Текст книги "Туман мира"

Лабиринт. Первая плотность Тумана

– С течением времени все люди нарабатывают привычный для себя набор действий, ожидаемых событий, реакций, чувств, фильтров восприятия для поддержания приемлемого или достижимого уровня существования и существуют в дальнейшем, используя в основном лишь данный набор. Время от времени меняя в нем что-то, но, как правило, не кардинально.

Замыкая себя в этом наборе, человек попадает в Лабиринт. Лабиринт является одним из построений собственной Мантры человека, алгоритмом взаимодействия этого человека с выстроенным Мантрой Миром. Сам этот алгоритм также продиктован Мантрой: все его элементы так или иначе предложены Мантрой и выбраны человеком из ее текста.

– Как это?

– Подсказаны человеку социумом: родственниками, друзьями, другими авторитетными личностями, прочитаны в книгах, газетах, а по сути, выбраны человеком из общего «каталога» Коллективной Мантры.

С момента своего становления Лабиринт практически полностью определяет самого человека.

– Это и есть автоматизм поведения, про который ты рассказывал?

– Да. Но, боюсь, это далеко не только автоматизм поведения. Это еще и автоматизм чувствования, восприятия и, в первую очередь, мышления. Человек доверяет себя шаблонам, прочитанным в тексте Мантры. Сначала частично, потом все больше, и, наконец, почти полностью. В большинстве случаев он посещает одни и те же места, общается с одними людьми, реагирует одинаковым образом на одни и те же раздражители, изо дня в день думает про одни и те же вещи, зацикливает себя на этом и искренне, совершенно искренне, считает это своим собственным выбором. Поначалу, правда, выбором временным.

Многие люди, пребывая в Лабиринте, так или иначе чувствуют замкнутый круг – и эпизодически пытаются выйти из него. Однако все, что им удается, это лишь заменить отдельные детали Лабиринта: привычку, вещь, место работы или пребывания. Что тоже на короткий период времени может освободить немного энергии и даже создать краткосрочную иллюзию победы над собой. Но в итоге человек всего-навсего обнаруживает себя в другом ответвлении Лабиринта.

Туман Мира имеет несколько основных проявлений – так называемых «плотностей», которые смогли зафиксировать и описать маги Белого Креста. Лабиринт является первой, базовой, плотностью Тумана, в которой навсегда теряет себя подавляющее большинство живущих в Мире людей. Базовая плотность сменяется или дополняется последующими при попытках противодействия со стороны человека.

– Вильям, пока не ушли дальше, объясни еще раз, в чем разница между Лабиринтом и собственной Мантрой человека? И связь между ними?

– Мантра – это энергетический поток, выстраивающий определенную версию Мира. Тогда как Лабиринт – это область соприкосновения человека с формируемым Мантрой Миром. И одновременно Лабиринт – это порождаемый Мантрой эффект, действие которого заключается в том, что человек оказывается заперт в рамках, куда более узких, нежели рамки всего текста Мантры. Лабиринт выстроен на той незначительной части Мантры, которая описывает и определяет место индивида в выстраиваемом Мире: его личность, привычки, повадки. Лабиринт – ограничение внутри ограничения, дополнительный и очень мощный барьер к расширению текста Мантры.

– А какие еще бывают плотности Тумана? Помимо Лабиринта?

– Я обязательно расскажу тебе, но не стоит спешить. Для тебя очень важно вникнуть в то, о чем я говорю именно сейчас. И поэтому пока остановимся на этой плотности. А поскольку я рассказал тебе практически все, что знаю о Лабиринте, то попрошу тебя сделать для меня то же самое.

– Рассказать о Лабиринте? Но я же только что узнал об этом явлении.

– Только что ты узнал, как маги Белого Креста называют явление, с которым ты был знаком в своем Мире уже долгое время. И мне бы хотелось, чтобы ты подробно рассказал мне о собственных скитаниях в своем Лабиринте.

Я зайду к тебе вечером. Будь дома.

Вильям, как обычно, безо всяких компромиссов обрезал разговор там, где ему было нужно, и оставил Альберта наедине с его новой задачей.

Оказавшись дома, Альберт долго бродил по той самой комнате, где когда-то, не так еще давно, учился управлять новым телом. Он провел в этих стенах столько времени, проделал так много осмысленной и неосмысленной работы, направленной на включение в окружающий Мир, что теперь думать и вспоминать здесь ему было значительно проще.

Вильям рассказал про Лабиринт совсем не много, но даже недолгое объяснение действительно показалось Альберту крайне… узнаваемым. Какая-то скрытая часть Альберта жадно вцепилась в эти сведения и сейчас трепетала от полученного задания и возможности его выполнить, вытащив наружу нечто, что, как оказывалось, давно доставляло дискомфорт. Альберт не припоминал ощущения этого дискомфорта в своей жизни. Но именно сейчас ясно осознавал его присутствие на протяжении длительного времени. Лабиринт… Замкнутый круг… Именно так. Все это присутствовало рядом так долго и так тускло-болезненно, что вообще исчезло из внимания. Утонуло в нем, превратилось в ничто.

Сейчас Альберту казалось, что как только он услышал от Вильяма само слово «Лабиринт» и едва направил на него свои размышления, так сразу что-то, то ли никогда в нем не существовавшее, то ли глубоко забытое, начало освещаться этим словом, одеваться в него, удивляя своим присутствием и это присутствие демонстрируя. Альберт буквально начал видеть перед собой Лабиринт, который попросил его вспомнить Вильям. Видеть его нарисованным так, как рисовали эти лабиринты в детских журналах, но бесконечно огромным и иссиня-черно-тяжелым от присутствия в нем накопившихся в виде единой темной субстанции тоски и зловещего ощущения отсутствия выхода. Эти тоска и чувство безысходности были оставлены в стенах Лабиринта самим Альбертом, ходы Лабиринта были переполнены ими, и каждая частица наполнявшей Лабиринт субстанции была умершей частью самого Альбера, его тела, его энергии, его времени и потенциала. Альберт видел этот лабиринт абсурдно отчетливо, видел в нем собственное кладбище и себя в нем, присутствующим на собственных же бесконечных похоронах, где он же в качестве одновременно убийцы и кладбищенского служителя сам себя день за днем, год за годом с особыми цинизмом и жестокостью закапывает по мелким, почти незаметным крупицам. Где он пытается сбежать от самого себя, зная, что сбежать не получится. И от того бег его все медленнее и медленнее. Где он сам себя догоняет, также уже неторопливо и без особого энтузиазма, одергивает и медленно отрывает еще часть себя. Обращает ее в пустоту вместо того, чтобы превратить ее во что-либо легкое и существующее. Что ни при каких обстоятельствах не сможет задержаться в Лабиринте и быть им впитанным в нескончаемые стены.

Все то время, что Альберт был в новом для него Мире, Вильям рассказывал ему о таких удивительных явлениях, вещах, людях. Мантра, Внутренний Зов, встраиваемые идеи, Туман Мира… Все это было таким интересным и таким… далеким. Таким отвлеченным от реальности. Сейчас, через призму понимания Лабиринта, все приобретало совершенно иной смысл. Ранее Альберт видел все эти явления со стороны. И только сейчас взглянул на них из самого их нутра.

Это оказалось довольно болезненно. Продегустировав с минуту повисший в горле ком, Альберт сел за стол, взял карандаш и стал рисовать Лабиринт.

Лабиринт. Второй разговор

Вечером Вильям так и застал Альберта сидящим за столом с карандашом в руке. На длинном столе лежала пара десятков листов бумаги, покрытых разными рисунками, большую часть из которых можно было принять за подобие лабиринтов, если, конечно, знать заранее, что именно пытался изобразить автор. Некоторые листы лежали друг рядом с другом, будто имея целью передать единый рисунок, но большинство, на первый взгляд, не были связаны между собой.

Несколько листов и вовсе валялись на полу возле стола, но скомканы или порваны не были.

Альберт выглядел несколько подавленным. Прямо перед ним лежал большой лист бумаги, на котором была изображена очень детализированная схема, не имеющая почти никаких письменных комментариев. Схема занимала абсолютно всю площадь листа и, судя по изрисованной вокруг бумаги поверхности стола, листом этим не ограничивалась.

Не выказывая никакого удивления по поводу отсутствия приветствий в свой адрес, Вильям прошел в комнату и сел за стол сбоку от Альберта так, чтобы иметь возможность видеть неоконченную схему. «Что это?» – спросил он, имея в виду то ли содержание рисунка, то ли изрисованный стол.

– Это Лабиринт, – задумчиво, но совершенно безапелляционно произнес Альберт, не удостоив Вильяма ни единым взглядом. — Я нарисовал его.

Вильям не стал задавать других вопросов, и Альберт продолжил, по-прежнему глядя лишь на рисунок:

Сейчас меня нет на этом рисунке. И я не знаю, где я по отношению к нему…

Но вот здесь, – карандашом Альберт указал область в правой нижней части рисунка, — вот прямо здесь я делаю якобы свой первый серьезный выбор в жизни. Я решаю, чем буду заниматься и на кого пойду учиться. Передо мной лежит набор справочников. Мои родители говорят, что мне нужно стать историком или филологом. Потому что это престижные профессии, которые, помимо прочего, не требуют серьезного знания математики. Пойти учиться на точные науки мне не позволяют отсутствие прилежности и слухи о том, что учиться в этих сферах сложнее. После минимального анализа я прихожу к выводу, что история – это интересно. Я принимаю рекомендации родителей и иду учиться на исторический факультет одного неплохого университета.

Тогда я не задавался вопросом, для чего мне это: образование в моей семье было аксиомой. Я бы даже сказал, хорошей традицией. Так было надо, и все.

В университете я провел много времени, получил большой объем энциклопедических знаний, которые потом забыл так же молниеносно, как когда-то выучил. И, кажется, ни разу не спросил себя, зачем находился там так долго.

Увидел ли я какую-то фундаментальную… определяющую связь между значимыми событиями человеческой истории, про которую так любили рассуждать пожилые профессора, не приводя в подтверждение никаких существенных примеров? Едва ли. Обрел ли я навык прогнозировать будущее на основе развития истории? Нет, лишь убедился, что такой навык, если и существует, то со знанием истории никак не связан. Могу ли я теперь утверждать, что, не зная истории, человек не сможет правильно воспринимать и оценивать происходящее вокруг него сейчас? Крайне спорный тезис. Я даже не понял, на чем основано мнение, что история развивается по спирали… Только на том, что время от времени случаются схожие события? Войны, революции, смена власти, крушение империй? Не проще ли объяснить это подлостью, жадностью и глупостью человеческого рода – его вечными спутниками? Не понимаю, зачем придумывать мифические принципы развития истории, когда все имеет совершенно приземленное объяснение…

В моем обучении, разумеется, были и плюсы. И когда я находился в своем Мире, у меня возникали мысли, что я просто разуверился в полученном образовании. Что сожалею о неверном выборе, к которому подошел без достаточного внимания. Ведь я тогда ни у кого не поинтересовался, какие способы применения данного знания существуют, помимо передачи его другим людям и утомительных попыток это знание расширить. У большинства известных мне взрослых людей просто была работа. На которую ходили…

Но дело было не в недостатках образования. И отнюдь не в том, что выбранный мною предмет оказался неприменим на практике. Дело было в том, что никакого разумного выбора у меня, по сути, не было.

Это сложно объяснить. С одной стороны, любое обучение тренирует навык работы с информацией. Что само по себе ценно. Но с другой, все знания, которые предлагаются человеку на входе в социум, являются лишь билетом в определенную область того самого лабиринта, про который ты рассказывал. Выбор такого билета – не более, чем видимость выбора. Человек получает инструкцию, но взамен утрачивает способность мыслить за рамками этой инструкции. А эта инструкция… – просто порция описания Мира, не всегда даже свежая, просто версия…

Что же касается истории… Учебник истории, как и любая другая книга, передает информацию так, как задумал ее автор и авторы тех трудов, при компиляции которых возникла данная книга. Никогда не угадаешь долю субъективизма…

Альберт передвинул карандаш к другой части рисунка и ткнул грифелем в одну из тщательно прорисованных стрелок.

Уже во время учебы я стал работать в другой отрасли, на которую, к слову, наткнулся также абсолютно случайно, и к моменту окончания университета у меня не было никаких сомнений, что историка из меня никогда не станет. Я работал сначала в одной компании, потом в другой, потом в третьей и так далее, пытаясь заработать как можно больше денег для приобретения предметов, острой необходимости в которых не испытывал. Скорее, я работал на построение красивого представления обо мне окружающих людей. Так тоже было принято. Понимаешь, Вильям? Какое-то время, достаточно долгое, мною двигало желание быть впереди, быть лучше и успешнее других. Странная потребность, которую я всегда объяснял себе тем, что, возможно, недополучил чего-то в детстве. Но ведь у меня все было… Все необходимое и даже гораздо больше.

Не находя себе полноценного применения у одного работодателя, я стремился к другому, пытаясь максимально реализовать свои способности. Раз за разом Лабиринт предлагал мне другое ответвление, еще и еще, пока я не почувствовал, что хожу по кругу. Я почувствовал это, но остановиться не то, чтобы не мог: не припомню, чтобы у меня вообще возникали такие мысли.

К слову сказать, позже я все-таки остановился. Но не сам. Так сложились обстоятельства…

Альберт взглянул на Вильяма, помолчал немного и вновь указал карандашом другую часть рисунка.

Вот здесь я, будучи еще подростком, учусь не давать себя в обиду. Учусь контролировать свой страх и не повиноваться ему. Я заглушаю страх собственной агрессией, сильной эмоцией, которая способна заставить меня перешагнуть через себя. И постепенно это дает свои результаты: я начинаю совершать смелые поступки. Начинаю меньше бояться за себя, становлюсь отчаяннее. Мне это нравится.

Но через какое-то время, становясь чуть старше, я обращаю внимание, что агрессия, которую я еще недавно допускал в себе как временный допинг, начинает жить во мне собственной жизнью. Я по-прежнему в полной степени контролирую себя, но мои мысли… часто и подолгу… злы и бескомпромиссны. С чужими людьми я становлюсь вспыльчив. На улице, на дороге, в компании или вне я становлюсь вспыльчив. Я контролирую свои действия, но на контроль и уравновешение этого чувства уходит слишком много сил. Контроль становится сложен для меня.

Иногда я долго не могу заснуть, прокручивая в голове сцены наиболее победоносного выхода из каких-либо неприятных и небезопасных ситуаций, которые, в свою очередь, происходят со мной все чаще. Вместо сна моя кровь мчится по телу под ускоренное сердцебиение, и я не могу управлять своими мыслями, погруженными в насилие. Переключить внимание на что-либо еще мне в такие часы бывает крайне сложно, зато, чтобы погрузиться в это состояние, достаточно пары образов, всего-навсего коротких воспоминаний.

Агрессия начинает съедать меня изнутри, я веду с ней неравную борьбу, и продолжается это все очень долго. Я точно не помню, как это закончилось. Помню только, что так и не победил. Я попросил Бога вывести меня из состояния непрерывной злости… И здесь мои воспоминания на эту тему прерываются. Даже не прерываются, а постепенно рассеиваются. Думаю, Бог помог мне. Каким-то образом я вышел и из этой части Лабиринта.

Правда, лишь для того, чтобы тотчас зайти в другие.

И, знаешь, что странно? Вся эта история была не более, чем иллюзией. Очень реальной и однозначно существовавшей в действительности, но иллюзией. Потому что вместе с уничтожавшей меня эмоцией из моей жизни сгинули все обстоятельства и ситуации, дававшие этой эмоции пищу. Сгинули разве что не в одночасье и точно надолго. То есть их как будто и не было. Я продолжал существовать в тех же стране и городе, как будто среди тех же людей, но сам мир на время повернулся ко мне другой стороной. Я тогда был слишком занят другими мыслями и почти не обратил на это внимания, но в определенный период оказался внутри несколько другого пространства: более дружелюбного и безобидного. И при этом я оставался там же! – подчеркнул Альберт, выказывая смесь восхищения и удивления.

…но, несмотря ни на что, я с упорством и упоением продолжаю бродить по Лабиринту.

Вот здесь, – Альберт снова передвинул карандаш, — я встретил свою первую любовь. Это было странное время. Мы без конца что-то делили, спорили, учились проводить время вместе, постоянно лепили всевозможные ошибки, прощали друг друга, потом припоминали, конфликтовали, решали проблемы и снова в них закапывались… В какой-то момент мы решили, что абсолютно не подходим друг другу. Это было простое и логичное на тот момент решение. И я, и она отправились дальше: каждый в свое собственное долгое путешествие.

Альберт замолчал на несколько секунд.

…Откуда мы могли знать тогда, что отправляемся на поиски призраков. Собственных несбыточных желаний. Хотя, может быть, она догадывалась. Что-то было в ее прощальном взгляде, на что я не смог не обратить внимания.

И все же я шел, не оборачиваясь. Я искал и выбирал еще долго. Искал до тех пор, пока снова не начал догадываться, что хожу по кругу и возвращаюсь все время едва ли не к одному и тому же месту Лабиринта. Когда понял, что это дорога в никуда, я просто остановился. Остановился на одном человеке, который был не лучше и не хуже других.

Все время, пока я брожу по Лабиринту, Мир вокруг меня ускоряется.

Я помню себя маленьким. Совсем не все, но у меня сохранилось ощущение присутствия большого количества времени в моей жизни. Не впереди, а именно в те самые моменты, когда я помню себя. Время тогда шло совершенно иначе, и оно было таким большим, а я таким маленьким, что оно меня практически не замечало. А потом, я почему-то стал очень занят. Я жадно заполнял свое время всем, что было принято у людей, которые меня окружали. Все, о чем я рассказываю: учеба, работа, самые разные увлечения, друзья, женщины, моя личность – огромное количество предметов начинает без конца занимать мои мысли.

Почему? Я получаю от этого удовольствие. Я бегу изо всех сил, часто становлюсь первым в этой эстафете и получаю поощрение в виде обратной связи от общества: меня одобряют и иногда даже слегка завидуют. Но вот где-то прямо здесь, – Альберт в очередной раз ткнул карандашом в одну из частей рисунка, — я понимаю, что уже пресытился чувствованием и реализацией своих возможностей, и мне стоит приостановиться. Я начинаю сбавлять темп. И, Вильям… Я вижу, что сбавить темп уже не получается. Я еще сильнее пытаюсь замедлиться, но моя реальность продолжает ускоряться и тащит меня за собой. Я разогнал собственный Мир до бешенной скорости, а сам этот Мир так увесист, что мои попытки остановить его не дают ровным счетом никакого эффекта.

У меня так и не получается сбавить скорость, я все бегу, бегу, или же все вокруг бежит возле меня. Я суюсь то в одно ответвление Лабиринта, то в другое, а чаще сразу в несколько, и, что самое страшное, даже когда я оставляю все дела, чтобы отдохнуть, когда я заставляю свои мысли на время затихнуть, я начинаю ощущать пустоту под ногами. Я существую только на той скорости, на которой несется реальность вокруг меня, а то, что было до этой скорости, давно для меня утрачено…

Альберт замолчал, по-прежнему глядя на рисунок и что-то вспоминая. Около минуты в комнате сохранялась тишина.

Во время всего рассказа Альберт указывал на совершенно разные точки рисунка, и по его движениям трудно было понять, есть ли между указываемыми местами какая-то связь, а в рисунке логика, или же он просто показывал на любое место, переходя к следующей части своего рассказа.

– У тебя не получилось нарисовать? – наконец негромко спросил Вильям.

– Нет, – ответил Альберт, потерянно глядя куда-то сквозь рисунок. — каждый элемент, который я пририсовываю, открывает мне еще несколько других. Но я вижу все это… Одновременно.

– …Я рад, что ты вспомнил. Но, боюсь, это еще не все.

Визит Элиаса

Вскоре Вильям ушел, а Альберт еще долго сидел за столом перед рисунком, вспоминая все новые и новые главы из своей жизни и с удивлением наблюдая причинно-следственные связи между событиями в новом контексте.

Блуждая взглядом по рисунку, Альберт долгое время чувствовал опустошение, пока одновременно в нем не начало появляться ощущение свободы, возникшее от обладания знанием про Лабиринт. Лабиринт был тайной, которую Альберт всегда наблюдал прямо перед своим носом и которая, тем не менее, всегда ускользала от его внимания. Все могло бы измениться… Для человека, который движется в Лабиринте, знание о пребывании в Лабиринте является определяющим и бесценным. Пусть даже и не гарантирует выход из этого Лабиринта.

В какой-то момент Альберт встал из-за стола, несколько раз прошелся по комнате и сфокусировал свое внимание на транслировании одной из встраиваемых идей.

На следующий день в дверь дома, где проводил свое время Альберт, настойчиво постучали. На пороге стоял Элиас, пребывающий, судя по желтоватому свечению, в позитивном расположении духа. Элиас был один. От неожиданности Альберт застыл на пороге, а гость, не дожидаясь приглашения, проворно зашел внутрь.

– Привет! Вильям сказал, что ты изрисовал ему стол? Я ему давно говорил: нельзя пускать к себе незнакомцев из других Миров. Сегодня он здесь, а завтра приходишь: ни незнакомца, ни мебели… Ни ценных вещей…

Юмор Элиаса всегда поднимал настроение Альберту, несмотря на некоторую свою специфику. Элиас прошел внутрь и как вкопанный остановился перед столом, который по-прежнему был почти полностью покрыт изрисованными листами бумаги. Некоторое время Элиас смотрел на стол, а Альберт – на гостя.

– Клянусь, я был уверен, что Вильям дурачит меня! Но ты превзошел все мои ожидания. Ты перестал рисовать, потому что карандаши закончились? Принести тебе?

– Придется переходить на обои…

– Как дела? Я пришел проведать тебя, так как слишком долго не видел. Совсем недавно, помню, ты даже не смог меня узнать, и тогда я твердо решил, что мне определенно надо показываться перед тобой чаще.

– Я же потерял память. А в остальные разы я все время узнавал тебя.

Разгуливая по комнате, Элиас снова взглянул на письменный стол…

– Тебе поистине нечем заняться. Могу предположить, что если бы не мой внезапный визит, к этому мгновению ты бы уже умер со скуки, сидя в четырех стенах так долго. Так долго и почти безвылазно.

– Не исключено, Элиас. Но все же мое положение не так безнадежно, как может показаться. Вильям дает мне огромное количество информации для размышления, и я совсем не всегда могу с этой информацией справиться. Поверь, сейчас я нахожусь внутри самого захватывающего приключения в моей жизни. Мне есть с чем сравнивать, – Альберт указал на стол с рисунками Лабиринта.

Интереснее было, только когда мы посещали мою память. Или когда ходили смотреть картины художника. В его же Собственный Мир.

Альберт внезапно вспомнил слова, услышанные от Леви в последнем их разговоре…

– …кстати, где сейчас этот художник… Виктор? Он вернулся в Первичный Мир?

– Практически. У него сейчас непростой период. Если очень захочешь, скоро сможешь увидеть его.

– Почему непростой период?

– Расставание с Собственным Миром редко бывает безболезненным. Лабиринт кажется людям ужасающим образованием, только когда они рисуют его. Сначала на одной бумажке, потом на другой, на третьей, а потом и прямо на столе! А до того эти же самые люди прекрасно проводят время в своих бесконечных делах и заботах. Не все рождаются с аллергией на Лабиринт.

– Как это, с аллергией на Лабиринт?

– Есть такие люди.

Элиас оказался не готов к потоку вопросов. По последнему сжатому ответу гостя Альберт предположил, что на какие-либо подробные объяснения рассчитывать стоит едва ли.

Тем не менее, чуть помолчав, Элиас все же терпеливо продолжил свой ответ, вспомнив, вероятно, с кем имеет дело.

– Концепция Лабиринта принадлежит Вильяму. Он не рассказывал тебе? Вильям один из немногих магов Белого Креста, которых никто ниоткуда не возвращал. Он не ушел в Собственный Мир сам. Это человек, который чувствует Мантру всем своим существом. Думаю, что Мантра с самого начала не оказывала на него серьезного влияния. Не знаю, как, но он просто понимал, что происходит. Лабиринт в определенный момент стал для него ступенью к самому себе нынешнему. Оказавшись внутри Лабиринта, Вильям вместо того, чтобы растрачивать себя на бесконечные поиски выхода, перестроил Лабиринт под себя, после чего еще и в деталях описал всю суть этого явления, – Элиас пожал плечами. — Этот парень с самого начала смотрит сквозь Туман…

Ты о нем многого не знаешь, поинтересуйся, если будет желание.

Элиас прервался, с улыбкой глядя на Альберта, и через секунду поднялся со стула, собираясь, видимо, уходить.

– Что ж, ладно. Ты помнишь, что тебе нужно вспомнить больше про Лабиринт?

– Ну… да. Вильям сказал мне, когда уходил.

– Тогда желаю тебе удачи. Рад был повидаться, непременно зайду еще.

– Обязательно заходи… – ответил Альберт уж почти вслед гостю, который поспешил удалиться так же внезапно, как и появился на пороге всего пять минут назад.

– Странный все-таки тип, – отметил про себя Альберт сразу после того, как за Элиасом закрылась дверь. Альберт вернулся в комнату и попытался поразмыслить над тем, что Элиас рассказал о Вильяме. Но мысли подозрительно затихли.

– …зашел внезапно, в коем-то веке. И ушел уже через пять минут. Вот так спешка. Не мог же я утомить его всего парой вопросов.

«Ты помнишь, что тебе нужно вспомнить больше про Лабиринт?» – Альберт повторил про себя вопрос Элиаса.

Что-то было не так. В Альберте росла сосредоточенность, он стал лучше чувствовать пространство вокруг себя, и это ощущение вдруг показалось ему знакомым. Крайне пугающая догадка мелькнула в голове Альберта.

– Вввот хрень! – прошипел Альберт и кинулся к двери в попытке догнать оставившего неожиданный подарок гостя, однако, ухватив ручку двери, резко остановился.

К этому мгновению Альберт знал, что находится уже не в доме Вильяма, и дверь перед ним не ведет на ту улицу, по которой в настоящий момент удаляется Элиас. А ведет эта дверь в то место, где Альберт окажется независимо от того, пройдет ли через нее или испуганно предпочтет вернуться в комнату. Выбора в части методов получения информации ему снова не оставили. И все же, пока Альберт сжимал ручку двери, перед ним оставался другой выбор: сделать шаг в неизвестное самостоятельно или неуклюже упасть туда, как обычно, хватаясь за собственные страхи.

Альберт резко повернул ручку двери и сделал шаг вперед.