Текст книги "Грешники"

3

Милиция побеспокоила Шажкова вторично в восемь часов утра на следующий день. Валентин ещё лежал в постели, когда загудел мобильный телефон, и очередной незнакомый голос, представившийся на этот раз капитаном Заварзиным, без обиняков объявил: к Вале домой выехал оперативник, чтобы показать фотографии предполагаемых преступников. У Валентина спросонья застучало сердце, но он быстро взял себя в руки и, сам даже не поняв как, уговорил капитана на том конце отменить милицейский визит, обязавшись самому явиться в отделение в течение двух часов.

– Ладно, – пробурчал в трубку незнакомый Заварзин, – нет худа без добра, тогда сразу и опознание проведём.

– А что, поймали? – с надеждой спросил Валя, почувствовав себя героем гайдаевского фильма Семёном Семёновичем Горбунковым в исполнении Никулина: «Поймали? – Поймали! – И кто он? – Лопух! (гомерический хохот в зале)».

Но на том конце не засмеялись, а серьёзно сказали: «Приезжайте, увидите».

Через час с небольшим Валя вошёл в знакомое уже отделение милиции и сразу повернул к кабинету № 105.

Что-то изменилось в настроении оперативников. Не было той вялой атмосферы, которая пронизывала всех и вся вчера. Опера ходили молодцами, не скрывая кобур на ремнях под мышками, пересмеивались, и вид у них был уверенный в себе, боевой и в целом положительный.

Увидев в коридоре Шажкова, лейтенант Бородюк с несмеющимися ещё вчера глазами неожиданно заулыбался, по-товарищески протянул Вале руку и увлёк в кабинет. Туда вслед за ними вошли ещё двое молодых оперативников и один постарше, который и назвался собственно капитаном Заварзиным. В помещении стразу стало тесно. Перед Валентином на столе, как игральные карты, разложили фотографии. Шажков кинул на них первый поверхностный взгляд, и у него внутри ничего не ёкнуло. Лица на фотографиях не показались ему знакомыми.

«Надо посмотреть внимательно», – решил Валя и наклонился над столом.

– Смотрите, не торопитесь. Можете сесть, взять фотографии в руки, – как будто услышав Валины мысли, сказал Заварзин.

Валентин сел и, стараясь не обращать внимания на стоявших за спиной оперативников, стал внимательно рассмотреть фотографии – по одной. Главаря шайки, того, что с волчьим взглядом, на фото не было – это он определил сразу. Что касается остальных, то здесь уверенности у Шажкова было меньше. «Маленького» бандита, который держал Лену, а потом пырнул её ножом, Шажков в лицо запомнил плохо, но ему в память врезался нервно-напряжённый изгиб его жилистой фигуры и профессионально исполненный залом руки, заставивший Лену согнуться в поясе. А также взгляд – нервный и нетерпеливый. На одной из фотографий Шажков увидел похожее лицо, но изображённый мужик казался постарше, и острый неприятный взгляд его отражал упорство и жестокую силу. Бандит, которого Валя назвал про себя «квадратным», мог походить на любого из двух крепких мужиков, изображённых на следующих фотографиях, а четвёртого «врага» Шажков не запомнил совсем.

– Ну как, узнал? – добродушно-бодрым голосом спросил Валю Заварзин, и до того стоявшие молча, опера задвигались и разом заговорили: «А как же? Такие характерные морды – и не узнать?»

– Ну? – уже серьёзно поддавливал Валентина Заварзин.

– Сейчас, – ответил Валя, – дайте подумать.

– Ну, думай, только быстро. Вон тот, – и Заварзин указал на фотографию мужика, претендовавшего на роль «маленького», – я вижу, тебе приглянулся.

– По описанию всё сходится. – вступил в разговор Бородюк. – Он ножом поработал, а? Валентин Иванович?

– Что-то есть, но лицо я плохо помню. Вот фигуру его, особенность движений запомнил хорошо.

– Дадим, дадим мы вам сегодня и на фигуру, и на движения его посмотреть.

– Вы его поймали?

– Мы его поймали, а вы его опознали, так ведь?

– По лицу на сто процентов не могу сказать. Да и тот вроде помоложе был.

– Правильно, он в жизни моложе выглядит. Да вы сами всё сейчас увидите. Подпишите пока протокол в том, что вы опознали по фотографии того, кто ударил ножом вашу подругу Окладникову Елену, – как отчество-то? – причинив ей телесное повреждение средней тяжести. Зовут негодяя Шилов Дмитрий Сергеевич по кличке Шило, уголовник-рецидивист, мастерски владеющий холодным оружием. Его взяли вчера с поличным при попытке совершения вооружённого ограбления в том же парке.

– Я подпишу, но прошу письменно отметить, что я не на сто процентов уверен, – твёрдо сказал Шажков.

– Как угодно. Допишите это сами, – равнодушным голосом произнёс Заварзин, – только быстрее, а то на опознание опоздаем, и все понятые разбегутся.

Валентин сделал приписку и подписал бумагу. Заварзин быстрым движением забрал у него листок, убрал в папку и сказал, обращаясь к лейтенанту: «Объясните потерпевшему его обязанности и потом приходите к нам. Не задерживайтесь». Он вышел из кабинета, и с ним вышли двое незнакомых оперативников, закрыв за собой дверь. В кабинете остались только лейтенант Бородюк, рыжеволосый парень в штатском и Валентин Шажков – как на первом допросе.

– Валентин Иванович, – обратился к Шажкову Бородюк, и тон его показался Вале вкрадчивым, если не заискивающим, – мы только что провели процедуру опознания по фотографии подозреваемого, совершившего преступление против гражданки Окладниковой Елены Владимировны. Он опознан вами.

– С оговоркой, – вставил Валентин.

– С оговоркой, – подтвердил Бродюк, – и это отражено в протоколе.

– Да.

– Теперь, – продолжал Бородюк, как и накануне отойдя к окну и стоя в профиль к Валентину, – вы должны опознать преступника лично. Это ответственная процедура, и я предупреждаю вас о том, что вы несете полную ответственность за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

– Даже несмотря на то, что я потерпевший?

– Разве это даёт право на дачу ложных показаний?

– Нет.

– Ну вот. Тогда объясняю процедуру. Вам покажут троих людей, одним из которых будет искомый преступник. Вы должны его опознать в присутствии понятых и расписаться в протоколе. Вопросы есть?

– А если?..

– Что «если»?

– Ничего. Всё понятно.

– Приятно общаться с понятливым человеком, – усмехнулся Бородюк. – Пошли.

Среди трёх представленных Шажкову людей «маленького» бандита не было. Если, глядя на фотографию, ещё можно было в чём-то засомневаться, то глядя на живых людей – нет. И Шажков, посмотрев последовательно на каждого из троих, точно уяснил для себя, что опознавать здесь некого. Капитан Заварзин, видя заминку, задал наводящий вопрос, но Валентин молчал. Процедура затягивалась, и Заварзин обернулся к лейтенанту Бородюку: «Вы предупреждали товарища об ответственности за отказ от показаний и за дачу заведомо ложных показаний?»

– Так точно, – отчеканил Бородюк и сделал страшные глаза в сторону Шажкова.

И тут Валентина разобрала злость. Он понял, что никто здесь «врагов» искать не собирается, а всё валят на этого Шилова. Бандит он или не бандит – не имеет значения. Главное, что это не он ранил Лену, и не с ним Валентин жаждал встречи, и не ему пророчил страшное наказание. И не этого Валентин ждал от родной милиции.

– Я не знаю никого из этих людей и никогда с ними не встречался, – в звенящей тишине наконец произнёс Шажков хриплым голосом.

– А вот ваша подруга однозначно опознала Шилова, – напряженным голосом ответил ему капитан Заварзин, – и опознает его при очной процедуре. Привезите на процедуру опознания гражданку Окладникову, немедленно, – приказал он лейтенанту Бородюку, и тот кивнул головой, но остался стоять на месте.

– Вы были в больнице? – спросил Валя, доставая из кармана мобильный телефон.

– Отставить! – сорвавшись на фальцет, крикнул Заварзин, и стоявшая рядом средних лет женщина, приглашённая в качестве понятой, вздрогнула и недовольно поморщилась. – Отдайте телефон лейтенанту и следуйте за мной, – сдерживаясь, почти спокойным голосом сказал Валентину Заварзин. – Не заставляйте меня применять силовые методы.

Шажков отдал мобильник подскочившему Бородюку и, подталкиваемый незнакомым оперативником, вышел вслед за Заварзиным в коридор. Его провели из «хозяйской» части УВД в «службы», и через пять минут он оказался в антураже сериала про «ментов» – в темноватой неприбранной комнате со столом, пепельницей, настольной лампой и огромным коричневым сейфом у стены. Заварзин куда-то ушёл, а с Валей остался сопровождавший его оперативник.

– Зря вы так, – сочувственным тоном заговорил он с Шажковым. – Опознайте, подпишите, ещё не поздно. Он ведь настоящий бандит, и если вы его опознаете, получит длительный срок. А так – выпустят.

– Но это не тот.

– Да ладно вам – тот, не тот. По фотке-то вы опознали.

– С оговоркой.

– Но опознали же.

Открылась дверь, и в помещение вошёл капитан Заварзин – спокойный и даже расслабленный, как будто это не он пять минут назад кричал фальцетом «Отставить!»

– Ну что, подумали? – мягко, но настойчиво спросил он у Шажкова. – Второй раз такого прокола мы допустить не можем.

– Не он это, – глухо сказал Шажков. – Это другой человек.

– Так, Семёнов, – обратился к оперативнику Заварзин.

– А мы ведь можем так же, как и этот молодой человек, заупрямиться. И из терпилы переквалифицировать его в обвиняемого. Можем?

– Можем, товарищ капитан, – по-советски отрубил опер.

– Вы в припадке ревности, а скорее всего и в состоянии алкогольного опьянения, – обратился к Шажкову капитан, – ударили ножом свою сожительницу, потом испугались, её в больнице бросили, сами в милицию не обратились, затаились. Мы по собственной инициативе расследование начали. Как вам эта версия? Сплошь и рядом такое случается. Если хотите знать, – Заварзин подошёл вплотную к Шажкову, – эта версия имеет самый большой шанс на прохождение в суде – хоть с присяжными, хоть без. А мы здесь с вами цацкаемся, бандитов ищем. «Вор должен сидеть в тюрьме» и всё такое. Если вы не хотите нам помочь, так почему мы должны вам помогать?

– Мне не надо помогать. Я сам найду этих бандитов и вас к ним приведу.

– Нашёл один такой! А этого что – выпускать?

– Не знаю.

– А мы ведь и нож можем найти. Наверняка нож остался на месте происшествия. Пяток солдат пошлём, они слой снега снимут и найдут орудие вашего преступления, а?

– У меня есть свидетель, который подтвердит, что всё было не так.

– На каждого свидетеля всегда найдётся другой свидетель, правда ведь? Детективы по телевизору смотрите?

Шажков молчал. Он почувствовал, что его лицо окаменело и потеряло способность к мимике. Во рту пересохло. Говорить больше было не о чем. Заварзин поглядел на него, покачал головой, потом выразительно посмотрел на опера. Тот пожал плечами и усмехнулся.

– Ладно, – наконец с некоторым усилием произнес капитан, – подумайте ещё. Мы вас вызовем повесткой, поэтому никуда не уезжайте.

– Это подписка о невыезде?

– Устная договорённость о невыезде. Такая договоренность со мной равнозначна подписке.

– Хорошо.

– Отведите его к Бородюку, – сказал Заварзин оперу, развернулся и быстро вышел из комнаты.

Лейтенант Бородюк с сочувствием поглядел на вернувшегося в сто пятый кабинет Шажкова.

– Надо было сразу сказать, что не опознаете, до начала очной процедуры. А вы что ж? Видите, что получилось? Бандиты над нами смеются, в зоне рассказывать будут, как менты облажались.

Шажков молчал.

– Вижу, напуганы вы.

Шажков молчал.

– Распишитесь в получении мобильного телефона и идите. Вас вызовут, если нужно…

– Спасибо, – еле размыкая пересохший рот, не к месту прошамкал Валентин, забрал телефон и вышел из кабинета.

Улица встретила солнышком и смехом детей. Шажков купил в ларьке через дорогу бутылку пива и, сев на скамеечку напротив входа в отделение милиции, с наслаждением стал пить из горлышка. Ему почему-то захотелось борзануть, но эффекта не получилось: никто не обратил на него внимания. Страха Валентин не чувствовал, неприязни тоже, только равнодушие. И потребность действовать, теперь уже самому.

4

Ванна на отделении, где лежала Лена, находилась в хозяйственной комнате в конце коридора. Это помещение не предназначалось для помывки, но другого не было. В комнате по углам стояли швабры, а в большом чане на деревянной скамейке замачивались половые тряпки. На стеллаже у стены были сложены ночные горшки и судна. В дальнем углу на полу возвышалась горка белого порошка с характерным запахом хлорки. Ленины соседки пользовались ванной, хоть и чертыхались из-за негигиеничности процедуры. Все знали, что на другом этаже есть палаты с душем, но они предназначались для платных больных, и из общих палат туда не пускали. Валя на второй день пришёл в больницу с деньгами, чтобы договориться о переводе Лены в отдельную палату. Однако Лена наотрез отказалась, неубедительно (для Шажкова) объяснив свой отказ тем, что будет скучать по коллективу. Её упрямство расстроило Валентина.

Как бы то ни было, Шажков твёрдо решил, что мыть Лену в хозяйственном помещении он не будет, и прямо сказал ей об этом. Лена ответила волшебным взглядом, в котором одновременно виделись удивление, сомнение и благодарность.

В «банный» день она надела длинный белоснежный махровый халат, специально купленный Шажковым по этому случаю. Шажков принёс из дома большое розовое полотенце и пакетике банными принадлежностями. Лена взяла Валентина под руку, и они, как на балу, прошли по больничному коридору, поднялись в лифте на седьмой этаж, где на белых стенах висели репродукции картин и в холлах стояли диваны с обивкой из искусственной кожи. Пожилая медсестра открыла для них одну из палат и со словами «Час вам на всё про всё» ушла. Валентин включил свет, оглядел скудную обстановку, и ему подумалось, что так, наверное, должна выглядеть комната в публичном доме средней руки. Медсестра, сдавая незанятые палаты на почасовой основе, тоже, видимо, имела ввиду вовсе не помывку в относительно чистой душевой, а нечто другое. Шажков спросил себя, хотел бы он сейчас этого другого, и в нём еле-еле затлел забытый уже огонёк. Лена, видимо, думала о том же самом. Её лицо то хмурилась, то светлело, а пальцы то сжимали, то отпускали Валину руку.

Они вместе прошли в ванную комнату, и Валентин помог Лене снять халат и нижнее бельё. Оказавшись обнажённой, она застеснялась и отвернулась к стене. Валя тронул Лену за плечи и она повернулась к нему. Её вид поразил Шажкова. Изящная шея казалась сейчас немыслимо, опасно тонкой. От углубления на шее к плечам разбегались тонкие косточки. Столь любимые Валей девчоночьи груди заострились и торчали несимметрично в разные стороны. Втянутый живот ровно посередине от бока до бока был заклеен прямоугольным куском плотного лейкопластыря телесного цвета с обмахрившимися краями. Ниже груди тело Лены казалось совершено плоским, и только маленький пушистый лобок крутым холмиком возвышался над равниной и казался символом жизни, несущим последнюю надежду на возрождение.

Лена почувствовала Валино замешательство и поймала его взгляд.

– Я тебя разочаровала, да?

– Нисколько, – искренне ответил Шажков, быстро опустился перед ней на колени и осторожно прижался щекой к её животу. Лена гладила его волосы и молчала. Валентин чувствовал, что между ними происходит обмен энергиями, что они сейчас даже ближе друг к другу, чем во время любовного акта. Прошло сколько-то времени, Шажков очнулся и поднялся на ноги. Лена стояла не двигаясь и улыбалась. Валентин осторожно поцеловал её в бесцветные губы, и она лёгким движением ответила на поцелуй.

– Я очень тебя хочу, но сейчас не могу, – тихо, будто раскрывая тайну, сказала она ему.

– Я подожду, выздоравливай скорей.

– Теперь уж выздоровею. Прямо сейчас начну!

Валя помог Лене забраться в ванну и, чувствуя нестерпимо щемящую нежность, стал мыть ей голову терпким душистым шампунем, потом протирал влажной губкой её тонкое и изящное (как тростинка) тело, тщательно избегая попадания воды на заклеенную рану, взбивал мыльную пену у неё в ногах и смывал энергичной струёй тёплой воды, тёр мыльной мочалкой изящные лодыжки и круглые пяточки. Валентину хотелось, чтобы это длилось вечно. Если и можно было представить рай, то он представлялся Шажкову именно таким. Всё, однако, имеет свой конец, и Шажков, обернув Лену мягким полотенцем, поднял её – почти невесомую – на руки и аккуратно поставил в мягкие тапки.

Когда Валентин ввёл Лену в палату, там наступила тишина.

– И я хочу такое лекарство, – восхищённо протянула хохотушка справа.

– Да, – согласилась тётя Тоня, – возрождение из пепла налицо. Быстро и эффективно.

Лена зарделась и отвернулась к окну.

– Валентин Иванович, оставайтесь с нами, – без всякого юмора предложила Ленина соседка слева, маленькая полная женщина по имени Таня, – так нам вас не хватает иногда!

– Я первая предложила Валентину Ивановичу… – начала было хохотушка, но тётя Тоня всё-таки достала из-под одеяла свой неженский кулак.

– Я душой с вами, честное слово, – засмеялся Шажков, – но не всё ещё доделал там, – кивнул он на улицу.

– Доделайте и приходите. А мы Леночку пока придержим.

– Договорились. Завтра приду, а пока делайте заказы с воли.

Удивительный всё-таки это был день! Утром, после так называемых процедур опознания в милиции и угроз капитана Заварзина, Валентину казалось, что ничего хорошего от людей больше ждать не приходится, а значит, нужно объявлять войну без правил – «око за око, зуб за зуб», – чем бы эта война для него ни кончилась. Кто не друг – тот враг. Позиция слабая, позиция несправедливая – всё это Шажков понимал, но не видел другого способа сохранить целостность самого себя, не говоря уж о маломальском самоуважении.

Лена показала, что другой способ есть. Её невидимая, но упорная борьба за себя, без обид и без боёв, оказывалась выигрышной. Смирившись перед Богом, она не смирилась перед собой и не сдавала позиций. Сегодня Валентин почувствовал от Лены мощный импульс поддержки, которого ему так не хватало для того, чтобы прийти в равновесие. Задачи поставлены – задачи должны выполняться. Без злости, без сомнений, лучше вообще без эмоций.

По плану Шажкова дальше нужно было найти лекаря Серёгу Туманова.

5

Валентин ходил среди пятиэтажек, где, по словам лекаря Туманова, все должны были его знать, и подыскивал, к кому бы обратиться за помощью. У последнего подъезда ближайшего дома он отметил двух худых старух, которые сидели на скамейке неподвижно, как мумии, и молча смотрели перед собой. Валя подошёл и встал чуть сбоку, привлекая к себе внимание. Через некоторое время одна из старух скосила на него глаза и тут же отвела взгляд. Валя решил начинать и без церемонии объяснил, что он ищет лекаря Серёгу Туманова. Старухи никак не отреагировали на это обращение, лишь у той, что сидела ближе, на секунду взгляд сделался неприятно острым, но тут же всё рассосалось, и она снова уставилась равнодушными глазами в пространство перед собой. Заинтригованный Шажков понял, что тут ловить больше нечего и, пройдя дальше шагов тридцать, обратился к проходившей мимо немолодой женщине с полным пакетом снеди в руках.

– А зачем вам Туманов? – с некоторой подозрительностью, спросила она, остановившись и осторожно поставив пакет на асфальт.

– Он спас мою жену, – ответил Валентин.

– Понимаю, – подумав, согласилась женщина, – но сейчас его нету. Может быть через неделю, полторы появится.

– Он уехал?

– Вроде того. Не спрашивайте больше, а приходите через неделю, – и она наклонилась поднять пакет.

– Да что ж такое, – Шажкова взяла досада, – что за секретность вокруг хорошего человека? Вон те бабки вообще сделали вид, что не знают его.

– Как же, не знают, – понизив голос, произнесла женщина, снова выпрямившись, – он их лет десять лечил да холил, пока молодой клиентуры не прибавилось. Они и приревновали. Стали обмороки да инфаркты изображать, а он только смеялся и ромашки дарил. Вишь, не простили. Серёжа здесь ни при чём, это они такие никчёмные.

– А здесь что, все Туманова знают?

– Да уж, думаю, все. Парень он видный, весёлый, честный. Людей любит, а уж врач – от Бога.

– Так он что, за деньги лечит или так?

– Сначала только так лечил. Но аккурат перед прошедшими новогодними каникулами его со скорой-то и вытурили. Ну, он и обратился ко всем, мол, лечить бесплатно буду, но от денежного поощрения не откажусь. Так что теперь и не знаю. Я ему ещё не платила, но если приглашу – заплачу, чай не бедная, пенсия приличная, да и работаю ещё.

Женщина вдруг спохватилась, и в глазах у неё снова появилась настороженность: «Разговорили вы меня, а я тоже – язык что помело».

– Я не вредный, – улыбнувшись, сказал Шажков, – не бойтесь.

– Кто вас знает. Вон лицо-то как разукрашено!

– А, – засмеялся Валентин, – я и забыл. Это тогда и произошло..

Валя осёкся и понял, что говорить об этом не может.

– А за что его с работы выгнали? – спросил он.

– За что? – вздохнула женщина. – А за что мужиков с работы гонят? Всё за то.

Она махнула рукой, подняла тяжёлый пакет и пошла мимо Шажкова дальше по дороге. И Валентин вдруг разом понял: Серёга Туманов пьёт, и пьёт запойно.

– Подождите, – Валентин догнал женщину, – мне его телефон нужен. Дайте, пожалуйста.

– А откуда я знаю, может, ты из бандюков или ещё кто, – полушёпотом с неожиданной злостью произнесла женщина, – телефон тебе давать!

– Здрассте, – разочарованно сказал Валя, – на бабок пеняете, а сами… Я что, похож на бандюгана? Бандюган по ворованным телефонным базам давно бы уже всё узнал, а не ходил бы, не клянчил здесь.

– Ладно, – ещё раз сомнением поглядев на попорченное Валино лицо, наконец произнесла она, – передайте Серёже, что Лариса Черепанова-старшая ему здоровья желает. Может, вас и послушает. Он в запое уже дней пять. Стало быть, ещё неделю ему страдать, а то и полторы. Так-то вот. Я знаю, сама проходила. Бог отвадил, но через горе, уж извините, не скажу какое, раскрываться не буду.

– Нет, конечно, не надо. Скажите только, подшиваться он не пробовал?

– Уговоришь его! Сразу буйным становится. Ещё год-два, и потеряем человека. Я на вас рассчитываю.

– Да, да. Не специалист, но буду стараться.

– В том-то и дело, что здесь не нужен специалист. Нужен человек. Телефон будете записывать?

Шажков записал номера домашнего и мобильного телефонов Туманова, проводил Ларису Черепанову до парадной и задумчиво повернул к детской площадке напротив дома. Ему хотелось присесть и собраться с мыслями.

«Значит, сразу после события в парке Сёрега Туманов ушел в запой, спирт у него был уже тогда. Захочет ли он вообще со мной разговаривать?» – думал Валентин.

Вале приходилось несколько раз в жизни сталкиваться с запойными, и он их отличал от бытовых пьяниц. Запойные воспринимались как больные, нуждавшиеся в поддержке (в действенность медицинской помощи алкоголикам Шажков, честно говоря, не верил). Пьянство же, в отличие от запойного алкоголизма, Валентин считал следствием распущенности и горьких пьяниц не терпел, хотя иногда в душе жалел, тем более что среди тех из них, кто ещё не потерял человеческий облик, встречались порой удивительно светлые люди. Валентин и сам был грешен: не враг выпить и закусить, и, как каждому в нашей стране «умеренно выпивающему» мужчине, ему приходилось попадать на этой почве в неловкие, да чего греха таить, и в совсем неприятные ситуации, последствием которых всегда был жгучий стыд, ненависть к себе такому и желание всё изменить к лучшему. Стыд и восприятие слабости к спиртному как греха были для Валентина неким знаком, критерием выделения близкого ему по духу человека, волею судьбы оказавшегося жертвой зелёного змия.

Другой подход к оценке последствий собственного пьянства встречался иногда у иностранцев, многие из которых, несмотря на регалии и профессорские звания, любили, приезжая в Россию, «оторваться» на этой почве. И вот, накуролесив вечером в ресторане, утром человек приходит к русским коллегам, с трудом уладившим дело с метрдотелем, а то и с милицией, и, не пряча глаз, объясняет: «It’s not me. It’s vodka».

– А что ты думал, – говорил в этом случае Рома Охлобыстин, – он прав. Мы сами его накачали, сами и расхлёбываем. Он может, никогда столько не пил и никогда больше не выпьет.

Эти Ромины предположения были верны лишь отчасти, так как на следующей конференции всё обычно повторялось, и так, пока человека не переставали приглашать.

Рома был на кафедре главным теоретиком потребления спиртного, хоть сам употреблял весьма умеренно. Он различал «русско-советский» профиль употребления и «западный». Первый, по его мнению, неумолимо уходил в прошлое. Его суть заключалась в обязательной цикличности: напиться в компании или в кругу семьи, скажем, раз в месяц или раз в неделю (Шажков здесь добавил бы – а потом стыдиться и жалеть об этом), обнулить мозги и жить спокойно до следующего цикла и следующего «обнуления». Такой цикл обычно привязывался к государственным и семейным праздникам, к отпуску, к выходным. Высшая школа, как отмечал Рома, на уровне заведующих кафедрами, ведущей профессуры, деканов и проректоров выработала свой подход: пить много в праздники, умеренно – на многочисленных банкетах и по чуть-чуть каждый день. По мере автомобилизации профессорско-преподавательского состава возможность пить на банкетах и каждый день сократилась, но не исчерпалась полностью. По версии Охлобыстина (подтверждаемой врачами и заядлыми трезвенниками), «русско-советский» профиль потребления спиртного чреват тем, что трезвые периоды постепенно сокращались, потом исчезали вовсе, и человек незаметно превращался в пьяницу со всеми последствиями. Более того, однажды Валя и Рома, сидя на кафедре за очередным бокалом красного вина, вспоминали, кто в последние годы умер из их университетских коллег, и к собственному удивлению обнаружили, что раньше времени ушли всё в основном сильно выпивавшие, а трезвенники и полутрезвенники знай себе живут да здравствуют. Колоритные личности типа профессора Климова только подтверждали это случайно сформулированное правило.

«Западный» профиль заключался, по мнению Ромы, в ежедневном употреблении спиртного в относительно малых количествах: баночка пива после работы доступна теперь каждому студенту, а для среднего класса – и рюмка коньяку вечером у телевизора. Охлобыстин презирал этот «западный» подход – без души и без компании (Валя Шажков здесь с ним полностью соглашался), считал его бессмысленным с точки зрения удовольствия, преступным со стороны компаний-производителей, а главное – отупляющим и разобщающим потребителей и прежде всего молодёжь.

– Что я, не знаю? – возмущался Рома. – Банки пива уже через неделю становится мало, прибавляется вторая, а потом малохольные девицы уже с литровыми бочонками по улицам шляются!

– Ну, давай по последней, и пойдём, – согласительным тоном говорил ему Шажков, протягивая наполненный бокал.

– За всё хорошее, – соглашался Охлобыстин. Приятели чокались, выпивали и продолжали задушевную беседу о русском пьянстве.

«Вот ради таких моментов стоит жить», – мелькало в голове у Шажкова, когда он видел перед собой непривычно расслабленного, улыбчивого Рому Охлобыстина и ощущал терпкость красного вина на губах. У Ромы в глазах он читал то же самое…

Теперь, сидя на шаткой лавочке и раздумывая, как лучше поступить, Шажков в конце концов решил, что лучше не мудрствуя лукаво и не обдумывая, что сказать, просто позвонить Туманову и дальше действовать по ситуации. Валина симпатия к этому человеку за несколько прошедших драматических дней не ослабела, а после разговора с Ларисой Черепановой к ней добавились ещё острое сочувствие и чисто человеческий интерес.

Словом, набрал Валя Серёгин домашний номер, но ответом ему были лишь бесконечные длинные гудки. Потом набрал номер мобильного телефона, и через несколько секунд услышал в трубке незнакомый, как бы простуженный голос: «Да, говорите».

– Это Валя Шажков. Вы спасли девушку в парке, помните?

Валентин очень боялся, что на том конце повесят трубку, но не повесили, а голос с уже знакомой интонацией сказал:

– Помню, как забыть. Я знал, что ты позвонишь, ага? Как девчонка твоя?

– Нормально. Операция прошла хорошо, сейчас в больнице.

– Ну, слава богу, отлегло у меня от сердца. Ты далеко?

– Во дворе, – ответил Валя, застигнутый врасплох таким вопросом.

– Водки можешь принести? Я отдам деньги.

– Может, вместе сходим? – спросил Валентин.

– Куда я в таком виде. Меня все тут знают. Ну ладно, не можешь так не можешь.

– Погоди, – тоже перейдя на «ты», прервал его Шажков.

– Я куплю. Говори адрес, куда нести.

Туманов жил в однокомнатной квартире на пятом этаже хрущёвки напротив. Квартира была не запущенная, как можно было ожидать, а, напротив, весьма аккуратная, но обставленная и содержавшаяся в спартанском стиле. Не было ни фотографий в рамках, по которым можно представить прошлое хозяина, ни очаровательных мелочей типа мягких игрушек, сувениров – ничего такого. Несколько вещей указывали на профессию обитавшего в ней человека: стеклянный шкаф с медицинскими причиндалами, как в кабинете врача, и два чемодана с красными крестами, явно из арсенала скорой помощи. На пагубную приверженность хозяина указывали только несколько пустых бутылок под дверью в прихожей и общее ощущение неприбранности из-за белеющей мятыми простынями распахнутой постели в комнате, переполненного мусорного ведра и горки давно не мытой посуды в раковине на кухне.

Сам Сергей Туманов оказался в здравом уме и памяти, только вид имел такой, будто его долго жевали, а потом выплюнули. Скрюченная фигура, растрёпанные волосы, небритые щёки, глаза в темных кругах, весёлые, но иногда опасно шальные. Картину дополняла мятая рыжая вельветовая рубашка, наполовину заправленная в чёрные джинсовые шорты, из которых торчали тощие ноги, покрытые светлыми волосами. На ногах – стоптанные, распластанные по полу тапки неясной расцветки.

Туманов оценивающе посмотрел на Валентина, вошедшего с большим пакетом в руке. Валя молча достал из пакета и протянул ему бутылку «Флагмана». Сергей взял бутылку и с осторожной полуулыбкой спросил, указав на пакет:

– А там что?

– Закуска, – также улыбаясь, ответил Шажков.

– Ну, здравствуй, – Туманов протянул было Вале руку, но неожиданно притянул его к себе, неловко похлопав по спине: – Рад тебя видеть.

– Взаимно, – Валентин крепко стиснул его руку.

– Лихой у тебя вид, – покачивая головой и увлекая Валю на кухню, сказал Туманов, – ботинки не снимай и извини за беспорядок, очень быстро ты пришёл, не успел убрать, ага?

– Ладно, разберёмся, – и Валя стал опорожнять пакет, выкладывая еду на стол.

– А это зачем? – удивлённо спросил Туманов, показав на целлофановый пакет с кислой капустой и кусок красного мяса.

– Щи кислые будем варить, – серьёзно ответил Шажков, – умеешь?

– Умею.

– Ну?

– Хорошо, – помявшись, сказал Туманов, – выпьешь со мной? А потом я лечить тебя буду.