Текст книги "Знаменитые русские о Неаполе"

После Капри Нестеровы в 1908 г. минуя Рим, приехали во Флоренцию; затем побывали в Венеции:

«Мы покинули Венецию, лагуны, а потом и прекрасную Италию, – опять через ‹перевал› Земмеринг вернулись в Вену; минуя Краков, были на русской границе… Родимая сторона – мы дома, в Киеве…»

Осенью 1911 г. М. В. Нестеров в последний раз побывал в Италии – в Венеции, Сьене, Риме, Орвьето, Вероне:

«Это и было мое последнее путешествие в чужие края. Мечта побывать в Испании, в Англии, в северных странах осуществиться не могла…»

Приложение I

М. Нестеров

В отеле «Голубой Грот» на Капри

(1889)

В отеле публика интернациональная. Тут и англичанки, и шведы, и немцы, есть один датчанин-художник, который таскает с собой огромный подрамок с начатым на нем импрессионистическим пейзажем. Все они мне нравятся, и скоро завязывается знакомство. Странный русский, не расстающийся со своей голубой книжкой, начинает интриговать раньше других двух старых англичанок, потом датчанина-художника, и разговор при помощи голубой книжки как-то налаживается. Я отважно ищу слов, фраз в своей книжке, моих ответов терпеливо ждут. Все, и я в том числе, в восторге, когда ответ найден и я угадал то, о чем меня спрашивают… Я в прекрасном настроении; я вижу, ко мне относятся мои сожители с явной симпатией – это придает мне «куражу», я делаюсь отважней и отважней: я почти угадываю речи моих застольных знакомцев. Так проходит неделя. Я делаюсь своим. Со всеми в самых лучших отношениях. Начал писать, и мое писанье нравится, симпатии ко мне увеличиваются. В числе моих друзей – старый англичанин, говорят, очень богатый. Он расспрашивает меня о России, и я говорю о ней с восторгом, с любовью, что для англичанина ново: он слышал, что русские обычно ругают свою родину, критикуют в ней все и вся. То, что я этого не делаю, вызывает ко мне симпатии старика.

Однажды, когда я сидел с книгой, ко мне подошел старый англичанин и спросил, что я читаю. Я ответил, что Данилевского «Россия и Европа». Англичанин об этой, книге знал, и то, что я симпатизирую автору, увеличило его расположение ко мне… Время летело стрелой. Я совершенно отдохнул и стал подумывать об отъезде, о Париже. Скоро об этом узнали все мои каприйские друзья, старые и молодые. Вот настал и день разлуки. Последний завтрак, последняя беседа, по-своему оживленная. Все спешили мне выказать свое расположение, и я с искренним сожалением покидал Капри, отель «Грот Блё» и всех этих старых и молодых людей. Решено было всем отелем идти меня провожать. Перед тем, тотчас после завтрака, было предварительное прощание. Все говорили напутственные речи, а я, понимая, что меня не бранят, благодарил, жал руки, улыбался направо и налево. Я получил в тот день не только на словах выражение симпатий, но каждый считал нужным вручить мне какой-нибудь сувенир: кто свой рисунок, кто гравюру (старый англичанин), кто какую-нибудь безделушку, а мои старые девы-соседки поднесли мне стихотворение своего изготовления. Пароход свистком приглашал занять на нем места, и вот из нашего отеля двинулась процессия: впереди с моими скромными вещами служитель отеля, за ним я, окружённый провожающими, которые наперерыв болтали, сыпались пожелания и прочее. На берегу расстались, и я, взволнованный, сел в лодку и покинул гостеприимный Капри. Долго с берега мне махали платками, зонтами, и я не скупился ответами на эти приветствия.

М. Нестеров. Воспоминания. С. 150–152.

Приложение II

М. Нестеров

В отеле «Пагано» на Капри

(1908)

Десятки лодок окружили нас. Какие-то возбужденные донельзя люди подхватили багаж, усадили нас в лодку. Мы уже на берегу. Фуникулер мигом доставил нас наверх к Пьяцетте. С нее как на ладони виден дымящийся Везувий и далекий Неаполь. Узкими уличками пробрались мы к отелю Пагано. В нем решили мы остановиться, потому что он «antico»: в нем все пропитано воспоминаниями, традициями, художеством и художниками, жившими здесь чуть ли не с его основания, с 40-х годов минувшего века. Здесь все старомодно, грязновато. Нет нарядных холлов новейших отелей, рассчитанных на особо богатых англичан, американцев и наших «рябушинских». В Пагано попроще. Начиная со швейцара, незатейливого, без особо величаво-спокойного тона, каким обладают эти господа в Палас-отелях, Викториях и т. д. В Пагано все нараспашку, начиная с веселого хозяина, потомка славных давно почивших синьоров Пагано. Наш молодой Пагано – милый, вечно улыбающийся, общительный, с особой хитрецой «паганец».Он работает с утра до ночи: то мы видим его бегущим на Пьяцетту, то он с рабочими выкатывает из подвалов бочку с кьянти. Он постоянно в хлопотах и лишь во время завтраков, обедов, прифранченный, приглаженный и особо галантный, присутствует среди своих гостей. Наши комнаты выходят одна на террасу, другая в сад, где десятки апельсиновых деревьев, покрытых дивными плодами, горят, переливаются золотом на солнце. Тут и великолепная, уже пожилая пальма, вазы с цветами… Все ярко, все старается перекричать друг друга. Всюду довольство. Довольны и мы трое, попавшие в этот райский уголок, созданный природой и синьорами Пагано. Приглашают к завтраку. Идем. Огромный зал, расписанный художниками, с давних пор жившими здесь. Столики украшены цветами, фрукты из нашего сада. Фрукты и вино выглядят здесь по-иному, чем у нас: они здесь так же необходимы, как хлеб и вода за нашим русским столом.

M. Нестеров. Воспоминания. С. 277–278.

Иннокентий Федорович Анненский

Иннокентий Федорович Анненский(1.09.1855, Омск – 11.12.1909, Петербург) – поэт, драматург, переводчик, литературный критик, педагог. Окончил в 1879 г. историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета по специальности «сравнительное языкознание». Преподавал древние языки и историю в различных государственных и частных учебных заведениях; был директором Николаевской мужской гимназии в Царском Селе, затем инспектором Петербургского учебного округа.

Летом 1890 г. тридцатипятилетний Анненский (тогда еще относительно мало известный поэт и переводчик) совершил большое итальянское путешествие. Поездом через Варшаву и Вену Анненский приехал в Италию:

«Но вот приезжаешь на итальянскую границу: изменяется население, порядки и природа новая, по-моему еще прекраснее. Первая итальянка, которую я видел, торговала вишнями и была прехорошенькая… Стройны и грациозны почти все молодые; кокетливы даже дети, а старухи – это такие ведьмы, каких я себе и не представлял никогда».

(Письмо жене 19.06.1890.)

Неделю Анненский провел в Венеции, где приобрел так называемый «circolare» – «билет из Венеции по всей Италии и обратно кругом; это стоит 40 рублей с небольшим во 2-м классе».

Из Венеции приехал во Флоренцию, затем, через Перуджу и Ассизи, прибыл в Рим. Оттуда ездил в Пизу, Геную, Турин, Милан. В конце путешествия посетил Неаполь и Сорренто.

В Неаполе Анненский поселился в одном из отелей на набережной. Прогулками по неаполитанским паркам навеяно известное стихотворение:

Villa Nazionale

 
Смычка заслушавшись, тоскливо
Волна горит, а луч померк, –
И в тени душные залива
Вот-вот ворвется фейерверк.
Но в мутном чаяньи испуга,
В истоме прерванного сна,
Не угадать Царице юга
Тот миг шальной, когда она
Развяжет, разоймет, расщиплет
Золотоцветный свой букет
И звезды робкие рассыплет
Огнями дерзкими ракет.
 

В Сорренто, благодаря совету случайно встреченного соотечественника («милого русского купца Беляева, который 50 лет торгует в Неаполе кораллами»), Анненский поселился в «Albergo Cocumella» в пригороде Сорренто – Sant'Agnello. Интересна история этого отеля: в конце XVIII в. помещения бывшего капуцинского монастыря были переделаны под элитный пансионат для отдыха генералов наполеоновских армий; в наши дни здесь находится самый фешенебельный отель на соррентийском побережье. Гостиница расположена на территории уникального парка – Parco dei Principi, достопримечательностью которого является также самая знаменитая соррентийская вилла – Villa di Poggio Siracuza. Вилла была построена в 1792 г. графом Сиракузским – Леопольдом Бурбоном, братом неаполитанского короля Фердинанда IV. После того как Гарибальди изгнал Бурбонов из Италии, вилла переходила из рук в руки и, наконец, в 1885 г. была приобретена русским князем Константином Александровичем Горчаковым – младшим сыном канцлера А. М. Горчакова. Гостями виллы в разное время были гессенская принцесса Аликс, будущая русская императрица Александра Федоровна; принц Йоркский, будущий английский король Георг V; представители многих других королевских домов Европы. К моменту пребывания в Сорренто И. Ф. Анненского владелицей виллы являлась дочь К. А. Горчакова – Елена Константиновна.

Бывший монастырь капуцинов в Sant’Agnello, переделанный в отель «Cocumella». Здесь летом 1890 г. жил И. Ф. Анненский (фото 1880-х гг.).

О своем житье в соррентийском отеле «Кокумелла» педантичный Анненский подробно написал жене:

«Кормят на убой, вид – лучший в Сорренто, в саду ешь даром апельсины, и за все (утром самовар на террасе) 6 франков (2 рубля по курсу). К чаю дают яйца, масло, сырое молоко. За завтраком дают два больших блюда (сегодня – маисовые клецки с соусом из помидоров и жареная говядина), сыр, фрукты (груши, фиги, апельсины, персики), за обедом шесть блюд (суп, рыба, соус, зелень, жаркое и пирожное) и фрукты. Сорренто – сонное царство. Говорят, что здесь в воздухе такое усыпляющее свойство. Я здесь отдыхаю и телом, и карманом, а то совсем истратился».

В начале августа 1890 г. И. Ф. Анненский покинул Сорренто и через Неаполь, Венецию, а потом Вену и Варшаву уехал в Россию.

Приложение

И. Ф. Анненский в Сорренто

Вот я и в Сорренто, последнем этапе моем в движении на юг. Боже мой, что за красота этот юг! Я сижу на балконе, прямо перед глазами море: наконец-то я увидел настояще-синий (как в корыте с синькой) и настоящий изумрудный цвет моря. Огромный Везувий просто лезет в глаза, хотя, к сожалению, вечера были облачные, и его кратера, в виде красного уголька, не видно. От залива отделяет нас один сплошной сад – я таких деревьев, такой зелени никогда не видал. Темная раскидистая шапка грецкого ореха и рядом пыльная оливка, красные апельсины – они поспевают в течение целых шести месяцев, золотые огромные лимоны, олеандры, фиговые деревья. Особую красоту вида составляют сосны особого вида, похожие на пальмы, с зеленью только наверху. С боковых крыльев балкона открывается вид на горы, покрытые сверху хвойными деревьями, по ним ползет дорога, сбоку лепятся домики с красными крышами, на скале виднеется часовня Св. Клары, вся иллюминированная по вечерам (теперь здесь праздники). Среди зелени садов (Сорренто – все один сплошной сад) там и сям видны отели, виллы, группы домиков, старинная церковь. Перед нами вилла княгини Горчаковой… И все сады, все балконы, все окна, точно влюбленные глаза, вперились в море. В самом деле, есть на что посмотреть. Я не думал, что вид воды может доставить столько разнообразных и прекрасных впечатлений. Вот прошел пароход и оставил молочно-белую полосу, вот прошелся по воде фиолетовый тон, вот мелькнула розоватая полоска, и ты ищешь, откуда она, где тот уголок неба, который смотрится в залив. Но особенно хорош туман, не тот противный туман, среди которого мы натыкаемся на фонари и тумбы, а теплый, романтический туман, то голубой, то серебряный…

Письмо Н. В. Анненской, 28 июля 1890 г. // Встречи с прошлым. M., 1996, вып. 8, с. 45–46.

Villa Siracuza, приобретенная князьями Горчаковыми в Sant’Agnello (современное фото).

Антон Павлович Чехов

Антон Павлович Чехов (17.01.1860, Таганрог – 2.07.1904, Баденвайлер, земля Баден-Вюртенберг, Германия) – писатель, драматург. Почетный академик Императорской Академии наук (1900). Учился в таганрогской классической гимназии, затем на медицинском факультете Московского университета.

Литературную деятельность начинал в юмористических журналах «Стрекоза», «Будильник», «Осколки», писал короткие фельетоны для «Петербургской газеты», «Нового времени», «Русских ведомостей». Весной 1886 г. получил письмо от литератора Д. В. Григоровича, где тот укорял Чехова в растрате большого таланта «на мелочишки»: «Голодайте лучше, как мы в свое время голодали, поберегите ваши впечатления для труда обдуманного». Выход «Степи» и «Скучной истории» в толстом журнале «Северный вестник» сделали Чехова по-настоящему известным публике: в октябре 1888 г. за свой сборник «В сумерках» он получил Пушкинскую литературную премию.

Всю свою жизнь А. П. Чехов испытывал тягу к дальним путешествиям – с самого детства его кумирами были Стэнли, Камерон, Пржевальский. Как известно, после поездки на Сахалин 30-летний Чехов вернулся в Россию сложным кружным путем – через Японию, Китай, Филиппины, Сингапур, Индию, Цейлон, Египет и Турцию. Но мало кто знает, что по возвращении он почти сразу начал планировать поездки в Америку, в Японию и Индию – причем надолго. Несколько раз порывался ехать в Австралию и Африку. Ну и, разумеется, неоднократно бывал в Европе.

Первое путешествие в Италию было предпринято Чеховым в марте-апреле 1891 г., всего лишь через несколько месяцев после поездки на Сахалин. Эти два путешествия в сознании Чехова остались неразрывно связанными друг с другом: чуткий с юности к мотивам «Божественной комедии» Данте, он считал Сахалин и Италию своего рода «метафизической парой»: «Ад – Рай». Спутником Чехова в том путешествии был его старший друг и издатель Алексей Сергеевич Суворин. Маршрут: поездом через Варшаву и Вену в Венецию; затем – Болонья, Флоренция, Рим, Неаполь (с посещением Помпей и восхождением на Везувий), опять Рим, потом – Ницца, Монте-Карло, Париж.

31 марта 1891 г. Чехов приехал с Сувориным в Рим, откуда 3 апреля писал родным:

«Завтра еду в Неаполь. Пожелайте, чтобы я встретился там с красивой русской дамой, по возможности с вдовой или разведенной женой. В путеводителях сказано, что в путешествии по Италии роман непременное условие. Что ж, черт с ним, я на все согласен. Роман, так роман».

4 апреля Чехов выехал в Неаполь, смотрел город, а 6 апреля отправился в Помпеи:

«Вчера я был в Помпее и осматривал ее. Это, как вам известно, римский город, засыпанный в 79 году по Рождеству Христову лавою и пеплом Везувия. Я ходил по улицам сего города и видел дома, храмы, театры, площади… Видел и изумлялся уменью римлян сочетать простоту с удобством и красотою.

Письмо родным 7 апреля 1891 г.

После осмотра Помпей Чехов решил отправиться на Везувий, после восхождения на который у него было ощущение, «как будто я был в третьем отделении и меня там выпороли» (подробнее см. стр. 507-508 настоящего издания). 24 апреля Чехов с Сувориным снова были в Риме и в тот же день выехали во Францию.

В январе 1901 г., когда Чехов лечился в Ницце, у него созрели планы нового далекого путешествия: на корабле вдоль Тирренского побережья Италии и далее – в Северную Африку. Кампанию ему согласились составить русские ученые, живущие тогда в Ницце: социолог Максим Максимович Ковалевский и зоолог, много путешествовавший раньше по островам Индийского и Тихого океана, Алексей Алексеевич Коротнев. 11 января Чехов писал из Ниццы О. Л. Книппер:

«На сих днях, если море не будет так бурно, как теперь, я уезжаю в Африку… В Африке пробуду недолго, недели две».

26 января он писал ей уже более конкретно:

«Ну, дуся моя хорошая, сегодня, по всей вероятности, я уезжаю в Алжир… По слухам, идущим от моих спутников, пробуду я в Алжире недели две, включая сюда и время, которое я потрачу на поездку в Сахару. Из Сахары вернусь я тропически знойным, пылким адски».

Правда, в том же письме возникает и другой вариант путешествия:

«Если, мамуся моя, вечером начнется на море волнение, тогда, повинуясь спутникам своим, поеду не в Алжир, а в Италию, в Неаполь… Но, однако, у меня воспрянул дух мой, люблю я путешествовать. Моя мечта последних дней – поездка на Шпицберген летом или в Соловки».

Реализовался именно «итальянский» вариант: Чехов, Ковалевский и Коротнев отправились поездом через Геную в Ливорно, потом посетили Пизу, Флоренцию и Рим. До Неаполя Чехов, увы, не доехал: взволнованный противоречивыми известиями о постановке «Трех сестер» в Московском Художественном театре, он внезапно прекратил вояж и уехал из Рима в Россию.

Сохранились воспоминания М. М. Ковалевского о той, последней поездке Чехова в Италию. Ночью, в поезде, им обоим не спалось, и они разговорились: «„Мне трудно, – сказал Чехов, – задаться мыслью о какой-нибудь продолжительной работе. Как врач, я знаю, что жизнь моя будет коротка“. Чехов, в молодости столь жизнерадостный, заражавший своим смехом читателей „Русского курьера“, в котором печатались его мелкие рассказы, под влиянием болезни становился все более и более сосредоточенным, но не мрачным. Он без страха смотрел в будущее и не жаловался на свою судьбу, считая ее неотвратимой».

Несмотря на точное знание о собственном состоянии, в своих последних письмах родственникам и друзьям больной Чехов десятки раз упоминал о том, что хочет отправиться на лечение в Италию: спасительное путешествие в последние месяцы жизни буквально стала его «idee fixe» – совсем как поездка в Москву для придуманных им «трех сестер».

Надежда Александровна Лухманова

Надежда Александровна Лухманова (урожденная Байкова; 14.12.1844, Петербург – 7.04.1907, Ялта) – прозаик, переводчица, драматург. Родилась в семье надворного советника, директора Павловского женского института. В 1861 г. окончила Павловский институт с дипломом домашней учительницы. В 1863 г. вышла замуж за подполковника в отставке А. Д. Лухманова. С 1870 г. жила в Москве, состоя в гражданском браке с генерал-майором В. М. Адамовичем. В 1880 г. вышла замуж за инженера А. А. Колмогорова, сына сибирского промышленника, и несколько лет прожила в Тюмени. Порвав с мужем, отправилась в Петербург для занятий литературой. Начинала как детская писательница и художественный критик; печаталась в газетах «Петербургская жизнь», «Петербургская газета», «Биржевые ведомости», журнале «Русское богатство». Всероссийскую литературную известность Н.А. Лухмановой принесла книга «Двадцать лет назад» (1893) – мемуары о жизни и нравах Павловского женского института (впоследствии неоднократно переиздавались под названием «Девочки. Воспоминания из институтской жизни»). Следующий автобиографический роман Лухмановой – «Институтка» (1899) – окончательно закрепил за ней славу одного из лидеров русской «женской литературы». Во время русско-японской войны в 1904 г. отправилась на фронт в качестве сестры милосердия, одновременно выступая как собственный корреспондент ряда столичных газет.

В своей жизни Н.А. Лухманова много путешествовала по Европе, неоднократно бывала в Италии, а зимой 1897-1898 гг. три месяца провела в Неаполе со специальной целью написать книгу. Фрагменты этой книги («В волшебной стране песен и нищеты», СПб., 1899) использованы во второй части настоящего издания.

По-разному сложилась жизнь двоих сыновей Н.А.Лухмановой. Дмитрий Афанасьевич Лухманов в юности убежал в Италию матросом, со временем стал капитаном дальнего плавания; впоследствии примкнул к большевикам, писал стихи и рассказы на морские темы. Борис Викторович Адамович – военный публицист и историк, дослужился до звания генерал-лейтенанта, был генералом по особым поручениям при военном министре; после революции участвовал в Белом движении, эмигрировал в Югославию, где до конца жизни был директором Русского кадетского корпуса.

Сергей Сергеевич Глаголь

Сергей Сергеевич Глаголь (настоящая фамилия – Голоушев; 1855 –1920) – врач, литератор, искусствовед, литературный и художественный критик. В юности за участие в революционном движении провел четыре года в тюрьме, затем отбывал ссылку в Архангельской губернии. В литературно-художественных кругах стал известен как автор серии беллетризованных биографий о знаменитых русских художниках. Один из руководителей московского писательского кружка «Среда», в котором участвовали братья Иван и Юлий Бунины, Леонид Андреев, Николай Телешов, Викентий Вересаев, Борис Зайцев и др. Часто литературные «Среды» проходили на квартире С. Глаголя в Хамовниках.

В биографическом эссе о С. С. Глаголе-Голоушеве (которого вся литературная Москва уважительно называла Сергеичем) писатель Б. К. Зайцев писал:

«В юности, сидя на козлах, мчал Веру Засулич из суда в карете, спасая ее. Побывал в „местах не столь отдаленных“ ссыльнопоселенцем. Политическую „левизну“ свою там и оставил. Занялся живописью. Дружил с Серовым, Левитаном и Коровиным. В Третьяковской галерее есть его этюд лошади. Стал писать. Лечил дам. Статьи печатал и о живописи, о театре, литературе… Он интересовался психиатрией, был друг всех Россолимо и Токарских, яростно превозносил Андреева, работал по гравюре и офорту – что-то изобрел даже в этом деле. Жил холостяком. Всегда к кому-нибудь пылал. Да женщинам и не мог не нравиться, если б и захотел, – что-то изящное и суховато-мужественное в нем было, и безупречное, и бескорыстное. Он много говорил, слегка даже витийствовал, то собирал, то распускал морщины на остроугольном лице и широким жестом откидывал волосы седеющие… А жизнь его была полет сумбурный, в этом основная черта натуры: не было центра, точки, куда была бы направлена вся сила его существа. Сергеич все умел делать, от гинекологии до гравюры и все делал даровито, замечательно же ничего сделать не мог, ибо безраздельно ничему не отдавался. Его след не начерчен в истории ни одной из тех деятельностей, коими он занимался. В нем, в его вкусах, жестах, картинности, доброй беспорядочности – Русь, Москва».

С. Глаголь побывал в Неаполе летом 1900 г. во время большого европейского путешествия. В конце того же года издал в Москве мемуарные заметки «На юг. Из летней поездки в Константинополь, Афины, Неаполь, Рим и Венецию». Оригинальные зарисовки С. Глаголя о восхождении на Везувий, о поездках в Помпеи и на остров Капри, его интересные размышления о судьбе Неаполя содержатся во второй части настоящего издания.

Приложение

С.С.Глаголь

Неаполитанцы и туристы

Неаполь давно сделался излюбленным городом туристов, а где туристы, там и целая система их эксплуатации. Только здесь и эта эксплуатация носит какой-то особый, экспансивный характер. Неаполитанец не может выдержать какой-нибудь системы даже в обирании путешественника. Он действует как-то налетом, совершенно поражая вас неожиданностью, и, если фортель ему не удался, он же первый улыбается и весело смотрит вам в глаза… Но если вы хотите узнать неаполитанца во всей красе его легкомыслия – проговоритесь вашему извозчику, что вы собираетесь ехать в Помпею, на Везувий или в Сорренто или куда-нибудь еще дальше. Моментально извозчик предлагает вам свои услуги. Ничто не смущает его. Вам надо ехать за двадцать, тридцать верст – он берется вас доставить туда через полтора часа, а через четыре часа вы будете уже назад в Неаполе. Он чуть не каждую неделю по два, по три раза совершает эту поездку. И притом, подумайте, ведь вы будете ехать не в душном вагоне, а все время по берегу моря в прекрасном экипаже. Вы говорите: далеко, и лучше ехать по железной дороге. – Но я берусь вас доставить с тою же скоростью, как и железная дорога. – И десятки предложений, одно невозможнее другого, сыплются из уст вашего возницы, и как он при этом красноречив, как блестят его глаза! По-видимому, он и сам верит в необычайные свойства своей клячи. Но вы непреклонны. Тогда начинается целая глава из автобиографии вашего возницы. Он самый несчастный человек в мире, жена его и десять человек детей умирают с голоду. Ему не на что купить даже немножко macaroni. Единственная надежда была у него на signoro russo, и теперь, если вся семья его погибнет голодною смертью, вы один будете отвечать за это на Страшном суде. Но вы и к этому оказались глухи, и вот, подвозя вас к подъезду вашей квартиры, возница уже все забыл и, добродушно снимая шляпу, очень скромно просит вас прибавить еще несколько сольди на un росо macaroni.

С. Глаголь. На юг. Из летней поездки в Константинополь, Афины, Неаполь, Рим и Венецию. M., 1900, с. 155–159.