и оглядела класс, но как-то рассеянно, а потом уставилась в дальнюю стену, где висели карта Великобритании и портрет Шекспира, и замерла с таким потрясенным выражением лица, словно великий драматург делал ей из рамы яростные знаки ушами.

Секунды капали, как вода из крана, но ничего не происходило. Лялька открыла от изумления рот и даже перестала плакать. Отличник Аствацатуров подхватил падающие очки. Юлечка Южина уронила голову на тетрадку. Костя Царапкин скомкал листок бумаги и сунул колючий комок за воротник зануде и ябеде Гарику Горшкову. Тот съежился и закряхтел, но очень тихо. Саблезубая не шелохнулась. Грянул звонок. Она снова посмотрела в журнал, вздохнула и произнесла долгожданное: «Your hometask for tomorrow…»

– Пронесло! – завопила, вырвавшись на волю, Лялька и заскакала по коридору на одной ножке.

Еще вчера Лиза поскакала бы за ней. Еще бы – до завтра никакого английского! Однако сейчас у нее было такое чувство, что она упустила во время урока какую-то очень важную мысль. Она отошла в угол, под искусственный фикус, села на краешек кадки и задумалась. Но тут, как всегда, мимо пронесся Царапкин, крикнул ей неизменную дразнилку про рыжую-конопатую, пришлось ответить, и остаток школьного дня прошел как обычно. На физкультуре даже удалось довольно далеко прыгнуть. Однако мысль о загадочном происшествии на английском все время скреблась у Лизы в голове, как мышка в подполе: попискивает, шуршит, а не показывается.

Правда, некоторую определенность эта мысль получила после того, как на большой перемене в очереди в буфете за булочками к ней вдруг подошел Гарик Горшков. Сам по себе этот факт был поразителен, потому что в нормальном состоянии Лиза про Горшкова не помнила, а он ее терпеть не мог за рыжесть и безупречный английский.

– Что, Лизка-Сосиска, – зашипел Горшков, состроив гнусную рожу (для него это труда не составляло), – мода теперь новая для рыжих – учителей гипнотизировать? Может, мне сходить к Марине Валерьевне и рассказать о твоих успехах?

Вообще говоря, классная руководительница Марина Валерьевна, она же Малина Вареньевна, учительница русского языка, была ни капельки не страшной, даже наоборот, но вопрос насчет гипноза Лизу потряс.

– Да иди, Горшков, ладно, не стесняйся, – растерянно ответила Лиза, а сама подумала: «Какой гипноз?!» – Она тебе доктора из дурдома вызовет, давно пора…

– Иди-иди, Гарик, – донесся из-за спины голос отличника Аствацатурова, которого чаще называли Левушкой. – И к Саблезубой завернуть не забудь. Расскажи ей все на своем превосходном английском языке! Тогда она тебя на следующем уроке точно спросит…

– Да-да, – ухватилась за соломинку Лиза. – Ты ведь так хотел к доске, а она никого не вызвала? Ой, беда-беда, огорчение, пожалейте несчастненького Горшкова…

Горшков глянул в насупленное лицо Левушки и обратился в бегство. Тот умел при случае посмотреть сквозь очки так, словно придавливал недруга гранитной плитой.

После уроков Лиза, все еще взволнованная странным происшествием, вышла на набережную. «И откуда Горшков взял про гипноз? – размышляла она. – Он ведь дубина стоеросовая, ему самому такое нипочем не сочинить!» Она на ходу застегнула рюкзачок и зажмурилась: сквозь рваные облака били лучи солнца. Сегодня настроение у погоды явно поменялось к лучшему – настырного ветра не было и в помине, а солнце даже пыталось пригревать, несмотря на то что в ноябре ему этого делать вроде бы и не полагается. Под ногами, правда, по-прежнему хлюпало и чавкало ничуть не меньше, чем накануне, но Лиза, воображая себя вчерашним котом, ловко обходила лужи и с удовольствием подставляла свои веснушки солнышку.

«Здорово, что Ляльку так и не вызвали. А то она всегда так ревет после английского… Правда, странно получилось, – подумала Лиза, перепрыгивая через очередную лужу. – Саблезубая прямо заснула над журналом…» И тут Лиза остановилась как вкопанная: «Неужели… неужели все-таки это я ее усыпила, как Визиря? Но я ведь ничего не делала! Честное слово! – мысленно оправдывалась она неизвестно перед кем. – Мне просто Ляльку жалко стало! А Саблезубая сказала: „Что ты делаешь, перестань «А что я такого делала? Ну, барабанила по парте…» У нее появилось странное чувство, как будто она изо всех сил пытается решить сложную задачку, а решение где-то рядом, но все время ускользает. Лиза замотала головой, так что шапочка чуть не слетела с непокорных волос, и поудобнее перехватила мешок с физкультурной формой. Сегодня даже физкультура проскочила как-то незаметно, наверно, потому что не было ненавистной эстафеты.

Лиза решила пойти домой пешком. Мысли ее все время возвращались к разговору с Филиным, но это было приятно: он ведь ее так хвалил! «Как же он сказал? – задумалась она. – Что моя игра будет производить на некоторых слушателей… Еще в словарь пришлось лезть… Не-три-ви-альное впечатление. Может быть, это и было нетривиальное? Да, хорошее слово… Но ведь я не играла, не напевала, я всего-навсего стучала пальцами по парте…»

Как обычно, Лиза направилась по набережной к Дворцовому мосту. На спуске у Адмиралтейства она по привычке замедлила шаг около своих любимых львов. Несмотря на их грозный вид и оскаленные зубы, Лиза в глубине души полагала, что на самом деле львы вовсе не такие уж и сердитые. Просто им надоело стоять на одном месте. Вообще-то Лизе всегда хотелось их погладить, но дотянуться она не могла. «Бедненькие, скучно им тут…», – и Лиза в который раз подошла поближе, поднялась на цыпочки, но, увы, не достала даже до львиных лап.

«Ничего стр-рашного», – и у нее над головой зазвучало громкое мурлыканье. Лиза посмотрела по сторонам. По набережной, как ни в чем не бывало, озабоченно спешили люди, и казалось, никто из них ничего особенного не слышит…

«Совер-р-ршенно все затекло! – прозвучал у Лизы над ухом негромкий, но отчетливый урчащий голос. – Леонарр-ррдо, я прр-осто одур-рел!»

Лиза быстро обернулась. Рядом никого не было.

«А ты потер-р-рпи, брр-ратец Леандр-р-ро. До полнолуния осталась кр-рошечная неделя. Успеем еще напрр-рыгаться…», – отозвался второй голос, очень похожий.

Лиза завертелась, как волчок. Но на спуске по-прежнему не было ни единой души, кроме нее самой и неподвижных каменных львов. «Тебе очень повезло, Лизавета. Ты можешь слышать то, чего не слышат другие», – раздались у нее в голове слова Андрея Петровича. Лиза впилась взглядом в ближайшего льва.

«Пр-р-риветствую!» – проурчал все тот же голос.

«Леандро… Леонардо?» – одними губами спросила Лиза.

«Леонар-рдо – это он. Р-рад вас видеть».

«Пр-риятной пр-рогулки, – присоединился второй лев. – До встр-речи в полнолуние! Мы непр-р-ременно за вами пр-р-ридем».

«До свидания!» – сказала Лиза львам, несколько озадаченная последней репликой, и уже хотела было свернуть на мост, но почему-то пошла совсем в другую сторону, по направлению к Александровскому саду.

«А может, я все это выдумала? Или мне показалось? – размышляла Лиза о разговоре со львами. – Пойду попробую проверить…» В саду обитал еще один ее любимец – верблюд у подножия памятника Пржевальскому. Лиза издалека увидела, как блестит в просветах между голыми стволами деревьев его спина, отполированная множеством ребят, которые норовили на нем покататься.

Подойдя поближе, Лиза сразу заметила, что сегодня на Арнольде (а именно так она про себя называла верблюда) не только катались, но и упражнялись в меткости: он был весь облеплен снегом, точнее снежками. Какой-то особенно меткий стрелок ухитрился даже попасть Арнольду в глаз. Лиза решительно бросила мешок с формой прямо на землю и, стащив варежки, принялась отколупывать снег, но снежки успели подмерзнуть в тени и поддавались с трудом.

Пальцы у Лизы скоро заледенели, а руки покраснели. «Бр-р! Вот сейчас еще глаз отчищу, и все…», – она так увлеклась спасением Арнольда, что напрочь забыла о том, зачем пришла его навестить. Но едва Лиза покончила со снежками и стала ожесточенно дуть на озябшие руки, верблюд ощутимо и мягко вздохнул ей прямо в ухо. Лиза вздрогнула и посмотрела на него повнимательнее. «Это ты?» – осторожно спросила она. «Конечно же, я, – отозвался Арнольд гортанным голосом. – Большое спасибо». Лиза уже хотела узнать у него, не болит ли глаз, но тут ее цепко взяла за плечо незаметно подкравшаяся старушенция с выцветшим ридикюлем из порыжелой кожи, которому, как и его хозяйке, на вид было не меньше ста лет.

– Девочка, ты зачем трогаешь скульптуру? – строго спросила она.

– Я не трогаю, – испуганно отозвалась Лиза. – Я так… я снег счищала.

– А на газон зачем залезла? – продолжала настырная старушка.

Лиза хотела было возразить, что все равно зима и на газоне ничего не растет, но, по счастью, обладательница ридикюля заметила неподалеку еще каких-то нарушителей и, забыв про Лизу, поспешила восстанавливать порядок. А Лиза, которая больше всего на свете не любила оправдываться перед такими вот старушками, подобрала мешок с формой и помчалась прочь.

…Она перевела дух только на Петроградской. С карнизов звонко капало, сосульки сверкали, как бриллианты, а из водосточных труб время от времени с грохотом рушилось ледяное крошево. Приходилось то и дело задирать голову и проверять, не целит ли тебе на голову очередная сосулька. И тут Лиза снова услышала какой-то голос, нет, даже два – скрипучие и сварливые, они громко переругивались где-то наверху:

– О, глянь, рыжая идет. А давай ей на голову бабахнемся?

– Да ладно, висим себе и висим. Солнышко, высоко, красивый вид… Бабахнешься – разобьешься, а тебе что, жить надоело?

– Так ведь все равно потом когда-нибудь или упадем, или растаем. Давай хоть напакостим кому-нибудь напоследок, а?..

– Отстань! Дай повисеть спокойно!

– Ага, спокойно, как же! Щас ка-а-ак придут эти, с лопатами да ломами, да ка-а-ак стукнут тебя – мокрого места не останется… вон, смотри, бабулька ковыляет, давай на нее свалимся, а?

– Слушай, ну что ты пристала?! Мало того, что у тебя из носу каплет, так еще зудишь над ухом!

– Это где же это у меня нос, а у тебя уши, а?! Все, ты как хочешь, а я прыгаю! Счастливо оставаться!

Лиза так заслушалась, что едва успела отскочить в сторону: одна из двух переругивавшихся сосулек (а это были явно их голоса) внезапно оторвалась от карниза, на котором держалась только чудом, и с грохотом разбилась на мелкие кусочки прямо перед Лизой.

– Ничего себе! – громко сказала Лиза в полном изумлении, отскочив к краю тротуара.

В тот день ей долго не удавалось сосредоточиться на уроках. До самого вечера она просидела над тетрадками и учебниками, мечтательно глядя в окно и заново переживая сегодняшние события. Ей и в голову не приходило, что дальше будет еще интереснее…

* * *

– Не хорохоришься больше, – произнес в кромешной темноте голос, который был хуже любых слов, даже самых жестоких и злых. Принадлежал он очень высокому сутуловатому силуэту, понемногу обрисовывавшемуся в темноте. – Что, дома оказалось не так уж уютно, а?

Если бы второй голос прозвучал, он оказался бы молодым и очень тихим. Но пленник не сказал ничего.

– Итак, помогла тебе твоя ученость? – продолжал первый голос. В нем был холод непроглядной зимней ночи, и каждое слово падало, как тяжелый камень в бездонный колодец тьмы. – Может быть, ты стал так мудр и сведущ, что сам найдешь отсюда вход в твою разлюбезную Библиотеку? Попробуй. Я жду!

Пленник молчал.

От темной, закутанной в черный плащ фигуры исходило невыносимое ощущение леденящего холода и чудовищной силы.

– Все книги на свете, – глумливо протянул голос. – Подумать только, какая драгоценность! Осталось совсем недолго, дорогой мой, – скоро никакие книжки тебе не понадобятся.

«Зачем он тратит на меня время? – подумал пленник в тоске. – Хотя он ведь бессмертный… а моя жизнь уходит по капельке…»

– Да, кстати, – добавил голос вкрадчиво. От этой вкрадчивости мурашки пробежали у пленника по спине. – Я разыскал твою сестру. Бедная сиротка.

Пленник вздрогнул и мысленно выругал себя: нельзя показывать свою слабость.

– Как ты понимаешь, она мне особенно не нужна, – нарочито равнодушно бросил голос. Его обладатель пошевелился со странным шелестом, напоминавшим шорох сухих листьев. – Но добраться до нее я могу в любую минуту. Я еще не придумал, что с ней делать, и это зависит от тебя, дорогой мой.

Пленник стиснул зубы. «Не доберется, – подумал он. – Иначе бы не хвастался».

– Вот видишь, – сказал голос, – я и подарил тебе кусочек королевской власти. Судьба сестры в твоих руках. Подумай об этом. Иди.

В дверях пленник обернулся. Там, в глубине, под каменными сводами, тьма, казалось, собралась в плотный сгусток – темнее беззвездной ночи, темнее морских глубин, и в этой темноте был словно провал в ничто, для которого не существовало слово «тьма», потому что существо, таившееся под плащом, само было этой тьмой. Пленник всем телом почувствовал взгляд, давящий, жалящий, сверляще-пристальный, и от того, что ни лица, ни тем более глаз под капюшоном было не различить, взгляд казался еще страшнее.

Пленник миновал несколько темных комнат и вышел, щурясь, на свет. Пройдя несколько шагов по галерее, он обернулся: за ним, не таясь, шлепал гоблин-соглядатай.

У себя в комнате пленник попытался было запереться на задвижку, которую по недосмотру не сняли, но задвижка, как и почти все в этом заброшенном, умирающем дворце, сломалась, и пленник швырнул ее в открытое окно. Потом придвинул к двери тяжелое пыльное кресло и рухнул на постель лицом вниз, вдыхая неизменный запах лежалой пыли и плесени. Под дверью возился гоблин-шпион.

Глава 4,
в которой бронзовые звери показывают Лизе дорогу на Бродячий мост, и ей достаются бесконечное мороженое и серьезный нагоняй

Жизнь с волшебным слухом оказалась куда более интересной и насыщенной, чем без него. Даже холодная поздняя осень и неумолимо надвигавшаяся зима казались теперь Лизе вполне терпимыми. И дело было не только в мелодичном звоне снежинок и лимонадном шипении тающего снега, но и в том, что занятия музыкой с новым учителем были совсем-совсем другими.

С одной стороны, Андрей Петрович делал вроде бы все то же самое, что и Горгона, и даже про слух особенно не распространялся, а по части мелких замечаний, как Лиза недавно с удивлением обнаружила, усердствовал даже больше, но перед уроком с Горгоной у Лизы настроение начинало портиться за добрые сутки. А теперь, заслышав утром во вторник звонок будильника, она вскакивала с кровати, как подброшенная, с одной мыслью – школу как-нибудь перетерпим, а потом – на музыку, ура! Там все было по-другому, там были узкие высокие окна и множество книг, а еще там был – вместо Визиря – толстенький фокстерьер Монморанси, с первой же встречи полюбивший Лизу как свою. Он внимательно слушал Лизину игру и обожал, когда его тискали за курчавые бока… Одного Лиза не могла понять – зачем Бабушка с четырех лет отправляла ее заниматься к разным людям, а под конец – к Горгоне, когда у нее в знакомых все это время был Андрей Петрович? Но спросить об этом она почему-то боялась, только однажды набралась храбрости и задала Бабушке вопрос, давно ли они с Андреем Петровичем знакомы. «Лет сорок, – ответила Бабушка – Учились вместе в университете». – «Но тогда почему…», – начала было Лиза. – «Не сложилось», – отрезала Бабушка и уплыла на кухню.

Как-то вечером Лиза уже собралась залезть под одеяло и погасить свет, когда взгляд ее упал на маленький отрывной календарь, висевший над письменным столом. «Ой, листок забыла оторвать!» – спохватилась она. Домашние обязанности тут были ни при чем, просто Лизе нравилось самой следить за тем, как один день сменяется другим, а еще – выяснять, в котором часу завтра взойдет солнце и зайдет луна, и, засыпая, представлять себе все это. Лиза босиком перебежала комнату и, оторвав очередной листок, понесла его под лампу, чтобы, по обыкновению, прочитать. Почему-то про солнце и луну в календарях писали малюсеньким шрифтом, а вот про то, как очистить организм, и про рецепты – крупно. Лиза этого не одобряла, и потому рецепт крабового салата проигнорировала, а потом… «Ага, восход солнца сегодня был в восемь шестнадцать. Жалко, было слишком пасмурно, я его не видела». А дальше она прочитала на маленьком листочке слово «ПОЛНОЛУНИЕ». Рядом был нарисован кружочек, видимо, обозначавший полную луну. Слово продолжало звучать в голове у Лизы, когда она погасила свет и поудобнее умяла подушку под щекой, оно звенело и повторялось, как привязчивая песенка, от которой невозможно отделаться. Полнолуние, полнолуние…

– ПОЛНОЛУНИЕ!

Лиза вздрогнула и рывком села, даже не успев понять, спала она или нет. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивался с улицы молочно-белый свет.

– ПОЛНОЛУНИЕ!

«Это не у меня в голове повторяется – это на улице!» – и Лиза подбежала к окну. На пустынной улице, где почему-то не горел ни один фонарь, в бледном свете луны сидели на тротуаре два бронзовых льва. Но, несомненно оставаясь бронзовыми, они двигались. И еще как! Сейчас один сосредоточенно точил когти о поребрик (только каменная крошка разлеталась), а другой по-кошачьи чесал за ухом. Это были ее знакомцы с набережной, Леонардо и Леандро. Их мурлычущие глубокие голоса разбудили Лизу. Странно, что они никого больше не разбудили – ей почудилось, что от львиного рычания дрожит оконное стекло. «Наверно, это просто сон, а во сне ведь все может быть», – подумала Лиза: сны, цветные и увлекательные, занимали в ее жизни почетное и важное место. В снах Лиза разбиралась хорошо.

– ПОЛНОЛУНИЕ! ПР-Р-РИВЕТСТВУЕМ! – львы осанисто вскинули гривастые головы.

– Леонардо! Леандро! – шепотом сказала Лиза, но львы услышали ее и отозвались:

– Пр-риглашаем пр-рогуляться! Пото-р-ропись!

«Ну конечно, это сон. Значит, можно пойти погулять в полнолуние, и ничего такого не будет!» – и Лиза быстро стала натягивать на себя первое, что попалось под руку. А попалась школьная форма, приготовленная на завтра, – белая блузка и жилетка с юбкой в яркую сине-зеленую клетку.

Кривовато затянув хвостик резинкой и беззвучно ступая по старому скрипучему паркету, который на сей раз не издал ни звука, Лиза наощупь выбралась в прихожую, нашарила на вешалке куртку и шапочку и, тихонечко прикрыв дверь, в три прыжка сбежала вниз по лестнице, как будто раскрашенной белыми прямоугольниками: свет луны проникал и сюда. А на улице он оказался просто ослепительным!

Лиза радостно бросилась к львам, которые с удовольствием потягивались и встряхивались.

– Привет! А вы что, всегда в полнолуние гуляете?

– Р-разумеется, – кивнул Леонардо, а Леандро добавил:

– По дор-роге р-р-раскажем, – он пригнулся и подставил Лизе спину:

– Забир-райся!

– Как вы меня нашли? – спросила Лиза, вскарабкиваясь верхом на льва. К ее удивлению, бронзовая спина Леандро была теплой и вполне живой.

– Пр-ришли, нашли… Пр-роще пр-ростого, – туманно отвечал Леонардо, догоняя брата, трусившего вдоль улицы с улыбающейся Лизой на спине.

Гладкие бока львов блестели в лучах луны, спящие окна домов отсвечивали бледными бликами. Лизу чуть-чуть потряхивало, но она все равно вертела головой по сторонам.

Улицы города были пустынны, окна темны, ни единый фонарь, ни единый светофор не смел соперничать с лунным светом. И в этом голубом свете стены и крыши домов оживали на глазах. Лиза видела, как раскрывают свои бутоны каменные цветы, как дрожат стебли изваянных из камня и штукатурки растений… Каменные совы и орлы слетали с высоты, каменные грифончики и дракончики размером не больше пуделя расправляли крылья и выгибали спины, устав сидеть неподвижно. Воздух, пропитанный лунным светом, все наполнялся и наполнялся многоголосым шепотом, шорохом, писком, урчанием. Переговариваясь, перемяукиваясь, перерыкиваясь и перекликаясь, каменные и бронзовые обитатели города, которых Лиза так любила рассматривать, расходились в разные стороны поодиночке или собирались компаниями.

– Они пр-р-разднуют! – пояснил Леонардо. – Все вр-ремя на одном месте тор-р-р-рчать – тоска смер-р-ртная!

– А почему в полнолуние? – Лиза поерзала на львиной спине.

– Не увер-рен, что смогу р-р-растолковать, – задумчиво проурчал лев. – Но так пр-р-роисходит. Мы обр-р-ретаем свободу – до р-р-рассвета.

– Да и какая р-р-разница, что за пр-р-ричина? – подхватил Леандро. – Смотр-р-ри, такое нескор-р-ро увидишь.

– Да уж, такие сны редко снятся, – тихо-тихо прошептала Лиза самой себе. Она не узнавала улицы и особенно дома: без украшений они выглядели незнакомыми и как будто даже нежилыми. Зато под ногами – то есть под лапами львов – все время что-то шмыгало, стучало копытцами, мельтешило хвостами, а небо над головой Лизы дрожало и трепыхалось от шороха многочисленных крыльев.

Но вот издалека раздался громовой рык.

– Пр-р-риятели, – кратко пояснил Леонардо.

– Собер-р-ремся, поигр-р-раем, – с воодушевлением добавил Леандро. – В шар-р-ры.

– В какие шары? – удивилась Лиза.

– Вон в те, смотр-р-ри.

К этому моменту Лиза и львы уже покинули Петроградскую и очутились на мосту, ведущем на Васильевский остров, прямиком к Стрелке. И массивная лапа Леонардо указывала на огромные гранитные шары, украшавшие спуск.

– А как вы в них играете? – поинтересовалась Лиза. Ей стало неуютно, когда она представила, как стая львов, изнемогших от долгой неподвижности, с грохотом и рычанием гоняет эти самые шары.

– Мы их пр-р-рикатываем на площадь, – охотно пояснил Леандро, неуклонно продвигаясь вперед, – и р-р-развлекаемся. Есть и др-ругие игр-ры, – поспешно добавил он.

Какая-то высокая фигура преградила им дорогу, и Лиза услышала знакомый голос – тягучий и гортанный:

– Я, конечно, зря вмешиваюсь… Но поскольку мы все некоторым образом знакомы…

– Арнольд! – обрадовалась Лиза, узнав верблюда.

– Можно предложить даме кое-что поинтереснее вашего турнира, – томно продолжал верблюд, блестя отполированными горбами при свете луны. Задумчиво пожевав выпяченными губами, он наклонил голову к Леонардо и сидевшей у него на спине Лизе и внятно произнес всего два загадочных слова:

– Бродячий Мостик…

Лиза почувствовала, как у нее между лопаток почему-то побежали мурашки, и слезла с львиной спины.

– Пр-рекр-расная идея! – зарычали львы. – Пр-р-роводишь пр-рекрасную даму? – и они длинными прыжками понеслись к Дворцовой.

– Ну, для начала надо установить, где он сегодня, – протянул Арнольд.

– А что это за Мостик? Куда он ведет? Почему его надо искать? – вопросы так и сыпались у Лизы с языка.

Арнольд стал рассказывать:

– Сам я там никогда не был, но, говорят, за Бродячим Мостиком начинается что-то интересное. Куда более интересное, чем все это… – верблюд небрежно повел головой, имея в виду кишащий каменной живностью город. – Совсем другое место. Волшебное. И в полнолуние туда очень легко попасть.

– А где?.. – спросила Лиза, которой, конечно, тотчас захотелось проверить, что такое «другое волшебное место».

– Вот это как раз самое сложное, – продолжал Арнольд, – Мостик не стоит на месте, потому его и называют Бродячим. И никто не знает, где он объявится… и к кому он придет. Кроме Леонардо с Леандро…

– Тогда как мы его найдем? – расстроилась Лиза и чуть не бросилась догонять сбежавших зверей, но вовремя вспомнила про шары.

– Там всегда туман, – продолжал Арнольд. – И поэтому никто из нас не видел, что находится за Бродячим Мостиком.

– Подождите-ка… – Лизу осенило. – Я сейчас попробую. Попробую услышать туман.

Лиза зажмурила глаза и прислушалась. Сначала доносились только голоса веселящихся зверей, шум ветра, шорох крыльев, перестук множества лап, но потом различила едва слышный шепоток и поскрипывание. Это капли тумана оседали на отсыревшие доски моста. Совсем близко!

– Я слышу! – сказала она и, не открывая глаз, ткнула рукой в том направлении, которое казалось ей правильным. – Нам туда!

Лиза набрала в грудь побольше воздуха и открыла глаза. Прямо перед ней был гранитный спуск к Неве и два пустых постамента, на которых Леонардо и Леандро проводили тоскливые дни в ожидании полнолуния. Только теперь прямо от каменных ступеней начинался узенький деревянный мостик с резными перилами, выгнутый крутой дугой, как спина разъяренного кота. Большая его часть терялась в густом молочном тумане.

– Он не все время тут был, – педантично пояснил Арнольд. – Это он сейчас сюда пришел. Так что вам повезло, – дохнул он в ухо Лизе.

Лиза осторожно слезла с львиной спины.

– Спасибо за прогулку, – сказала она львам и Арнольду. – Ну, я пошла? А может, вы со мной?

– Увы, – отвечал за всех Арнольд. – Нам нельзя покидать город, так что идите одна. Удачи!

Ноги сами понесли Лизу на Бродячий Мостик, и туман, белый густой туман, окутывал ее все плотнее. Лиза протянула вперед руки, пошарила в воздухе и нащупала резные перила. Теперь идти стало гораздо легче, хотя она по-прежнему ничего не видела в светящемся тумане. Но зато слышала, как под ногами поскрипывают доски Бродячего Мостика, ритмично и весело, словно напевают какую-то песенку.

Она шла и шла, и туман, который почему-то был теплым и ничуть не мокрым, окутывал все вокруг, чуть-чуть щекоча лицо. Ей мерещилось, будто она плывет в тумане, как в воде – он и впрямь был очень плотным и даже как будто упругим, а потому каждое движение получалось замедленным. Вот было бы обидно сейчас проснуться, так и не узнав, что там, по ту сторону Бродячего Мостика! «Интересно, долго еще идти?» – Лиза едва успела задать себе этот вопрос, как мостик кончился, а туман стал рассеиваться и впереди забрезжил яркий солнечный свет. Сердце заколотилось от волнения, Лиза ускорила шаги, а потом побежала. Что-то мягко пихнуло ее в спину – туман, словно соленая морская волна, вытолкнул Лизу на поверхность, к солнечному свету и голубому небу, по которому бежали пушистые белые облачка.