Текст книги "Из Петербурга в Петербург. Неформальные воспоминания"

Глава 14. ОТРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ДАЛЬНЕЙШЕМ

Новая работа

Началась перестройка. С. Н. Халкиопов (бывший начальник оборонного отдела обкома КПСС, который стал директором ЦНИИТС) пригласил Г. В. Орловского перейти к себе. В свою очередь, Орловский пригласил меня, а затем я перетащил туда некоторых из своих сотрудников из ВНИИРА.

Я стал работать начальником лаборатории, состоящей из двух секторов. Один сектор состоял из сотрудников, перешедших из ВНИИРА, а другой мне навязали из местных.

О самой работе в ЦНИИТС я писать не буду. В общем там я проработал лет семь, а затем мы со своими сотрудниками ушли в свободное плавание, организовав своё предприятие «Бюро ЕСГ», где я и работал до ухода на пенсию в 2010 г.

Через несколько лет после ухода на пенсию на меня обрушился град болезней. Но это уже другая и совсем не интересная история.

Журнал «Огонек»

Во время горбачевской перестройки очень популярным был журнал «Огонек», главным редактором которого был Виталий Коротич. Один год я даже его выписывал и сохранил весь годовой комплект журнала. Как-то один мой знакомый сказал, что ему стало известно, что журналу нужно программное обеспечение по обработке приходящих писем и ответов на них. Однако у журнала нет денег (ха-ха!) на разработку программного обеспечения, а московские программисты не хотят ничего делать бесплатно. Я же не знал тогда, что журналом владел Борис Березовский, да и вообще о нем ничего не слышал. Каким-то образом я узнал телефон отдела писем и выяснил, что во главе этого отдела стоит журналист Валентин Юмашев и что он автор первой книги воспоминаний Бориса Ельцина, который в это время был в опале и возглавлял Госстрой. (В дальнейшем Юмашев стал главой администрации Президента Ельцина и мужем его дочери).

Я тщетно пытался дозвониться до Юмашева, но все мои попытки были бесплодны. Тогда я оставил его сотрудникам свой телефон и попросил позвонить мне.

Через некоторое время Юмашев мне позвонил, и я сообщил ему, что готов бесплатно написать необходимое программное обеспечение.

Мы договорились о встрече в редакции журнала «Огонек».

Во время очередной командировки в Москву я пришел в редакцию журнала. Юмашев оказался маленьким, очень подвижным человеком. Он провел меня по всем отделам журнала, включая кабинет Коротича, который в этот момент звонил из США, рассказал о технологии работы с письмами. При этом он сообщил, что в настоящий момент у них нет компьютеров, но в скором времени они должны появиться – их обещала подарить американская миллионерша. Он поинтересовался, почему я хочу бесплатно написать для журнала программное обеспечение. Естественно, я сказал, что собираюсь это сделать из-за уважения к гражданской позиции журнала. Поскольку оплатить работу журнал не мог, Юмашев предложил оплачивать командировки. Но это оказалось таким муторным делом (надо было обходить кучу отделов, собирать множество подписей), что я отказался от этого.

Возвратившись в Ленинград, я сразу принялся за работу. Отдавая все свое свободное время, я вскоре написал это программное обеспечение и передал его в «Огонек». Но они его не внедрили. Во-первых, они так и не получили компьютеры, во-вторых вскоре грянул путч, Коротич остался в США, а Юмашев ушел из журнала.

Несмотря на то, что работа окончилась ничем, мне было интересно и побывать в «Огоньке», и ознакомиться с работой редакции.

19—21 августа 1991 г

Прошло много лет, а я все помню, как будто это было совсем недавно.

Понедельник 19 августа 1991 г. У меня первый день отпуска. На следующий день мы с Аленой собираемся ехать в Юрмалу. Через турагентство забронирован отель и взяты билеты на автобус.

И вдруг утром по радио мы услышали обращение ГКЧП. Путч.

Сразу решили никуда не ехать, поскольку Катя оставалась в Ленинграде, и мы не знали, чем этот путч закончится и сможем ли мы потом вернуться в Ленинград. Мы решили попытаться сдать в турфирму бронь и билеты.

Быт есть быт. Поскольку ещё было рано, я пошёл за чем-то в овощной магазин. Продавщица очень громко радовалась, что «убрали» Горбачева, покупатели ей поддакивали.

Часов в 10 утра мы с Аленой поехали в турфирму. К нашему удивлению нам без разговоров вернули деньги, а затем мы поехали к Мариинскому дворцу. Там уже было много народа – противников ГКЧП. Вся площадь постепенно наполнялась людьми, именно людьми разного возраста с прекрасными лицами – они не были похожи на беснующуюся толпу типа футбольных фанатов. Люди не были наэлектризованы, не было экстремистских попыток что-то крушить.

Пока все ещё не понимали, что происходит, вводят ли в город войска. На всякий случай по окраинам площади стали строить баррикады, которые танки прорвали бы за минуту. Мы тогда не знали, что Собчак убедил генерала Самсонова не вводить войска в Ленинград.

Чтобы как-то внести конструктивную струю, а окне дворца появлялись ораторы, которые сообщали о том, что происходит в Москве, о передвижении Собчака из Москвы в Ленинград. Из выступавших помню Беляева, Щелканова. Но они просто заполняли паузы. Все ждали Собчака.

Он появился во второй половине дня и успокоил присутствующих, сказав, что путч провалится и пригласил всех на следующий день на митинг на Дворцовую площадь. После этого все разошлись.

В этот же день к нашим знакомым приехала в гости молодая пара из Голландии. Наши знакомые не знали английского, поэтому они попросили Катю быть гидом. И вот Катя с Антоном возили их по городу и пригородам.

Вечером мы с голландцами собрались у нас дома. Одновременно с ними пришла знакомая, которая знала немецкий язык. В результате говорили на трёх языках. А потом пришёл Катин однокурсник, который принёс телевизор. А если учесть, что в этот момент по ТВ показывали позорную пресс-конференцию ГКЧП, то дома был у нас какой-то сумасшедший дом. Бедные голландцы ничего не понимали.

На следующий день утром я пошёл на митинг. Вся Дворцовая площадь была заполнена. Митинг прошёл совершенно спокойно. Как я потом узнал, на некоторых режимных предприятиях сотрудникам запрещали идти на митинг, но это не помогло.

Первый инфаркт

Через несколько лет после ухода на пенсию на меня обрушился град болезней.

Все бывает когда-то в первый раз. В ночь с 3 на 4 марта 2007 г. я почувствовал давление в груди (приступ стенокардии), принял нитроглицерин – не помогло. Все-таки заснул, в воскресенье днем все было более-менее нормально, а ночью опять приступ.

Несмотря на это утром я собрался на работу, спустился с 5-го этажа, вышел на улицу и …. почему-то вернулся назад.

Катя вызвала скорую помощь, и врач признал предынфарктное состояние. Этой же машиной скорой помощи меня отвезли в больницу №31 на Крестовском острове (быв. больница им. Я. М. Свердлова).

Отступление. В советские времена это была привилегированная больница для «номенклатурных» работников. Там были прекрасные условия, хороший уход, но врачи (как говорили) были очень посредственные, поэтому на консультации они приглашали врачей из других медучреждений. Несколько раз туда приглашали и Алену. Она рассказывала, что как-то ей нужно было осмотреть какого-то высокого чина из КГБ. Ее провели в большую двухкомнатную палату, и все время ее сопровождал человек в штатском, не оставляя ее ни на минуту наедине с пациентом.

В другой раз ее вызвали поздним осенним вечером к больному «попроще». Т.к. было поздно, мы поехали в больницу вдвоем на общественном транспорте, а поскольку проход туда был по пропускам, я все время провел на улице.

И вот я в приемном покое больницы. Сравнительно быстро (минут за 40) меня оформили. М.б. сыграла свое дело страховка.

Отступление. Когда я первый раз попал в больницу с гипертоническим кризом, который случился на выставке ЛЕНЭКСПО, скорая помощь ехала очень-очень долго. Меня привезли в больницу имени меня (в Покровскую больницу, быв. больницу им. В. И. Ленина), это в нескольких минутах от ЛЕНЭКСПО, потом я очень долго лежал на холодной металлической каталке в холодном приемном покое (был конец ноября), потом меня расспрашивали анкетные данные и только через несколько часов я попал в палату.

Когда записывали мои данные, я увидел на столе карточку больного – Ф.В.С. (75 лет). Такое имя и возраст было у одного моего знакомого профессора ЛЭТИ.

И это, действительно, был он. На каталке сидел очень старенький (я-то ведь молодой) человек, худой, с небольшой бородкой (раньше он никогда бороду не носил). Оказалось, у него лейкемия. Его жена узнала меня и сообщила мне номер его палаты, приглашая заходить к нему, поскольку она увидела, что я ходячий. Я же тогда не знал, что загремлю на целую неделю в реанимацию.

Отступление. Я учился на курсе 4-м ЛЭТИ. Лабораторные работы по вычислительной технике вел у нас недавно окончивший институт Ф. В. С. Это был очень худой, высокий (под 190 см) молодой человек, баскетболист. Что-то у нас с работой не получалось, мы подозвали его, но и вместе с ним что-то не ладилось.

Много лет спустя я напомнил ему об этом эпизоде, но он, конечно, этого не помнил.

Позже мы встречались сравнительно часто, у нас были совместные семинары, работы и т. п. Всю жизнь он проработал в ЛЭТИ, защитил докторскую диссертацию, стал профессором. Было у него несколько жен, какое-то количество детей. В конце концов, он женился на своей студентке. Обычная история.

Наконец, меня посадили на каталку, и молодая девушка повезла меня в кардиологическое отделение. Мне было очень неудобно, и я все пытался открыть перед каталкой двери, а девушка не разрешала. Не привык я к этому.

И вот я в палате. Это узенькая комнатка с плотно поставленными тремя кроватями (хуже, чем в провинциальной гостинице советских времен). Очень понравилась мне дверь в туалет. Во время молодости двери она перемещалась по направляющим. Теперь нижние направляющие были сломаны, дверь держалась и качалась на верхних направляющих, а вместо ручки был привязан бинт.

В палате находились два мужчины – один допенсионного возраста, другой старше меня. Не успел я с ними познакомиться, как первый вышел куда-то. Тут вбежала медсестра с криком: «А где дедуля?».

Через минуту сестра вернулась с вопросом: «А кто Покровский?».

Оказывается, дедулей был я.

Мне быстренько поставили капельницу. Подошла врач и, увидев, что спазмы не отпускают, сказала: «Взять самое необходимое и в реанимацию».

Тут же привезли коляску, а вот, что взять не сказали. Ну, я и взял книгу, мобильник, радиоприемник с наушниками и зубные принадлежности. Сложил все это в дорожную сумку, и мы поехали.

Быстро въехали в реанимационную палату. Там сестра командует: «Всю одежду снять, оставить только трусы и носки, мобильник, радиоприемник и одежду сложить в сумку, ее унесут. Быстро».

Я понимаю, что остаюсь без связи. Надо как-то об этом сообщить Кате, иначе она будет беспокоиться. Звонить я не успеваю, меня торопят. Прошу, чтобы домой позвонил врач, он отказывается (говорит, узнают по справочному), прошу сестру – эта тоже отказывается. Наконец, вторая сестра соглашается. Мою сумку (я даже не успел выключить мобильник) уносят куда-то.

Я знаю, что в больницах и в присутствии больных воруют телефоны, а тут где-то будет лежать бесхозная сумка с иногда звонящим телефоном.

Опережу события. Вечером приехали Катя с Антоном, но я их видел на расстоянии и об этом не успел рассказать. Только на следующий день Катя взяла мобильник, выключила его и вместе с приемником положила в сейф на вахте.

Продолжаю писать о реанимационной палате, в которой я провел ровно 7 дней.

Итак, меня спеленали, как ребенка. На грудь прицепили кучу датчиков, на руку манжет для постоянного мониторинга кровяного давления, на палец руки – датчик определения плотности крови, в нос – заглушку для подачи кислорода, и в правую руку вкололи иглу и поставили капельницу. Вот в таком состоянии я провел целую неделю. Первые два дня мне не разрешали вставать. В остальные дни я уже вставал, шел в туалет или мыться. А для этого нужно было «отшпилить» меня от приборов и затем «пришпилить» заново. Естественно это происходило только 1—2 раза в сутки.

Реанимация – большая палата, в которой размещено 5 коек и шестая койка в отдельном блоке. Койки разделены маленькими ширмами (не с японским рисунком), у каждой койки свой монитор и различные приборы. Все мониторы подсоединены к серверу, на дисплее которого отображается информация от каждого больного. Информация хранится в течение трех дней.

Очень хороший персонал реанимационного отделения – 4 врача и порядка 8 сестер, выполняющих функции и санитарок. Сестры, в основном, провинциальные девочки, некоторые из которых учатся в институтах. Другие сестры – среднего возраста, две из которых с очень хорошим чувством юмора.

Сестры выполняли работу санитарок тщательно, без всякой брезгливости. Мне кажется, что для них больные делились не по полу, а по разным системам мочеиспускания. При этом, выполняя неприятную работу, сестры были очень доброжелательны и приветливы.

Мне понравилась также профессиональность и слаженность работы всего коллектива – понимание друг друга с полуслова, спокойствие, отсутствие раздражительности и т. п.

Несколько слов о моих самоощущениях. Я чувствовал как бы раздвоение личности.

Первая – это здоровый человек, помещенный в реанимацию для ее изучения, как, например, Артур Хейли или Илья Штемлер, которые набирали материал для своих книг.

Второй – больной, человек с инфарктом.

В реанимацию посторонних не пускают, но меня положили на очень удачное место – прямо напротив двери, поэтому я мог переговариваться с Катей, когда она приходила.

Вообще-то нас перенумеровали, как космонавтов (я был №1), и врачи, и сестры, переговариваясь, так нас и называли.

– Взять кровь у №1.

– Поставить капельницу №2 и т. д.

Отступление. В 90-х годах я имел некоторое отношение к кардиологии. У меня был договор с больницей №26 о разработке программы для полуавтоматического составления анамнеза и эпикриза.

Работа была довольно интересной, я писал эту программу один. Однако врачи ее так и не внедрили, поскольку это требовало от них дополнительных усилий. Всегда все упирается в организацию работы.

Теперь о соседях. Первые полтора дня соседкой была пожилая молчаливая женщина, которая тихо и спокойно скончалась. Потом соседкой оказалась 86-летняя говорливая женщина, которая в забытьи в течение больших промежутков времени выговаривала повторяющийся репертуар, который мной быстро запоминался.

Например, сперва в течение часа-двух она говорила «Посади», «Посади», «Посади», … только ее сажали, она говорила «Положи», «Положи», «Положи», …, потом «Мама, сними варежки» и так весь день.

Самое главное, что сестры и врачи не раздражались, немного разговаривали с ней.

Остальные больные, в основном, молчали, поэтому в палате было тихо. Очень здорово, что не было ни радио, ни ТВ.

Вначале я только лежал и вспоминал свою жизнь. Самое интересное, что вспоминалось только хорошее. Полное впечатление, что в жизни у меня не было ничего плохого и тяжелого.

Отступление. Забавные оговорки. Когда врач меня спросил, сколько мне лет, я, не задумываясь, ответил: «59». Правда, быстро поправился и сказал: «69».

Врач спросил Катю:

– Вы кем приходитесь А.М., жена? – Мать, – ответила Катя, привыкшая ходить к врачам с Максимом..

– Для матери Вы как-то очень молоды, – сказал врач.

Образ жизни в реанимации такой. Некоторые сестры начинают работать с 5 час утра, некоторые с 5:30. С каждым пациентом они осуществляют такие манипуляции: укол в живот (утром и вечером – для разжижения крови), снятие кардиограммы, забор крови из вены и пальца, мытье.

У разных бригад сестер были разные методы работы: удобные для сестер и удобные для пациентов.

Удобные для сестер (последовательный метод): сперва всем больным последовательно делается одна операция (уколы), затем другая (снятие кардиограммы) и т. д.

Вполне разумная система. Но вот только пациенту сделают укол, и он начинает дремать (ведь еще раннее утро), как его будят для снятия кардиограммы и т. д. Поэтому в течение 2—3 часов пациента все время будят.

Удобные для пациентов: сперва одному пациенту делают все манипуляции, затем другому и т. д. В этом случае удается подремать. Но сестрам это, конечно, менее удобно.

Как я уже упоминал, некоторые сестры учатся в институтах. Две, например, – в Педагогическом институте. Я решил стать на некоторое время профессором Хиггинсом и определить, откуда приехала одна девочка (румяная, круглолицая с приветливым выражением лица). Я спросил, не из Карелии ли она (судя по ее говору). Я угадал, а девочка очень удивилась.

Хотел угадать происхождение и другой, но она была хмурая и неразговорчивая. Я предположил, что она из южных районов России. Но я не сказал ей об этом, т.к. она, вероятно, обиделась бы на то, что видно ее не петербургское происхождение.

Теперь о больничной еде. Это целая ностальгическая поэма о советских столовых. Непонятно, как можно невкусно сварить макароны или гречневую кашу.

А ломти мяса. Я представил, что на кухне на разделочном столе лежит огромный кусок мяса. Большая и толстая повариха с большим ножом и победным криком с разбега подбегает к нему и отхватывает бесформенный ломоть, затем также с разбега отрывает следующий.

В общем, поскольку я не привередлив к еде, то ел только водянистые супы и каши. Естественно, что Катя мне приносила каждый день что-нибудь. Но поскольку я все дни пассивно лежал, то еды в 9:30, 13:30 и 18:00 мне вполне хватало.

Отступление. 1. Помню, в начале перестройки у нас была встреча с болгарами. Жили они в обкомовской гостинице – маленьком домике на Таврической ул. После совещания нас повели обедать в обкомовский ресторан при гостинице у Смольного.

Я не помню, что было на обед. Помню только, что вкусно и очень дешево. Но вот поразили меня официантки. Это были суровые женщины в возрасте 50 лет в официальных синих костюмах (юбки и пиджак). Они очень напомнили мне либо надзирателей в лагере, либо школьных учительниц (как Н. Меньшикова в фильме «Доживем до понедельника»).

2. Опять же в самом начале перестройки. Научная конференция в Суздале. В программе было написано, что в гостинице будет завтрак – шведский стол. Утром, придя в столовую, участники конференции увидели следующий шведский стол: большой алюминиевый таз с вареными яйцами, большая алюминиевая кастрюля с холодными макаронами, алюминиевый таз с холодными котлетами и большой опять же алюминиевый чайник с чаем.

Ешь до отвала сколько хочешь.

Со второго же дня ко мне стала приходить врач по лечебной физкультуре – очень приятная женщина предпенсионного возраста. Упражнения были самые элементарные – подвигать ступней, отодвинуть ногу и т. п.

Наконец меня выписали из реанимации (11 марта), и все встало на свои места. Поместили меня в двухместную палату, напоминающую номер люкс для бомжей. Описывать ее не имеет смысла, т.к. это еще свежо в памяти с советских времен.

Санитарки с шумом врываются ранним утром, не здороваясь. Прямо не грубят, но видно, что мы им очень мешаем. Я был бы неправ, если бы сказал, что и медсестры такие же. Некоторые очень приветливые, некоторые просто безразличные.

Врачи приятные. К ним даже можно обращаться с вопросами.

Еду пока приносят мне в палату, поэтому не приходится стоять в маленькой очереди в столовой. Я не знал, что нужно иметь свои ложки и вилки, поэтому в первый день меня снабдили общественными. Потом Катя мне принесла свои.

И вот 15 марта мне разрешили обедать в столовой, а 23 марта отвезли в санаторий «Черная речка», где я провел 24 дня. А в конце июля я отправился в путешествие по Норвегии.

Через 7 лет у меня случились другие инфаркты и целый букет болезней. Больше года я провел в больницах, но все же я выкарабкался.

Эпилог

Жизнь у меня была длинная и многое из неё не уместилось в этой книге.

В заключение хочу сказать, что несмотря на все сложности, жизнь удалась. Моя мама и родители Алёны прожили свои жизни в нищете и не смогли нам оставить ничего. Мне же удалось

– Построить квартиру.

– Вырастить прекрасную дочь.

– Посадить (вместе с внуком Максимом) в Комарово дуб.

Вот и все.

Прощайте.

Глава 15. ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1. А.В.Ливеровский
Биография Ливеровского А. В. (из Википедии)

Ливеровский Александр Васильевич (1867—1951) – инженер-путеец, министр путей сообщения

1867. – Год рождения.

1885. – Окончание с золотой медалью Кронштадтской классической гимназии.

1889. – Окончание Санкт-Петербургского университета.

1890. – Отбывание воинской повинности.

1890—1894. – Учеба в Институте инженеров путей сообщения.

1890-е гг. – Знакомство и дружба с писателями Н. Г. Гариным-Михайловским и Г. И. Успенским.

1894, июль. – Отъезд на строительство железной дороги Екатеринбург – Челябинск.

1900-е гг. – Жизнь и работа в Хабаровске. Нелегальная встреча в Сибири с совершившим побег из ссылки Ф. Э. Дзержинским. Пребывание Дзержинского в гостиничном номере А. В. Ливеровского во время полицейской облавы.

1905. – Участие в революционном движении, перевод денег забастовочным комитетам, оформление документов нелегальным и ссыльным большевикам.

? – Женитьба. Жена – Мария Владимировна.

1914. – Принятие А. В. Ливеровского в члены Российского географического общества.

1915. – Перевод в Петроград.

1917. – Назначение министром путей сообщения в последнем кабинете А. Ф. Керенского.

1917, октябрь. – Арест. Заключение в Петропавловскую крепость. Отказ от предложения начальника крепости А. И. Тарасова-Родионова перейти на сторону большевиков. Обещание не выступать против большевиков. Отказ от предложения народного комиссара по железнодорожным делам М. Т. Елизарова принять на себя техническое руководство этим комиссариатом.

1917, декабрь. – Отъезд с женой из Петрограда в Крым, «в отпуск» в Мацесту. Работа садовником, кухонным мужиком, сторожем, сигнальщиком на маяке, служба красноармейцем линейного отряда.

1923. – Принятие предложения Ф. Э. Дзержинского стать техническим экспертом народного комиссариата путей сообщения.

1924. – Возвращение в Ленинград. Работа в Институте инженеров путей сообщения заведующим кафедрой строительного искусства.

1926. – Научные командировки в Германию, Чехословакию и Францию. Встречи с бывшими коллегами, эмигрировавшими из России. Отказы от предложений остаться на Западе. Работа в Госплане по приглашению Г. М. Кржижановского.

1927. – Получение степени доктора технических наук.

1930 (?). – Назначение заместителем директора Института мерзлотоведения.

1932. – Участие в проектировании Московского метрополитена.

1933, 22 марта. – Арест. Обыск. Препровождение в тюрьму Ленинградского ОГПУ. Допросы. Угрозы. Следователь Т. Э. Нейштадт. Предложение сотрудничать с ОГПУ. Болезнь.

1933, 18 мая. – Объявление приговора об условном осуждении и освобождении.

1933, 23 мая. – Вызов на допрос. Дача заведомо ложных показаний. Освобождение. Поездка в Кисловодск на лечение.

1933, 1 сентября. – Возвращение на работу в Институт инженеров железнодорожного транспорта. Арест. Препровождение в Москву в Дом ОГПУ Курской железной дороги. Допросы. Следователь Н. И. Синегубов. Бутырская тюрьма.

1934, 11 марта. – Освобождение. Возвращение в Ленинград.

1941. – Начало Великой Отечественной войны. Блокада Ленинграда. Работа в Оборонной комиссии по технической помощи фронту Института инженеров железнодорожного транспорта. Участие в проектировании ледовой «Дороги жизни» через Ладогу.

1942, 16 июля. – Отъезд с женой в Москву на лечение.

1942. – Награждение медалью «За оборону Ленинграда».

1944. – Возвращение в Ленинград. Возобновление научной и педагогической работы в Институте инженеров путей сообщения.

1945. – Награждение орденами Трудового Красного Знамени и Красной Звезды.

1947. – Награждение орденом Ленина.

1951. – Скончался в Ленинграде.

Последнее заседание и арест Временного правительства (из воспоминаний А.В.Ливеровского)

…Последнее заседание Временного правительства собралось утром 26 октября по старому стилю в Зимнем дворце. С утра Керенский уехал в Ставку, чтобы двинуть войска на Петроград для воспрепятствования восстанию большевиков. Мы остались в осажденном Зимнем дворце. Наши защитники – юнкера и казаки – постепенно уходили, осталась небольшая часть юнкеров и женского батальона. Вечером мы получили ультиматум из Военно-революционного комитета с предложением сдаться. Решено было не сдаваться. Нам грозили, что будут обстреливать с крейсера «Аврора». Действительно, начался обстрел и один снаряд, выпущенный из Петропавловской крепости, попал в комнату, где проходило заседание. Мы перешли в другую комнату, выходившую в один из внутренних двориков Дворца. К нам пришел старый камердинер и сказал, что если мы хотим спастись, он покажет нам безопасный ход, повел нас в соседнюю комнату и показал статую, пьедестал которой поворачивался и открывал лестницу в подвал. По его словам, оттуда шел подземный ход к Главному штабу. Мы отказались использовать эту возможность. Через некоторое время в комнату, где мы заседали, вошли В. А. Антонов-Овсеенко, Н. И. Подвойский, Г. И. Чудновский и другие и предложили нам сдаться. Нам ничего другого не оставалось. Был составлен акт, нас всех переписали и вывели на площадь перед Дворцом, где для нас были приготовлены автомобили, но окружавший нас народ стал возмущаться: довольно, поездили, пусть пешком идут. Антонов-Овсеенко принял все меры, чтобы против нас не было никаких враждебных действий. Нас выстроили в одну линию друг за другом, и каждый из нас шел в окружении нескольких вооруженных красногвардейцев. Когда нас вели по площади, Мошкову переулку и набережной, подходили люди и интересовались – кого и куда ведут, охрана наша объясняла, что это министров ведут в Петропавловскую крепость. Поднимался шум, раздавались крики: «Зачем вести – расстрелять их надо». Антонов-Овсеенко говорил, что выполняет распоряжение Военно-революционного комитета, что необходимо провести предварительное следствие. Пока нас довели до Мраморного переулка, состоялось несколько импровизированных митингов. Но как раз у этого переулка раздался какой-то выстрел, и тут уж никакие доводы на людей не действовали, всюду слышались требования немедленного расстрела. Тогда Антонов-Овсеенко заявил: «Вот взойдем на мост, там расстреляем и бросим в Неву».

Ночь была темная, было около двух часов, шёл мелкий дождь. Впереди меня шёл военный министр А. А. Маниковский, а сзади – министр иностранных дел М. И. Терешенко. Мы все страшно устали, а известно, что усталый человек – самый храбрый человек, и нам было все равно. Когда мы начали приближаться к середине моста, впереди с противоположной стороны моста, затрещали пулемёты. Наши охранники скомандовали: «Ложись!». Несколько человек легло, но Маниковский, Терешенко и я остались стоять.

Красногвардейцы, охранявшие нас, поползли вдоль перил моста вперёд, крича: «Свои! Не стреляйте!». Люди, которые нас окружали и шли сзади, отхлынули. По прекращении стрельбы нас благополучно довели до Петропавловской крепости. Пока шла перетасовка заключенных для освобождения 17 камер для размещения министров в порядке одиночного заключения, нас временно разместили в гарнизонном клубе. На его сцене заняли места Антонов-Овсеенко и сопровождавшие его лица, нас рассадили по скамьям, а у входов разместились красногвардейцы. Со двора в клуб стали входить люди, посыпались вопросы: «Это что за люди? Чего они тут сидят?». Последовало разъяснение, что это взятые в Зимнем дворце министры, и ждут они здесь освобождения камер в крепости, ибо имеется приказ каждого посадить в одиночное заключение. Опять послышались возгласы: «Расстрелять их!». Снова Антонов-Овсеенко пытался разными способами успокоить людей, которых в клуб набиралось все больше и больше, а крики становились все дружнее и настойчивее. Тогда, улучив минуту сравнительного затишья, Антонов-Овсеенко внимательно посмотрел на министра юстиции П. Н. Малянтовича и громко сказал: «Ведь вы, товарищ Малянтович, спасли мне жизнь». Сразу наступила тишина. Малянтович ответил, что он не помнит этого обстоятельства. «А я вам напомню», – ответил Антонов-Овсеенко и рассказал следующую историю. Во время декабрьского восстания в Москве в 1905 г. Антонов-Овсеенко бежал по улице; за ним по пятам гнались три семёновских солдата. Он забежал в первый попавшийся подъезд и позвонил в квартиру, которая была в первом этаже налево. Малянтович – это оказалась его квартира – впустил его и сразу запер за ним дверь. Революционер успел только сказать, что его преследуют солдаты. Малянтович тут же в передней спрятал его. Сейчас же раздались звонки и нетерпеливый стук в дверь. Ворвавшиеся солдаты, спрашивали, не забежал ли сейчас кто-нибудь в квартиру, и предупредили, что они сделают обыск, а если найдут в квартире кого-нибудь постороннего, то расстреляют хозяина. Малянтович повторил, что к нему никто не заходил, и прибавил, что слышал, как кто-то по лестнице пробежал наверх. Солдаты стали подниматься по лестнице, когда их шаги затихли, Малянтович бесшумно открыл дверь, и он, Антонов-Овсеенко, благополучно ушел. Рассказ был выслушан присутствующими с полным вниманием. Малянтович сказал, что ясно помнит этот случай, но не знал, кого спас.

Рассказанное так подействовало на всех собравшихся, что настроение сразу переменилось. Послышались возгласы: «Да это хорошие люди, наши! Зачем их сажать по камерам! Давайте отпустим их!».

Но Антонов-Овсеенко заявил, что должен исполнить распоряжение В. И. Ленина. Мирная беседа продолжалась, вскоре пришел комендант и доложил, что камеры готовы. Нас развели по камерам. Я попал в камеру №54. Впоследствии, в 1927 г., я с экскурсией осматривал Петропавловскую крепость и слышал, как экскурсовод говорил: «Вот здесь сидел министр путей сообщения».

Камера мне попалась довольно сухая, кормили нас удовлетворительно, водили каждый день на прогулку в один из внутренних двориков крепости, и вообще никаких физических лишений мы не испытывали.

В камеру ко мне заходил несколько раз писатель А. И. Тарасов-Родионов, впоследствии написавший книгу «Февраль». Он был в то время начальником крепости и уговаривал меня переходить на сторону большевиков. Я отвечал, что всю жизнь работал для народа, сейчас же я еще не убежден, что рабочие и крестьянские массы желают того, что произошло; вот когда я пойму, что совершившееся соответствует желаниям большинства народа, тогда буду с чистой совестью с большевиками. В основном цели большевиков мне по душе и соответствуют моим давнишним стремлениям. Предшествующее поколение в лице своих лучших представителей дало аннибалову клятву бороться против крепостного права. А мое поколение в юности – клятву бороться с самодержавием и добиваться демократической республики. Теперь, когда восставший народ свалил царскую власть, надо узнать, чего он желает в дальнейшем. На этом наши разговоры кончились