Текст книги "Избранное. Рассказы и миниатюры"

Через несколько метров дорога – двухполосная автострада, разделилась надвое. Одна часть дороги, искривленная поворотами и рассеченная железнодорожными переездами, резко сворачивала вправо. Вторая часть, сопровождаемая свитой невысоких елей, перемежаемых изредка березами и тополями, плавно уходила влево, в сторону леса, черной волнистой лентой, привязанной к горизонту.

Мне нужна была эта дорога.

По ней я попал в лесную чащу, днем взрывающуюся радугой цветения, а ночью сочащуюся холодом мрака, добрался до круглой плоской поляны, где находилась берлога моего друга. Я подъехал к его жилищу – высокому конусу холма с кустиком на заостренной вершине – и посигналил, давая знать о своем прибытии. Среди леса клаксон звучал громко и пронзительно. Спустя минуту меня вышел встречать мой друг. Я заглушил мотор, вылез из салона, мы крепко обнялись, а затем прошли в берлогу.

Я оказался первым, остальные гости – другие медведи и орлы – прибыли чуть позже. Орлы много рассказывали мне о своей заокеанской родине – о том, как в блеске рассветов и закатов оживают и тонут долины, степи и леса; и как от прикосновения миллионов лучезарных крыльев солнца искрится серебро горных рек и озер. Они поведали мне о городах и людях, живущих в них.

– Это настоящий рай! – восторженно восклицал я.

Медвежье племя всегда существовало вне привычного времени, не цеплялось за прошлое и не стремилось в будущее, держалось где-то в неопределенном настоящем, в котором каждый день, неделя и месяц закольцовывались – начинались одни событием и им же заканчивались.

Медвежье племя жило в своеобразном утопическом мире, точнее, они в это верили, и утопия наступила для них в тот момент, когда всё вокруг остановилось, перестало развиваться и куда-либо стремиться. Каждый медведь занимался своими обязанностями, выполнял только свою определенную работу. Пришел, выполнил поручение – ушел. На следующий день пришел, выполнил поручение – ушел. И так в течение всей жизни. Старшее поколение воспитывало младшее, создавались семьи, писались книги и сочинялась музыка, отмечались праздники и устраивались различные увеселительные мероприятия. Разве стабильность, жизнь, напоминавшая невозмутимостью спокойную гладь озера в безветренную погоду, а также чувство защищенности и непоколебимости настоящего и будущего, да и просто счастья и восторга не есть утопия? Разумеется, это она во всей своей ясности и красе.

Утопия возможна – если в нее поверить. Медведи видят, что во всех сферах их жизни и общества царят порядок и исправность, и потому верят в идеальность их реальности, а если сюда добавить и высокую нравственность самих медведей, всевозможные равенство, нерушимость семейных уз и атмосферу уюта, любви, доброжелательности, то возникает сказочная картина.

Мой друг часто расхваливал мне свою работу, друзей, старейшин племени, которые ради благополучия племени недосыпали, недоедали; полное отсутствие преступности, заботу всех о каждом. Для него рай на земле – его племя. Хотя, может быть, это только его мнение, как медведя, привыкшего к той жизни, которой он жил. К слову, он ни разу не был за пределами своего племени. Утопия существует только для одного человека, утопия – там, где человеку предоставлено всё, о чём он может пожелать. Тогда человек говорит: «Все мои мечты и желания легко воплотились в жизнь, у меня чудная семья, любимые занятия, есть масса средств для самовыражения. Обо мне позаботятся как сейчас, так и в старости, нет нужды, и нет лишений».

Все явились на свадьбу моего друга и орлицы поодиночке, у каждого своя голова на плечах, и у каждого свой взгляд на правильность и неправильность подобного союза, всякий станет оценивать происходящее со своей позиции, опираясь на собственное представление целесообразности, греховности и святости.

Может, среди гостей и отыщутся одинаковые взгляды на происходящее, вот только никто об этом не узнает, ибо все предпочтут промолчать, впрочем, до тех пор, пока они не узнают друг друга получше и не попытаются сблизиться. Но и сближение – не залог того, что не останется никаких тайн.

Они все – изолированные миры. Пройдет час, и некоторые из них сведут мысли к единому знаменателю, после к ним примкнут и другие, и меньшинство станет большинством, а еще через некоторое время мнение большинства превратится во мнение всех. Вопрос заключается в том, каким окажется окончательное мнение гостей, одобрительным или порицающим. Возможно, всё не так, как кажется – думаешь о чём-то, что оно истинное, а со временем выясняется, что нет; полагаешь, что оно ложное, а потом оказывается, что это совсем не так.

Мой друг сказал: «Подготовка к свадьбе – всегда дело хлопотное. Мнимость простоты. На подготовку уходит много времени, ты пытаешься на месте решить все трудности и вопросы, но они почему-то только усложняются, отодвигаются либо куда-то далеко на задний план, либо в сторону, а затем внезапно вновь заявляют о себе. Это как ходить по замкнутому кругу, начинать одним и заканчивать этим же или стоять в одном месте и при этом, закрыв глаза, представлять себе, что ты где-то не здесь.

Трудности возникают то в один миг, словно снежный ком, то исподволь; то в самом начале, то на протяжении всего того времени, пока ты занимаешься подготовкой к свадьбе, то в самом конце, когда уже, казалось бы, всё готово. Сколько ни просчитывай всё до мелочей, иногда приходится сомневаться в правильности сделанного и искать лазейку или даже несколько – для неучтенных осложнений, которые, может быть, еще сыграют свою роль, хотя, возможно, и нет».

Он прошел через много трудностей и хлопот.

Свадьба состоялась.

«Эта пара – просто чудо», – думал я, глядя на новоиспеченных супругов.

Были многочисленные тосты, поздравления, пожелания и благословления. Реплики и жесты, жесты и фразы, короткие паузы между репликами и действиями, паузы перед тем как сказать что-либо, паузы после поступков, вместо них и вместо реплик.

Были разные подарки – полезные и важные. Имевшие значение для тех, кто их дарил, и не представлявшие большой ценности для тех, кому их дарили, и наоборот, приобретавшие значимость при одних условиях и терявшие ее при других, но не исключено, что какая-то часть из них создана заботливыми и любящими руками, а какая-то – кое-как. И всё же не всегда созданное собственными силами полезно и нужно. Зачастую бывает так: в начале пути ты знаешь, для чего ты делаешь что-то, а под самый конец, когда путь пройден, вдруг теряешь ко всему интерес или забываешь причину, по которой ты вообще решил начать работу.

Мы праздновали свадьбу медведя и орлицы весь вечер и всю ночь. Две культуры, у каждой свой набор ритуалов и способы пожеланий любви и счастья супругам.

С виду эти ритуалы похожи, больше того, некоторые из них копируют друг друга, впрочем, может быть, это только показалось мне, и в действительности ни один из них не похож ни на какой другой, или всё же кое-какие элементы кувырков, кульбитов, кружений на месте совпадают. Как-то и где-то ритуалы, исполняемые медведями, совпадали с теми, что проделывали орлы, или одно дополняло другое, а подчас замещало, но возможно и так, что ритуалы первых являются началом для ритуалов вторых. Да, пожалуй, это самое верное предположение. Я думаю, что это так, хотя у кого-то на этот счет наверняка есть иная точка зрения, но может случиться и так, что и это мнение ошибочно – и только сами медведи и орлы знают истину.

Однако обычного зрения и слуха достаточно, чтобы строить предположения – правильные или неправильные, ошибочные или правильные для меня и ошибочные для остальных, правильные для всех прочих и ошибочные лично для меня, ошибочные для нас для всех – и наоборот. Удивительно, как различия, установленные космосом, Богом, природой, стираются одним-единственным событием – или все-таки остаются, только принимают особую форму?

А что случилось потом?

А потом я понял, что пора уезжать.

Свадьба закончилась, а мне надо ехать и ехать, а мой друг и его жена должны уединиться, чтобы помолится за всех своих знакомых и друзей и главное – за меня и безопасность моего путешествия, ведь обратная дорога может внезапно порасти терниями.

Я попрощался с молодоженами…

Фрагменты

Меня зовут Анатолий Кривольников, и это несколько фрагментов из моей жизни.

Что приходит, то приходит; что уходит, то уходит. Что приходит, то остается, что остается на время, то потом обязательно уйдет – через день, месяц или годы, но, возможно, не навсегда, не безвозвратно.

Зима – это пустота, забытье, ничто, и ты один посреди отсутствия звуков жизни. Весной всё наполняется чем-то. Веществом, материей, мыслями? Да, но не только ими, но еще и жизнью, что делает существование всего оправданным и осмысленным. Лето – хаос жизни, её торжество, неукротимость, буйство и неугомонность. Осенью происходит постепенное опустошение мира, всё уходит, утекает, испаряется. И мы готовимся вновь вернуться к пустоте зимы.

Слияние противоположностей.

Притяжение разных полюсов.

Соединение разных стихий.

Две половинки, мужская и женская, становясь единым целым, образуют мир вокруг.

Союз мужчины и женщины созидает дом – стены, пол и крышу.

Я вспомнил свою первую и последнюю любовь, не однобокую, не действующую с какой-либо одной стороны, не летящую от меня к моей избраннице, и не идущую от нее ко мне. Обоюдное чувство – оно кольцом проходило сквозь нас.

Любовь рождалась в моем сердце, тянулась к женщине, с которой я был счастлив, – она принимала ее. В ответ в ее душе загоралась любовь и устремлялась ко мне лучом ослепительного света.

Наши руки возводили стены – поодиночке мы слабы, пусты, и нам труднее построить свое счастье. Она и я – движущая, созидающая сила.

Мы строили жилище: кухню и гостиную, спальню и детскую. Крыша нашей обители – под ней всё земное, материальное из плоти и крови, а всё что выше – на взгляд рядом, но на деле недостижимо. Там пустота? Там бездна – без границ, дна и сводов? Нет! Там всё и ничто, и там Бог.

Моя любовь – девушка с лучезарными глазами, пленившими меня. Мы переходили из комнаты в комнату – она постоянно была на шаг или два впереди меня, я же всегда на шаг или два позади. Она считала, что это я отстаю, мне же казалось, что это она опередила меня. Мы оба одновременно были правы и неправы. Расстояние между нами не могло сократиться, покуда мы находились в движении, но стоило ей остановиться, как я тотчас же оказывался рядом с ней или у нее за спиной. Однако что бы произошло, задержись я, а она – нет? Я знал, что если не окликну ее, девушка даже не заметит того, что я отстал, и поймет, что меня нет, только спустя какое-то время – секунду, минуту, час, хотя когда-нибудь – обязательно.

Она и следом я зашли в спальню и легли на кровать – я провел ладонью по простыням и ощутил их шелковистую прохладу.

Я сказал возлюбленной:

– Ты – всё в моей судьбе.

Она, не раздумывая, ответила:

– И ты – в моей.

Вдруг я заметил, как ее тело бледнеет, тает и исчезает. Разлука, расставание, потеря. Ее больше не было рядом, лишь пустая половина кровати. Но мысль о ней, воспоминание, ее образ до сих пор держались в моей голове и в вещах, к которым она прикасалась.

Я потерял ее не на время – не на день, не на месяц или год. Она не вернется ни в прежнем своем облике, ни в другой форме. Это утрата без возмещения, без обещания или надежды на возвращение – смерть.

Моя жена умерла, но за год до кончины она родила мне сына. Он утешение – искра света в мрачном потоке черной скорби и утраты.

Мы с сыном живем вдвоем, и миниатюрная галактика нашей действительности, усыпанная, как звездами, искрами простого житейского счастья и благополучия, ограничена стенами двухкомнатной квартиры, окна которой выходят на ту сторону кирпичной пятиэтажки, куда никогда не заглядывают солнечные лучи. Из-за того что с этой стороны дома всегда задерживается полумрак, и золотой поток солнечного света не разгоняет его, и здесь стоит сырой холод и подолгу не сходит снег и не тает лед. Грязными горками и мутными стеклянными осколками они лежат перед домом, возле подъездов и под окнами.

Моего сына зовут Сережа, он учится в десятом классе. Сережа обычный подросток – не безудержное пламя, но и не холодный неприступный айсберг. Он умеренность, хотя я был в его возрасте ураганом, как снаружи, так и внутри. Интересы сына напоминают букет, пышный и цветастый: он увлекается шахматами, питает любовь к сочинительству стихов, занимается плаванием и музыкой – учится играть на фортепиано и на скрипке. Мой сын – центр всего для меня, и я часто задумываюсь о том, что, когда придет время и он уйдет – начнет писать книгу собственной судьбы, семьи, я потеряю то, что составляет смысл моего существования, стану как лодка, отвязавшаяся от причала.

Раннее утро, кухня – место каждодневных трапез, где ковались беседы – проста в своем убранстве: стол, газовая плита, холодильник и раковина.

Сережа сидел напротив меня за столом на квадратной табуретке и пил чай. Я сказал:

– Мне вчера днем позвонила твоя учительница по математике и пожаловалась, что ты снова написал контрольную на двойку.

– Ты будешь ругаться? – спросил Сережа.

– Нет, – ответил я.

– Почему? – удивился Сережа.

– Глупо порицать тебя за то, в чём я сам был всегда никчемен. На днях я читал в одном научном журнале статью о божественной природе чисел. Будто числа – первая часть Бога, буквы и символы – это вторая его часть, а бесконечный разум, непостижимость и мистика – последняя – третья составляющая его естества. Причем Бог через числа дает нам знать о себе, через символы и буквы он распространяет свою волю на земле, а посредством мистики и чудес он зажигает в наших душах свет.

Однако я считаю, Бог всеобъемлющ, а числа – лишь часть физического мира, ибо с их помощью мы описываем ранее не описанное и постигаем доселе не понятое – новые, не описанные и непостижимые до определенного времени явления нашей материальной жизни. Числа, уравнения и формулы не опишут добро и зло, не покажут сущность и смысл души и ее бессмертие. Не те инструменты.

Числа – это только числа, чья природа имеет границы, раздвигаемые до бесконечности, но никогда не преодолеваемые, и я бы, пожалуй, сравнил это с мыльным пузырем, который может увеличиваться, если дуть в него – пространство внутри пузыря расширится, зато всё, что вне его оболочки, останется неизменным.

– Это интересно! – Сережа поставил кружку на стол..

– Наверное. Лично для меня цифры сами по себе скучны, а числа – большие и маленькие, которые складываются из цифр – наполнены абсурдом и кажутся нагромождением, причем ничего не значащим нагромождением, ибо для человека, который любит и понимает гуманитарные науки, а у меня образование гуманитарное, математика есть непреодолимая сложность.

– А ты согласен с автором? – прищурился Сережа.

– Не знаю, – ответил я и поджал губы. – Прав он, так как у него, наверное, есть определенные доказательства. Прав я, хотя у меня нет прямых подтверждений своего мнения, и все же я могу так говорить, ибо жизнь богата примерами. Прав и я, и он. Мы оба неправы. Он прав в большей степени, чем я. Я прав в большей степени, чем он. Прав кто-то третий. Каждый из нас одновременно как прав, так и нет. Мы вдвоем заблуждаемся в каких-то мелочах, однако в общем – правы, но рассудить нас может кто-то другой либо высшая сила.

Я вздохнул:

– Сынок, послушай, а ты можешь как-нибудь исправить свои плохие отметки по математике, например, устным ответом – доказать теорему или рассказать правило, ведь, наверное, перед тем, как приступить к практике, вы знакомитесь с теорией?

– Конечно, – немного задумчиво произнес Сережа.

– Замечательно! – обрадовался я. – Вот устным ответом ты как раз и спасешь себя от неуда по математике.

– Я тебя не подведу, – пообещал Сережа.

Мы оба улыбнулись.

– Ты вечером дома? – поинтересовался я.

– Да, дома, – кивнул Сережа. – А ты?

– И я.

– Как время будем коротать?

– Может, в кинопрокате какой-нибудь фильм возьмем? – предложил я.

– Или книгу почитаем? – тут же добавил Сережа.

Я поморщился: – Лучше фильм.

– Ладно, – согласился Сережа.

– Какой хочешь – ужасы, комедию, боевик, мелодраму? – Я провел указательным пальцем по нижней губе.

– Ужасы не хочу – они все какие-то глупые и не страшные. Мелодрамы я тоже не люблю. Либо боевик, либо комедия, – ответил Сережа.

– Давай и то, и другое?

– Хорошо.

С ранних лет нас опекают и защищают – родители, покровители, Бог. Только в любящих и ласковых руках мы чувствуем себя спокойно и уютно, и только в объятия любящих и ласковых рук мы на протяжении всей жизни ищем путь. Мы начинаем движение во времени и пространстве, как только наши ноги касаются поверхности земли. Мы тут же вырываемся из объятий удерживавших нас рук, но не спешим делать первый шаг, какое-то мгновение мы привыкаем к самостоятельности и отсутствию опоры. Мы осматриваемся и видим предметы и места, которые они занимают, их целесообразность и бессмысленность, значимость и ничтожность.

Но вот их притягательность исчезает, то, что прежде было драгоценным даром для нас, неиссякаемым источником сокровищ, вдруг начинает обрастать коркой страхов и неуверенностей. Во вселенной холодных и немых вещей, в сплетениях их черных теней мы ищем взглядом родные руки, стремимся попасть в их объятия.

И вот мы снова в этих руках, нас подбрасывают вверх, а затем ловят, вновь подбрасывают – над миром и вещами, из которых он соткан, составляющими его плоть, и оттенками их бытия – и мы вновь оказываемся в родных объятиях. Нам хорошо и приятно, мы улыбаемся, наш смех разносится по округе, звучит под облаками и среди звезд.

Время движется незаметно, если мы погружены в себя, если парим в вихре повседневных свершений и дел. Время всегда либо с кажущейся быстротой, либо с мнимой неспешностью проходит, и мы также приходим от детства к взрослости, а после и к старости, попутно теряя тех, кого любим.

Но даже после того как мы расстались, они все равно продолжают обнимать и оберегать нас.

Ежесекундно, ледяными угрюмыми ночами.

Ежеминутно в трудные и мрачно безысходные мгновения.

Ежедневно, когда наши глаза закрыты, губы сомкнуты, а уши глухи.

Бесконечно.

На днях произошло интересное событие – в наш город приехал прорицатель. Он выступал в местном Доме просвещения, и я, разумеется, решил пойти на его представление.

Прорицатель был знаменит своим провидческим даром и умением превращаться в птиц, точнее, в птицу – стрижа. То и другое сверхъестественное искусство – поразительное, невероятное и, может, даже немного пугающее – прорицатель демонстрировал в одной из телевизионных передач, посвященных мистическим явлениям и людям, которые служат сосудами для них….

На просторных и темных равнинах моей памяти время от времени начинают искриться, словно бенгальские огни, радужные воспоминания о том, как это было. Хотя нет! Само превращение человека в птицу так и не показали, прорицатель не захотел демонстрировать зрителям, как это происходит: он попросил, чтобы его чем-нибудь накрыли. Просьбу прорицателя немедленно исполнили – накинули на него большой кусок ткани белого цвета.

Всё произошло быстро – без торжественных грома и молний, и без ураганного ветра – даже освещение в помещении не изменялось – просто прорицатель – его физическая оболочка, человеческое тело – исчез под тканью, ставшей опадать, и в то же мгновение из-под нее выпорхнул стриж – маленький и хрупкий, быстрокрылый и резвый – он немного покружил над зрительным залом и улетел за кулисы.

Лица зрителей выражали недоумение, восторг, растерянность и испуг. Затем в студии появился прорицатель. Его приветствовали стоя.

Во второй половине передачи он делал предсказания. Вглядывался в черную ткань прошлого – эпизоды, ставшие камнями, пыльные останки пройденного. Созерцал сквозь радужное полотно настоящего бурление жизни, событий, которые свершались в ту секунду. Наблюдал через бледный туман грядущего, порождавший образы того, что уготовано миру, – слабые и нечеткие видения тех мест, где каждому предстояло побывать, и людей, с которыми суждено было встретиться.

Прошлое, настоящее и будущее – три времени бытия, три ипостаси вселенной – источники, из которых он черпал свои предсказания.

После этого прорицатель прославился, помощниц взял. Ах, слава, яркая звезда – трепет и красота, летящая вверх, к небесам. Одних она ослепляет и обжигает своим светом – ожоги глубокие и болезненные, а других щедро одаривает блестящим жемчугом любви и золотом счастья.

В нашей стране прорицатель был диковинкой, чем-то невероятным, неким сверхъестественным существом, наделенным большой силой. Зато за границей, в Америке и Европе, к персоне прорицателя относились не как к какому-то умопомрачительному и редкому чуду, а как к чему-то, что встречается практически на каждом шагу, банальности и серости, не заслуживавшей восторгов и дифирамбов.

И в Америке, и в Европе были свои прорицатели – уникумы от мира необъяснимого. Да, нам о них рассказывали с экранов телевизоров, но как-то вскользь – давали общие представления о них, почти без подробностей. Только говорили, что для кого-то прорицатели превращались в птиц, а кому-то предсказывали события грядущего. Грубо говоря, нам бросали кость – гладкую и белую, без кусочка мяса на ней, а ведь, как известно, скудной и пустой кости недостаточно, чтобы утолить голод.

Нас часто мало интересует то, что происходит у других, и только когда мы сами сталкиваемся с чем-то неординарным, непонятным и чуждым, то внимательно приглядываемся к этому.

Сколько прорицателей жило в Америке и Европе? Число тех, чья жизнь была подобна окну в доме, в которое всякий желающий и в любое время дня и ночи мог свободно заглянуть и увидеть всё, что творилось внутри, ограничивалось несколькими десятками. Но неизвестно, сколько тех, кто избегал всякой публичности, жил скромной, непримечательной жизнью, нисколько не выдавая себя и своих умений.

Есть ли между открытым меньшинством и закрытым большинством связи, и имелся ли между ними посредник, одновременно державший их в секрете и нет, и давал ли он людям информацию о них в чистом виде или только ее отдельные, не собираемые в целое осколки?

Или большинство, в силу своей скрытности, общается с меньшинством, которое не делает секрета из своего существования, только тогда, когда обе стороны нуждаются в подобном общении? И является ли это общение чем-то материальным, или оно похоже на нечто ментальное, метафизическое, сшитое из той же ткани, что и сны? Что если оно балансирует между тем и другим? Возможно, что такое общение сначала имеет материальную форму, потом переходит во что-то сверхъестественное – вроде предвидений или серии мысленных образов, затем приобретает облик информации и под конец перевоплощается в обычные символы, буквы, цифры, формулы.

Я вот о чём подумал: в нашей благословенной и великой стране должны жить еще прорицатели. По логике вещей – там, где один прорицатель, должны быть и еще несколько, а может, сотня. Впрочем, существует вероятность того, что в нашем обществе нет больше прорицателей – об этом говорит хотя бы тот факт, что новые прорицатели до сих пор еще не заявляли о себе, – а может быть, не пришло время для подобных открытий?

Мне это чем-то напомнило айсберг в море – гора льда одна, как и ее суть, природа и название, только какая-то часть айсберга погружена под воду – бо́льшая, а какая-то белеет над поверхностью.

…Зал Дома просвещения, казавшийся неоправданно просторным в другие дни, а теперь представлявшийся невыносимо тесным из-за огромного количества пришедших на шоу людей, утопал в паутине яркого света люстр и софитов.

Я расположился во втором ряду – идеальное место – отсюда я смогу увидеть всё, что будет делать прорицатель.

Шелковый занавес медленно поднялся, и на сцене появились три человека – две девушки – высокие блондинки с белыми, как снег, лицами, и очень худой мужчина, полностью закованный в блестящие серебристые доспехи. У него были длинные седые волосы и борода почти до пояса – это был прорицатель. Девушки – одна облаченная в двуцветный балахон, а другая в полосатой расшитой звездами робе, – с предельной бережностью держа его под руки и не выказывая никаких эмоций, осторожно подвели к микрофону, одиноко стоявшему у края сцены.

Насколько точными были его предсказания? Я слышал, что большая часть из того, что он предсказывал и говорил, сбылась с поразительной и вместе с тем пугающей точностью. Не сбылись те предсказания, которым не суждено было сбыться, хотя где-то на холсте мироздания они предполагались. Возможно, предсказанные прорицателем события сбудутся лишь спустя много-много лет, или они случатся, когда не будет на этом свете того, кому они были адресованы. Не исключено, что они уже произошли, только никто не заметил этого в силу обстоятельств, каждодневных забот и большой занятности, воплотились не в той форме, в какой все их ждали, а предстали в совершенно ином виде – но в предсказанный срок. Думается мне, что некоторые предсказания прорицателя станут реальностью тогда, когда захотят этого высшие силы. Они примут десятки разных обличий, незаметных для одних и запоминающихся для других, с единой сущностью, но многочисленными финалами.

– Задавайте вопросы, – сказал прорицатель. Его голос был низким, тяжелым и отчетливым. – О чём каждый из вас хочет знать больше всего.

– Нет, нет, нет! – вдруг запротестовали зрители. – Лучше продемонстрируй всем, как ты умеешь превращаться в птицу.

– Только это? – удивленно спросил Прорицатель. Он загадочно прищурился, и на его тонких губах проскользнула легкая ухмылка. – Разве никому из присутствующих не интересно, что ждет его в будущем?

– Нет, – хором закричали все.

Прорицатель сделал короткую паузу, обвел долгим взглядом зрителей, а потом произнес спокойно, тяжело, уверенно:

– Хорошо!

Прорицатель кивком головы дал команду девушке в балахоне. Та вынула из глубокого кармана большой атласный платок красного цвета, расшитый позолоченным узором, и аккуратно накрыла им прорицателя. В тот же миг доспехи, в которые было заковано тело прорицателя, утратив опору, с громким звоном рухнули на деревянное покрытие сцены. Из кучи блестящего металла вылетел стриж. Юркая птица молнией метнулась вверх, затем черным камнем спикировала вниз и, в полуметре от пола развернувшись, вновь взмыла к потолку и стала кружить над сценой.

Все зрители – в том числе и я – в сильнейшем потрясении и даже экстазе вскочили и восхищенно захлопали в ладоши.

Стриж опустился на платок, распластал крылья и запрокинул головку.

А что было бы, если бы все люди умели превращаться в стрижей?

Я закрыл глаза…

Если бы люди обладали такой способностью, то они разом освободились бы от своих плотских темниц – слабых и покорных воле жестокого времени – и в мгновение ока превратились в маленьких стрижей. Они бы воспарили над землей – над скорлупой обыденности и физических потребностей, над пеплом суеты и мелких житейских проблем, над костями мирских желаний – и устремились бы одной большой стаей в небо. Черными точками они отпечатались бы на белоснежных облаках, черными слезами запечатлелись бы на сияющем безупречной синевой полотне неба.

А что потом?

А потом стрижи поднялись бы еще выше и стали бы частью божественного света, света чистого и ослепительно прекрасного, ровным потоком расстилающегося над миром и мерцающей пылью оседающего в душах в сердцах живых существ.

…Одна из девушек наклонилась над птицей, бережно подняла ее и затем, не произнеся ни слова, направилась вглубь сцены. Другая девушка последовала за ней. В эту секунду занавес опустился.

Может, шоу закончилось, или это только антракт? Может, после перерыва мы увидим кульминацию шоу, где прорицатель в своем прежнем человеческом облике явится на сцену, окруженный ореолом торжественности, и гордо и непоколебимо, с победной улыбкой на губах и под всепоглощающий и заглушающий шум оваций низко поклонится всем?

Возможно, у шоу будет продолжение, или очень короткое, или довольно длинное, не исключено, что даже длиннее первой части, однако может оказаться, что после перерыва будет совсем другое представление. Может, оно растянется на целый час или займет всего пятнадцать минут, а вдруг после антракта, который, впрочем, может действительно оказаться не перерывом, а концом шоу, будет еще одно представление, подобное первому, но не с прорицателем в главной роли, а с каким-нибудь фокусником.

И вполне вероятно, что оно продлится столько же, сколько и шоу прорицателя, с таким же оборванным или, наоборот, чересчур затянутым финалом, завершающимся либо послесловием, либо началом другого представления, тянущего за собой иные мелкие или не очень выступления.

Так что же было потом?

Всё одновременно!