Текст книги "Избранное. Рассказы и миниатюры"

В окопе

Тьма и опустошение кружили над руинами города. Смерть, закутанная в черно-рыжий плащ из огня и дыма, с гордо поднятой головой вышагивала по разрушенным улицам. Из ее уст лилась мелодия – тихая, заунывная, печальная. Здесь холод и безнадежность, пепел и слезы. Сухой ветер дул в мрачной вышине. Повсюду стояла брошенная военная техника – обгоревшие танки, броневики, валялись гильзы от патронов, пулеметы. Вся земля была в воронках от бомб.

В окопе сидел солдат и размышлял.

«Я умер во время обострения политического кризиса, социального катаклизма, в период духовного и нравственного упадка. Я умер пять месяцев назад, ровно через три недели после начала войны. Смерть вырвала цветы жизни из моего бренного тела на рассвете – бледно-розовом, мутном, не предвещавшем тепло и радость, а сулившем холод и увядание.

Я погиб при осаде города, когда танки обстреливали жилые дома. Я был в одном из таких домов, помогал людям перебраться в укрытие. Всех вывел, но сам не успел. Помню, как снаряд разорвался рядом со мной, а потом – тьма.

Моя жизнь не была подвластна моим желаниям: я всегда мечтал лечить больных животных, но поступил на юридический факультет – отец хотел, чтобы я стал адвокатом. Я не любил ни фуа-гра, ни черной икры, ни других деликатесов, но ел их, так как не хотел обижать мать – она ведь любя кормила меня самыми лучшими, по ее мнению, блюдами.

Я ненавидел в людях глупость, лицемерие, невежество, однако мне приходилось быть похожим на них, таким же глупым, лицемерным и невежественным, как и они, потому что в противном случае я мог бы остаться в одиночестве, никому не нужным, всеми покинутым и забытым. У меня не было по-настоящему хороших, преданных и близких друзей, а те люди, которые окружали меня и выдавали себя за друзей, на самом деле общались со мной из-за денег. Я ведь родился и вырос в семье богатых и влиятельных людей.

Ирония судьбы состоит в том, что при жизни я не нашел в себе сил и смелости, чтобы сказать всем «нет» и делать то, что я хочу, и что мне нравится, однако теперь, умерев, понимаю, как были ничтожны и слабы оковы обыденности и обстоятельств. Трудности с выбором и первым шагом надуманны и сильно преувеличены.

Мои родители занимались политикой и многого достигли в своем деле, они были очень известными людьми. Политика как автомобиль, если за рулем опытный водитель, то езда будет мягкой, аккуратной и безопасной – от нее получаешь удовольствие, но если автомобилем управляет нерадивый водитель, лихач или новичок, аварии не избежать.

За штурвал самолета под названием «политика» садились многие, но только единицам удавалось в периоды политических бурь и турбулентностей не потерять контроль над крылатой машиной. При одних пилотах самолет набирал высоту, при других – наоборот, терял ее или вовсе входил в штопор. Кто-то, терзаемый паникой и безумием, выбрасывался из окон, а кто-то тихо и спокойно, с парашютом за спиной, выпрыгивал из самолета. Мои мать и отец – великие люди, их знание законов и мастерское владение магией слов не раз помогали избежать столкновения с другими политическими самолетами. Были проблемы с «двигателями» и с «шасси», и тем не менее им всё же удавалось избежать катастрофы и посадить самолет мягко и почти без последствий.

Наиболее запомнившимся эпизодом в моей жизни была поездка с отцом и матерью в один небольшой городок на самой границе. Они хотели знать, как и чем живут окраины. Когда мы приехали туда, на вокзале нас встречала целая толпа мутантов, когтистых, клыкастых, с копытами и рогами, длинными ушами и хвостами. Одни размахивали рваными, грязными флагами; другие держали над головами транспаранты со словами приветствия, правда, написанными с ошибками. Нам преподнесли целую корзину увядших цветов.

Я подошел к одному из мутантов и стал расспрашивать:

– У вас здесь есть какие-нибудь достопримечательности?

– Нет, – ответил он.

– Совсем-совсем?

– Да.

– Ну хоть, может, старинная церквушка у вас найдется?

– Нет, – отрицательно покачал головой мутант, – мы не верим в бога и все церкви разрушили, зато я могу показать тебе местную птицефабрику.

– Что? – удивился я, – птицефабрику? И что в ней особенного?

– Мы там работаем!

– Ага, хорошо, – сказал я и направился к отцу. Я не знал, что ответить, и потому решил молча уйти.

Через три дня мы с родителями уехали».

Солдат глубоко вздохнул, затем вылез из окопа, встал в полный рост и осмотрелся. Руины, руины и ничего, кроме руин.

Пора уходить. Куда? В другой мир! В иную жизнь!

Солдат подумал: «Мой отец говорил так. Первый шаг – отсчет ведется с нуля. Второй и третий шаг – мы постепенно привыкаем к движению, многое пройдено и засыпано пеплом прошлого. Четвертый шаг, пятый – и вот мы уже на вершине вершин, в середине середин. Шестой и седьмой шаги – мы достигаем первого предела, а за ним – миллионы путей и дорог.

Пора и мне сделать свой первый шаг».

С этими мыслями солдат исчез.

Избыточность

Избыточность – ловушка безвыходности. При избыточности все перекрестки, повороты и изгибы приводят к фатальному тупику.

Пустота – избыточна. Например, есть пустая комната. Пустота, заполняющая ее, избыточна, так как, кроме нее, нет ничего. Пустота перестает быть избыточной только тогда, когда в помещении появляется что-либо. Нечто своим существованием уравновешивает ничто.

Вдалеке между выжженной землей и пустотой неба виднеется расплывчатое пятно зари. У нее два бледных хвоста, один – сверху, другой – снизу. Первый хвост опущен в небо, второй едва касается тверди.

Заря – надежда? Нет! Она – символ повторяемости смерти. Заря – очередная атака врага – и вновь гибель людей. Вчера, сегодня, завтра…

Руины города – царство войны. На мглистых полях смерти – улицах и площадях города – война разожгла пожар боли, отчаяния и крови. Скелеты строений просеивают пламя страданий сквозь сплетения железных костей.

Две стены – холода ночи и тепла от многочисленных костров – стояли, прижавшись друг к другу.

На куске бетонной плиты сидел солдат и размышлял:

«Любовь представляется мне уродливой и неуклюжей. Это чудовище потрошит людей, выдирает из них корни мыслей, логики и рассудительности, и уносит с собой растерзанные тела. Монстр рождается из обычной человеческой привязанности, из семян симпатии и цветов дружбы. Он волочит нас, мы машем руками и ногами, отбиваемся, что-то кричим, кого-то зовем – безуспешно. В чудовище сплетены преисподняя и рай, ему чужды звуки, и оно не способно рождать слова.

Одиночество по-своему интересно, оно может уничтожить мир – или спасти человеческую душу. Одиночество заставляет смотреть во всякое лицо любви – красивое, уродливое, искаженное. Ненависть, к слову, тоже чудовище, только это – промежуточная ипостась любви. И на самом деле любовь заканчивается не ненавистью, а безразличием. Сначала мы любим, затем ненавидим, а после нам всё равно.

Я стремился к женщинам, чья душа – утонченная осенняя грусть, нежность сумерек после жаркого дня, прозрачная и нежная, как шелк, прохлада. Но всегда натыкался на женщин с огненными вихрями в сердце, обжигающим жаром души, темпераментом бури. С такими женщинами у меня не получалось создать семью.

Я хотел видеть своей второй половинкой женщину, сущность которой была бы подобна благоухающим плодородным дубравам и рощам, освежающим горным родникам и зеленым лугам. Однако почему-то несколько раз женился на женщинах, в чьей природе присутствовала твердость скал и рифов, сухость раскаленных песков безжизненной пустыни, стужа антарктических равнин.

Я от раза к разу начинал избыточностью и заканчивал ею – две избыточности противоположны друг другу, а умеренность где-то над и под ними. Я был на одном уровне с двумя избыточностями, причем точно посередине между ними.

Каждый живущий на земле человек находится под присмотром высших сил – я не исключение, но могу ли я своего покровителя назвать другом? Разумеется!

Он всегда пребывает на грани умеренности между острой чувствительностью и абсолютной бесчувственностью – между умения плавать как рыба и неспособностью держаться на плаву. Он глыба бытия на перепутье прошлых событий, настоящих свершений и предстоящих возможностей.

Лето прикрепляет к его спине крылья. Зима покрывает его шерстью. Весна превращает его руки и ноги в плавники, а легкие в жабры. Осень возвращает его телу человеческую кожу.

Но он не человек, не животное, не призрак и не пришелец с другой планеты. Он не смерть и не жизнь. Он – промежуточная форма между человеком и животным, переходное состояние между жизнью и смертью. Он нечто среднее между призраком и пришельцем. Тот, о ком я говорю, – химера, рожденная от слияния каждой из промежуточных форм.

Мой друг – единственный, кому я рад всегда. Я никогда с ним не ссорюсь, как с двумя старшими братьями и родителями. Мы разные – как огонь и вода, земля и воздух. Буря и тихая солнечная погода. Нет таких интересов, занятий, мыслей, которые объединяли бы нас. Почему так? Неизвестно. Возможно, всё дело в уникальности внутреннего мира каждого из нас. Одинаковость сущностей двух внешне не похожих людей таится в непреднамеренном договаривании друг за другом фраз, мыслей. Понимание того, что человек с тобой рядом очень близок тебе по духу, наступает буквально с первых минут общения с ним.

Я не чувствую духовного родства с членами семьи. В идеале все наши интересы, стремления, общие темы для бесед и мироощущения должны сразу же скрепляться, склеиваться, срастаться, однако на деле всё перечисленное происходит лишь «параллельно».

Я не плохой, не злой, не жестокий – тогда почему я родился в семье таких людей?

Если меня представят к какой-нибудь награде, например за мужество, – я. впрочем, пока не совершил ни одного героического поступка, но, надеюсь, у меня еще будет такой шанс, ведь пока ни одна из сторон не проиграла войну, – то пришел бы я на церемонию награждения со своей семьей или с другом? Думаю, что друг искренне порадовался бы за меня».

Солдат вместе с сослуживцами пережил и бомбежку, и обстрелы. Даже врага сокрушали вместе. Они все были связаны смертью, кровью и болью. Печально осознавать, что только это может роднить некоторых людей, раз и навсегда делать их единым целым – избыточность и крайность. Может ли в будущем наступить умеренность? Да!

В комнате

В маленькой комнате с большим окном сидели за столом четыре человека.

Брюнет рассказывал.

– Три дня назад я летал на самолете.

Мы легко видим всё, что является частью неба – облака, солнце и звезды – их неспешность, непрерывность чередований – это порядок. Бури с грозами – внезапный хаос, временами дающий о себе знать. Да, он страшен, необуздан, но не вечен. Всему есть свой срок, и хаос рано или поздно сменится порядком. Впрочем, сам бесконечно повторяющийся процесс перехода одного в другое, а затем обратно – есть порядок, поддерживающий жизнь в нашем мире и вселяющий уверенность в стабильности. Если чередование прервется – наступит хаос.

Мой самолет оторвался от земли. Я еще видел привычные вещи и мир, который они заполняли собой. Но вот моя крылатая машина среди облаков – здесь правят полупустота и полунаполненность. Мир велик, пространство над ним не уступает ему в размерах.

Мой самолет резко взмыл вверх. Я у пределов земной атмосферы и созерцаю необъятность космоса. Луна и звёзды в сборе и радуют своим ярким светом.

Луна находится близко к Земле. Расстояние от Луны до звезд также невелико. Зато звёзды расположены гораздо дальше от Земли, чем от ее спутника. От Земли не добраться до края Вселенной, от Луны тоже не получится долететь до него, хотя Луна будет немного ближе к нему. Но даже расстояние до края Вселенной от самой близкой к нему звезды окажется неизмеримо огромным. А на то, чтобы преодолеть расстояние от одного края Вселенной до другого, потребуются сотни и сотни миллиардов лет.

Природа вещей – есть бесконечная бездна. Таков их масштаб, а наше первичное представление о них, догадки и опыт – крошечная тесная комната.

Я остался доволен полетом.

Шатен взял слово.

– Я подошел к реке. Через нее было переброшено три широких огражденных перилами моста.

Первый мост был завален камнями.

И на втором мосту также лежала куча камней.

На третьем мосту камней не было, но по всей его поверхности валялись какие-то палки, ветки, множество кирпичей – целых и битых.

На другом берегу меня ждал друг. Он стоял рядом с третьим мостом и махал мне рукой.

Как мне надо с ним встретиться?

По первому мосту не пройти – груды камней не позволят этого сделать.

Про второй мост нечего и говорить.

А третий мост? Пожалуй, им я и воспользуюсь. Хотя на нём много препятствий, всё же мне под силу их преодолеть, правда на это потребуется время. Я в раздумье зашагал по мосту. Я не просто пробирался сквозь препятствия, но и вовсе убирал их со своего пути, чтобы больше не мешались, ведь мне предстояло возвращаться по тому же мосту.

Я шел по мосту. Добравшись до середины, я остановился и посмотрел на реку. Ее течение имеет направление из прошлого в будущее.

Река текла из того, что больше не вернется, в настоящий момент, в миг переживаний и длящегося состояния души. Отсюда река текла к горизонту, вернее, к различимой дали – близкому будущему, которое находится в пределах наших возможностей, фантазий или просчитанных вариантов развития событий.

Перейти мост – всё равно что преодолеть черную полосу в собственной жизни. Да, часть моста позади и препятствий больше нет, однако это всё прошлое, тлен и забытье. Впереди еще одна часть моста, заваленная всяким мусором, и по ней также придется пройти, чтобы увидеться с тем, с кем хочешь, или обрести то, чего желаешь. Но проблема в том, что ты устал, растратил половину сил на борьбу с помехами и препятствиями. Вторая же часть пути опустошит тебя полностью.

Ты очистишь мост от мусора, и те, кто пойдет по нему за тобой, не узнают о том, что ты сделал. Они решат, что он был чистым и открытым всегда. Возможно, после тебя им воспользуется всего один человек и больше ничья нога не ступит на него. Может быть, он и тебе больше не пригодится. Вероятно, стоило оставить всё так, как было. Не исключено, что завтра мост обрушится в реку или его закроют и в обход построят новый – и освобождение его от завалов окажется пустой и бесполезной тратой времени.

Оказавшись на противоположном берегу реки, я первым делом горячо поприветствовал своего друга, а затем мы пошли в кафе.

Рыжеволосый вступил в разговор,

– Несколько дней назад я отдыхал на озере и решил поплавать. Ровно колышущаяся гладь водоема – символ порядка и безмятежности, даже поцелуи ветра не могли нарушить его спокойствия. Гармония стихии проявлялась в повторяемости мелких движений волн. Я поплыл к середине озера. В паре метров от меня прошел катамаран. Человек, управлявший им – парень лет двадцати пяти – тридцати поприветствовал меня, я поздоровался с ним. Издалека я видел катера и лодки, половина берега была занята автомобилями отдыхающих. Я захотел посмотреть, что там, на дне озера, и нырнул.

Я предполагал, что у озера быстро найдется предел – но нет! Лучи солнечного света, которые сопровождали меня, стали быстро бледнеть и таять, а внизу подо мной ни песка, ни ила, ни водорослей – только пустота. Так где же оно, дно? Почему я еще не донырнул на него? Свет и тепло всё сильнее отставали от меня, я продвигался в холод. На дне могилы, наверное, так же холодно и одиноко, однако здесь, в пропасти, обитает еще и страх. Что не позволяет ему острыми осколками разом вонзиться в душу? Размеры бездны – ее ширина имеет границы, пределы в виде берегов, но вот глубина может быть бесконечной, или очень и очень большой. И всё же, как бы там ни было, я пока не видел дна.

Бояться ли тьмы бездны? Если она пуста – нет. А если наоборот, бояться есть чего. И почему люди думают, что тьма страшнее света? Свет не разгоняет тьму и не прогоняет чудовищ, которые связаны с нею, а лишь дает возможность лучше их рассмотреть и усиливает наш страх перед ними.

Вдруг я стал ощущать давление воды, и чем глубже я опускался, тем сильнее оно становилось – как бы не быть им раздавленным. Чтобы этого не произошло, надо срочно установить для себя предел, до которого еще можно продолжать погружение, но ни в коем случае не пересекать его, не то наверняка утонешь.

Мне нужен глоток воздуха, я хоть и рекордсмен по задержке дыхания, всё же у меня нет жабр, как у рыб, так что пора всплывать, но, чёрт возьми, как же хочется увидеть дно озера.

Недостаток воздуха – физическая потребность, разбившая вдребезги желание овладеть истиной.

Природа человека, как озеро, состоящее из двух половин – мирной, не тревожной и отчасти скучной поверхности и бесконечно хаотичной, темной и непреодолимо притягательной глубины. Всегда нужен хотя бы луч света – не для того чтобы связать поверхность с толщей, а чтобы сделать ее обозримой. Не станет ли и глубина такой же скучной, как и поверхность? Но всего ли коснется свет? Однако не утратят ли озаренные светом вещи своей загадочности и интереса?

Жаль, я не увидел дна. Не страшно, в следующий раз я приеду на озеро с аквалангом.

Блондин заговорил:

– Многоквартирный дом имеет очень ограниченное число переходов и разветвлений – лестничных площадок и коридоров и не вселяет чувства потерянности и страха потеряться. В многоквартирном доме каждый коридор, на каждом этаже, оканчивается несколькими дверями квартир, но попав в такой человеческий улей, ты точно знаешь, куда тебе надо – и наличие других коридоров и этажей не погасит в тебе уверенности, не заставит усомниться или растеряться. Правда если это твой родной дом. Попади ты в соседнее здание, с таким же количеством квартир, этажей и коридоров, ты не сразу сориентируешься, где и на каком этаже и в коридоре находится та или иная квартира. Тут, конечно, может помочь нумерация дверей, но не на всех есть номера.

В многоквартирном доме всегда есть вход и выход, только один находится на первом этаже и ведет на улицу, а другой – на самом последнем и через него можно попасть на крышу. Воспользоваться ты способен только первым вариантом, но никак не вторым, потому что, оказавшись на крыше, ты угодишь в ловушку. Ибо, хоть ты и освободился от сковывающего и ограничивающего нутра здания и оказался под открытым небом и бесконечным простором мира, тебе некуда деться. Хотя крыша и дарит чувство свободы, размеры ее ничтожно малы, достаточно сделать десяток-другой шагов в любую сторону, и ты уже у самого края, стоишь и смотришь вниз.

Вот потому-то я купил себе дом за городом.

– И дорогая покупка? – спросил брюнет.

– Нет, – ответил блондин.

Через час три человека – шатен, блондин и брюнет – ушли, а парень с рыжими волосами остался сидеть за столом. Но некоторое время спустя и он покинул квартиру. Никто из них не был хозяином квартиры, и всё же у нее есть владелец.

О линиях

Пустота – это ничто, ее нельзя представить, вообразить.

Он говорит: ничто – это быстро сменяющие друг друга состояния, цвета́, размеры и формы, потому что нет чего-то единого, общего, конкретного, лишь постоянная смена всего всем вновь и вновь. Если нарисовать на белом листе бумаги прямую линию – толщина и длина не важны – это будет предел ее возможностей и того, что можно сделать с ней. Мы не сможем заставить ее быть волнистой, ломаной или какой-нибудь еще, нам под силу либо стереть линию, либо добавить к ней еще одну, и еще, и еще множество. Теперь у нас появляется возможность создать из них что-нибудь новое, отлично от того, что было прежде, однако то, что в конце концов появится, также будет ограничено прямыми линиями.

Внешний вид моего дома образован линиями – длинными, короткими, вертикальными и горизонтальными – пересекающимися между собой в определенных местах. Мой дом – прямоугольное вместилище человеческих жизней, семейных союзов – поддерживает своей плоской крышей хрустальный навес неба. Его кости – стальной каркас; его квартиры, лестницы и коридоры – о́рганы, вены и сосуды; а штукатурка, побелка и облицовка – твердая кожа серого цвета, которой он покрыт сверху донизу.

Мне позвонил мой друг и пригласил в гости, я ответил, что скоро буду у него. Я мысленно представил друга. Он худой, жилистый, у него черные волосы, а в удивительных глазах – блеск голубого океана.

Была середина дня, и солнце заглядывало в окна моей квартиры, то в одно, то в другое, и хотело со мной поговорить, однако я не был расположен к беседе. Думаю, оно могло бы мне о многом поведать.

К сожалению, наш мегаполис, протянувший во все стороны улицы и проспекты и даже, кажется, готовый своими небоскребами покорить и высь, совсем не имеет парков или чего-то подобного. Я не знаю, куда стремится душа, чтобы очиститься от тяжелой ауры города – его проблем, исканий, переживаний, каких-то повседневных забот – и напитаться новыми, свежими силами.

Наверное, за пределы города.

Повсюду тянутся прямые линии, они чертят силуэты небоскребов, составляют каркасы строений. Вот она – простота, предтеча всего сложного, ведь всё, что сложно, – это союз простого с простым. Линии очерчивают вещи и их природу, линии везде и всюду.

Я шел по улице, вдоль прямых линий, мимо простых фигур, которые они образовывали. Я продолжил идти, мои черные лакированные ботинки так блестели на солнце. Я шел вперед, даже не пытаясь свернуть: мой путь намечен линиями, а значит, я не собьюсь с пути. Ах, если бы и вся моя судьба была обозначена линиями.

Я шел, не думая о том, быстро или медленно иду. Чтобы определить это хотя бы приблизительно, требовалось сосредоточиться на том, насколько ровным было асфальтовое покрытие, или как сильно я был воодушевлен, взволнован, возбужден. А как тут сосредоточишься, когда повсюду столько разных, отвлекающих предметов: ларьков, киосков, магазинчиков. Весь город в гирляндах звуков.

Какова история нашего города?

Вот одна из версий. Говорят, что множество лет или всего несколько часов назад здесь была пустота без цвета, звука и всяких привычных измерений. Потом кто-то начертил прямую линию, от нее провели в разные стороны еще десяток других… о Боже, как скучно и просто! Тогда дорисовали еще десяток линий, окружностей, трапеций и треугольников – в общем, разных геометрических фигур, но и они показались примитивными. Конечно, ведь это лишь геометрические фигуры, число которых ограничено. Или бесконечно? Чуть меньше ожидаемого и чуть больше ничего. Любой цвет и любая текстура хороши и придают привлекательность как геометрическим фигурам, так и простым линиям.

Наконец, к первым линиям и последующим фигурам добавили цвета́ и текстуры, подарили им всем названия – так появились прямоугольные небоскребы, жилые дома прямоугольной формы; ромбовидные, полусферические и трапециевидные пристройки и сооружения – на мой вкус, всё равно не производящие впечатления.

Версия вторая.

Убери мысленно поражающие высотой и блеском окон небоскребы, чьи недосягаемые, как божественная истина, вершины впиваются в неосязаемые исполины белых облаков. Сотри мысленно дороги, что серыми лентами вьются, ветвятся, сплетаются и, словно петли, завязываются вокруг подножий многоэтажных зданий. Щелкни пальцами, и явь настоящего сменится сном и видением прошлого. Когда люди действуют заодно, совместно, сообща, то их руки способны начертить нечто большее, чем обычные линии и геометрические фигуры. Плодами сил и стремлений людей – первых поселенцев – стали сложные жилища из простых линий и непримитивных геометрических фигур. Спустя дни, недели, месяцы и годы власть здешней природы истаяла. Появился именно тот город, в котором я теперь живу.

Мой город прекрасен!

– Прошу прощения, – вдруг негромко окрикнул меня чей-то мужской голос, – у вас часов случайно нет? Который час?

Я остановился и резко повернулся.

Это был мужчина приблизительно сорока пяти лет, может, чуть старше или моложе, с пролысиной надо лбом и усами. На нем были серого цвета брюки, остроносые ботинки и белая рубашка с длинными застегнутыми рукавами.

– К сожалению, нет ни часов, ни сотового – всё дома, – развел я руками.

– Жаль! – разочарованно воскликнул мужчина и повторил, – жаль.

Он шумно хлопнул себя руками по ляжкам, громко выдохнул и раздраженно произнес:

– Ладно, спасибо.

Я удивился его преувеличенной реакции на мой ответ и потому, подойдя ближе, сообщил:

– Я бы не хотел, чтобы моя назойливость вас оскорбила, но никак не могу не полюбопытствовать, вы так отреагировали только потому, что я не сумел назвать время?

Уголки губ его приподнялись в улыбке, затем он ответил:

– Нет, что вы, не в этом дело, просто я уже не знаю, как долго жду свою подругу, вернее – любовницу. Мы с ней договорились встретиться на этом месте, и я думал, что она, если и опоздает – то минут на пять – не больше. Она живет за две остановки отсюда, а я только за одну, но нам всегда удавалось приходить сюда в одно и то же время, практически без опоздания. Не понимаю, что ее могло задержать.

– А вы ей позвоните, – посоветовал я.

– Не могу, счет на телефоне пустой, – заявил мужчина. – Ожидание – отвратительно, особенно если оно тянется неопределенно долго. Нет ничего ужаснее ожидания, ибо, когда ждешь наступления чего-то, то все свои мысли направляешь именно на это «что-то», однако начни параллельно с этим заниматься другим делом, непременно потерпишь фиаско – везде. У меня в жизни так часто случалось, гнался за мечтой, химерой, и не замечал реальных вещей – в итоге и с первым обманулся, и второе – близкое и доступное – упустил.

– Сочувствую, – сказал я.

– Выдержу, – отмахнулся любовник.

Мы оба замолчали, а потом я опять спросил:

– Кстати, а почему любовница, а не жена?

– Потому что я не женат, – не таясь и не пытаясь сменить тему ответил мужчина.

– Почему же? – удивился я.

И он рассказал мне свою историю…

Чтобы найти Эдем, нужно для начала познать каждую грань природы любовных отношений между мужчиной и женщиной. Жаль, что прямолинейность сущего – непоколебимость его закона движения от начала к концу не позволяет исправить неудачный шаг или полностью его отменить. Только совершив действие, понимаешь его последствия – фатальные или благословенные, удачные, сто́ящие.

Он был женат трижды, три раза вкушал сладкий мед семейной жизни. С первой своей женой он расстался по взаимному согласию. Источник любви, который питал их первые несколько лет, иссяк, оставив после себя высохшую землю. Любовь подобна огню, разгорающемуся и затухающему. Второй его брак продлился так же недолго, вторая супруга ушла к другому мужчине, более молодому, пылкому, заботливому – он пытался ее удержать, но разве можно пленить то, что по своей природе свободно и источает эту самую свободу? Ах, как много ошибок и просчетов он совершил и как много шрамов и ожогов нанес своей душе и сердцу, сколько сил потратил на разжигание пламени любви в сердце человека, который стал для него дальше, чем Земля от края вселенной. Вот и ледяное дыхание опустошения сковало глубины его сердца льдом. У мужчины была и третья жена, а потом он вдруг однажды встретил другую женщину, тогда и началось его бесконечное скитание от одних берегов к другим, столь долгое, выматывающее, разрушающее всё и вся. Его секрет, подвешенное состояние – неопределенность, стали известны его законной супруге. Она ушла, и с любовницей у бедняги тоже ничего не получилось.

Пустота минут заполнена горечью одиночества.

Наша жизнь находит свой конец на его зубах.

Ужасна неудержимость скудеющего блеска заката нашей судьбы.

Молодость – в черной тьме.

От золота цветущих дней нашего существования – лишь серый пепел воспоминаний.

А дальше – забвение.

Мужчина признался, что в нём мертва любовь к женщинам. Когда ты отдаешь часть своего сердца, поворачиваешься спиной к любви из благих целей или по причине того, что только так можно спасти кого-то, то потом ты утрачиваешь способность видеть в людях любовь. Как это было у него.

У него были и есть романы с женщинами, но нет в них искры любви и привязанности, только темнота и порождающая ее бесчувственность, инстинкт. Впрочем, несмотря на всё, на темноту галактики его сердца, он не один – у него есть сын, очаровательный малыш с игривыми кудряшками и глазами, полными невинности. Мужчина усыновил мальчика четыре года назад. Он счастлив и к большему не стремится.

– Хорошо, что хоть отцовство дарит вам счастье! – воскликнул я, когда мужчина закончил. – Но жаль, что второй половинки с вами рядом нет.

– Ой, – махнул рукой мужчина, – раньше, годы назад, я относился ко многому с особой пылкостью, нетерпением, а теперь мне как-то наплевать на всё. Может, причина в возрасте – чем старше становишься, тем сильнее преломляется твой взгляд на вещи.

– Возможно, – сказал я.

Мужчина вдруг замолчал и посмотрел поверх моего плеча, затем шагнул в сторону, поднял правую руку и помахал ею.

Я обернулся.

К нам приближалась девушка с длинными прямыми волосами, ярко накрашенными губами, сережками в ушах. На ней были облегающие джинсы и элегантная курточка бордового цвета.

– Это она? – спросил я.

– Да, – кивнул мужчина.

Я понял, что пора уходить, и потому, пожелав мужчине удачи, пожал ему руку на прощание и быстро зашагал дальше по улице.

У меня есть еще один друг и несколько дней назад он мне вот что сказал:

«Знаешь, – начал он, – всякий раз, когда от меня требуется сделать какой-либо шаг или совершить некий поступок, я начинаю анализировать его вероятные последствия, а уж сколько сомнений терзает меня в подобные минуты. Я боюсь предать себя и пути, по которым иду всю жизнь, а мысль о том, что не оправдаю дороги, которые мне еще предстоит преодолеть, ввергает меня в тоску и ужас. Вот позавчера я очень поздно возвращался домой с работы.

И вот я оказался перед тремя переулками. Сразу скажу, что все они вели к моему дому. Первый переулок был заполнен густой тьмой, второй утопал в ослепительном свете, а в третьем переулке стояли сумерки, или даже то, что между абсолютным светом и тьмой – нечто тусклое, приглушенное. Тьма первого переулка не позволяла разглядеть того, что было в нём, я слышал, там есть яма – не глубокая и не мелкая – никто ее не мерил. Яма могла быть у входа в переулок или на противоположном конце, как и в середине переулка. Где середина? Там, где она должна быть. Где начало и конец переулка? Первое еще можно определить благодаря фонарям, каким-нибудь светильникам, да хотя бы той же луне. А вот о конце переулка ничего не известно, так же как и о том, что ждет всех после смерти. Конца переулка не видно, но он есть где-то в глубине – кажется, что близко, но на самом деле далеко. Главное – не предаваться размышлениям о его длине, а то можно прийти к мысли о его бесконечности. Свет второго переулка также не позволял взгляду пробиться. Мне рассказывали, что переулок захламлен не то полностью, не то частично, впрочем, даже если он завален хламом совсем чуть-чуть, это всё равно затруднит проход по нему. Тут всё также непонятно: какой хлам? Есть ли он там вообще? Может, хлама вовсе нет, а есть только упоминание о нём, что-то вроде слуха, чтобы никто не пользовался переулком – всё делается и говорится с умыслом и определенной выгодой. В переулке нет хлама, и как тут проверишь свои догадки, когда перед твоим взором возникло препятствие в виде света – свет и есть главное препятствие, а не предупреждение о существовании хлама и невозможности от него избавиться.