Текст книги "Знаменитые русские о Неаполе"

Праздники в Неаполе

В. Яковлев

1847

Гитары зазвучали, бубны загремели; пестрая толпа расступилась, образовала маленькую арену, и ловкая пара выпорхнула на середину, с легкостью и грациозностью. Каких вы не ожидали бы от простых горожан. Наконец, между танцующими я заметил одну молодую женщину, обольстительную, как гверчиновы сивиллы… Никогда не забыть мне этих магических черных глаз этого бархатистого лица, покрытого легкой золотистой тенью и всею роскошью румянца. Танцевали, разумеется, тарантеллу: Вы знаете эту страстную, меланхолическую и вместе неистовую пляску. Неаполитанки пляшут свой национальный танец не одними ногами, а всеми мускулами, суставами, головой, глазами. Каждый хотел, по-видимому, превзойти всех до восторженности. Плясали – до изнеможения. Утомленная пара заменялась свежею. Женские груди волновались; мужчины срывали с своей шеи легкие платки, потому что куртки уже давно были сброшены. Очередь дошла до меня… Как Азиятцы не понимают того, чтобы порядочный человек стал трудиться танцевать, особливо, когда он в состоянии заплатить танцовщицам; так Неаполитанец не понимает, чтобы можно было смотреть на пляску и не принять в ней участия. И хозяин и гости, опьяненные несравненно больше пляской, чем легким вином, которым беспрестанно прохлаждались, приступили ко мне, как к человеку, который отказывается от удовольствия единственно из застенчивости. Им и в голову не приходило, чтобы кто-нибудь мог не знать тарантеллы. На мое искушение, кто-то подвел ко мне прелестную звезду праздника, которая пристально и простодушно глядела мне в глаза своими большими бархатными глазами, нимало не подозревая их гибельного влияния… Я чувствовал, что все члены мои были наэлектризованы, мускулы напряглись и сжимались сами собою; голова моя закружилась… Я уже плясал тарантеллу!.. Сомневаюсь, чтоб вы поступили благоразумнее.

В. Д. Яковлев. Италия. Письма из Венеции, Рима и Неаполя (1847). СПб., 1855.)

Н. Лухманова

1898

Я приехала в Неаполь в декабре. Зима давала себя знать только свежими утренниками и вечерами; днем же солнце так грело, что можно было ходить в одном платье. Такое оживление, какое довелось мне увидеть 24 декабря, в канун их Рождества, я не встречала никогда; улицы были буквально переполнены веселой, праздной толпой; звонкие крики и взрывы хохота сыпались со всех сторон; экипажи едва двигались в густой толпе; народные волны приливали и останавливались всюду, где было что-нибудь интересное; каждый магазин и даже лавка съестных припасов, каждый фруктовый ларек старались перещеголять соседа убранством… В одном месте толпа рукоплескала перед выставкой колбасника, ухитрившегося сделать, из сосисок и сала, – человека, чуть не в натуральную величину. На улице Santa Brigitta, казалось, море выкинуло всех представителей своего царства: лангусты, пульпы, угри, мерланы, миноги; даже живые петухи и куры связаны ногами по десять и двенадцать пар, и тут же сковороды и кухни с готовыми блюдами, с котлами горячего томатного соуса, в который бедняк за ½ копейки имеет право обмакнуть свой хлеб… В Рождество и в Пасху нет такой бедной семьи, живущей в bassi или пещере, которая не могла бы в этот день хорошо поесть. Так называемое «Братство Корзины» учредило здесь оригинальный и в то же время благодетельный для народа обычай: каждую неделю бедняк несет старосте своего квартала (одному из членов этого братства) от 50 сантимов, что составляет на наши деньги приблизительно 17 копеек, до 1 лиры или 2-х, и так платит он, например, с 30 марта по 24 декабря. На всю эту сумму ему покупается (конечно, по дешевой цене вследствие громадного забора) столько провизии, что семья его буквально целую неделю не выходит из-за стола, и праздник становится для нее действительно веселым и светлым. От этого обычая теряют, конечно, трактиры и рестораны, так как никто не бежит от своего сытного, веселого стола; и выигрывают аптекари, которые, как говорят, на Пасху и Рождество достигают максимума продажи касторового масла и других таких же невинных, но действенных средств… Улицы освещены тысячами огней; у каждого продавца свои лампочки и своя система освещения. Но вот наступал час Ave Maria, и весь Неаполь горел в огнях. Глухой проснулся бы от его шума. Ракеты со страшным треском лопались в воздухе; римские свечи рассыпались звездами; на балконах, в руках стоявших людей, появлялись громадные смоляные факелы, брызги от которых падали огненным дождем на улицу. Всюду гремели ружейные выстрелы…

Н. А. Лухманова. В волшебной стране песен и нищеты (1898). СПб., 1899, с. 26–29.

С. Глаголь

1900

Неаполитанцы давно бросили носить свой национальный костюм, но южное солнце все-таки придает и их международным лохмотьям удивительную красоту, и на каждом шагу попадаются такие группы, что хоть сейчас на полотно. Но если хотите видеть этот уголок во всей его красе, приходите сюда вечером в воскресенье или еще лучше в день какого-нибудь святого, имя которого празднует соседняя церковь. О, тогда неаполитанец дает полный простор своей страсти ко всякому шуму, треску и яркому свету. Через всю улицу перекинуты арки из зелени с бумажными цветами, и на этих арках сотни зажженных разноцветных стаканчиков. В нескольких местах вензеля и освещенные транспаранты с изображениями святых. Из окон свешиваются ковры и разные цветные тряпки, а внизу толпа в праздничном наряде поет, играет на мандолине и гитаре, пускает ракеты и десятки монгольфьеров из цветной папиросной бумаги и поджигает одну за другою десятки петард, которые наполняют воздух таким треском и грохотом, что издали можно подумать, не берет ли город приступом целая неприятельская армия. И при этом посмотрите, как все довольны, какие у всех оживленные, веселые лица! Даже становится завидно, что люди могут так просто веселиться. И продолжается это веселье и сегодня, и завтра, и послезавтра, пока не сожгут все масло и не израсходуют все петарды. А там, глядишь, такой же праздник у соседей, на другой улице, и так без конца. Мы, северяне, не умеем так веселиться.

С. Глаголь. На юг. Из летней поездки в Константинополь, Афины, Неаполь, Рим и Венецию. М., 1900, с. 161–163.

Музыкальный ансамбль на Капри (фото 1890-х гг.).

М. Горький

1907

Вчера каприйцы устроили какой-то праздник, – собственно говоря, праздника никакого не полагалось по святцам, но была хорошая погода, и люди сочли это достаточно серьезной причиной для безделья и радости. Какой они устроили фейерверк изумительный! Ничего подобного я никогда не видал. На горе, темной ночью, огонь играл целые симфонии. Целый день гремела музыка, народишко шлялся по острову и орал, как пьяный… Чувствуешь себя в опере, честное слово! Итальянцы будут хорошими социалистами, мне кажется.

Письмо И. П. Ладыжникову, 8 июня 1907 г.

П. Муратов

1910-е

Для неаполитанца нет более привлекательной цели в жизни, чем праздник, с музыкой, с процессиями, с едой на людях, с шумом, пальбой, вечерней иллюминацией и заключительным фейерверком. Кому случилось прожить здесь даже только неделю, тот непременно видел неаполитанский уличный праздник, хотя бы в маленьком, «домашнем» виде. Сколько флагов тогда, сколько цветных фонариков, сколько наряженных в бумажные костюмы ребят в счастливом квартале праздника! Неаполитанец не может существовать без этого. Когда нет более значительных ресурсов веселья, он в воскресенье вечером раскладывает на перекрестке костер. Вокруг каждого такого костра играют на мандолинах и поют. Чтобы вышло как можно шумнее, туда бросают хлопушки. Но главное здесь, конечно, в зрелище. Зрелище получается действительно очень красивое, когда смотришь с какого-нибудь высокого места на огромный город и видишь вспыхивающие в синеве вечера бесчисленные костры, выбрасывающие высоко оранжевый дым и золотые искры. Живя в Неаполе, начинаешь понимать, какое непреодолимое отвращение от всего будничного, упорядоченного и правильного заложено в этом народе…

Всякое дело жизни теряет в Неаполе свою серьезную и моральную основу. Политика, которой неаполитанцы предаются с такой страстью, становится здесь тоже похожа на азартную игру. Итальянский парламент видел бы в своих стенах меньше интриг и нечистых сделок, если бы в нем было меньше южан, слишком горячо желающих для себя разных земных благ. При такой врожденной любви к беспорядку естественно, что этот народ с трудом поддается основанной на законе гражданственности. Неаполитанская каморра является, в сущности, установлением глубоко национальным. Она управляет городской жизнью при помощи преступлений. Действуя на воображение толпы, каморра завоевывает тем самым вечную популярность вместе с народным праздником и народным театром. В Неаполе несколько десятков театров; среди них находится знаменитая опера Сан-Карло. Но для понимания здешних нравов гораздо более интересны маленькие театрики, разбросанные в народных кварталах. По вечерам они все бывают переполнены. Побывав в одном из таких театров, невольно приходишь к заключению, что неаполитанцы в самом деле счастливые люди. За несколько сольди, которые стоят дешевые места, здесь можно увидеть в тот же вечер одноактную драму, комедию с участием Пульчинеллы, кинематограф и услышать новые canzoni ‹песни›…Неаполитанские актеры играют превосходно. Напряженное и страстное внимание зрительного зала вызывает в них естественный подъем. Разыгрываемые драмы просты, правдивы и значительны, как сама народная жизнь. Их литературность так наивна и условна, что на нее не тратятся никакие интеллектуальные силы ни актеров, ни зрителей. Все сводится к ярким моментам в игре, поражающим сердца зрителей, как молния. Когда на сцене блеснут и раскроются с сухим треском ножи, когда мелькнет движение поединка или убийства, хорошо знакомое неаполитанской толпе, зрители приходят в совершенный восторг. Под гром аплодисментов и одобрительных возгласов убитый встает тогда, кланяется, становится на место, и сцена убийства повторяется для полного удовольствия публики. После антракта неаполитанцы готовятся смеяться до упаду – идет комедия с непременным участием Пульчинеллы. Как и во времена незабвенной commedia dell’Arte, роль этой маски является почти сплошной импровизацией.

Неаполитанская тарантелла.

Необходимо какое-то изумительно щедрое дарование, чтобы так легко увлекать, так бесконечно разнообразно смешить зрителей движениями, интонациями, шутками на диалекте, как делают это хорошие Пульчинеллы. Не знаешь, чем надо здесь больше восхищаться – глубокой подлинностью их таланта или вечной жизненностью этого образа национальной традиции. При изменивших условиях быта, нравах, понятиях Пульчинелла остался неизменным и необходимым участником комедии жизни. Сколько раз менялись мотивы и темы пьесы, сколько раз менялась канва, по которой ему надо было выводить свои шутки и lazzi ‹выходки›, сколько раз менялись наряды тех персонажей, с которыми ему надо было выходить на сцену! Он появляется в белом, низко подвязанном балахоне, с белым колпаком на голове и с черной носатой маской на лице среди молодых людей в цилиндрах и дам в модных платьях. Это нисколько не удивительно. Пульчинелла принимает участие во всех делах нашего времени. Как нынешний неаполитанец, он ожидает наследства от американского дядюшки, давно эмигрировавшего в Аргентину, он выбирает в парламент, читает газеты, рассуждает об авиации, ездит на автомобиле. Механизм современной жизни не убил еще этого неуклюжего хитреца, лентяя, обжору и резонера. Он еще жив, и вместе с ним жив неаполитанский народный характер. Когда в одном из этих маленьких театриков, отделанных в такой удивительно театральный красный цвет, слышишь рукоплескания зрителей на прощальный поклон актеров, тогда становится понятно, как дорого неаполитанцу историческое упрямство Пульчинеллы и как почтенна его историческая глупость, выражающая старую мудрость этого народа. Пульчинелла древен, как сама жизнь на берегах Неаполитанского залива и склонах Везувия. В ателланских фарсах, разыгрывавшихся здесь в итало-греческую и римскую эпоху, он уже участвовал под именем Макка. Оставшиеся изображения показывают, что он даже сохранил с тех пор свой огромный, крючковатый нос. Он дошел до нас, как существо из античного мира, чудесно пережившее тысячелетия. Составляет ли он единственное и странное исключение? Действительно ли так прочно погребена в современном Неаполе древняя культура, как это кажется в первый день, когда выйдешь из музея на Via Toledo? По мере того как приезжий приглядывается к здешней народной жизни, он начинает различать в ней черты глубокой древности… Страсть к игре и легкой наживе, невинная порочность, дух приключений, торговля, шум, плутовство, уличные драки – все, одним словом, чем переполнен и теперь лабиринт огромного города, все это уже было изображено в одной очень старой книге. Когда поднялся спор о времени и месте написания «Сатирикона», можно было легко доказать, на основании бесчисленных совпадений в нравах и сохранившихся в народном диалекте особенностей речи, что место действия знаменитого романа – Неаполь. Для подтверждения этого нет даже особой надобности в ученых исследованиях. Дух «Сатирикона» и сейчас еще удивительно чувствуется в Неаполе. Его надо читать под этим небом и среди этой жизни. Похождения Энкольпа, Аскильта и Гитона разыгрываются в узких и грязных переулках, на площадях, запруженных праздным или торгующим людом, на пригородных виллах, на подозрительных постоялых дворах, в притонах около порта, пропитанных запахом моря, – и от всего этого неизменно веет Неаполем… Несмотря на крайнюю грубость слов и непристойность отдельных сцен, древний латинский роман производит в конце концов незабываемое впечатление природной грации и странной свежести. Едва ли можно назвать изображенные там нравы испорченными только потому, что в них меньше лицемерия, чем в современной морали… Участие природы во всем, любовь к жизни и широкое дыхание окружающих человека пространств земли и моря составляли счастье античного мира. И это счастье до сих пор не вполне оставило Неаполь. Сверкающие белые дороги ведут на Позилиппо, и открывающийся оттуда вид вулканических форм Мизенского мыса и Флегрейских полей соединяется со вкусом тонкой пыли и горько-соленой влаги морского ветра. Этот горький вкус – горький привкус оливок, гранатов и некоторых здешних вин – кажется странным для обычного представления о сладостной красоте неаполитанского пейзажа. Но, быть может, так доходит до нас через природу какая-то правда об античной жизни, разросшейся некогда на этой земле, – о крепких соках и морских солях, питавших ее, о ее первобытном горьком зерне.

П. П. Муратов. Жизнь в Неаполе // Образы Италии. М.,1994, с. 321–323.

Неаполитанская музыка

М. Нестеров

1908

На Капри все пропитано музыкой, пением… Вечером не умолкали мандолины. Они тренькали повсюду, на порогах парикмахерских, заливались в тратториях, – где только не было их на Капри! А шарманки! О, они преследовали нас всюду! Мы с сестрой запомнили одну, большую; хозяин возил ее на двухколеске. Она была его любимицей-кормилицей. Была она такая нарядная, причудливо задрапированная яркой материей, обшитой золотой бахромой, с картинкой на лицевой стороне. Она имела свой репертуар, свой тон, свою манеру играть. Эту шарманку было слышно издалека. Она врывалась в вашу жизнь, вашу душу. Она желала всюду господствовать – в солнечный яркий жаркий полдень, равно как и в ненастный, дождливый вечер. Она и ее „патроне“ одинаково неутомимо преследовали нас. Не было человеческих сил, чтобы избавиться от этих двух тиранов – „патроне“ и его шарманки. Мы мечтали, что уедем с Капри и тогда не услышим больше звуков, нас изводящих. Не тут-то было… Покидаем Капри. Садимся в лодку, чтобы доехать к пароходу в Неаполь, но и здесь, на лодке, на морских волнах, она, наша шарманка, и ее „патроне“. Они, как и мы, покидали Капри. На пароходе эти заговорщики, эти деспоты вступили в свои шарманочные права – она заиграла какую-то бравурную народную песенку… Шарманка и ее господин были неутомимы, и под эти звуки мы подошли к Неаполю. Она и сейчас, через много лет, слышится мне. Да, это была веселая, довольная собой шарманка. Быть может, она не была слишком умной шарманкой, но она так радостно, бодро исполняла свое призвание.

М. Нестеров. Воспоминания. С.278.

Неаполитанская лотерея

Н. Лухманова

1898

На всем свете нет человека легкомысленнее итальянца. Суеверный, верящий в предсказание, чудеса, дурной и хороший глаз, он никогда не откажется от лотереи, открывающей такое широкое поле его нервной деятельности, его опьяняет мысль, что достаточно иметь несколько копеек, чтобы выиграть горсть золота. От этого lotto кормятся не только содержатели лавчонок, продающих билеты, но и всевозможные идиоты, предсказатели и шарлатаны. Главное дело взять, конечно, счастливый номер. Как руководство к этому, есть даже книга, La Smorita. Эту грязную, засаленную книжонку можно найти всюду: как в дорогом отеле, блестящем ресторане, так и в самом последнем притоне. Все это человек слышит, видит, все окружающие его предметы обозначены в ней номерами, она указывает, в какие фазисы луны можно верить снам и как по временам года, ветру, солнцу, урожаю угадать счастливый номер. Хозяин пансиона, где мы стояли, спас как-то от смерти маленькую черную собачонку и взял номера билетов, соответствующих: смерть, собака, черная, спасение, и выиграл несколько сот франков. На следующий же день после розыгрыша это было известно в Неаполе; собаку его явилось покупать человек двадцать; он не продал, но к вечеру же она исчезла из его дома самым непонятным образом… Страсть к игре до того сильна в итальянцах, что мне указывали семейства, которые дали обет поститься, вернее, голодать по субботам с тем, чтобы эти гроши употреблять на лотерею; пост всегда был в честь какого-то святого, под покровительство которого и ставился взятый билет. Теперь задача изменялась, искался не только счастливый номер, но и благодарный, внимательный святой, который предсказал бы номер, поэтому патроны менялись каждую субботу… К сожалению, духовенство не только не борется с этой пагубной страстью народа, но, напротив, так же страстно предано игре, и никогда ни один аббат не откажется отслужить обедню за счастливый выигрыш.

Н.А.Лухманова. В волшебной стране песен и нищеты (1898). СПб., 1899, с. 87–92.

П. Муратов

1910-е

Неаполитанец до страсти любит деньги, но способы медленного и честного обогащения созданы не для него. Он предпочитает жить от субботы до субботы надеждой на выигрыш в lotto. Ни в одном из итальянских городов правительственная лотерея не дает столько прибыли государству, как в Неаполе. Путешественник, встретившийся с обманом и плутовством, напрасно будет упрекать здешний народ в алчности и корыстолюбии. На самом деле это вовсе не алчность и корыстолюбие – это все та же любовь к игре, все тот же азарт, который заставляет неаполитанца поставить в субботу последний грош на заветные цифры terna secca ‹тройного угадываниях›.

П. П. Муратов. Жизнь в Неаполе // Образы Италии. М., 1994, С. 321-323.)

Неаполь и Рим

А. Герцен

1848

Всю эту разницу двух стран, двух природ, двух населений вы видите на самом рубеже их, переезжая от Террачины до Гаэты… Но самую резкую противоположность, самый крутой антитезис составляют Рим и Неаполь, они столько же похожи друг на друга, как строгая и величавая матрона на резвую, легкомысленную гетеру, как Рим времен Пунических войн на Рим времен Тиверия и Нерона, искавший по сочувствию неаполитанского неба. Рим напоминает о бренности вещей, о минувшем, о смерти, это вечное memento mori ‹помни о смерти›, Неаполь – об упоительной прелести настоящего, о жизни, о carpe diem ‹пользуйся днем›. Рим, как вдова, верная прошедшему, не отрывается от кладбища, не забывает утраченного, его развалины ему больше необходимы, нежели Квиринал. Неаполь верен наслаждению, верен настоящему, он беснуется и пляшет на Геркулануме, т. е. на гробовой доске; дымящийся Везувий напоминает ему, что надобно пользоваться жизнию пока, до лавы. Философия Анакреонта и Горация сделалась его кодексом, перешла в нравы… Поживши в Риме, невозможно его не уважать, но от Рима устаешь, – устаешь так, как от людей, с которыми беспрерывно надобно говорить о важных предметах. Рим действует на нервы, поддерживает натянутое состояние восторженности – может, оттого-то у него и было столько героев и столько фанатиков. Неаполь нельзя не любить, и если б вы только пробыли в нем один день, всю жизнь стали бы вспоминать со вздохом об этом дне.

А. И. Герцен. Письма из Франции и Италии // Собрание сочинений в 8 тт. М., 1975, т. 3, С.107-108.

С. Глаголь

1900

После шумного и безалаберного Неаполя Рим производит впечатление серьезного и хмурого города. В Неаполе все время вы чувствуете, что город наполовину существует туристами, что для туристов и все эти магазины с роскошными витринами, и все эти бесконечные ряды отелей, и рестораны, и уличные оркестры, и villa nationale, и чуть ли даже не сам Везувий. В Риме не то. Чувствуется, что у него своя собственная жизнь, у каждого свое дело, и на вас никто не обращает внимания.

С. Глаголь. На юг. Из летней поездки в Константинополь, Афины, Неаполь, Рим и Венецию. М., 1900, с. 189.

М. Осоргин

1913

Рим – это сама Италия, сумма всей Италии, но не современно промышленной, а Италии вне возраста, Италии вековой. И как непохож на него Неаполь, шумный, драчливый, распутный и жульнический, хотя порою прекрасный! Но и Неаполь – чисто итальянский город, в полную противоположность Милану, Турину и Венеции. Неаполь – il paese di cuccagna, обетованная страна сытого и веселого безделья; не так обстоит дело в действительности, но так мечтает южный итальянец, и так называет он свою любимую столицу. Неаполитанец – синоним романтического, веселого проходимца, как римлянин – гордого предками простака…

М. Осоргин. Очерки современной Италии. М., 1913, с. 76–77.