Текст книги "Знаменитые русские о Неаполе"

Герман Александрович Лопатин

Герман Александрович Лопатин (25.01.1845, Нижний Новгород – 28.12.1918, Петроград) – ученый-биолог, деятель революционного движения, переводчик. Окончил с золотой медалью ставропольскую гимназию, потом естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета; в 1867 г. успешно защитил диссертацию по биологии. Участвовал в революционном движении; многократно арестовывался и бежал. В 1870 г. организовал побег П. Л. Лаврова за границу. В 1872 г. сделал попытку освобождения Н. Г. Чернышевского из Сибири (неудачно). В годы эмиграции жил в Париже, Лондоне, Женеве. Друг Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Михаила Бакунина. Первый русский переводчик «Капитала» Маркса.

В 1884 г. был в очередной раз арестован и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Приговорен к смертной казни через повешение; три недели провел в ожидании смерти, но казнь была заменена бессрочной каторгой с отбыванием в Шлиссельбургской крепости. В общей сложности провел в одиночном заключении 21 год. Освобожден по амнистии в октябре 1905 г. без восстановления в правах состояния.

В конце 1908 г. Г. А. Лопатин поселился в Италии на Лигурийском побережье близ Генуи – сначала в Кави, потом в Феццано, в доме известного писателя-эмигранта А. В. Амфитеатрова. В январе 1909 г. Лопатин уже собрался было побывать в Неаполе и на Капри у Горького, однако поездка не состоялась: как безусловный авторитет в среде революционной эмиграции Лопатин был срочно вызван в Париж для участия в «третейском суде» эсеровской организации по делу о предательстве Азефа.

Во время проведения в 1909 г. на Капри «партийной школы» Горький снова – на этот раз через Амфитеатрова – зазывал Лопатина в гости:

«А Герману Александровичу ‹Лопатину› передайте мой горячий привет и скажите, что прошу его о дне приезда на Капри известить меня, дабы я его встретил. Верую, что он не откажется остановиться на вилле „Spinola“, где есть много комнат и мало людей. Соблазните его музыкой, если он таковую любит, музыканта покажу хорошего! ‹речь, по-видимому, идет о Н. Е. Буренине. – А. К.› Каторжными песнями угощу, ей-богу! Ах, хороши!»

Письмо А. В. Амфитеатрову 5.12.1909.

Лопатин приехал на Капри 9 декабря 1909 г. и пробыл там пять дней. Живший в то время на вилле у Горького К. П. Пятницкий позднее вспоминал:

«Лопатин приехал с вечерним пароходом, часу в шестом. Через 20 минут он был среди нас, в столовой Горького. Вот он стоит пред одним из окон столовой, выходящих на Неаполитанский залив. Наступает закат, спокойная гладь залива походит на исполинское серебристо-розовое зеркало. На этом фоне крупная фигура Лопатина выделяется, как статуя из темной бронзы. Ему сейчас 64 года. Он пробыл в крепости 21 год. Но тюрьма и годы не сломили его. Какой это могучий, красивый старик! Высокий рост, большая голова, широкие плечи, выпуклая богатырская грудь».

На следующий день, после обеда, в превращенной в аудиторию пустующей комнате на нижнем этаже горьковской виллы «Спинола» Лопатин встречался с учащимися «каприйской школы». Будучи блестящим рассказчиком, Лопатин в течение всего вечера и половины ночи рассказывал о своих встречах с Марксом, Энгельсом, Бакуниным, о дружбе с Иваном Тургеневым, Михаилом Салтыковым-Щедриным, Глебом Успенским, о своих многочисленных побегах, о сорвавшемся плане по освобождению Чернышевского…

Из дневников Пятницкого известно, что ранним утром в субботу, 11 декабря, Лопатин вместе с приемным сыном Горького, Зиновием Пешковым (впоследствии генералом французской армии), ходили на гору Тиберия, смотрели тарантеллу в одном из придорожных ресторанчиков. После завтрака, уже вместе с Горьким и М. Ф. Андреевой, ходили к Малой гавани к знакомому каприйскому рыбаку Джованни Спадаро. Вечером были в кинематографе «Эдисон»; смотрели две новые игровые ленты: «Мазаниелло» (о восстании неаполитанцев против испанского владычества в 1647 г.) и «Савойскую кавалерию». После полуночного чая – опять разговоры на вилле «Спинола» до четырех часов ночи.

На следующий день Лопатин собирался покинуть Капри, но помешала погода. Пятницкий записал в тот день в дневнике:

«Ветер, дождь, сумрак. Парохода не будет. Лопатин рассказывает ученикам о Марксе. Вечером опять разговоры до 2½ ночи».

Большая гавань Капри. У входа на фуникулер (фото 1895 г.).

Наутро погода улучшилась, и Лопатин уплыл в Неаполь.

Пятницкий: «13 декабря. Вернулась хорошая погода. Вернулась обычная каприйская обстановка: сияющий день, безоблачное небо, голубое море и веселые песни над островом. Лопатин уезжает. Горький обнимает его и просит приехать снова: „Всегда приму как отца…“ – говорит он. Я провожаю Лопатина до парохода, который стоит в 200 метрах от берега. Всю дорогу уговариваю писать воспоминания. Лопатин не хочет. Моя лодка еще качалась на волнах, когда пароход медленно и плавно, как лебедь, двинулся по направлению к Сорренто. Лопатин, высокий, крупный, стоял на корме, махал шляпою, кричал какие-то прощальные слова и, как всегда, – смеялся…»

В тот же день Горький, будучи в особо приподнятом настроении от общения с Лопатиным, писал Амфитеатрову:

«Милый Александр Валентинович, – поистине: праздникам праздник и торжество из торжеств для души моей – видел Г. А. Лопатина! Впечатление – чарующее, огромное, радостное, – как будто именно его-то и ждала с тоскою душа лет тридцать, и вот он пришел, чародей сказочный. Конечно, я человек преувеличенный, и притом весьма ушиблен жаждою героя – ну да, ну да! – но – знаете что? Только один Л. Толстой действовал на мое чувствилище столь грандиозно, только с ним беседуя – чувствовал я такую радость и гордость за человека, за нашу родину. Какое дивное лицо у его души, как он чувствует красоту, этот, 21 год во гробе заключенный человек, и как ясно, безумно хорошо понимать, что „его еще воскресшего много будет“. Надобно, чтобы он написал „Записки“ – автобиографию. Не напишет – ограбит бедную Русь, которая стонет и воет, и страдает, и не умеет радоваться».

Лопатин и Горький встречались потом летом 1910 г., когда Горький приезжал на Генуэзское побережье (в Аляссио) повидаться с первой женой, Е. П. Пешковой, и сыном Максимом. Самому же отправиться на Капри Лопатину опять никак не удавалось, ибо он по-прежнему находился в частых разъездах, улаживая бесчисленные конфликты в среде русской революционной эмиграции. (Когда однажды сестра укорила его, что он «порхает по Европе», Лопатин ответил: «Порхать-то я порхаю, только не с цветка на цветок, а с одной кучи навоза или падали на другую…»)

Г. А. Лопатин и А. М. Горький на Капри (1909 г.).

Только к ноябрю 1912 г. у Лопатина снова появилась возможность побывать в Неаполе и на Капри. Он писал тогда Горькому из Феццано:

Давно уже тянет меня в Неаполь – посмотреть на Помпею с ее вновь открытой улицей, Везувий, акварий ‹неаполитанский аквариум был открыт в 1870 г. – А. К.›, музеи и пр. Да и Лазурного грота на Капри я ведь так и не видал… А тут еще недавно приехала туда на время одна из моих многочисленных племянниц ‹Л. А. Лопатина› и выражает желание повидаться. Так вот я и думаю „сбегать“ вскоре в Неаполь. Когда именно, еще не знаю точно. Если поеду по железной дороге, то приеду, вероятно, во вторник, 22-го, около полудня; если же на пароходе, то – „во едину от суббот“ (26 октября или 2 ноября)… Но сроки пока гадательны».

Лопатин приплыл пароходом в Неаполь поздно вечером 2 ноября 1912 г. На следующий день он писал Амфитеатровым:

«Подумайте: сладко ли очутиться в „незнамом“ городе „на ночь глядя“, да еще в таком разбойничьем вертепе, как неаполитанский порт!.. Должно быть, натура давно уже просила езды и хорошей встряски. В Неаполь приехал вчера затемно и в 9 ч. вечера. Начался грабеж: перевозчики, носильщики, указчики… Наконец я рявкнул: „Зовите карабинеров или гвардию, такие-сякие! Не дам ни копейки больше. Я и так плачу вдвое против тарифов“. Тогда разбойники кротко: „К чему тут полиция? Дайте, что пожалует Ваша честь“. – Беру извозчика. Путем расспросов у полицейских и местных торговцев находим узкую улочку, где едва притесняется один экипаж (двум не разминуться). Вид разбойничьего вертепа. Отыскиваю моих молодоженов ‹племянницу с мужем›. Знаете, по сообщенным мне ценам я ожидал чего-то очень жалкого. Но действительность превзошла все мои ожидания. Это – Хитрое рынок, Вяземская лавра ‹квартал ночлежных домов в Петербурге›… Сдаются, собственно, углы, хотя уступают и по 4 угла в одни руки. За всякими „надобностями“ выходят на улицу и в публичные бесплатные учреждения… Все остальное сообразно с этим. Ужас! Зато нравы просты. Мне не нашлось ни одной комнатурки. Говорю: „Куда же я пойду теперь ночевать?“, а хозяйка: „А зачем идти? Вот двое козел, две доски, я сейчас огорожу вам койку в головах у молодоженов, положу тюфяк, и отлично выспитесь!“ И что же? Ведь пришлось соснуть именно так!.. Сегодня же уезжаю на Капри».

3 ноября 1912 г. Лопатин приехал на Капри (Горький тогда жил уже на новой вилле – «Серафина» на Via Mulo). В тот же день в очередном письме Амфитеатровым Лопатин описал свои «новые приключения»:

«Продолжаю мою Одиссею. В воскресенье, в полдень, даю депешу ‹Горькому›. Приезжаю затемно. На пристани никого. Плохо. Думаю: „С легким чемоданчиком не стоит брать извозчика. Пойду по колесной дороге, которая, наверно, ведет и мимо них. А про виллу спрошу у прохожих“. Иду, иду, взмок как мышь, чемоданчик оттянул руку; горы, темень и никаких прохожих. Наконец какие-то два парня. „Знаете виллу Максима Горького?“ – „Знаем“. – „Ведите, я заплачу“. Ходили, ходили по горам и долам. Пришли к какому-то неосвещенному зданию, звонились, звонились, так и не дозвонились никого. „Ведите меня вниз на марину ‹в бухту›, в какую-нибудь скромную гостиницу“. Внизу останавливает меня некто: „Вы – Лопатин? Я вас видал в Париже“. – „Да“. – „Куда же вы идете? А Горькие вас ждали на фуникулере (о коем я совсем позабыл). Не дождались, подумали, что вы опоздали к пароходу и ушли домой“. – „Ведите меня к ним“… Все сложилось потом по-хорошему. Жаль только, что Алексей Максимович, стоя долго вечером на ветру, в одном пиджаке, немного простудился, что мне очень досадно и неприятно».

И на этот раз погода на Капри не позволила Лопатину побывать в Лазурном гроте. Общение с Горьким омрачалось и напряженной атмосферой на вилле «Серафина»: как раз в эти дни начала ноября 1912 г. М. Ф. Андреева собиралась окончательно покинуть Капри и собирала вещи. Лопатин хотел побыстрее уехать с острова, но из-за шторма сумел уплыть в Неаполь лишь 10 ноября. На следующий день он, уже из Неаполя, писал Амфитеатровым:

«День за днем, я задержался на Капри целую неделю и лишь вчера уехал оттуда вместе с Б‹урцевым›. И давно бы пора! Ибо как раз в это время шла подспудная трагедия и готовился последний акт…С Капри нас провожало пять шпиков: три француза, два итальянца и один русский».

Ненастная погода преследовала Лопатина и в Неаполе, где он задержался на несколько дней перед возвращением в Феццано:

«Теперь берусь снова за жалобы и доносы. Не знаю, каков Неаполь в хорошую погоду, но в дождь я не видал еще более грязной дыры. Впрочем, и в сухомень, поутру, после поливки улиц, тротуары нестерпимо скользки и грязны. А теперь то и дело идет дождь, иной раз проливной. Можете себе представить – как это удобно для всяких поисков, осмотров и т. п.!.. Во всяком случае я порешил зайти завтра в музей, послезавтра в Помпею, а в пятницу отрясти прах с моих ног на Неаполь и его окрестности…»

Письмо Амфитеатровым 12.11.1912.

Отъезд Г. А. Лопатина с Капри (13 декабря 1909 г.).

После Февральской революции Г. А. Лопатин возвратился в Россию. Большевистский переворот застал его тяжело больным в Петропавловской больнице в Петрограде. Там он и скончался 28 декабря 1918 г. Похоронили его на Литературных мостках Волкова кладбища рядом с Г. И. Успенским и И. С. Тургеневым, с которыми он был дружен.

П. Л. Лавров (Миртов) в своих мемуарах так написал о Г. А. Лопатине:

«Он прельщал всех и каждого, был душою всякого общества, привлекал к себе и самодура генерал-губернатора Восточной Сибири, и ученых исследователей, и молодых девушек, и острожных каторжников, и фанатиков-революционеров… Его рассказы, полные блеска и юмора, чаровали слушателей. Поэтому материал для его биографии мог бы быть очень богат и разнообразен. Но именно разнообразие мест и личностей, среди которых имели место разные эпизоды его жизни, здесь представляет затруднение… Лишь сам Лопатин был бы способен сгруппировать и распределить все эти эпизоды в надлежащей перспективе и гармонии. Его и уговаривали не раз это сделать. Уговаривал Иван Сергеевич Тургенев, угадывавший в нем блестящий литературный талант. Уговаривали его и друзья. Ему все было некогда. Его отвлекали всегда от усидчивой литературной работы, без возможности напечатать ее немедленно, или работа для куска хлеба, переводы, сделанные по верному заказу, или хлопоты по сотне дел…»

Михаил Андреевич Осоргин

Михаил Андреевич Осоргин (19.10.1878, Пермь – 27.11.1942, Шабри, Франция) – писатель, публицист. Окончил юридический факультет Московского университета. Состоял в партии социалистов-революционеров; в 1905 г. был арестован, приговорен к ссылке, но выпущен под залог. Вместе с группой друзей-революционеров тайно переправился в Финляндию, а оттуда через Данию, Германию, Швейцарию приехал в Италию, где несколько лет работал корреспондентом «Московских ведомостей» и других либеральных российских изданий. Приобрел большую популярность у читателя в России; из более четырехсот итальянских корреспонденций наиболее значительными Осоргин считал свои статьи о громких судебных процессах над неаполитанской мафией (каморрой), об итало-турецкой войне, Балканской войне 1912 г., о современной итальянской литературе, искусстве, театре.

Писатель Б. К. Зайцев, который тогда часто встречался с Осоргиным в Италии, вспоминал о нем:

«Изящный, худощавый блондин. Нервный, много курил, элегантно разваливаясь на диване, и потом вдруг взъерошит волосы на голове, станут они у него дыбом, и он делает страшное лицо… Очень русский человек, очень интеллигент русский – в хорошем смысле, очень с устремлениями влево, но без малейшей грубости, жестокости, позднейшей левизны русской. Человек мягкой и тонкой души».

Проживая главным образом в Риме, Осоргин много путешествовал по Италии. В своем мемуарном эссе «Времена. Автобиографическое повествование», написанном незадолго до смерти в 1942 г. он вспоминал:

«Я очень любил Италию и прилежно ее изучал, не музейную, а современную мне, живую; Италию в труде, в песне, в нуждах и надеждах. Я написал о ее жизни две книги и рассказывал о ней в сотнях статей, печатавшихся в России. Города Италии были моими комнатами: Рим – рабочим кабинетом, Флоренция – библиотекой, Венеция – гостиной, Неаполь – террасой, с которой открывался такой прекрасный вид. Мне были одинаково знакомы север и юг, Ривьера и каштановые леса Тосканы, лики Джотто в Ассизах и фреска „Венчание“ в Витербо. Я уходил писать в домик Цезаря на Форуме – еще были целы в домике шесть дубков, слушал орган во Фьезоле, тонул в бурный день при выходе из каприйского голубого грота, брал приступом с генуэзскими рабочими портовые угольные насыпи, негодовал с толпой в дни казни в Испании Франческо Ферреро, томился на процессе ‹неаполитанской› каморры, бродил по доверху наводненному вулканическим пеплом ‹Везувия› местечку Торре-дель-Греко, отличал вино Фраскати от его орвьетских и каприйских соперников…»

М. Осоргин многократно бывал в Неаполе, который он считал «наиболее итальянским городом» – «шумным, драчливым, распутным и жульническим, хотя порою прекрасным». В 1913 г. М. Осоргин издал книгу «Очерки современной Италии», куда вошли, в частности, и эссе о Неаполе, использованные во второй части настоящего издания.

В 1916 г. Осоргин полулегально, кружным путем через Скандинавию, возвратился в Петроград. Февральская революция застала его в Москве. Твердо решив не связывать себя официальной государственной или партийной службой, он отклонил почетное предложение Временного правительства занять пост посла демократической России в Италии. После Октябрьской революции Осоргин не пошел и на активное сотрудничество с большевиками. (Известный русский писатель-эмигрант Марк Алданов сказал однажды, что «Михаил Осоргин был, вероятно, единственным русским публицистом, который политику и презирал, и терпеть не мог.

Неаполь. Via Roma (Toledo) (фото 1890-х гг.).

Тем не менее после революции Осоргин продолжает активно печататься в ряде пока еще свободных периодических изданий и, имея высокий авторитет в литературной среде, избирается первым председателем Всероссийского союза журналистов и товарищем (заместителем) председателя Союза писателей. Активно участвует он и в работе «Studio Italiano» – независимого италофильского кружка (вместе с П. Муратовым, Б. Зайцевым, А. Дживелеговым, Б. Грифцовым, М. Хусидом и др.). Он был и одним из организаторов писательской кооперативной книжной лавки, чтобы, по его собственным словам, «быть около книги и, не закабаляя себя службой, иметь лишний шанс не погибнуть от голода».

В 1922 г. постановлением коллегии ГПУ М. А. Осоргин, вместе с семьюдесятью другими известными писателями, философами, общественными деятелями, был выслан за границу. В Берлине он долго добивался визы в Италию для того, чтобы принять участие в знаменитых «русских лекциях» осенью 1923 г., организованных в Риме итальянским русистом Этторе Ло Гатто. В составе русской делегации в Италии были тогда такие корифеи русской мысли (в те годы уже эмигранты), как Николай Бердяев, Борис Вышеславцев, Павел Муратов, Семен Франк, Борис Зайцев.

В самом конце 1923 г. Осоргин, резко отрицательно воспринявший приход к власти фашистов в Италии, окончательно обосновался в Париже. В 20-40-е годы он стал одним из самых значительных писателей русского зарубежья (например, его роман «Сивцев Вражек» был издан беспрецедентным для эмиграции тиражом в 40 тыс. экземпляров и переведен на все основные европейские языки).

Во время Второй мировой войны, после капитуляции Франции, М. А. Осоргин вместе с третьей женой Татьяной Алексеевной (урожденной Бакуниной) уехал из оккупированного немцами Парижа в местечко Шабри на юге Франции. Оттуда он, уже тяжело больной, с риском для жизни переправлял в Америку и нейтральные страны Европы статьи, разоблачающие фашистский режим. Михаил Андреевич Осоргин скончался в Шабри 27 ноября 1942 г. и был похоронен на местном кладбище.

Приложение

М. А. Осоргин

Две фотографии: Рим и Неаполь

Я недавно достал себе, а теперь привез сюда и рассматриваю две старые фотографии; одна большая – Неаполя, другая поменьше – Рима. Они слегка пожелтели, с выцветшими далями и слишком ясным передним планом. Но обе прекрасны. Неаполь взят целиком, вероятно, с Позилиппо, так что видны два фестона залива, ясно весь пляж под Villa Nationale и, разумеется, дымный Везувий с прибрежными городками. На римской фотографии половину ее заняла площадь Народа, прекрасная, круглая, а вдаль к Ватикану убегают огороды Prati di Castello… Горячий, полный живописной страсти, сын Вулкана – Неаполь… И гордый Рим, скромнейший из городов Вечности и Величия… Когда-то я был влюблен в Италию и, как влюбленный, слагал свои строки о ней, хотел петь ее даже в ее обыденщине и порою – знаю и горжусь – заражал других чувством, которое было искренно. Теперь уже давно миновала пора юного увлечения, и далеко отошли горячие призраки юга, растворились в серо-кровавых туманах России… И вот я снова стремлюсь сюда… Маленькой, едва заметной точкой я наношу и себя на матовую поверхность старой фотографии. Вот я опять там. Я иду по Chiaia, я гуляю по аллее Национальной Виллы, я подымаюсь на Вомеро, к монастырю Сан-Мартино и оттуда смотрю на город и на туманные дали… И нигде, никто не спрашивает, кто я, по какому праву я попираю ногами благословенную землю, каковы мои политические убеждения, как отношусь я к социальным экспериментам людей, ставших мне постольку чуждыми, поскольку они самовлюбленно жестоки и лицемерно добродетельны. И мой карман, здесь полный нелепых и обидных для самолюбия «документов», там – я набиваю дешевыми фруктами, которыми освежаю запекшиеся от жары и солнца, но счастливые, зацелованные счастьем свободы губы… Мошка, крошечная живая мошка села на небо Неаполя. И, слившись с панорамой города, она кажется огромной птицей, кружащейся где-то под Везувием, близ Торре-дель-Греко, близ этого злосчастного местечка, которое мне довелось однажды видеть до конька крыш залитым пеплом Везувия, снесенным с гор потоками воды после трехдневной небесной бури. И мошке этой я завидую – ее умению так сблизиться и безраздельно слиться с прекрасной и сладостно-ленивой негой bella Napoli! Зависть к мошке, свободно прилепившейся к куску красивого картона, ничтожной, беспартийной, беспаспортной мошке – вот все, что осталось от лелеянной гражданственности! Зависть, но не злоба! Я счел бы себя зверем, если бы во мне на миг родилось желание попортить крылышко этого орла, свободно парящего над Torre del Greco.

M. Осоргин. Фотографии (1919) // M.А. Осоргин. Сивцев Вражек. M., 1999, с. 366–367.