Текст книги "Знаменитые русские о Неаполе"

Павел Павлович Муратов

Павел Павлович Муратов (март 1881, Бобров Воронежской губ. – 5.02.1950, Уотерфорд, Ирландия) – писатель, искусствовед, переводчик. Будучи по образованию военным инженером и закончив до этого кадетский корпус, П. П. Муратов во время русско-японской войны писал военные репортажи. Потом много путешествовал по Европе; печатался как художественный критик в «Зорях», «Перевале», «Утре России», «Русских ведомостях», «Старых годах», «Золотом руне», «Аполлоне». Писатель Борис Константинович Зайцев, знаток Италии, с которым Муратов был знаком с 1903 г. (именно Зайцеву впоследствии будут посвящены знаменитые муратовские «Образы Италии»), в своих мемуарах писал:

«Павел Павлович (мы тогда звали его дружески „Патя“ – так до старости и осталось)… – с мягкими рыжеватыми усиками, боковым пробором на голове, карими, очень умными глазами. Держался скромно… Нечто весьма располагающее и своеобразно-милое сразу в нем чувствовалось. При такой тихой внешности обладал способностью постоянно увлекаться – в чем, собственно, и прошла вся его жизнь. При его одаренности это давало иногда плоды замечательные… С этим умнейшим человеком, которому ничего не надо было объяснять, можно было соглашаться или не соглашаться, но никогда не приходилось его упрекать за „середину“, „золотую“: он всегда видел вещи с особенной, своей точки. Один из оригинальнейших, интереснейших собеседников, каких доводилось знать».

Первые искусствоведческие работы Муратова явились результатом его поездок в Европу, где он серьезно занимался изучением французского постимпрессионизма.

Зайцев: «Помню весну 1906 года, московский журнальчик „Зори“ – Муратов присылал нам из Парижа статьи о новейших художниках. В то время Италии еще не знал и к тому азарту, с каким мы с женой восхищались Италией на всех перекрестках Москвы, относился довольно равнодушно. Его занимали Матиссы, Гогены. Однако же вскоре и он попал в Италию и так же, как мы, навсегда попался. Это была роковая встреча: внесла его имя в нашу культуру и литературу – в высокой и благородной форме».

Во время своих последующих многочисленных путешествий по Италии П. П. Муратов неоднократно бывал в Неаполе, объездил все побережье Неаполитанского залива. Его неаполитанские очерки (их фрагменты публикуются во второй части настоящего издания) – результат глубокого знания итальянской культуры и повседневной жизни. Муратов, в частности, писал, что «для путешественника, умеющего смешиваться с народной толпой, сама жизнь в Неаполе представляет нескончаемый интерес. Можно сказать даже, что кто не был в Неаполе, тот не видел зрелища народной жизни». С другой стороны, положение, когда итальянцы могли увидеть в нем не заинтересованного наблюдателя, а очередного праздного иностранца («форестьера»), всегда тяготило Муратова-исследователя:

«Надо запастись большим терпением для поездок в окрестности Неаполя. Путешественник, попавший среди дня и не в самый разгар неаполитанского сезона в какой-нибудь из ближайших городков, в Поццуоли например, мгновенно становится единственной надеждой на пропитание для всех его жителей. К нему устремляются гиды, извозчики, чистильщики сапог, нищие, лодочники и продавцы всякой дряни. Сердиться на это – и бесполезно, и несправедливо. Но удовольствие от поездки все-таки пропадает, ибо как благородны ни были бы цели ее, как ни была бы рыцарственна любовь путешественника к югу Италии, он все равно окажется среди этой крикливой, притворно-услужливой и внутренно насмешливой толпы в смешном и стеснительном положении „форестьера“. Быть „форестьером“ в самом деле немного стыдно здесь, так как именно иностранцы и повинны больше всего в порченности этого хорошего, в сущности, народа. Уже не одно столетие стекаются со всех концов Европы люди, не привозящие с собой ничего, кроме денег, желания развлекаться и воскресной любви к красотам природы. Это они создали тот уклад жизни, который отнимает много прелести даже от посещения Помпеев и отбивает всякую охоту ехать в Сорренто и на Капри».

Неаполитанские очерки П. П. Муратова вошли во второй том его книги «Образы Италии», вышедшей в 1911-1912 гг. По словам Б. К. Зайцева, успех «Образов» был «большой и непререкаемый»:

«В русской литературе нет ничего им равного по артистичности переживания Италии, по познаниям и изящности исполнения. Идут эти книги в тон и с той полосой русского духовного развития, когда культура наша в некоем недолгом „ренессансе“ или „серебряном веке“ выходила из провинциализма конца xix столетия к краткому, трагическому цветению начала хх-го».

Неаполитанская повозка (фото 1890-х гг.).

В Предисловии к «Образам Италии» сам Павел Муратов писал:

«Эта книга является опытом изображения Италии: ее городов и пейзажей, ее исторического и художественного гения. Удержанные здесь образы Италии можно назвать также воспоминаниями. Италия с особенной силой пробуждает в душе каждого способность воспоминаний. Дни, прожитые там, не исчезают бесследно, и прошлое отдельного существования выступает отчетливее на фоне неумирающего и великого прошлого. Прошлое Италии представляет главную тему этой книги. В нем больше жизни, настоящей вечной жизни, чем в итальянской современности. Она не внушает вражды, мешающей верить в будущее итальянского народа, сохранившего многие прекрасные черты. Но, думается, душа этого народа полнее и вернее выражена в его старом искусстве, в судьбе его исторических героев и в его религиозной древней связи с картинами окружающей природы. Италия принадлежит к великим темам, не устающим привлекать мысль и воображение различных людей и сменяющихся поколений. Это целый мир, и каждый, кто вступает в него, проходит в нем отдельной дорогой».

Перед Первой мировой войной, в мае – июле 1914 г., Муратов снова был в Италии. С большим трудом, через Венецию, морским путем возвратился в Россию, где был сразу же призван в действующую армию. Служил офицером в гаубичной батарее на австрийском фронте; затем был переведен на Кавказ. С весны 1915 г. отвечал за воздушную оборону Севастополя, военным комендантом которого был его брат.

После большевистской революции, весной 1918 г., П.П. Муратов стал одним из организаторов Института итальянской культуры – «Studio Italiano», который просуществовал в Москве около пяти лет. Помимо самого Муратова и таких известных литераторов, как М. Осоргин и Б. Зайцев, в работе института участвовали молодые преподаватели университета и сотрудники Музея изобразительных искусств – А. Габричевский, Б. Виппер, Н. Романов, А. Сидоров, М. Хусид, С. Шервинский и др.

Просветительская и общественная деятельность Муратова (он был также одним из членов Комиссии помощи голодающим) привлекла внимание властей: в августе 1921 г. Муратов был арестован. Б. Зайцев вспоминал об аресте членов Помгола:

«Помню, – в прихожей раздался шум, неизвестно, что за шум, почему, но сразу стало ясно: идет беда. В следующее мгновение с десяток кожаных курток с револьверами, в высоких сапогах, бурей вылетели из полусумрака передней, и один из них гаркнул: „Постановлением Всероссийской Чрезвычайной Комиссии все присутствующие арестованы!“‹…› Еще помню, что через несколько минут через ту же прихожую пробирался к нам несколько неуклюже и как бы конфузливо П. П. Муратов. – „Ты зачем тут? Эх-х, ты…“ – Павел Павлович был тоже членом Комитета. Он опоздал. Подойдя к особняку, увидел чекистов, увидел арест… – „Ну и чего же ты не повернул?“ – „Да уж так, вместе заседали, вместе и отвечать…“»

Во внутренней тюрьме Лубянки (так называемой «конторе Аванесова») Муратов оказался в одной камере с Осоргиным и Зайцевым: для развлечения заключенные читали друг другу лекции об искусстве, литературе, истории. Вскоре Муратов был выпущен.

В начале 1922 г., как сотрудник отдела по делам музеев и охраны памятников искусства Наркомата просвещения, П. П. Муратов вместе с семьей выехал в заграничную командировку, из которой в Россию не вернулся. Жил в Германии, потом в Италии; бывал в Неаполе и Сорренто, на вилле «Сорито» у Горького.

В 1927 г. П. П. Муратов, отрицательно относившийся к муссолиниевской диктатуре, уехал из Рима в Париж. Бывал в Японии, Америке, а незадолго до Второй мировой войны перебрался в Англию. Умер П. П. Муратов в 1950 г. в имении друзей в Ирландии.

Мстислав Валерианович Добужинский

Мстислав Валерианович Добужинский (15.08.1875, Новгород – 20.1.1957, Нью-Йорк) – живописец, график, иллюстратор, театральный художник. В 1924 г. уехал за границу. Жил в Литве, Франции, Англии, Италии и США.

В 1901 г. М. В. Добужинский впервые побывал в Италии (Венеция). А летом 1908 г., после поездки по Швейцарии, совершил первое большое путешествие по Италии: Милан, Перуджа, Падуя, Верона, Флоренция, Сиена, Пиза, Орвието, Болонья, Венеция, Ассизи, Генуя.

В Неаполе впервые побывал в 1911 г., во время нового большого европейского путешествия – на этот раз вместе с женой Елизаветой Осиповной (урожденной Волькенштейн), десятилетней дочерью Верой и двумя сыновьями – восьмилетним Ростиславом и шестилетним Всеволодом. После поездки по Германии и Швейцарии побывали во Флоренции, Сиене, Сан-Джиминьяно, Риме, Фраскати.

В августе 1911 г. Добужинские поселились в Неаполе на Вомеро, в верхней части города – «там наверху, откуда видно все море». Целыми днями гуляли по Неаполю – по улице Толедо, по набережным Кьяйя и Санта-Лючия. Особый интерес Добужинского вызывали, естественно, неаполитанские художники:

«Некоторые делают вид, что копируют: тычут сухой кистью по давно намазанному холсту и предлагают туристам купить этот „Ricordo di Napoli“ ‹сувенир из Неаполя›. Но куда соблазнительнее те розовые раковины, морские звезды, кораллы, камушки и другие диковинки, которые продаются (почему-то непременно греками) на неаполитанских улицах. Трудно удержаться от искушения, чтобы на память о южном городе не накупить этих истинных художественных даров природы, и я набиваю карманы морскими коньками, ракушками и окаменелостями».

Из Неаполя Добужинские ездили в Помпеи, а 21 августа 1911 г. были на острове Капри, где виделись с Горьким и М. Ф. Андреевой, переехавшими к тому времени на новую виллу «Серафина» («Мальдагена») в южной части острова.

Летом 1914 г. М. В. Добужинский снова был в Италии и заезжал в Неаполь. Начало Первой мировой войны застало его во Флоренции, и, чтобы возвратиться домой, ему пришлось проделать кружной путь через Францию и Англию – путь, ставший уже довольно опасным, ибо в Северном море вовсю хозяйничали германские подводные лодки.

Добужинский и впоследствии неоднократно бывал в Италии – в основном на художественных выставках или работая над декорациями к спектаклям. Особенно подолгу Добужинский жил в Неаполе в 1952-1954 гг., когда занимался оформлением опер «Хованщина» М. П. Мусоргского и «Евгений Онегин» П. И. Чайковского в неаполитанском театре «Сан-Карло». Особенно запомнилась М. В. Добужинскому работа над декорациями к «Онегину»:

«Я же не писал тоже давно по той причине, что весь с головой ушел в постановку „Евгения Онегина“ для Неаполя. Там мы провели более двух недель и несколько дней как вернулись в Рим. Вы не можете себе представить, сколько было огорчений и как я был зол на небрежность во всем и на „халтуру“… И это первый после La Scala театр в Италии! ‹…› Надо было все исправлять уже в Неаполе, и все же многое оказалось неисправимым. Вообще, я не помню, когда я так мучился. С костюмами тоже было скверно… Под конец часто случаются чудеса, так и тут вышло, откуда-то появились замечательные вазы, из соседнего с театром San Carlo, бывшего Королевского дворца, достали чудную мебель „ампир“, белую с золотом, много спасло освещение, и в конце концов было то, что называют „Успех“. Мне и режиссеру Шарову пришлось выходить на вызовы публики. Вначале же работы мы с Шаровым были в настоящей панике и написали в Рим многим знакомым, чтобы не приезжали. И все-таки из Рима было человек восемь… Шаров во время репетиций роздал актерам пушкинского „Онегина“ в итальянском переводе, и никто не заинтересовался! Музыка оперы, так всеми нами любимая, – тут встретила равнодушие прессы, и дирижер, знаменитый Serafini, недостаточно почувствовал ее – словом, у Чайковского „не было успеха“…»

Письмо В. И. Франсу, начало апреля 1954 г.

Театр San Carlo в Неаполе (фото 1880-х гг.).

«Хотя декорации писались в Риме, в мастерской Parravicini, у меня под носом, но следить за работой почти не пришлось… Когда я увидел на сцене San Carlo эти декорации – я был в полном отчаянии… Всякой отсебятины при этом оказалось невероятное количество… Так, несмотря на мои мольбы, Петропавловская крепость, видимая в окно последней картины, так и осталась с двумя шпилями! Откуда появился второй – непонятно, так как я давал точнейшие рисунки деталей… Удивлялся я и безвкусице артистов. Представь – „Татьяна“ (в общем милая актриса и певица) вдруг вздумала в сцене письма нацепить на себя бриллиантовые серьги – еле успел это предупредить, а она чуть не расплакалась, а нянька (тоже хорошая „Филипьевна“) все упрашивала Шарова позволить ей на балу у Лариных глядеться в лорнетку по примеру некоторых гостей!! Таких „анекдотов“ я еще не встречал».

Письмо А. Н. Бенуа, конец апреля 1954 г.

Использованные во второй части настоящей книги мемуары о поездке в Неаполь летом 1911 г. вошли в книгу М. В. Добужинского «Воспоминания об Италии», изданную в Петрограде в издательстве «Аквилон» в 1923 г. Эти мемуары писались в начале 20-х годов в Петрограде и Холомках, в так называемой «колонии Дома искусств», куда, по свидетельству одного из ее руководителей, К. Чуковского, «с весны съезжалось много народа; там мы все спасались от голода – в эти годы прожить в Петербурге было трудно». М. В. Добужинский посвятил свои «Воспоминания об Италии» дочери Вере, умершей летом 1919 г. от истощения в возрасте девятнадцати лет. Во Введении к книге автор написал:

«Мои воспоминания – дорогой лишь мне одному засушенный цветок, хранимый среди страниц книги моей личной жизни… Некогда, путешествуя по Италии, я бегло записывал свои впечатления. Через несколько лет после этого в Петербурге, в страшную зиму 1919-1920 гг., я перечитал эти отрывочные заметки и снова пережил далекие воспоминания. Тогда и написаны были эти страницы…»

Иван Алексеевич Бунин

Иван Алексеевич Бунин (22.10.1870, Воронеж – 8.11.1953, Париж) – прозаик, поэт, переводчик. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1933 г.).

И. А. Бунин впервые побывал в Италии (во Флоренции и Венеции) в 1904 г. В Неаполе впервые оказался в 1909 г., во время большого путешествия со второй женой Верой Николаевной Муромцевой – выпускницей московских Высших женских курсов, племянницей председателя Первой Государственной думы С. А. Муромцева.

Весной 1909 г. Бунины выехали из Одессы, побывали в Вене и Инсбруке, а затем переправились через альпийский перевал Бреннен в Италию, посетили Верону, Венецию, Рим и Неаполь, где остановились в гостинице «Виктория» на Via Partenope. Поначалу поездка на Капри (остров, где И. А. Бунин впоследствии проведет много плодотворных месяцев) специально не планировалась. В своих мемуарах «Беседы с памятью» (их фрагменты использованы во второй части настоящего издания) В. Н. Бунина вспоминала:

«Ян ‹Иван Бунин› не любил предварительных планов; он намечал страну, останавливался там, где его что-либо привлекало, пропуская иной раз то, что все осматривают, и обращая внимание на то, что большинство не видит… Мы съездили в Сорренто и чуть не сняли комнаты… О Капри ничего не было говорено, мы только смотрели на него с нашего балкона, и я, восхищаясь его тонкими очертаниями, спросила: поедем ли мы туда? Ян ответил неопределенно. О Горьком мы тоже не говорили, слишком в те дни было много нового, необычайного. Часто в жизни играет роль пустой случай… Войдя в столовую, мы увидели, что за столиком, где мы эти дни обедали, сидели англичане. Ян рассердился и заявил, что обедать не будет и завтра же покидает отель. Метрдотель очень извинялся, предлагая другой стол, начал называть его „принчипе“ ‹князь›, но Ян остался неумолим».

Утром 25 марта 1909 г. Бунины покинули отель «Виктория» и сели на пароходик, следующий на остров Капри.

В. Н. Бунина: «Высадившись, мы пошли в ближайший отель, расположенный на берегу, оставили там наши чемоданы, позавтракали, поразившись дешевизной и свежестью рыбы, и, отдохнувши с час в отведенной нам комнате, отправились пешком в город…»

Случайно встретив по дороге падчерицу Горького, Катю Желябужскую (дочь М.Ф.Андреевой от первого брака), они узнали, что Горький и Андреева именно в этот день уезжают на некоторое время в Неаполь, и решили их навестить. Горький в то время жил уже на второй своей каприйской вилле – «Villa Spinola», расположенной в конце Via Sopramonte на крутом склоне над Большой бухтой. Обрадовавшись Буниным, Горький посоветовал им до его возвращения поселиться в отеле «Pagano» на Via Vittorio Emmanuele. Сам Горький написал о встрече с Буниными своей первой жене Е. П. Пешковой:

«Приехал Бунин с молодой своей женой – женился он на племяннице Муромцева. Ничего, славная и простая. И он такой же, как был, – хороший человек. Несколько постарел – кокетничает этим, но – жив душой и очень радует меня серьезным своим отношением к литературе и слову».

Через несколько дней Горький и Андреева вернулись из Неаполя вместе с А. В. Луначарским – все они тогда были увлечены организацией на Капри «школы» для передовых рабочих-большевиков. В те дни Бунины почти ежедневно бывали у Горького.

Отель «Pagano» на Капри, где Бунины жили весной 1909 г. (фото начала хх в.).

В. Н. Бунина: «Все наше пребывание, особенно первые недели, было сплошным праздником. Хотя мы платили в „Пагано“ за полный пансион, но редко там питались. Почти каждое утро получали записочку, что нас просят к завтраку, а затем придумывалась все новая и новая прогулка. На возвратном пути нас опять не отпускали, так как нужно было закончить спор, дослушать рассказ или обсудить „животрепещущий вопрос“… На вилле Спинола в ту весну царила на редкость приятная атмосфера бодрости и легкости, какой потом не было… На обратном пути домой мы почти всегда соблазнялись лангустой, выставленной в окне, и заходили в маленький кабачок. А затем шли по пустынному острову в новые места, и гулко раздавались наши шаги по спящему Капри, когда подымались куда-то вверх. Эти ночные прогулки были самым интересным временем на Капри. Ян становился блестящ. Критиковал то, что слышал от Луначарского, Горького, представлял их в лицах. Сомневался в затевавшейся школе: „пустая затея!“»

1 апреля 1909 г. Бунины уехали с Капри в Неаполь, а потом на Сицилию, где посетили Палермо, Сиракузы, Мессину и видели страшные последствия недавнего землетрясения. 10 апреля они вернулись на Капри, откуда потом совершили еще поездки в Неаполь и Помпеи.

В. Н. Бунина: «Горький делал все, чтобы удержать нас на Капри. Мы просиживали у них иногда до позднего часа. Возбужденные, как и до Сицилии, заходили в кабачок, лакомились лангустой с капри-бианко и шли по спящему, пустынному острову куда глаза глядят. Мне иной раз казалось, что мы не в реальной жизни, а в сказочной, особенно когда мы проходили под какими-то навесами, поднимаясь все выше и выше, выходя из темноты в лунное сияние… Страстную мы провели на Капри и вместе с Горьким видели процессии с фигурами Христа, Марии-девы, слушали пасхальную мессу. На второй день святой мы отправились в Рим, оставив опять чемоданы у Горьких».

22 апреля 1909 г. Бунины вернулись из Рима на Капри, а на следующий день уехали в Неаполь и оттуда – на итальянском пароходе – в Одессу.

В. Н. Бунина: «На стоянках, после обеда, моряки приносили свои мандолины, гитару и вполголоса пели неаполитанские песни, а Ян имитировал тарантеллу и так удачно, что приводил всех в восторг».

Вспоминая свой первый приезд на Капри, Бунин в августе 1909 г. писал Горькому:

«С великой нежностью и горечью вспомнил Италию – с нежностью потому, что только теперь понял, как она вошла мне в сердце, а с горечью по той простой причине, что когда-то теперь еще раз доберешься до Вас, до казы ‹ виллы› Вашей и до вина Вашего…»

Во второй половине марта 1910 г. Бунины снова отправились за границу. Проехали Вену, Милан, Геную, Ниццу; оттуда пароходом в Марсель и далее в Северную Африку – Оран и Бискру. Из Туниса переправились на Сицилию, потом в Неаполь, а оттуда – снова на Капри, где на этот раз пробыли две недели – с 5 по 21 мая 1910 г. Потом, после нескольких дней, проведенных вместе с Горьким в Неаполе, Бунины отправились в Афины, Смирну, Константинополь и далее через Одессу вернулись в Москву.

Отель «Quisisana». Здесь Бунины жили трижды: с ноября 1911 по март 1912 г., с ноября 1912 по февраль 1913 г. и с декабря 1913 по март 1914 г. (фото начала хх в.).

Следующий раз Бунины оказались в Италии в конце 1911 г. Вместе с племянником Н. А. Пушечниковым (переводчиком Джека Лондона, Голсуорси, Тагора) они через Берлин, Люцерн, Геную и Флоренцию приехали в Неаполь, а оттуда 1 ноября 1911 г. отправились на Капри, где на всю зиму поселились в лучшем на острове отеле «Quisisana» на верхнем этаже с видом на огромный сад и море. И. А. Бунин сообщал в одном из писем друзьям:

«Живем мы отлично, отель в очень уютном теплом месте, комфорт хоть бы и не Италии впору У нас подряд три комнаты, все сообщаются – целая квартира, и все окна на юг, и чуть ли не весь день двери на балконы открыты, слепит солнце, пахнет из сада цветами, гигантским треугольником синеет море…».

В этот раз отношения с Горьким были не столь теплыми и доверительными; сам Бунин определил их как «холодно-любезные и тяжко-дружеские». Тогда он писал с Капри брату Ю. А. Бунину:

«Что до Красноперого ‹прозвище Горького, то необходимость ходить к нему выбивает из интимной, тихой жизни, при которой я только и могу работать; мучиться тем, что совершенно не о чем говорить, а говорить надо, имитировать дружбу, которой нету, – все это так тревожит меня, как я и не ожидал. Да и скверно мы встретились: чувствовало мое сердце, что энтузиазму этой „дружбы“ приходит конец, – так оно и оказалось, никогда еще не встречались мы с ним на Капри так сухо и фальшиво, как теперь».

В ноябре-декабре 1911 г. Бунин закончил на Капри повесть «Суходол», написал рассказы «Хорошая жизнь», «Сверчок» и «Ночной разговор». Писал Бунин очень быстро и тут же отправлял готовые тексты в петербургские журналы. Публикация бунинских рассказов вызвала в России неоднозначную реакцию: черносотенная критика писала, например, что изображение Буниным русской деревни – это «опачкивание народа, поэзия дурных запахов, миллионы блох и вшей, портянки и портянки…».

Под Новый, 1912 год Бунин прочел на новой горьковской вилле «Серафина» только что законченный рассказ «Веселый двор». Горький так описал этот вечер в письме Е. П. Пешковой:

«С восьми часов Бунин читал превосходно написанный рассказ о матери и сыне: мать умирает с голода, а сын ее, лентяй и бездельник, пьет, пьяный пляшет на ее могиле, а потом ложится под поезд, и ему отрезает ноги. Все это в высшей степени красиво сделано, но – производит угнетающее впечатление… Потом долго спорили о русском народе и судьбах его».

Сохранились воспоминания об этом вечере и жившей тогда на Капри Е. Викторовой:

«Пасмурный зимний день. Дует сырой, липкий ‹ветер› сирокко. Свирепо хлещет в окна дождь. В огромном кабинете Л. М. ‹Горького› мрачно, на всем лежит серый отсвет. Кажется холодно, хотя большой камин пылает жарким багровым пламенем. Окна затянуло паром от поданного в кабинет самовара. Повар Катальдо в белом фартуке бесшумно устраивает раскинутый у камина чайный стол. Публики набралось много… Все расположились чинно на диванах и стульях. Л. М. сел у камина в свое любимое деревянное кресло, а его место возле стола занял маленький, зеленовато-желтый, похожий на мумию И. А. Бунин… Бунин откашлялся и начал читать… И вот мы все перенеслись из дождливого дня на острове Капри в глухую русскую деревню, утопающую в знойных лучах июльского солнца… Когда Бунин прочел, как распорол бык живот старухе, у А. М. незаметно потекли слезы. Рассказ окончен. Мы все сидели подавленные. А. М. встал, подошел к маленькому Бунину и будто окутал его своей широкоплечей фигурой: „Иван Алексеевич! Ну и хорошо же!.. – восторженно проговорил Горький, обнимая Бунина. – Вот как нужно писать! – обратился он к нам. – Учитесь! Дайте прочту!“ Он еще раз перечитал яркие места».

Сам И. А. Бунин существенно иначе описал этот новогодний вечер на вилле «Серафина» в письме брату:

«Под Новый год читал у Горького. Все очень хвалили, сам Горький – сдержанно, намекнул, что России я не знаю, ибо наши места – не типичны, „гиблые места“… Думаю, что Горький полагает, что касаться матерей, души русского народа – это его специальность, он даже Гоголя постоянно толчет с дерьмом за „Мертвые души“ – писал Гоголь Ноздревых да Собакевичей, а Киреевского, Хомякова, Бакунина – проглядел».

В истории русской литературы так и осталось загадкой, как умел Бунин, живя на Капри, в дорогом отеле с видом на море, писать и писать столь «тяжелые рассказы» из русской жизни. В 1947 г. известный русский писатель-эмигрант М. А. Алданов, пытаясь проникнуть в тайну этого парадокса, прямо спрашивал об этом в письме к Бунину:

«Но какой Вы (по крайней мере тогда были) мрачный писатель! Я ничего безотраднее этой „Хорошей жизни“ не помню в русской литературе… Да, дорогой друг, не много есть в русской классической литературе писателей, равных Вам по силе. А по знанию того, о чем Вы пишете, и вообще нет равных; конечно, язык „Записок охотника“ или чеховских „Мужиков“ не так хорош, как Ваш народный язык… Нет ничего правдивее того, что Вами описано. Как Вы все это писали по памяти иногда на Капри, я просто не понимаю. По-моему, сад, усадьбу, двор в „Древнем человеке“ можно было написать только на месте. Были ли у Вас записные книжки? Записывали ли Вы отдельные народные выражения (есть истинно чудесные, отчасти и по неожиданности, которой нет ни у Тургенева, ни у Лескова)…».

Бунин ответил Алданову:

«Что иногда, да даже и частенько, я „мрачен“, это правда, но ведь не всегда, не всегда… Насчет народного языка: хоть Вы и жили только в волынской деревне, – и как жили, Бог мой! – такой писатель, как Вы, с таким удивительным чутьем, умом, талантом, конечно, не может не чувствовать правды и языка великорусского, и пейзажа, и всего прочего. И опять я рад Вашим словам об этом. Только я не понимаю, чему Вы дивитесь. Как я все это помню? Да это не память. Разве это память у Вас, когда Вам приходится говорить, например, по-французски? Это в Вашем естестве. Так и это в моем естестве – и пейзаж, и язык, и все прочее… И клянусь Вам – никогда я ничего не записывал… Клянусь, что девять десятых этого не с натуры, а из вымыслов: лежишь, например, читаешь – и вдруг ни с того ни с сего представишь себе что-нибудь, до дикости не связанное с тем, что читаешь, и вообще, со всем, что кругом».

В январе 1912 г. Бунины отъезжали с острова на несколько дней в Неаполь, посетили Поццуоли, Помпеи и вернулись на Капри через Сорренто. В феврале Бунин закончил на Капри рассказы «Захар Воробьев» (в котором некоторые критики увидели «новый пасквиль на Россию») и «Игнат» (который вышел с задержкой и купюрами по причине того, что издатель нашел в тексте «некоторую рискованность положений и описаний»).

1 марта 1912 г. Бунины уехали с Капри. Несколько дней они провели в Неаполе, а потом отплыли на корабле через Бриндизи и остров Корфу в Патрас. Осмотрев Афины и еще несколько греческих городов, они вернулись в Россию.

В конце 1912 г. Бунины снова отправились в Италию. Побывали в Венеции и Риме, а 29 ноября приехали на Капри, чтобы провести там еще одну зиму. С дороги, в предвкушении новой встречи с островом, где ему так хорошо работалось, Бунин писал: «Домой, домой, в Вязьму, в Вязьму!» А Вера Николаевна, в свою очередь, отметила в одном из писем: «Приехав сюда, почувствовали мы великое успокоение; совсем как дома…».

И снова Бунины (опять вместе с Н. А. Пушечниковым) поселились в отеле «Квисисана», заняв на этот раз четыре комнаты. Уже к концу года Бунин закончил на Капри несколько новых рассказов – «Князь во князьях» (в черновом автографе – «Лукьян Степанов»), «Преступление» («Ермил»), «Вера» («Последнее свидание»).

Отель «Caesar Augustus» в Анакапри, где Бунины жили в марте-апреле 1913 г. (фото начала XX в.).

В феврале 1913 г. на Капри приезжал старый друг Бунина – Ф. И. Шаляпин. Друзья обменялись торжественными обедами, ставшими событиями для «русской колонии» на Капри: сначала у Шаляпина в отеле «Splendid», через несколько дней – у Бунина в «Quisisana».

В январе-феврале 1913 г. Бунин написал на Капри еще несколько рассказов: «Жертва» (в первоначальной редакции – «Илья Пророк»), «Будни» («На погосте»), «Всходы новые» («Весна») и «Последний день».

1 марта 1913 г. Бунины переехали из «Квисисаны» в другой отель – «Caesar Augustus» в горном городке Анакапри.

В. Н. Бунина:

«В Анакапри устроились прекрасно, у нас с Яном две хорошие комнаты с прекрасными видами. Из одних окон видна гора Монте-Соларо с замком Барбаросса; из другого – вид на залив, Везувий, гору Тиберия и т. д. Отель очень старинный, комфортабельный, хозяин его – сын адъютанта Гарибальди. Кухня лучше Quisisan’ской. Комната Николая Алексеевича ‹Пушечникова› этажом выше, тоже большая, смотрит на горы и замок»

Письмо Ю. А. Бунину 13.03.1913.

Месяц, проведенный в Анакапри, также оказался плодотворным – Бунин написал там рассказы «Иоанн Рыдалец», «Худая трава», «Лирник Родион», «Сказка».

6 апреля 1913 г. Бунины уехали с острова. В интервью одной из московских газет Бунин рассказал о своей второй каприйской зиме:

«Я очень однообразно провел зиму, прожив всю сплошь на острове Капри. Пришлось очень много работать: к этому там располагает тамошняя жизнь. На этой скале, торчащей среди синего моря и голубого прозрачного неба, много уюта, простоты, нет сутолоки, шума, а я все это очень ценю. На Капри мало живет народа. Единственный человек, с кем встречался постоянно, – это Алексей Максимович Горький. Вот уже вторую зиму я провожу с ним вместе».

В конце декабря 1913 г. Бунины и Пушечников опять приехали на Капри, предпочтя на этот раз хорошо знакомый отель «Квисисана». В эту, третью по счету, каприйскую зиму Буниным были написаны рассказы «Святые», «Весенний вечер», «Братья». В конце марта 1914 г. Бунины покинули Капри и уехали в Россию через Рим и Зальцбург.