Текст книги "Знаменитые русские о Неаполе"

Владимир Сергеевич Соловьев

Владимир Сергеевич Соловьев (16.01.1853, Москва – 31.07.1900, имение Узкое под Москвой) – философ, религиозный мыслитель, поэт, публицист, литературный критик. Почетный член Императорской Академии наук по разряду изящной словесности (1900). Вырос в семье знаменитого историка Сергея Михайловича Соловьева. В 1873 г. окончил историко-филологическое отделение Московского университета.

В марте 1875 г. Совет Московского университета удовлетворил ходатайство двадцатидвухлетнего доцента В. С. Соловьева о предоставлении ему заграничной командировки, «преимущественно для изучения в Британском музее памятников индийской, гностической и средневековой философии». 21 июня Соловьев выехал из Москвы по маршруту Варшава – Берлин – Ганновер – Кельн – Остенде – Дувр – Лондон.

Осенью 1875 г. Соловьев едет для продолжения работ в Египет: пересекает Францию и Италию, и из апулийского порта Бриндизи плывет английским пароходом в Александрию. Через некоторое время, в пустыне под Каиром, ему следует «видение», давшее толчок к созданию оригинальной религиозно-философской концепции, главные контуры которой были намечены Соловьевым уже в Италии.

В начале марта 1876 г. Вл. Соловьев пишет матери из Каира о намерении в ближайшие дни возвратиться в Европу и на месяц поселиться в Сорренто, на берегу Неаполитанского залива:

«Пищи себе в Египте не нашел никакой, а потому через 8 дней уезжаю отсюда в Италию…В Италии я поселюсь на один месяц в Сорренто, где в тиши уединения буду дописывать некоторое произведение мистико-теософо-философо-теурго-политического содержания и диалогической формы… Затем отправлюсь в Париж…»

16 марта 1876 г. В. С. Соловьев приплыл из Александрии в Неаполь, откуда переехал в Сорренто. 20 марта он писал матери:

«Покинув землю Египетскую 12-го марта, после благополучного плавания прибыл в Неаполь 16-го, где пробыл 2 дня и уехал в Сорренто… Сорренто, как вам, вероятно, известно, есть маленький приморский городок в виду Неаполя и Везувия, и отличается всевозможными красотами природы, которыми я, впрочем, не успел еще насладиться по причине непрерывного дождя и бурных ветров, свойственных этому месяцу. Живу я в отеле над самым морем и думаю пробыть здесь до конца апреля, который в Италии есть лучший месяц».

«Отель над самым морем» – это существующий и поныне отель «Cocumella» в районе Сант-Аньелло, пригороде Сорренто в направлении Вико, Кастелламаре и Неаполя. Гостиница, где поселился в марте 1876 г. В. С. Соловьев, имеет богатую историю. В конце xviii в. помещения бывшего монастыря иезуитов были переделаны под пансионат для отдыха генералов наполеоновских армий. Собственно отель был создан здесь в 1822 г. и прославился своими постояльцами, среди которых Гете, Андерсен, герцог Веллингтон, Фрейд, Моравиа. Территория отеля примыкает к прекрасному ботаническому саду – Parco dei Principi, достопримечательностью которого является самая знаменитая соррентийская вилла – Villa di Poggio Siracuza, приобретенная в конце xix в. русским князем К. А. Горчаковым (младшим сыном знаменитого канцлера).

Отель «Cocumella» в Сорренто, где В. С. Соловьев жил весной 1876 г.

В Сант-Аньелло Соловьев погрузился в написание задуманного в Египте религиозно-философского трактата, а в свободное время совершал прогулки по окрестностям. Во время одной из них он познакомился с путешествовавшей по Италии русской дамой – Надеждой Евгеньевной Ауэр, красивой и образованной женщиной, свободно говорившей на нескольких европейских языках. В девятнадцать лет Н. Е. Ауэр, «по страстной любви», вышла замуж за скрипача-виртуоза венгерско-еврейского происхождения Леопольда Ауэра, приехавшего работать в Россию и ставшего солистом двора Его Императорского Величества, а потом и дирижером придворной певческой капеллы. После свадебного путешествия в Венгрию молодые супруги сняли апартаменты в Петербурге на Крюковом канале, а позднее купили большую дачу в Дуббельне – известном курорте под Ригой, где регулярно давались представления и концерты. Постепенно литературно-музыкальный салон Ауэров стал одним из самых популярных в столице. Внешность Надежды Ауэр описал близко ее знавший известный юрист А. Ф. Кони:

«Надежда Евгеньевна – белокурая стройная особа, с изящным лицом польского типа; глаза темно-голубые, изящные ручка и ножка, мягкий контральт… Нельзя было назвать ее победительной красавицей, но она покоряла окружающих необыкновенно мягкой и изящной женственностью».

Весной 1876 г., о которой идет речь, Л. Ауэр был занят на гастролях, и Надежда Евгеньевна отправилась в путешествие в Италию в сопровождении некоей «приятельницы», фигурирующей в письмах В. С. Соловьева, как «m-lle Train». О некоторых подробностях взаимоотношений В. С. Соловьева и Н.Е.Ауэр под Неаполем в марте-апреле 1876 г. пишет в мемуарах его племянник – С. М. Соловьев-младший:

«Однажды Соловьев попросил провести с ним вечер. Надежда Евгеньевна согласилась при условии, что Соловьев даст ей услышать голос или звуки скрипки ее мужа; подобно многим, она верила в магические способности Соловьева. Когда они остались одни, Соловьев вперил в нее такой взгляд, что ей сделалось страшно. Лампа сама потухла, в воздухе явственно пронесся звук отдаленной скрипки. Лампа вновь зажглась сама собой, а измученный напряжением Соловьев упал на колени перед Надеждой Евгеньевной и зарыдал».

6 апреля 1876 г. во время конной прогулки с Ауэр к кратеру вулкана Везувий с Соловьевым приключилось несчастье. О подробностях случившегося написал в своих воспоминаниях князь Д. Н. Цертелев, одним из первых услышавший эту историю непосредственно от Соловьева во Флоренции. Когда путешественники уже спускались с крутого склона Везувия верхом на лошадях, «к Соловьеву пристала куча мальчишек, требуя милостыни. Соловьев раздал им всю мелочь, а так как они продолжали приставать, то в доказательство, что у него больше ничего нет, бросил им свой кошелек; когда и это не помогло, вздумал спастись от них бегством». Спасаясь от попрошаек, Соловьев на крутом склоне попытался пустить лошадь в галоп; та оступилась и упала, а сам всадник больно расшибся и в критическом состоянии был доставлен в клинику в Неаполь. Перевезенный затем в свою гостиницу в Сорренто, Соловьев, опекаемый Надеждой Ауэр, быстро пошел на поправку.

Судя по всему, в первых числах мая 1876 г. Н. Е. Ауэр и ее компаньонка уехали из Сорренто. Но в эти последние перед их отъездом дни выздоравливающий Соловьев буквально осыпал из знаками благодарности. На этот счет есть мемуары В. А. Пыпиной-Ляцкой – дочери известного историка русской культуры, академика А. Н. Пыпина, в доме которого Соловьев часто бывал:

«С большим юмором рассказывал он (Соловьев. – А. К.) также о своих злоключениях в Италии, когда он, поднимаясь на Везувий с двумя знакомыми дамами, повредил себе ногу и лишен был возможности продолжать путешествие. Последние деньги истратил он на чудные розы, которые послал своим спутницам, и жил в гостинице в долг, ожидая присылки денег из Москвы. В гостинице сначала ему охотно открывали кредит, но потом стали косо поглядывать. Владимир Сергеевич все более и более сокращал свои потребности, стал уже питаться одним кофе. Деньги все не шли. Как только нога поправилась настолько, что явилась возможность передвигаться, он обратился к русскому консулу, рассказал о своей беде, дал о себе необходимые сведения и просил ссудить деньгами. Консул выслушал серьезно, денег дал, но выразил сожаление, что у столь знаменитого уважаемого человека, как историк Соловьев, такой „беспутный“ сын. Вернувшись в гостиницу, Владимир Сергеевич велел подать себе шампанское и как можно больше роз. Хозяин гостиницы стал называть его князем. Рассказывал Владимир Сергеевич искренно и с увлечением».

Литературный критик и педагог Н.А. Макшеева позднее вспоминала, как в середине апреля 1896 г. она навестила В. С. Соловьева в Царском селе. Когда гостья сообщила Соловьеву, что едет на тирренское побережье Италии, тот ответил: «Теперь еще ничего, а уж в мае там невыносимо будет из-за цветов, так они ароматичны. Я положительно не мог спать, когда мне пришлось быть в это время в Италии». Это свидетельство добавляет характерный штрих к жизнеощущению В. С. Соловьева в апреле-мае 1876 г. К последствиям тяжелой травмы на Везувии, оказывается, добавились еще и «невыносимые», не дававшие уснуть запахи цветов… Вот при каких обстоятельствах писались итальянские фрагменты знаменитого трактата «София».

В начале мая 1876 г., несколько поправив свои финансовые дела, Соловьев уехал во Флоренцию, где гостил у Д. Н. Цертелева, потом коротко посетил Венецию и – через Геную и Канны – отправился в Париж.

…Осенью 1894 г. на популярном финском курорте Рауха на озере Сайма В. С. Соловьев и Н. Е. Ауэр случайно встретились вновь. Соловьев написал тогда своему другу В. Л. Величко:

«Зима здесь в полной силе, и это начинает быть скучным. Некоторая компенсация всего этого – соседство семьи Ауэр, воспоминания о Сорренто, где я был 19 лет тому назад».

Случайная новая встреча стала началом близкой дружбы, продолжавшейся до самой смерти В. С. Соловьева в 1900 г. После 1876 г. Соловьев никогда не был в Италии: история о том, что в 1888 г., во время поездки в Париж для печатания своих церковно-политических работ на французском языке, он якобы имел тайную аудиенцию у римского папы в Ватикане, не более чем легенда.

Дальнейшая судьба Н.Е.Ауэр, напротив, оказалась тесным образом связана с Италией. После революции она уехала во Флоренцию и жила там до 1929 г., когда решила вернуться на родину, поближе к дочерям. Скончалась в СССР в 1933 г.

Василий Иванович Суриков

Василий Иванович Суриков (24.01.1848, Красноярск – 19.03.1916, Москва) – исторический живописец. Родился в семье потомственных сибирских казаков, предки которых некогда пришли в те края с Ермаком Тимофеевичем. Окончил Санкт-Петербургскую Академию художеств.

Посетил Италию во время большого заграничного путешествия 1884 г., средства для которого дала продажа П. Н. Третьякову двух знаменитых картин – «Утро стрелецкой казни» и «Меншиков в Березове». Тогда же Суриков задумал и «Боярыню Морозову», взяв в заграничное путешествие исторические материалы о русском расколе.

После поездки по городам Германии и недолгого пребывания в Париже Суриков направился на юг, в Италию. Побывал в Милане, Флоренции, Риме, Неаполе и Венеции.

Суриков находился в Неаполе в апреле-мае 1884 г. В Помпеях он написал несколько жанровых акварелей, в том числе «Фонтан», «Фреска», «Улица». Позднее там же, в Помпеях, он стал участником большого костюмированного представления, организованного в связи с проходившими в те дни в Турине Общеитальянской промышленно-художественной и Международной электрической выставками.

В течение трех дней в мае 1884 г. на развалинах Помпей была устроена грандиозная инсценировка древнеримских празднеств. Торжества открылись пышным шествием: «императора Веспасиана» несли на носилках восемь юношей в окружении толпы жрецов, преторианцев, телохранителей, сенаторов, всадников, скороходов и т. д. Затем в древнем цирке прошли гонки колесниц и инсценировка обряда римской свадьбы.

Позднее, уже из Вены, Суриков писал П.П. Чистякову:

«Я попал на помпейский праздник. Ничего. Костюмы верные, и сам цезарь с обрюзгшим лицом, несомый на носилках, представлял очень близко былое. Народу было не очень много. Актеров же 500 человек. Везувий тоже смотрел на этот маскарад. Он, я думаю, видел лучшие дни».

Суриков вторично посетил Неаполь во время итальянского путешествия в мае 1900 г. (наряду с Венецией, Римом и Флоренцией). От этой поездки сохранились неаполитанские этюды, которые хранятся в Третьяковской галерее и в собрании семьи художника.

Михаил Васильевич Нестеров

Михаил Васильевич Нестеров (31.05.1862, Уфа – 16.10.1942, Москва) – художник, мемуарист. Родился и вырос в Уфе, в купеческой семье. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества и Петербургской Академии художеств у Василия Перова, Павла Чистякова, Ивана Крамского, Владимира Маковского. В 1889 г. П. М. Третьяков приобрел для своей галереи картину Нестерова «Пустынник» за 500 рублей, на которые тот предпринял свое первое путешествие в Италию. Перед отъездом родители заказали в уфимском Воскресенском соборе молебен за благополучный исход путешествия:

«Благословили меня мои старики и бодро отпустили в чужие края. Что они пережили, эти уфимские купцы, отпуская меня без языка, одного, трудно сказать, но отпустили они меня храбро».

Утром 12 мая 1889 г., в день отъезда поездом с московского Брестского вокзала, Нестеров писал родным в Уфу:

«Я еду сегодня в 6 часов (теперь g утра) на Варшаву – Вену (три дня остановки), Венецию (то же), Флоренцию (пять дней) и затем – Рим… Все надавали мне разных указаний. Третьяков, Поленовы, Суриков, словом, все. Деньги, по совету всех, беру сторублевыми в особенном мешочке (сшила Поленова), под фуфайкой (в Италии без фуфайки в жары нельзя)… Духом я бодр и весел».

Пересечение границы между Российской и Австро-Венгерской империями было целым событием:

«Граница… Первый раз переживаю чувство расставания со всем своим, таким понятным. Смотрю и мысленно прощаюсь с людьми, с предметами. Вот мой носильщик, такой здоровый, такой русак, а там большой, с золотой медалью, жандарм… Они еще со мной, меня поймут, помогут, если надо, а через час все эти люди и предметы, вокзал, вывески на родном языке останутся позади, а я буду один-одинешенек».

В Италии, куда стремился Нестеров, он мечтал не только познакомиться с сокровищами культуры, но и всерьез поработать – делать этюды и наброски к задуманной им картине «Жены-мироносицы». Первые впечатления от Италии ошеломили молодого художника:

«Целых пять минут поезд несся по туннелю. Жутко, трудно дышать. Но вот блеснул свет, и мы очутились в Италии. Все сразу переменилось, и горы, и селения – все другое. До туннеля было все сурово, густые облака стелились по вершинам гор, тут же все ясно и приветливо. Начинают попадаться итальянки – красавицы почти поголовно, даже и в безобразии своем интересные… Как все не похоже на нашу Россию, такую убогую, серую, но дорогую до боли сердца… Вот она – подлинная Италия! Какая радость! Какая победа „уфимского купеческого сына“ над сословными традициями, над укоренившимся „бытом“! Я в Италии, один, что и не снилось моим дедам и прадедам. Тут все сразу мне оказалось близким, дорогим и любезным сердцу. Я мчался, как опьяненный, не отрываясь от окна. Чем-то питался. Пил и ел caffe late ‹кофе с молоком›, рапе ‹хлеб› и мчался туда, где жили и творили Тинторетто, Веронезе, Тициан…»

Нестеров посетил тогда Венецию, Падую, Флоренцию, Пизу, месяц жил в Риме, а в середине июня 1889 г. приехал в Неаполь. В загородном дворце неаполитанских королей Каподимонте располагалась тогда галерея живописных работ xix в.: «есть хорошие, но больше дрянцо». Нестерова более всего восхитили панорамные виды, открывающиеся из огромного парка:

«Из парка дивный вид на море, направо внизу лежит Неаполь и громадная вулканическая гора, из кратера которой всегда идет дым… В общем дворец, не отличается особенным вкусом, но виды прекрасные».

Любимым местом Нестерова в Неаполе стали картезианский монастырь Сан-Мартино и замок Сант-Эльмо, расположенные на вершине возвышающегося над городом холма Вомеро:

«Ослиная лестница ведет на громадную гору, на вершине которой находится старинная крепость и при ней музей. (Ослиные лестницы здесь в Италии попадаются часто. Это громадные лестницы, приноровленные для ослов, на которых здесь лежит вся трудная работа.) Залезши на верхушку горы, рад был отдохнуть, благо такой вид, как с горы на внизу лежащий Неаполь с морской далью, далеко, далеко идет корабль, распустив паруса, ближе множество лодочек…»

В другой раз, обозревая панораму Неаполитанского залива с вершины Вомеро, Нестеров припомнил, как несколько лет назад рисовал для заработка никогда не виденное им море для дешевых детских книжек издательства Ступина:

«Господи, как тут хорошо! Вот я вижу синее море, которое когда-то иллюстрировал Ступину, не ведая его. Теперь оно вот здесь, у моих ног… Вдали остров Искья, а там далеко чуть-чуть видно Капри. Всего часа два езды на пароходе».

Нестерова особенно влекли богатейшие экспозиции Национального музея Неаполя – бывшего Королевского музея Бурбонов:

«В канцелярии я достал даровой билет, как в этот музей, так и в Помпеи, на Везувий, в Геркуланум и т. д. Это право имеет всякий художник, инженер и механик. В музее этом я был каждый день».

Готовясь к осмотру Помпей, он внимательно изучил археологический отдел Национального музея, составленный из находок в окрестностях Везувия и Флегрейских полей, а также богатой коллекции пармской герцогской семьи Фарнезе:

«Здесь громадные коллекции из раскопок Помпеи. Рассматривая их, невольно переносишься за несколько тысяч лет. Тут все так сохранено, как было в злополучный день этого города. Например, хлебы в печке, разные принадлежности туалета, обеденный стол и проч. Даже жутко становится».

21 июня Нестеров поехал из Неаполя поездом в Помпеи, где остановился в рекомендованной ему привокзальной гостинице «Диомед». Мать хозяина гостиницы оказалась русской:

«Хозяин, узнавши, что я русский и не желаю говорить на их подлом наречии, объяснил мне, что его мамаша тоже русская и он ее сейчас пришлет. Действительно, выходит старая старушка и на мои объяснения с грехом пополам отвечает мне по-русски. Видно, давно она попала сюда, но едва ли помнит разрушение Помпеи, потому что ей, как ни стара она, а гораздо меньше двух тысяч лет… Итак, добрая старушка выручила меня из беды, и, потолковав что-то, меня повели наверх и дали комнатку небольшую, но опрятную и без блох, одно окно и дверь – выход на огромную террасу, по которой преспокойно ходят павлины и прочие птицы и насекомые».

Письмо родным 22 июня 1889 г.

В Помпеях он встретил русских коллег-художников, приехавших «на этюды» из Рима, – Николая Матвеева (также учившегося в свое время у Перова и Маковского) и Елизавету Ободовскую, которая согласилась позировать ночью для этюда к задуманной Нестеровым картине на библейскую тему:

«Ободовская обещала встать в 3 часа и разбудить меня, и я напишу с нее голову при утреннем освещении… В 3 часа действительно страшный стук в окно заставил меня проснуться. Через полчаса я уже сидел на террасе и приготовился работать. К 4 часам все было кончено. Вышла недурная головка…»

Именно с этого этюда, сделанного ранним утром на террасе помпейской гостиницы «Диомед», Нестеров рисовал потом Ангела, сидящего у опустевшей Пещеры, для своих «Жен-мироносиц», а потом того же Ангела в росписях московской Марфо-Мариинской обители.

23 июня он отправился «на извозчике» в Сорренто:

«Кругом „сон наяву“. В Сорренто восхищаюсь дивной природой, пробираюсь к морю в надежде выкупаться, но, испуганный массой народа – мужчин и дам в купальных костюмах, испуганный этим зрелищем, откладываю свое намерение до Капри».

Анакапри. Отель «Grotte Bleu», где М. В. Нестеров жил летом 1889 г.

Из Сорренто Нестеров отплыл на остров Капри, где поселился в небольшом отеле «Голубой грот» на склоне спускающегося к Большой гавани горного городка Анакапри:

«У меня милая небольшая комнатка с окном на море, на Везувий и с двумя дверьми – одной в коридор, другой к двум старым англичанкам. Здесь я намерен прожить недели две-три, отдохнуть, поработать…Пока что занялся обозрением острова, его красотами. Побывал на море, отважился где-то в стороне от добрых людей, за камнями, выкупаться. Погода дивная. На душе – рай. Отлично кормят, за столом свежие фрукты, вино…»

О своем распорядке в «Grotte Bleu» Нестеров писал с Капри родным 14 июля 1889 г.:

«Работаю очень много, может быть, как никогда. Встаю в 3 часа утра (со стуком и гамом, так что всегда разбужу соседку-шведку). Иду писать на берег этюд камней при утренней заре для „Мироносиц“. Долго дожидаюсь рассвета, передо мной Везувий начинает вырисовываться серо-лиловой массой и розоватой струйкой текущей лавы, справа знаменитая скала Тиберия, а я, бесчувственный, лежу па камне, не замечаю всего этого и лишь ругаюсь, что медленно рассветает. До 5 часов работаю этюды, потом иду домой и снова ложусь до 8 часов, в 8 иду купаться на море и, придя, пью кофе, затем иду на этюд. Потом завтрак за общим столом, перед носом англичанки как на подбор на одну рожу, какие-то летучие мыши, а еще дальше за морем, на горизонте тот же Везувий, и каждый день одно и то же (место всегда одно). Перед обедом тоже этюд или даже два, к обеду опаздываю, но и то приходится сидеть часа полтора. Я для пущей важности говорю, что я из Сибири, что немало восхищает летучих мышей. Вообще, пока в „Гротте“ ко мне все народы относятся благосклонно и смотрят как на человека если не похожего на Миклухо-Маклая, то все же довольно отважного…»

Как-то Нестеров узнал, что в другом старинном каприйском отеле «Pagano» комнаты и столовая расписаны проживавшими там в разное время художниками, в основном немецкими. («Многие их них во времена своего пребывания в „Пагано“ были молоды, а теперь прославленные старики. Имена их принадлежат всей Европе, всем народам, ее населяющим»). Нестеров решил и в своей гостинице повторить иностранный опыт, но «на русский лад»:

«Я, недолго думая, написал на двух дверях своей комнаты – на одной „Царевну – Зимнюю сказку“, на другой девушку-боярышню на берегу большого северного озера, с нашей псковской церковкой вдали. Об этом сейчас же узнали хозяин отеля и жильцы, и я еще более стал с того времени своим».

О своей растущей популярности среди постояльцев «Голубого грота» Нестеров написал с Капри одному из друзей:

«Незнание языка теперь меня мало беспокоит. Представь себе, я даже вхожу в оживленные политические споры. Не дальше, как вчера, я спорил со всеми двунадесятью языцами. Тут были и англичане, голландцы, немцы, шведы, датчане. Говорил я сразу на четырех языках, мимика, жесты, карандаш были в ходу… Я, конечно, стоялнапочве, как ты называешь xvii века, ихотя меня и причислили вышесказанные европейцы к партии панславистов, в конце же концов симпатии ко мне были очевидны. Старик голландец пожелал выпить за мое здоровье, и все поддержали, я отплатил тем же. Когда же я собрался идти спать, то сверх обычая старики мне протянули руку, дамы также, и я победителем удалился во внутренние апартаменты. В общем, право, на Капри я так прожил, как давно уже не удавалось. Я сделал штук двадцать этюдов, из них есть несколько, по живописи оставивших позади себя много, если не все мои работы… Другого исхода нет, я должен быть художником».

Письмо А. А. Турыгину 10 июля 1889 г.

Подводя итоги своего путешествия 1889 г., Нестеров вспоминал:

«Поездка эта надолго останется у меня в памяти, многое видел такое, что трудно позабыть… Иногда видишь ясно и благодаришь судьбу, что все же, несмотря на всевозможные невзгоды, увлечения и ошибки, не теряешь равновесия и еще держишься, так сказать, на поверхности, тогда как многие уже пошли ко дну. Да, трудно иногда бывает, но все же пока жить можно. Жалеешь о том, что невозвратно, но все это хороший урок и предостережение на будущее время. Иногда, в минуты относительно счастливые, тяжело и больно бывает: отчего то, что я имею возможность видеть, чем могу любоваться, восхищаться, недоступно всем близким мне, за что мне так много, тогда как другим ничего, не слишком ли это? Словом, бывает иногда и хорошо и больно в одно время. Задуманные картины в голове моей все более и более делаются ясными».

В 1891-1895 гг. М. В. Нестеров работал над росписями и образами Владимирского собора в Киеве. Для изучения византийского и античного искусства он снова ездил в Италию, посетив на этот раз в том числе Сицилию. На обратном пути, на корабле, следующем из Палермо в Неаполь, с ним произошла любопытная история, описанная потом в мемуарах:

«Итак, прощай, Сицилия, прощай, Палермо, – прощай навсегда! В один из ближайших вечеров я выехал на пароходе в Неаполь. Была тихая, прекрасная погода. Наш пароход принял много пассажиров, и я запомнил особенно одного: это был молодой красавец-офицер, нечто вроде толстовского Вронского. Он, полный сил, красоты, благополучия, прошел через трап, и я залюбовался им, как породой, прекрасной южной человеческой породой. Он был доволен собой и, кажется, всем и всеми. Мундир его был элегантен, ноги в узких рейтузах как-то упруго вздрагивали на ходу… Мы едва отвалили, прошло не более часа, как началась качка, да еще какая. Понемногу с палубы все спустились в каюты, и там предавались невеселому занятию – платили дань морю. Я и какие-то два молодых англичанина остались наверху. Они и я, пользуясь тем, что дам на палубе не осталось, улеглись на скамьях парохода во весь рост, – я на одной стороне, британцы на другой, весело разговаривая друг с другом. Была боковая качка, и мы все, чтобы не упасть, держались за перила руками. Пароход накренялся то на мою сторону, то на сторону веселых англичан. И все шло как нельзя лучше до тех пор, пока неожиданно ритм качки изменился, и мои англичане в пылу веселой болтовни не отняли рук от перил и не полетели оба на пол… Рано утром мы подошли к Неаполю, было тихо. Неаполитанский залив был бледно-серо-голубой. Везувий едва дымился. Вдали Искья едва-едва синела. Пароход наш подошел к молу. По сходням стали выходить усталые, бледные после качки пассажиры. Я не торопился, стоял на палубе и наблюдал эту чужую мне толпу. Вот бредет и мой вчерашний „Вронский“… От него за ночь ничего не осталось: он зелен, ляжки его вздрагивают, он имеет совсем не геройский вид. Куда девалась прекрасная человеческая порода? В тот же день я выехал в Рим».

В следующий раз М. В. Нестеров побывал на берегах Неаполитанского залива в 1908 г. – на этот раз с сестрой Александрой Васильевной и дочерью от первого брака Ольгой. Миновали, не останавливаясь, Венецию и Флоренцию, жили в Риме, потом отправились в Неаполь:

«С грустью простились мы с Римом, но впереди у нас Неаполь, и лица вновь светлы и радостны. Весенняя природа, опаловый залив, дымящийся Везувий, а там мерещатся Капри, Искья, берега Сорренто, и все это ожидает нас, вольных, как птицы, помолодевших, счастливых».

В Неаполе путешественники остановились в гостинице «Palazzo donna Anna» на мысе Сирен в районе Позилиппо – одном из самых загадочных строений Неаполя:

«…Расположились мы в старом доме, именуемом отель „Палаццо донна Анна“. Палаццо полно легенд, связанных с трагически погибшей когда-то в нем какой-то донной Анной. Морской прибой бьет о стены старого романтического палаццо. Там, в этом старом отеле, нам не было жарко. Он весь был пронизан сыростью. По вечерам мы затапливали камин и, сидя у огня, прислушивались к каким-то таинственным шорохам и стонам, кои были плодом нашего воображения. В окна виден был Везувий, по вечерам напоминавший нам своим огненным дыханием судьбу двух несчастных городов…»

Неаполь. Отель «Palazzo Donna Anna» где M. В. Нестепов жил в 1908 г.

Неаполь, по мнению Нестерова, сильно изменился:

«Не было уже старой Санта Лючиа, не было живописных кварталов папского владычества. Модные отели, битком набитые англичанами, немцами и пока что не унывающими россиянами. Нарядные отели гордо вздымали свои стены над старым городом».

Нестеров предпочитал писать Неаполитанский залив с Везувием на заднем плане непосредственно из окна гостиничного номера, потому что на набережной заезжий художник с этюдником быстро становился объектом приставания местных мальчишек:

«Однажды, во время писания этюда где-то на набережной, вокруг меня собралась толпа любопытствующих маленьких итальянцев. Они болтали, о чем-то вопрошали меня и, не получая ожидаемого ответа от молчаливого синьора, снова приставали к нему. А когда такое безмолвие им надоело, итальяшки стали бросать в него камнями. Головорезы добились того, что я собрал свои художественные пожитки и ушел бы, как явился избавитель в лице Коки Прахова (Николая Адриановича Прахова, художника-италофила, сына покровительствующего Нестерову архитектора и мецената А. В. Прахова – А. К.), жившего в ту пору с женой и детьми в Неаполе и случайно проходившего мимо. Он с присущими Праховым лингвистическими способностями давно говорил чуть ли не на всех местных итальянских народных наречиях. Кока быстро управился с моими врагами, и под его покровительством я успел окончить свой этюд. Он и сейчас у меня перед глазами, со своим бледно-лиловым Везувием, с опаловыми облаками и с платаном на первом плане».

В Уфимской картинной галерее им. М. В. Нестерова висит его итальянская работа с названием «Адриатическое море. 1893». Здесь явная ошибка в атрибуции – причем двойная. Прежде всего, на картине изображен Неаполь, выступающий в море старинный форт Castel dell’Ovo, а также Везувий на заднем плане. Следовательно, это никак не «Адриатическое море», а Неаполитанский залив моря Тирренского. Кроме того, картина не могла быть написана в 1893 г., когда Нестеров, как мы знаем, лишь мельком побывал в Неаполе, и из морского порта сразу, после прибытия с Сицилии, отправился на вокзал, чтобы ехать в Рим. «Картина с Везувием» совершенно очевидно написана весной 1908 г., причем можно даже установить, с какой именно точки и в какое время суток – вечером, из окна отеля «Палаццо донна Анна» в Позилиппо. Вот соответствующий фрагмент из мемуаров Нестерова:

«В окна виден был Везувий, по вечерам напоминавший нам своим огненным дыханием судьбу двух несчастных городов ‹Помпей и Геркуланума›… Я писал из окон своего палаццо море, Позилиппо, окутанные в вечерние серо-голубые тона…»

М. В. Нестеров. Неаполитанский залив. 1908. Экспонируется в Уфимской галерее им. Нестерова под ошибочным названием «Адриатическое море. 1893».

Затем Нестеровы переехали на Капри, в тот самый старинный и достаточно дорогой отель «Pagano» (сегодня он продолжает существовать под именем «Palma»), росписи постояльцев-художников в котором так увлекли Нестерова в 1889 г. Нестеров вспоминал о новом пребывании на Капри:

«Я с первых дней приезда сюда усиленно стал работать. Сестра охотно следовала за мной с этюдником. Она терпеливо сидела около во время сеанса, любуясь морем, далекой Искьей, вдыхая сладостный аромат юга. Были написаны море и дали и чудная церковка – развалины далекой старины. Церковка мне была нужна для фона одной из картин обительского храма».

«Церковка», о которой идет речь в мемуарах Нестерова – это развалины картезианского монастыря San-Giacomo (сегодня отреставрированного). Этюды и зарисовки этого монастыря впоследствии послужили Нестерову фоном для фрески «Христос, Марфа и Мария Магдалина» в росписях Марфо-Мариинской обители в Москве.