Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

Вся троица – Гротти, Шалхов и Шинцки – возвращались из офиса юридической фирмы Кука, находившегося в нижнем Манхэттене. Неподалёку от отеля «Broadway Central», расположенного на пересечении улиц Бродвей и Западной 3-й (West 3 street), Гротти увидел Луизу Лютгерт, шедшую в обществе незнакомой ему женщины. Они были хорошо знакомы на протяжении нескольких лет. Зная, что Луиза замужем за весьма состоятельным предпринимателем и постоянно проживает в Чикаго, Гротти немало удивился. Он подошёл к женщине и поздоровался – она сразу же его узнала. Они немного поговорили, в частности, Луиза сообщила, что приехала из Чикаго «только что» и добавила, что остановилась в отеле «Occidental» на пересечении улиц Брум (Broome street) и Бовери (Bowery). Упомянутый отель находился примерно в 1300 метрах от места встречи, так что не было ничего удивительного в том, что женщины прошли это расстояние, гуляя.

Здание отеля «Бродвей централ» на пересечении Бродвея и Западной 3-й улицы, неподалёку от которого Гротти повстречал [или якобы повстречал] Луизу Лютгерт. Встреча произошла между 10 и 11 часами утра 7 мая, то есть спустя почти неделю с момента исчезновения Луизы из Чикаго. Здание это интересно тем, что 3 августа 1973 года рухнуло буквально за 20 минут до начала концерта в баре, находившемся на его 1-м этаже. Причиной несчастного случая явилось усталостное разрушение несущих конструкций. Удивительно, но из 350 человек, находившихся в здании, погибло только 4 – это произошло потому, что здание разрушалось не одномоментно, а на протяжении нескольких минут, поэтому люди успели выбежать.

Продолжая свой рассказ, Гротти заявил Шюттлеру, будто пригласил Луизу и её спутницу на обед в ресторан отеля «Бродвей централ». Женщины вежливо отказались. Присутствие посторонних – то есть Шалхова и Шинцки, а также спутницы Луизы – до некоторой степени стесняли Гротти, а ему между тем хотелось пообщаться с нею в спокойной обстановке. Он продиктовал Луизе номер своего домашнего телефона и попросил её позвонить, дабы они могли встретиться через некоторое время. Женщина записала телефонный номер в небольшой блокнот и пообещала связаться с Гротти.

На этом они раскланялись и пошли в противоположные стороны. По прошествии некоторого времени – одного или двух дней – Гротти прочитал о ведущихся в Чикаго поисках Луизы Лютгерт и понял, что женщина скрылась из города умышленно.

Александер Гротти захотел разобраться в случившемся и попытался встретиться с Луизой. 9 или 10 мая он посетил отель «Оксидентал», где попытался навести справки о женщине, приехавшей из Чикаго в период с 1 по 10 число. Одна из горничных сообщила ему, что дама, соответствовавшая приметам Луизы Лютгерт, выехала 7 мая. Крайне озадаченный услышанным, Гротти прошёл тем путём, каким должна была идти Луиза и её спутница от отеля «Оксидентал» к Бродвею. Его внимание привлекла реклама агентства «Falk & company» на пересечении улиц Гранд (Grand street) и Бовери (Bowery) – эта фирма занималась торговлей билетами на трансатлантические рейсы в Европу и Южную Америку. Гротти вошёл в офис этой компании и стал расспрашивать о покупке билетов с датой отплытия корабля во второй половине 7 мая. Он узнал, что некий Эмиль Брюкнер (Emil Bruckner) приобрёл 2 билета – для себя и супруги – на следовавшее в Гамбург судно «Palatia». Женщина, которую Брюкнер представлял как свою жену, удивительно напоминала Луизу Лютгерт.

Отдавая себе отчёт в том, что является важным свидетелем, Гротти обратился к полиции Нью-Йорка с заявлением об имевшей место встрече.

Капитан Шюттлер, выслушав это в высшей степени необычное повествование, предпринял кое-какие меры по проверке услышанного. Прежде всего он побеседовал с Шалховым и Шинцки, которые якобы являлись свидетелями встречи Гротти с пропавшей женщиной, и продемонстрировал обоим её фотографию. И Шалхов, и Шинцки подтвердили тот факт, что утром 7 мая неподалёку от отеля «Бродвей централ» Гротти действительно заговорил с некими женщинами, одну из которых назвал своей давней знакомой. Далее воспоминания свидетелей вступали в радикальное противоречие. Шалхов после предъявления ему фотографии пропавшей женщины опознал в собеседнице своего товарища Луизу Лютгерт. А вот Шинцки – нет! Он заявил, что Гротти разговаривал с некоей пышнотелой молодой женщиной, чей возраст Шинцки определил в 23 года. Она была брюнеткой с большой грудью и бёдрами и мало походила на худощавую Луизу Лютгерт. Кроме того, Шинцки заявил, будто после окончания разговора Гротти со смехом сказал ему, что эта пышнотелая дама ранее являлась его любовницей. В этом месте следует сразу же внести ясность – Шалхов подобных слов Гротти не запомнил.

Капитан Шюттлер вместе с сопровождавшим его детективом нью-йоркской полиции направил свои стопы в отель «Оксидентал», где по прибытии из Чикаго якобы остановилась Луиза. Опрос персонала показал, что в период с 1 по 10 мая Луиза Лютгерт в отеле не появлялась. Также стало ясно, что женщину, чьи приметы соответствовали бы её приметам, в «Оксидентале» никто не видел. Поиски горничной, у которой якобы наводил справки Александер Гротти, успехом не увенчались – таковой среди персонала гостиницы не оказалось.

Заинтересовала Шюттлера и личность самого Гротти. Наведя необходимые справки, он выяснил, что в свидетельстве о его браке, выданном в 1894 году, датой рождения указан… 1863 год! Поскольку Луиза Бикнезе бракосочеталась с Адольфом Лютгертом в 1878 году, то получалось, что Гротти на момент их свадьбы было всего-то 15 лет. Другими словами, он был на 6 лет младше Луизы. Мог ли такой мужчина представлять интерес для женщины? Для последней четверти XIX столетия это выглядело не очень достоверно!

И наконец, капитан узнал ещё кое-что, что посчитал в той обстановке весьма важным. Коллеги из нью-йоркской полиции рассказали ему, что Гротти ранее уже попадал в аналогичную историю, то есть, он заявлял о том, будто видел человека, объявленного в розыск, но последующие события доказали лживость его утверждений.

Это была довольно примечательная история, хотя и лишённая какой-либо криминальной подоплёки. Вкратце суть её сводилась к следующему. Некий полковник Роуз, один из совладельцев компании по производству виски, отправился в срочную командировку, не заехав предварительно домой и не известив лично о предстоящем отъезде членов семьи. Он отправил телеграмму с вокзала, в которой сообщил об отъезде, и на том успокоился. Телеграмма же не дошла до получателей, в результате чего встревоженные члены семьи обратились в полицию. В Нью-Йорке начались розыски Роуза, и тут через пару дней появился Гротти, рассказавший, будто он повстречал полковника. По его словам, они были знакомы ранее и при встрече сразу же узнали друг друга. Встреча произошла в поезде, следовавшем в Баффало, штат Нью-Йорк, при этом Роуз находился в обществе некоей весьма привлекательной дамы.

Рассказ Гротти вызвал живейший интерес и даже попал в нью-йоркские газеты. Однако рассказчик наслаждался славой недолго. Буквально через 3 дня Роуз возвратился из командировки, и всё встало на свои места. Члены семьи полковника даже собирались судиться с газетами за диффамацию, но в конечном итоге обошлось без этого ввиду досудебного урегулирования претензий.

В общем, по словам нью-йоркских полицейских, Гротти имел репутацию болтуна и мифомана, готового ради нескольких минут славы [или невеликую мзду!] выдумать любую, даже самую вздорную чепуху. Мол, верить этому человеку не следует, и проверка его говорильни – это время, потраченное напрасно.

Луиза Лютгерт (в девичестве Бикнезе). Фотография относится к первой половине 1880-х гг., известно, что впоследствии [после 4-х родов!] женщина заметно располнела.

Капитан Шюттлер посчитал, что узнал в Нью-Йорке всё, что ему требовалось для дальнейшего расследования. 14 мая он возвратился в Чикаго, абсолютно уверенный в том, что Луиза Лютгерт в Нью-Йорке не появлялась и вообще вряд ли покидала пределы ближайших к колбасной фабрике кварталов.

Однако, забегая немного вперёд, следует обратить внимание читателя на то, что Гротти со своим необычным рассказом из настоящего повествования не исчезает. Нам ещё придётся говорить и об этом человеке, и о его показаниях, но для того, чтобы лучше понимать внутреннюю логику последующих событий, следует сделать акцент на выводах проведённой Шюттлером проверки.

Дело в том, что выводы капитана-детектива могут быть если не опровергнуты безоговорочно, то, выражаясь корректнее, обоснованно поставлены под сомнение. Пойдём по порядку:

1) Рудольф Шинцки заявил, будто встреченная Гротти женщина была молода, пышнотела и мало походила на Луизу Лютгерт. Однако видел он фотографию молодой Луизы, ту самую, что приведена в этом очерке выше. В девичестве она действительно была стройна и худощава – настоящая тростинка! – однако после 19 лет замужества и 4-х родов фигура её заметно изменилась. Что не должно удивлять… В 1897 году Луиза была, что называется, женщиной в теле, поэтому прямого опровержения сказанному Гротти в словах Шинцки нет. Что же касается оценки возраста [якобы 23 года, по мнению Рудольфа], то к подобного рода суждениям надо относиться очень осторожно – они крайне субъективны. Есть мужчины, которые испытывают сильные затруднения при оценке женского возраста «на глаз», кроме того, разного рода женские ухищрения [косынки на шее, перчатки, искусная косметика, причёска и тому подобное] способны успешно дезориентировать мужчин. Рудольф Шинцки очень не хотел попасть в «полицейскую историю», и беседа с капитаном Шюттлером его явно напугала. Свидетель постарался максимально дистанцироваться от Гротти и, кстати, по этой причине нельзя исключать того, что Шинцки попросту выдумал слова Гротти о «встреченной любовнице». Тем более что Ричард Шалхоф не подтверждал подобных заявлений Гротти. Хотя на первый взгляд кажется, будто Шинцки опровергнул выдумку своего младшего товарища, при внимательном анализе становится ясно, что непримиримого противоречия между их рассказами о встрече на Бродвее нет.

2) То, что в отеле «Оксидентал» никто не вспомнил Луизу Лютгерт, и в книге регистраций постояльцев не оказалось её фамилии, отнюдь не исключало возможность появления женщины в Нью-Йорке. Во-первых, она могла поселиться под вымышленным именем и фамилией, что кажется вполне логичным для человека, сбежавшего из дома и не желающего, чтобы его отыскали. Во-вторых, она могла изменить свою внешность и стала мало походить на собственное изображение на фотографии. Что, кстати, также представляется весьма логичным. Наконец, в-третьих, Луиза Лютгерт могла остановиться в другой гостинице, и «Оксидентал» она назвала своему бывшему приятелю умышленно, чтобы направить его [и полицию] по ложному следу.

3) Несовпадение возрастов Гротти и Луизы Лютгерт может быть кажущимся, иначе говоря, мужчина мог быть старше, нежели это решил капитан-детектив, исходя из записи в свидетельстве о браке. Во время бракосочетания в 1894 году Гротти по каким-то причинам мог умышленно занизить свой возраст. В США в ту пору не существовало системы паспортного учёта и контроля даже в том весьма условном и упрощённом виде, в котором такого рода контроль имел место в странах Европы. Персональные данные в подавляющем большинстве случаев – при устройстве на работу, поселении в гостинице, обращении в банк или страховую компанию и тому подобном – регистрировались со слов обратившегося лица. Замечательным образчиком того, как на практике работала такая система «доверия слову джентльмена», являются похождения американского серийного убийца Маджета-Холмса. В моём очерке «1895 год. Дом смерти на 63-й улице»99
  Имеется в виду очерк Ракитина А. И. «1895 год. Дом смерти на 63-й улице (история разоблачения американского серийного убийцы Маджета-Холмса)», вошедший в сборник «Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX – XX столетий. Книга II». Сборник был издан с использованием книгоиздательского сервиса «Ридеро» в июне 2021 года и ныне находится в продаже во всех магазинах электронной торговли.


[Закрыть] можно найти весьма любопытные примеры того, как люди выдавали себя за тех, кем не являются и, используя присвоенные или выдуманные биографии, вступали в брак, заключали договора страхования жизни, покупали и продавали недвижимость и тому подобное. По этой причине ссылка на свидетельство о браке ни в коем случае не может признаваться однозначным свидетельством того, что Гротти родился именно в 1863 году, а не, скажем, десятью годами ранее. Кстати говоря, и описку в рукописном документе [с последующим исправлением или без оного] исключать нельзя – для документов того времени это вполне обычное дело.

4) Что же касается предупреждения о склонности Гротти к разного рода выдумкам и мифотворчеству, которое капитан Шюттлер получил (или якобы получил) от своих нью-йоркских коллег, то этот аспект представляется вообще недоказуемым. В своём месте мы увидим, как капитан-детектив попробует использовать этот аргумент и что из этого получится, так что не станем забегать вперёд.

Подводя итог поездке Шюттлера в Нью-Йорк, можно сказать так: капитан Шюттлер посчитал, что обоснованно опровергнул предположение о появлении там Луизы Лютгерт, однако этот вывод оказался преждевременен, и начальник детективов явно поспешил, сбрасывая со счетов Гротти.

Итак, детектив-капитан возвратился 14 мая в Чикаго. Там его ждали до некоторой степени неожиданные новости. Оказалось, что в полицейское управление Северного Чикаго (так называемого «Норт-сайда» (North side)) 13 мая явился Адольф Лютгерт. В довольно резкой и даже бескомпромиссной форме он сделал заявление, в котором потребовал от местного полицейского руководства сообщить средствам массовой информации, что его никто не подозревает в причастности к исчезновению жены. И что таковое исчезновение вообще не имеет никакой криминальной подоплёки. Согласитесь, довольно неожиданное заявление от человека, подозрения с которого отнюдь не сняты, и более того, с каждым днём эти самые подозрения укрепляются!

Выяснилось, что в некоей местной газете 12 или 13 мая появилось лаконичное сообщение, извещавшее читателей о розыскной операции, проводимой полицией в районе колбасной фабрики мистера Лютгерта на Диверси-стрит. Автор должен признаться, что заметку эту обнаружить не смог, и потому её тон и точное содержание остались неизвестны [первая заметка в газетах, которая мне известна, относится к 19 мая 1897 года]. Но насколько можно судить по пересказам этой истории полицейскими чинами, упомянутая заметка была весьма лаконична и ни в чём Лютгерта не обвиняла. По этой причине реакция мужа пропавшей женщины представлялась до некоторой степени неадекватной. Имелась и другая странность, связанная с визитом «колбасного магната» в здание полиции. Полицейские, беседовавшие с Адольфом Лютгертом, обратили внимание на то, что мужчина ни в какой форме не обсуждал факт отсутствия жены – его данное обстоятельство вообще не беспокоило. Его главной заботой являлась газетная заметка и то, как она может повредить его репутации.

Что же касается фактической стороны проводимых полицией розысков, то размер осматриваемой территории увеличивался с каждым днём. 13 и 14 мая полицейские уже принялись осматривать берега реки Чикаго, разделившей две части города – Норт-сайд и Вест-сайд – а также прилегающие к ней пока ещё не застроенные участки земли. Все эти усилия положительного результата не имели в том смысле, что следов Луизы Лютгерт обнаружить не удалось.

Капитан Шюттлер решил, что пришло время лично познакомиться с мужем пропавшей женщины. Тем более что и повод подходящий уже представился [имеется в виду появление Адольфа Лютгерта в здании полиции во время отъезда Шюттлера из города]. 15 мая капитан в обществе своего подчинённого лейтенанта Хатчинсона прибыл в офис колбасной фабрики, находившийся на 1-м этаже главного производственного здания на Диверси-стрит, где впервые встретился с владельцем предприятия Адольфом Лютгертом. Нам известно содержание этого разговора, корректного по форме и конструктивного по содержанию. Капитан сообщил, что полиция хотела бы осмотреть принадлежащую Лютгерту территорию – как самой фабрики, так и особняка, и парка. Адольф дал согласие на проведение необходимых мероприятий, не настаивая на предъявлении ордера [которым полиция не располагала]. Лютгерт ответил на несколько вопросов, связанных с отсутствующей женой. Он, в частности, заявил, что видел её в последний раз вечером 1 мая в районе 21 часа или чуть позже.

Также Адольф пояснил, почему не обращался в полицию с заявлением об исчезновении жены и не пытался вести её розыски самостоятельно. Из его слов следовало, что Луиза с некоторых пор стала демонстрировать признаки душевного заболевания, что не стало для него – Адольфа Лютгерта – новостью, поскольку в роду его жены такие случаи прежде уже отмечались. В этой связи его гораздо больше беспокоила не болезнь жены, а угроза передачи этого недуга детям. Своё нежелание заниматься розысками Адольф объяснил тем, что испытывал сильный стыд от сложившейся ситуации и боялся разглашения происходящего. Сейчас все силы были брошены на решение проблем, связанных с запуском производства, поскольку фабрика не работает с 1 января, а потому он несёт ежедневные убытки из-за её простоя, ввиду чего сил на то, чтобы одновременно с этим лично заниматься розыском жены, у него просто не остаётся.

По мнению Лютгерта, крайне неприятная ситуация должна будет разрешиться сама собой – жена послоняется по окрестностям, потратит все деньги да и вернётся домой.

Рассуждения мужа выглядели хотя и цинично, но довольно прагматично. По-своему он был логичен и говорил, казалось, искренне. Однако капитан Шюттлер обратил внимание на мелочь, которую сам Адольф Лютгерт, судя по всему, не заметил. Во время своего разговора с Бикнезе и Миллером он заявил, что его жена ему изменяла и бежала с любовником… Теперь же в качестве объяснения её отсутствия прозвучал совсем иной тезис, а именно – душевная болезнь, которая обострилась в последние месяцы. Сложно сказать, существовало ли это противоречие объективно и насколько точно Дидрих Бикнезе передал слова зятя полицейским. Но если он не клеветал на Адольфа Лютгерта, то последний и впрямь видоизменил свою версию событий.

Итак, начиная с 15 мая большая группа полицейских – более 15 человек – приступила к систематическому осмотру территории и построек, принадлежавших «колбасному королю». Однако прежде чем перейти к рассмотрению результатов этих осмотров по существу, необходимо сказать несколько слов о событии, произошедшем 16 мая, то есть на следующий день после беседы капитана Шюттлера и лейтенанта Хатчинсона с Адольфом Лютгертом. В тот день Шюттлер вновь появился на пороге офиса последнего, но на этот раз рядом с ним стоял капитан Майкл Шаак. Последний являлся начальником Шюттлера [хотя формально они имели равные звания «капитана полиции»]. Между полицейскими и «колбасным магнатом» состоялся ещё один разговор, о котором нам известно лишь то, что он произошёл. Детали этой беседы никогда никем из её участников не разглашались.

По мнению автора, это был очень интересный разговор, детали которого и результат непосредственно повлияли на весь ход последующих событий. Иначе говоря, сложись разговор немного иначе, чем это произошло в действительности, и мы бы увидели совсем другую историю. Во время этого важного [и даже судьбоносного!] разговора два капитана – Шаак и Шюттлер – попытались запугать Адольфа Лютгерта и сделали ему некое предложение. В своём месте автор попытается обосновать собственную убеждённость в сказанном.

На данном же этапе повествования следует сделать отступление и сказать несколько слов об обоих упомянутых выше капитанах полиции. Это важно по двум несхожим причинам. Во-первых, такой рассказ позволит наглядно продемонстрировать приёмы и методы полицейской работы в конце XIX столетия, которые, скажем прямо, весьма далеки от современных требований к законности оперативно-розыскной деятельности. А во-вторых, осведомлённость о личных качествах руководящих полицейских кадров поможет лучше понять многие аспекты и нюансы этого расследования. Без такого рассказа читатель просто не поймёт, почему участники истории, ставшей сюжетом настоящего очерка, поступали так, а не иначе, почему они говорили то, что говорили, и как внутренняя логика событий предопределяла повороты сюжета, казавшиеся на первый взгляд случайными.

Главным полицейским начальником в чикагском Норт-сайде являлся упомянутый чуть выше капитан Майкл Джон Шаак (Michael John Schaack), человек необычной судьбы и весьма неординарного характера. Родился он в апреле 1843 года в Люксембурге, и на описываемый момент времени ему уже исполнилось 54 года. Семья Шааков эмигрировала в США в 1853 году, и мальчик, не имевший возможности учиться, рано познал тяжесть подневольного труда. За 3 доллара в неделю он работал учеником мастера на мебельной фабрике, потом ушёл на пивоварню, а в возрасте 18 лет устроился юнгой на шхуну, совершавшую каботажные плавания по Великим озёрам. Именно в бытность Шаака моряком проявилась удивительная – прямо-таки невероятная! – везучесть этого человека. Несколько кораблей, в составе экипажей которых он числился, утонули, но с головы Шаака волос не упал. Он то увольнялся перед последним плаванием, то попадал в больницу, то задерживался на берегу, и корабль уходил в последний рейс без него… В общем, все вокруг гибли, а молодой Майкл Шаак оставался цел и невредим! Эта удивительная везучесть неоднократно проявлялась и во время полицейской службы Шаака, о чём ниже ещё будет сказано.

В полицию Майкл попал в возрасте 26 лет (летом 1869 года) и уже в самом начале полицейской карьеры продемонстрировал свои лучшие качества – бесстрашие и верность долгу. Так, однажды во время ночного патрулирования Шаак с напарником обнаружили следы взлома окна богатого особняка и предположили, что преступники находятся внутри здания. Пара полицейских проникла в дом, не зная, что преступников четверо, и они уже заложили взрывчатку под сейф, который предполагали вскрыть. В момент задержания преступников произошла отчаянная схватка, один из грабителей бросился на Шаака с ножом, а другой выстрелил в него из револьвера. Апофеозом сражения стал взрыв пороховой шашки… Шаак стрелял в противника, но его пистолет дал осечку, а потому обезоруживать нападавшего пришлось врукопашную. Двое грабителей бежали, но двоих Шаак и его напарник приволокли в полицейский участок.

Майкла Шаак.

Таких историй за время продолжительной службы Майкла было множество. В 1874 году Шаак, ставший к тому времени сержантом, был переведён в детективы и в период с 1874 года по 1879 произвёл задержания 865 преступников. Многие его расследования были связаны с непосредственной угрозой жизни. Так, например, однажды Шаак, преследовавший убегавшего вора-«домушника» Чарльза МакКарти (Charles McCarthy), застрял на пиках высокой ограды – то ли штаны зацепились, то ли длинное пальто… Убегавший преступник, увидев, что его преследователь оказался в беспомощном положении, решил поглумиться над ним и принялся расстреливать неподвижную «мишень» из револьвера. История эта могла бы иметь для Шаака самый печальный исход, но напарник Майкла по фамилии Долан подоспел своевременно и обезоружил стрелявшего. Другая поразительная история приключилась в 1877 году при задержании убийцы Томми Эллиса (Tommy Ellis), хвалившегося, что он не сдастся полиции живым. Эллис практически в упор дважды выстрелил в Шаака и… не попал! Так что преступнику пришлось прогуляться в застенок помимо собственной воли.

В августе 1879 года Майкл был произведён в лейтенанты. К этому времени он стал уже широко известен, и его карьеру можно было безо всяких оговорок считать удачной. Однако в первой половине 1880-х годов появились первые признаки неблагополучия и того, что мы назвали бы сейчас «профессиональной деформацией». Стали появляться сообщения о практикуемых Шааком незаконных методах ведения следствия – пытках, угрозах в отношении свидетелей и подозреваемых, участии в разного рода коррупционных схемах и даже их целенаправленной организации. Сами по себе обвинения такого рода не являются чем-то необычным – это, скорее, норма для хорошего детектива, поскольку каждый первый арестованный уголовник будет рад оговорить его, но… Но обвинения Шаака в многочисленных правонарушениях и даже прямых преступлениях были не беспочвенны. В какой-то момент ситуация стала до такой степени нетерпимой, что один из судей отказался рассматривать дела, расследованием которых занимался Майкл Шаак. Автор должен признать, что это единственный известный ему случай такого рода!

Чтобы «не выносить сор из избы» и поскорее погасить возникший конфликт, полицейское руководство переместило лейтенанта Шаака на север Чикаго в другой судебный округ. И присвоило ему звание капитана, очевидно, в порядке компенсации за доставленное неудобство.

Капитаном Шаак стал в августе 1885 года, а менее чем через год – 4 мая 1886 года – произошло одно из самых громких преступлений в истории Чикаго XIX-го столетия. Речь идёт о так называемом «взрыве на Хеймаркет-сквер». Майкл Шаак, командовавший тогда «летучим отрядом по борьбе с анархизмом», отметился в этом довольно мутном и совершенно бестолковом криминальном сюжете сверх всякой меры. Спустя несколько лет [в 1889 году] он даже написал книгу «Анархия и анархисты», в которой весьма выспренно и пафосно постарался разъяснить читателям, какой он молодец и как ловко защищает Закон и Порядок в американском обществе.

Однако историческая правда груба и имеет мало общего с той версией событий, на которой настаивал в своей книге капитан полиции. В 1880-х годах начало мая в Чикаго традиционно отмечалось всевозможными стачками и забастовками. Кстати сказать, современный праздник 1 мая – пресловутый «День международной солидарности трудящихся» – апеллирует как раз к той идущей из Чикаго традиции. 4 мая 1886 года на площади Хеймаркет-сквер собралась большая демонстрация, перед участниками которой выступил ряд ораторов, придерживавшихся преимущественно анархистско-социалистической идеологии. Кто-то из них говорил о необходимости устранения государства, ставшего инструментом порабощения, кто-то напирал на экономические аспекты классовой борьбы и призывал бороться за 8-часовой рабочий день… Ораторы, закончив выступление, спускались с повозки и смешивались с толпой, по крайней мере один из них вообще покинул площадь [эта деталь имеет значение].

В общем, митинг благополучно близился к концу, чему, кстати, способствовал начавшийся сильный дождь, но именно в самом конце мероприятия и произошла трагедия. В какой-то момент на площадь вышла колонна из 170 полицейских, которая после недолгих переговоров приступила к разгону митинга. В полицейских была брошена ручная граната, после взрыва которой «законники» открыли беспорядочную стрельбу из табельного оружия. В конечном итоге погибли 7 полицейских: 1 от взрыва гранаты и 6 – от «дружественного огня» других полицейских. Количество убитых и раненых митингующих никогда не разглашалось – хотя таковых было, безусловно, много больше! – но все они были признаны неизбежным сопутствующим ущербом.

Самое интересное последовало далее. Властям надо было на кого-то списать произошедшее. Ну, в самом деле, нельзя же сказать, что бравые полицейские перестреляли самоё себя?! Проблема заключалась в том, что личность бросившего гранату установить не удалось. Этот пустяк, однако, не остановил капитана Шаака. С его подачи в случившемся были обвинены… ораторы. Их обвинили в подстрекательстве к убийству, что с юридической точки зрения было некорректно, поскольку никто из выступавших на митинге не говорил о необходимости убивать полицейских или бросать в них бомбы. Кроме того, следствие не смогло доказать осведомлённость подсудимых о подготовке теракта. Обвинение звучало совершенно несуразно ещё и потому, что один из обвиняемых [по фамилии Парсонс] явился на демонстрацию с женой и дочерью, сложно было поверить в то, что он знал о наличии гранаты и умышленно подверг опасности жизни близких ему людей. Кроме того, этот же самый подсудимый покинул митинг задолго до появления на площади полиции и в момент взрыва находился в другом месте. Alibi Парсонса было подтверждено с абсолютной надёжностью, что, однако, не привело к снятию обвинений.

Упомянутый Парсонс после всех этих событий уехал из Иллинойса и перешёл на нелегальное положение. Он был недосягаем для чикагских «законников», но, узнав о подготовке судебного процесса, принял решение вернуться в Чикаго, рассчитывая на полное оправдание в результате честного и беспристрастного разбирательства. Наивный!

Судебный процесс, проходивший в июле-августе 1886 года под председательством судьи Джозефа Истона Гэри (Joseph Easton Gary), оставил массу вопросов. Хотя в целом общественные настроения можно было охарактеризовать как «антианархические», тем не менее грубые огрехи обвинения способствовали нарастанию критики как полицейской работы, так и судебной системы в целом. Судья Гэри несправедливо приговорил к смертной казни 7-х из 8-х подсудимых – это был явный перебор, принимая во внимание, что бросавшего гранату на скамье подсудимых не было вообще!

После того, как один из осуждённых покончил с собой, взорвав во рту капсюль-детонатор, губернатор Иллинойса заменил 2-м осуждённым смертную казнь пожизненным заключением. В отношении остальных 4-х человек приговор был оставлен без изменений, и 11 ноября 1887 года они были повешены. Был повешен, кстати, и упоминавшийся выше Парсонс, который с женой и дочерью находился более чем за километр от места взрыва и спустя пару месяцев добровольно прибыл в Чикаго, рассчитывая на беспристрастность чикагского Правосудия. Похороны повешенных собрали около 200 тысяч человек – к тому моменту уже всем стало ясно, что правовая система дала чудовищный сбой, и потому произошедшая трагедии никого не могла оставить равнодушным. Власти опасались массовых беспорядков и даже революции, потому в день похорон повешенных анархистов на улицы Чикаго были выведены части Национальной гвардии.

Остаётся добавить, что спустя немногим более 5 лет – в июне 1893 года – губернатор Иллинойса помиловал 2-х оставшихся в живых осуждённых, и те вышли на свободу. Разного рода русофобы, как, впрочем, и коммунисты-интернационалисты, любят рассказывать о «свинцовых мерзостях» российского Самодержавия и произволе отечественных держиморд в синих жандармских мундирах, причём в качестве примера «свинцовых мерзостей» и «произвола» обычно называется «дело Бейлиса». Но нельзя не признать того, что «дело Бейлиса» в сравнении с расследованием взрыва на Хеймаркет-сквер в Чикаго – это просто эталон юридической чистоты и объективности.

Как отмечалось выше, капитан Майкл Шаак не только принимал деятельнейшее участие в осуждении анархистов, но даже написал книгу об этом расследовании и своём участии в нём. Если бы он знал, что вся эта история через несколько лет приобретёт совсем иные коннотации, то не спешил бы гнаться за лаврами писателя-криминолога, обладание которыми очень скоро превратится в компрометирующий фактор.