Текст книги "Руны на шевронах"

Глава 8

Одноэтажное здание вокзала стояло среди лип и тополей тёмное, не светился даже зал ожидания. По приличным асфальтовым дорожкам я прошёл за военными к нестарому ещё «Москвичу». Боец с винтовкой уселся спереди, а мы с капитаном сзади.

Тут нужно пару слов сказать об отечественных автомобилях. Не было в Гардарике революции, не потеряла она два десятилетия автомобильного развития. К тому же маги постановили, что все государственные учреждения и фирмы с минимальным участием тех же магов пользуются только отечественным транспортом.

И маги у себя ехидно спрашивали коллег, чем им в бытовом отношении свои машины не угодили. Просто пришлось брать русские марки, иностранцам не светило. Но ведь есть громадный рынок не-магов, в Гардарике даже рабочие могли себе позволить автомобиль.

То есть чистой монополии не получилось. А маги, кто не имел отношение к производству, очень просили своих коллег не наглеть в хлам. Ну, маги, кто отношение к выпуску машин всё-таки имел, входили в региональные и прочие кланы и советы – без этого трудно продвигать продукцию и вообще легко стать дохлым магом.

Вот и имеет Гардарика довольно продвинутое производство своих, а не по лицензии, разных по цене и назначению автомобилей. Даже по сравнению с Европой продвинутое.

«Москвич» штаба почти ничем не уступал моей «Волге». Мы лихо пронеслись в свете фонарей по окраинным сонным улочкам обычного городка. Уровень освещения улиц и состояние дорог я признал хорошим. Хотелось думать, что на их состоянии сказалось расположение в городке моей дружины…

Или не хотелось так думать – не определился за время пути.

Подъехали мы к освещённому среди ночи одноэтажному дому. Капитан сказал, что его это дом. Ну, неудивительно, ведь он являлся магом. При его-то должности!

Удивительно, что военный поселил у себя кадета. Не задавая вопросов, я прошёл за ним. Вошли на крылечко прямо с улицы. Миновали сени, и в уютной прихожей капитан Сидоренко представил меня Светлане, очень симпатичной девушке экономке. А он сегодня дежурит по штабу, так что просит его извинить.

Военный ушёл, и Светлана предложила пока поставить сумку на диванчик и идти за ней. Хоть и ночь уже, но мне, конечно, захочется в душ или в баню…

Она вопросительно на меня посмотрела, и я выбрал душ. Только взял из сумки смену белья и последовал за Светланой. По пути выяснилось, что семью капитан позавчера отправил отдыхать в Крым, а сам пока не может, даже нанял её, Светочку экономкой.

Я с удовольствием принял душ и надел чистое бельё. Света сказала грязное оставить в душевой. Я и оставил с лёгким сердцем, мне не жалко. Она ждала меня в гостиной и сразу проводила в столовую, где стоял уже накрытый ужин.

Я велел Свете присоединяться и сел за стол. Она приготовила картофельную пюрешку с голубцами и салатик из огурцов и помидоров. Я с удовольствием употребил всё предложенное, невзначай спросив, кто Свете сказал, когда меня ждать.

– Так капитан и сказал позавчера, – усиленно делая мне глазки, ответила она нежно. – Велел в дому прибраться и ждать гостя сегодня ночью.

– Спасибо, очень вкусно, – проговорил я, допив морс. – Больше не могу, спать очень хочется.

Света подхватилась, причитая, что рада мне услужить, а теперь коли спать, то она меня понимает. Проводила в комнату с широкой кроватью и пожелала отдохнуть с дороги.

– Если сразу не уснёшь, я тут за стеночкой. Просто позови… поговорим, – проворковала она томно, делая мне глазки.

Я её поблагодарил, разделся и лёг под покрывало, а она погасила свет и ушла. А надо было трахнуть! Ведь оно не считается изменой, если просто переспать? Или считается? Неизвестно ещё, как отнесётся Катя к тому, что мне просто очень хочется Светочку! Но я ведь кадет – мне всех девчонок хочется…

Утром спозаранку я по-кадетски в одних трусах выбежал на двор. Живности нет. Хотя оно и к лучшему. Сделал зарядку, облился колодезной водой и вернулся в дом. Разбудил Свету.

Она подорвалась было готовить завтрак, но я заявил, что сгодятся и бутерброды с растворимым кофе. Вот пока ждали, когда закипит чайник, да Светлана громоздила на хлеб масло, сыр, разную колбасу и зелень, я девушку расспросил о своём будущем житье.

Она, оказывается, в курсе, что я не какой-то там кадет на практике, а целый боярин. Спать я могу, сколько хочется, кормить меня полагается вволю, ещё водить на речку купаться и показывать иные достопримечательности. Прочие услуги оказываются добровольно, по обоюдному согласию, но Света хорошо запомнила, что плата ей зависит от числа дней, что я проведу в её обществе.

Я достал из бумажника купюру в сто рублей и застенчиво спросил:

– Так нормально?

Света денежку прибрала и, грустно вздохнув, кивнула.

– Ты классная, – несмело улыбнулся я. – Но у боярина много дел в Москве. Вот только в штабе отмечусь и на вокзал. Вызывай машину.

– Ты только там не говори, что уезжаешь, – попросила Света убитым тоном, вставая.

– Хорошо, – сказал я виновато.

Она вышла в гостиную. Вернулась через минуту. Проговорила строго:

– Иди, встречай машину, – и порывисто ушла к себе.

Плакать. Дура! Я виноват в том, что она себе сочинила!

Хотя виноват, что точно хотел…

И в квадрате виновен, что не стал. Грустно взял сумку и вышел из дома. Минут через десять приехало такси. В открытое окошко дядька высунул приличную харю с усами и крикнул:

– Сюда мотор вызывали?

– Сюда, – сказал я, открыв дверцу спереди и устраиваясь на правом сиденье.

Он смотрел недоверчиво. Я вынул бумажник и уточнил:

– Тебе вперёд заплатить?

– Пристегнись, – буркнул он и включил счётчик.

Десять копеек за посадку! А в трамвае только три! Дороги в Гардарике деньги.

– Тогда штаб отменяется, – сказал я повеселевшим голосом, пристёгиваясь. – Давай на вокзал.

* * *

Я протянул водителю трояк, положил сдачи рубль восемьдесят в кошелёк и вышел из машины. Авто поехало под знак с шашечками, а я прошёл в вокзал. Сначала изучил расписание и, не заглянув в кассы, прошёл на перрон.

Через четверть часа точно по расписанию пришёл пригородный поезд. Смешавшись с его пассажирами, вышел на привокзальную площадь. Приметил грузовой фургон у гастронома, его как раз разгружали двое грузчиков под руководством сразу двух деятелей. С независимым видом я подошёл к крепенькому мужику с блокнотом и длинному, сутулому мужчине в синем халате.

– Ты водила? – спросил я.

– Ну, я, – солидно бросил дядька с блокнотом, оглянувшись.

– До располаги дружины подбросишь? – проговорил я грубовато.

– А тебе в танковую или пехотную? – уточнил он, приглядываясь ко мне.

– В танковую, конечно, – молвил я уверенно. – Вот на практику направили.

– За пятьдесят копеек подброшу, – солидно проговорил мужик.

– А давай за сорок? – как должен сказать безденежный юнец и кадет.

– Ладно, воин, – снисходительно улыбнулся дядька. – Сейчас только фургон закрою.

Грузчики взяли по две последние коробки, и мужчина в халате протянул водиле бумагу. Тот её внимательно просмотрел и, кивнув, уложил за обложку блокнота. Мужик в халате буркнул:

– Бывай тогда, – и пошёл прочь.

– Бывай, – не оборачиваясь, сказал водитель.

Он что-то отметил в блокноте, убрал его и ручку в нагрудный кармашек рубашки и принялся закрывать фургон. Закончил и обернулся ко мне подобревшей харей:

– А ты залезай в кабину справа. Это там, – показал он пальцем. – Справишься или подсадить?

Я помотал лицом и направился в указанном направлении. Справился сам, водила же тем временем занял своё место. Поехали. Я старался смотреть на дорогу, не озираясь, хоть и подмывало. Не был же ни разу в кабине довоенного грузовика! Из мира магии!

Дедовский «Газик» не в счёт – вполне современный и «ремонтопригодный». Вот ни разу не стебусь, термин из их рекламного буклета…

– Меня Колей звать, – сообщил водитель.

– Артём, – сказал я.

И Коля надолго заполнил эфир. Ну, проблема всех шофёров – вечное одиночество. Главное, им не отвечать, но раз уж ответил…

Характером водитель обладал насмешливым, но меня спрашивал серьёзно. Он реально сомневался, что офицеры различают право и лево, а так же считал, что не все военнослужащие способны залезть в кабину грузовика.

Иначе, что они забыли в вооружённых силах? Это же самое сложное из всего! Серьёзно! Вот его «ласточка» тонко чувствует человека, я, например, хороший. А раз человек хороший, то управлять грузовиком – одно удовольствие! Его «ласточка» может…

Разговор до конца поездки заклинило на его машине. Я Колю слушал краем уха и старался запомнить путь от вокзала. Главное он сказал в самом начале, как простой люд относится к армии. Никак не относится. И это понятно в стране, которая не воюет за своё существование уже пятьсот лет.

Заплатил я Коле ровно сорок копеек, убрал кошелёк и вылез из кабины. Грузовик сразу уехал, а я глубоко вздохнул. Не, если в дружине соблюдают инструкции, меня сразу разоблачат, моя проделка всем покажется детской, и мне будет стыдно.

Но инструкции же не соблюдаются! Они считают меня пацаном, что только увидит Светочку и её сиськи, сразу решит, что в рай попал?! А ничего, кстати, девочка и её…

Гм. О чём это я? А! А я не такой! Я сразу понял, что капитан Сидоренко мне не соврал. Но он маг, знает, что нельзя врать магу. Его это дом. И дежурство его по штабу настоящее. Только дежурство по случаю моего приезда, и не факт, что у капитана только этот дом в собственности.

А что он семью в Крым отправил, сказала Света. Она не маг – ей врать можно. Но в эту игру ведь можно играть вдвоём. Когда Свету спросят, она честно скажет, что я уехал в Москву. И проверить это они смогут лишь по открытым источникам. Что-то переспрашивать в Москве у людей, кто им сообщил о моём приезде, в дружине просто не должно быть технической возможности.

Интересно, а кто им сообщил? Если свои, то просто не успеть приготовиться. Кто-то точно из училища!

Но это ещё подождёт. Я второй раз вздохнул и направился на инспекцию своей дружины. Поправил гимнастёрку и фуражку, снял с плеча сумку и потопал к проходной в одноэтажное длинное здание.

– Кадет Большов для прохождения практики прибыл! – отдав честь, сообщил я радостно военному, что сидел в кресле у тумбочки с телефоном.

Он вальяжно протянул ко мне ладонь, бросив:

– Документы.

Я подал ему солдатскую книжку.

– Действительно Большов, – хмыкнул воин и, взяв трубку на телефоне, накрутил две цифры. Спустя секунду заговорил. – Так это, тут ещё один… Ну, как прошлый! Угу.

Военный положил трубу и утратил ко мне интерес, впрочем, документ не вернул. Я продолжал стоять смирно. Через пять минут явился плотный лейтенант с заспанными глазками и красной повязкой «дежурный» на рукаве. Он, не взглянув на меня, без предисловий сказал солдату:

– Давай его бумаги.

Воин протянул мою солдатскую книжку. Лейтенант взял документ, открыл и, наморщив лоб, углубился. Поднял на меня глаза и проговорил:

– Точно тот самый Большов?

– Наверное, однофамилец! – сказал я.

– Это шутка была, – недовольно вякнул офицер и продолжил. – Только из твоего училища кадет уже два часа проходит практику. Ты арестован за опоздание на две недели!

– Это снова шутка? – спросил я неуверенно. – В предписании сказано, что у меня на дорогу три дня.

– Правда, три? – удивился лейтёха. – Тогда ладно. Ты арестован всего на неделю за отсутствие чувства юмора.

– Так точно! – гаркнул я, дабы не усугублять.

* * *

Гауптвахта встретила меня… как обычная гауптвахта. Ничего особенно магического. Неделю за неразвитый юмор там приняли без удивления. Обыскали, даже в задницу заглянули, отобрали на хранение деньги и сумку и, как был в парадке, поставили с другими новоприбывшими на заготовку дров.

Кормёжка ничем особенным не огорчила и не порадовала. Силушку и ловкость я в Корпусе прокачал, так что прописывать меня в хате устали ребята. Трудно объяснить простым не-магам, что против военного мага им всей губой не светит.

Следующие дни я разгружал снаряды и патроны, таскал солдатские фекалии на носилках из полевых нужников в большую яму, чтоб ассенизаторскую машину лишний раз не гонять, и жмуров в местном морге, а то у них вечная нехватка санитаров. А на политзанятиях в выходные проникался миролюбием Гардарики и старался не уснуть.

Служивые мне поражались. Все они ополчение, основа вооружённых сил Гардарики, а профессионалы или дружинники на губу не попадают – у них наказывают по-своему. Я им говорил, что не успел ещё поступить на практику, слишком тупой для профессионалов.

Ребята сокрушались, что для дружинников все тупые, и разговор сворачивал на баб. Не желали парни понять, что первокурсников из училища не выпускают, требовали описаний моих похождений. И, правда, тупые.

Но пролетела неделя на гауптвахте, как глупый, затяжной кошмар. Я снова предстал в располаге перед дежурным в той же летней парадке с сумкой в руке, только на этот раз вместе с солдатской книжкой предъявил бумажку с гауптвахты, где сказано, что кадет Большов, направленный на практику в дружину боярина Большова, честно отбыл неделю за отсутствие чувства юмора. Всё осознал, чувство юмора в норме, замечаний нет.

Воин, скривив личность, сделал запись в журнале, присовокупил документ и недовольно проворчал:

– А люди с техникой мучаются, пока ты невесть где прохлаждался! Обойди этот дом снаружи и найди капитана Любимого. Скажи, что я послал.

– Кто «я»? – спросил я ровным тоном.

– А написали, что чувство юмора в порядке, – сокрушённо молвил боец и заорал. – Я – это помощник дежурного! Бегом, кадет, а то практику не пройдёшь! Некогда мне тут с тобой, не видишь, что ли!

– Так точно, – не повысив голоса, сказал я и вышел из дома.

По совету бойца обошёл дом…

Просто обошёл! Вот почему я не немецкий шпион!

Обошёл, значит, очень немаленький дом и с той стороны спокойно проник в ремонтный цех. Оглядываясь на боевые машины, спросил первого же голого по пояс бойца, где найти капитана Любимого. Тот указал на другую по торс обнажённую мускулистую фигуру.

Я уставным шагом приблизился, откозырял и представился. Он насмешливо меня оглядел и сказал:

– Меня Витей звать. За той машиной, – он указал пальцем. – Ваш драндулет. Заодно познакомишься со своим экипажем.

– Есть, за той машиной! – сказал я и повернулся кругом.

Обошёл танк уже спокойнее и увидел кадета из нашего училища. Он стоял ко мне в пол-оборота, немного нагнувшись, и зачем-то бил кувалдой по траку. Я подождал, когда он решил немного передохнуть и сделал паузу, весело проговорил:

– Привет, Миша!

Он обернулся ко мне и пролепетал:

– Здравствуй, Артём.

* * *

Я просто запретил Мише говорить кому-либо, что я боярин. Особенно маме. Он с виду вынужденно мне подчинился, ведь это моя дружина, и он к ней приписан приказом о практике. Вообще ему самому было жутко интересно, зачем это мне понадобилось.

Миша просто глазам своим не верил, глядя на меня в робе и с кувалдой или монтировками. Я на общие разговоры не отвлекался, ведь наш танк проходил полугодовое ТО-2.

Сняли все оптические прицелы и сдали в специальную мастерскую для проверки и удаления люфтов. Требовалось снять траки, заменить кое-где катки. Ведущие шестерни точно нужно менять. Коробка вызывала нарекания, но в сборе на замену не было, пришлось разбирать эту. Электропривод поворота башен заедал. Движков целиком тоже не нашлось, а этот начал выдавать меньше двух третей мощности – тоже снимали, разбирали, а гильзованием и расточкой, к счастью, занималась некая фирма в городе.

Неделю моей службы всё и заняло. Миша промучился с этим динозавром две. Как раз пока сняли двигун, разобрали, потом через неделю снова собрали и поставили, успели всё остальное. Всё-таки немного удачно, что в экипаже шесть человек.

Ну, двухбашеный у нас танк, называется «Ратник-28». Миша наводчик, а я заряжающий в правой, орудие 76-мм, артиллерийской башне. В левой, противотанковой башне орудие 45-мм командир лейтенант Федя, его наводчик сержант Степан и заряжающий рядовой Андрей. А рулит мехвод сержант Вася.

Артиллеристы в отпусках, вот я и Миша за них. Экипажу с нами повезло! В других танках техобслуживанием занимаются четверо, пока двое отдыхают. И потом машина обкатывается, прицелы калибруются, и до осени в консервацию, а экипаж в отпуска или в пехоту. А с нами командир с наводчиком противотанковой пушки перед отпуском даже успеют покататься!

Нам тоже относительно повезло. В ополчении никого с располаги почти не выпускают, а в дружине служат десятками лет и ходят, как на работу. То есть кубрик на шесть человек в общем жилом комплексе был только в моём и Мишином распоряжении. Ещё бы не общий туалет на улице и не баня раз в неделю!

Зато мы могли каждый день обливаться у колонки. Серьёзно каждый день! Даже когда ездили на учения, возвращались в часть. Ну, не ночевать же умным танкистам, как какой-то пехоте, в палатках! А что лишний пробег танка – да что там того пробега! И всё равно за всё платит боярин.

Я и не возражал, обливался спокойно. Пусть пока жгут ресурсы, эти танки придётся продать. Тихоходны, неповоротливы, на уклонах неустойчивы. Башни квадратные, и броня всего 45 мм в лобовой проекции.

С экипажами тоже по большей части придётся прощаться. Ни одного занятия по эвакуации из танка. Автомат и гранаты вытащили только на ТО и, не глядя, отдали на замену.

Ни одной карусели. Ни разу не били сходу или просто на не пристреленном рубеже. Ни одного десанта. И ресурсы двигателей жгут без смысла. Не, таких танкистов в пехоту всех гнать, искупать грехи.

А пехота? Даже нас, кадетов, копать заставляли в разгрузках и касках. Пехотинцы вообще не видели этих штук. Да что там – сапёрную лопатку покажи, не все с первого раза опознают.

Танкистов хоть два раза в год заставляют шевелиться, а эти? Сколько из них подтянуться десять раз и просто пробегут двенадцать километров? Сколько они выбьют из мишеней со своими винтовками?

Прав всё-таки Коля! Неужели все невоюющие части такие?

Не, рассказывают о боярской разведке, о рысях, но они будто сами по себе. Папа о них говорил только, что есть они, а какие из себя, похоже, и сам не очень разбирался. Мутные ребята. Ладно, придутся им по душе мои реформы – сами придут. А на нет и суда нет.

В целом после практики шёл я на вокзал хмурый и задумчивый. Пешком шёл потому, что с Мишей. Сдружился я с кузеном. Вот он пояснил, что обычному кадету десять километров не крюк, если речь идёт даже о сорока копейках. Ведь это аж четыре раза можно сходить в парк на танцы! А на мороженое девочкам?

Вот брёл я задумчивый по улицам городка, и Миша спросил очень заинтригованным тоном:

– Мне-то можешь сказать, зачем тебе это всё?

– Что всё? – не понял я вопроса.

– Ну, всё! – нетерпеливо пояснил он. – Практика эта, танки, жара и пыль. Доказываешь что-то? Но кому? Ты ведь даже мне запретил о себе рассказывать!

– Зачем доказывать, – тряхнул я головой, отгоняя мысли. – Просто это моя дружина. Я ведь боярин.

– Просто для тебя это твоя дружина? – недоверчиво переспросил Миша.

– Ну да, – сказал я удивлённо. – А что такого?

– Ничего, – проговорил он весело.

Вдруг обхватил меня за плечи правой рукой и повторил, смеясь:

– Ничего! Ха-ха-ха!

Глава 9

Добирались мы до Москвы в пригородных поездах. Я бы сказал, на электричках, да не развита ещё электрофикация транспорта. Сидели перегонами на жестких деревянных скамейках, играли в дорожные шахматы – у Миши нашлись.

Вернее, я его в шахматы исподволь учил. Зато на перронах он мне показывал, как торговаться и сколько на самом деле стоят семечки, варёные яйца, картошка в мундире и варенец. А пирожки с мясом он брать не советовал. Просто не рекомендовал без объяснений.

Вообще вёл себя как старший брат, каковым, по сути, и являлся. Первый замечал военные патрули и говорил готовить документы, караулил, когда я спал. Сам он во сне, вроде, не нуждался.

Зато втрое сэкономили и доехали от Семёновска до Столицы за какие-то двенадцать часов с четырьмя пересадками – рано утром отправились и к середине восьмого были в Москве. Если бы я сразу не предпочёл прямой поезд, только вышел бы пораньше, таким путём приехал бы в городок дружины около шести утра, а не в два.

Вот довёз он меня до вокзала, проверил внешний вид, спросил о самочувствии и отбыл домой. Обитал Миша с семьёй в пригороде, так ради меня проехал три лишние остановки. А я пошёл на метро.

Часик пути, и снова удивленные и радостные лица Авдея с Мухаммедом и Кати с Миланьей. С дороги душ и сразу ужинать. За едой Катя доложила о делах. Так с её слов, Мирзоева нужно увольнять – он просто не может понять, что такое продать доходный дом. Возит два раза в месяц документы ей на подпись – плачет, просит ещё подумать, и у самого просто рука не поднимается.

Я ей попенял, что такими кадрами разбрасываться нельзя. Человек же за дело переживает!

– За своё будущее он переживает, – мрачно поправила меня Катерина.

– Гм, – задумался я. – Ладно, сам с ним поговорю.

После ужина приличная беседа о моей практике. Катю больше заинтересовали приключения на губе. Она азартно переспрашивала и очень смеялась. Вот в приподнятом настроении отнёс её в койку и отомстил там. За всё. Особенно, за Свету.

* * *

Утром Авдей с Мухаммедом отвезли меня в Корпус. Я сдал заключение о практике за подписью командира и показал отметку в солдатской книжке. Потом два дня поджидали других ребят нашего курса и готовились к параду – в день по четыре часа.

Но оно точно того стоило! В жизни ведь не мечталось промаршировать по Красной Площади! Да только это одно полностью закрывает весь ад первого курса. Мы стали солдатами и в строю солдат идём перед командованием. Они пошлют нас на геройскую смерть, о нас сложат легенды. А пока ровные ноги на уставную высоту, держим спину. Ведут нас ректор и деканы. Прикольно смотрится во главе кадетов высокий дед с выправкой парня. С краю каждой колонны любимейшие преподаватели. Лишь Катю пока извинили, ей нашлось место на трибунах.

– Поздравляю кадетов Московского Кадетского Корпуса с окончанием первого курса! – торжественно говорит командующий Московским округом.

– Ура! Ура! Ура! – восторженно ревём мы.

Все сорок восемь. Мы первые потому, что самые юные. За нами Московское Общевойсковое, потом Московское Танковое, Лётное, Связи…

И военные оркестры – там-тарам!

Прошли эти десятки метров, замерли пока в строю. Но вот нас догнали остальные. Ректор обращается к нам:

– Большов, Затулин, выйти из строя!

Я и Дима чеканим вперёд по три шага.

– Вы по результатам лучшие в двух группах. Вас я представлю командующему. За мной, – сказал ректор.

Долго идём с Димоном за генералом, ноги предательски задрожали. Наконец, заходим на трибуны, перед нами всем известный генерал-маг, а за ним его гости. Встревоженное лицо Кати в задних рядах.

– Эти ребята показали лучшие результаты, – проговорил ректор. – Большов и Затулин.

– Благодарю за службу, братцы! – гаркнул генерал.

– Рады стараться, твоё превосходительство! – пролаяли я и Дима.

– Большов? – гудит кто-то русобородый в хламиде священника. – Он же, вроде бы, попал к нам из другого мира? Неудивительно.

Ноги перестали дрожать, в животе образовалась пустота. Мне всё стало ясно.

– Ты назвал меня попаданцем? – холодно обратился я к иерарху.

– А разве это не так? – простодушно и насмешливо спросил дядька.

– Подавись своим вопросом, тварь, – посоветовал я.

– Ты хочешь, чтобы я вызвал тебя на дуэль? – удивился мужчина басом. – Я маг, но я священник и лишён права вызывать. Тебе придётся самому.

– Тогда ты, тварь, или подавишься своими словами, или я тебя вызываю, – проговорил я механически.

– Хорошо, – пробасил он благодушно. – Завтра утром у Перунова камня на шпагах.

Вызванный выбирает место, время и род оружия. А я ни разу не держал в руке шпагу! На нас удивлённо смотрят, но какая сейчас разница…

Катя дома показала, как её держать. Преподала первый урок с убитым видом. Она держалась, но считала меня мертвецом. У меня просто не было хорошего выбора – обо мне многие догадываются… думают…

Под моим тяжёлым взглядом она сменила тему. Катерина, оказывается, боярская дочка. Но папу убили на дуэли тоже на шпагах. Его дружину унаследовал победитель. Он же получил половину земель проигравшего, а вторую половину забрала дума. Ей же нужно чем-то награждать новых бояр за редкую доблесть.

А Катино боярство было ликвидировано, и она как сильный маг и девочка из хорошей семьи поступила на службу и принесла новому боярину клятву. В семнадцать лет. И теперь придётся терять меня…

Я сказал ей не реветь и продолжил занятия. Ночью она хотела уйти в другую спальню. Типа мне нужна перед схваткой гармония духа. Да она просто не может трахаться с мертвецом!

Чтоб с собой ничего не сотворила, я её подчинил и приказал спать до следующей команды. Уложил её на кровать и сам заставил себя выспаться, что после парада оказалось несложным.

Авдей и Мухаммед эмоций совсем не проявили. Утром отсоветовали мне завтракать. Приехали к Перунову камню, парни отчего-то хорошо знали это место. Я с ними прошёл с парковки лесом к грубо обработанному валуну в зелёных пятнах, исписанному полу-стёртыми рунами.

У него уже стояли секунданты и противник с охранниками. Один секундант возвышался над всеми, это был мой ректор, он держал подмышкой длинный футляр. Генерал ведь не мог пропустить схватку его ученика.

Вторым являлся кто-то из епархии. Охранники моего врага просто буйволы в костюмах и с настороженными, лишёнными привлекательности харями. Почти как мои Авдей и Мухаммед. Мой противник оделся как боец на шпагах – в трико и камзол с кружевами. А я был в кадетской повседневке.

Секунданты торжественно заявили, что участники собрались. Затем оба признали, что боярин имел право вызвать боярина по дуэльному кодексу за сказанное прилюдно предположение.

Далее мне предложили признать предположение, извиниться и отозвать вызов. Я помотал лицом.

– Тогда участники могут обратиться к Перуну! – молвил мой ректор.

Я поклонился камню и поклялся посвятить жертвенную кровь божеству. Мой соперник не обернулся к валуну – для священника тот не существовал.

– Я взял дуэльные шпаги, – сказал мой ректор, открыв футляр. – Клянусь, что они не заговорены. Вызванный участник выбирает первый.

Мой противник небрежно взял один клинок, а я схватил другой.

– Сходитесь! – молвил второй секундант.

Мы подняли шпаги остриями вверх, держа их у груди, и подошли друг к другу на два шага.

– Начали! – крикнул мой ректор.

Мой противник начал опускать шпагу и улыбнулся. А я просто ударил его в переносицу. Он не успел понять, что это было. Да никто не понял, отчего он упал навзничь с блаженной улыбкой на бородатом лице.

Ну, не видел я смысла в поединке. Не просто так я слушал взрывы в стволах… и напуган был сверх меры, пусть по мне и не скажешь. Я посмотрел на труп и проговорил:

– Мы пойдём?

– Только шпагу отдай, – напомнил член епархии.

– Положи на камень Перуна, – сказал ректор. – Ты обещал.

– Раньше бы потребовали отделить голову! – проворчал Мухаммед.

– То раньше, – мягко сказал генерал. – Теперь по желанию.

Я стряхнул странную оторопь, положил шпагу на Перунов камень, поклонился и пошёл к машине. Авдей и Мухаммед невозмутимо пошли за мной.

Дома я расцеловал Миланью в раскисшие от слёз щёчки. Прошёл в спальню, присел на кровать и велел Кате просыпаться. Она протёрла глазки, уставившись на грустного меня.

– Всё кончилось, я победил, – сказал я нежно.

Катя сначала открыла ротик и зависла на целую секунду. Потом прикрыла рот и деловито проговорила:

– Тогда порабощай меня! Быстрее! Я этого хочу!

Вот никогда не умел отказывать красивым девчонкам…

* * *

Отто Штанмайер обнаружил в жизни странный парадокс. Казалось бы, после величайшего в учёной жизни фиаско у него остались лишь заботы о сносном существовании – горячая жена студентка, уютный дом и вкусная еда. Но всё это завязано с занимаемой им должностью, а чтоб и дальше её занимать, требуется неудачу затереть, засекретить. И он вдруг обнаружил, что секретить фиаско так же интересно, как к нему стремиться.

Вот и магическая Гардарика в теме. Ну, по его предположениям. Хотя все знают им цену…

Потому профессор первым делом приблизил неугомонного Дитриха. Этот красавец с горящими глазами способен многое откопать, если его оставить без надзора. Пусть роет под его чутким руководством и согласно параграфам инструкции.

Дитриха мало было включить в новый проект и опутать условиями, ему требовалась задача. Профессор не стал с ним лукавить, да с магом это весьма затруднительно. Потому пригласил молодого доцента к себе в кабинет, и когда тот с видом победителя развалился в гостевом кресле у стола, зашёл с бубен:

– Вы часто себя спрашиваете, почему сам Штанмайер не предвидел натяжку в применении теоремы Лобачевского-Кирхгофа в своём построении…

Дитрих важно кивнул большим носом.

– Давайте представим, что вы задали этот вопрос мне, и я вам отвечаю. Всё дело в том, дорогой Дитрих, что теорему эту я притянул от фонаря.

Доцент принялся разглядывать его с нескрываемым интересом.

– Посудите сами, – профессор скупо улыбнулся. – Проект наш не имел грифа «секретно», я мог лишь ограничить к нему доступ непосвящённых в университете. Но посвящённых набиралось слишком много, и всем им я должен представить некое научное обоснование. Ну, не могу я вывалить коллегам интуицию, озарения или предчувствия! Потому и скормил им теорему Лобачевского-Кирхгофа о тождественности сути.

– И что изменилось? – недоверчиво прогундосил Дитрих.

– Во-первых, тему всё-таки засекретили, и я больше не обязан давать коллегам какие-то обоснования, – ещё шире и официальнее оскалился Штанмайер. – Во, вторых, вы, Дитрих, указанны мной как носитель секретов и отныне обязаны обо всех результатах своей работы докладывать лишь мне. Ознакомьтесь.

Профессор положил перед доцентом документ. Тот ознакомился, начиная с орла и надписи «совершенно секретно». Побледневший и ещё более отвратительный Дитрих, наконец, поднял на Штанмайера попутавшие глаза.

– В-третьих, мне самому интересно, где же я напортачил, – сказал ему профессор ровным тоном. – Только мне что-то лень – поручаю проверку вам. Набирайте, кого нравится, засекретим или потом ликвидируют. Вашей группе поручаются следующие задачи: Исходя из моего бреда и того заклинания, возможен хоть какой-то перенос или нет. Если перенос возможен, насколько он вероятен в нашем времени. Если вероятность переноса в наше время выше статистической погрешности, какие меры проверки вы предлагаете. Уяснили?

Дитрих заторможено кивнул.

– Тогда приступайте, – сказал Штанмайер. – С предварительными результатами жду через неделю.

Доцент выполз из кабинета, и профессор зло рассмеялся, когда за ним закрывалась дверь. Пусть знает, что добрые начальники остались в прошлом!