Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

Лицевая часть вердикта Большого жюри округа Кук, штат Иллинойс, закончившего 3 июня 1897 года рассмотрение обвинительного материала в отношении Адольфа Лютгерта. Заслушанные свидетели поименованы, указаны места их проживания, внизу справа – подпись секретаря Эрнеста Мэйгерштадта.

Тем не менее Большое жюри вынесло 3 июня вердикт, согласно которому собранный окружной прокуратурой обвинительный материал признавался достоверным, убедительным и вполне достаточным для представления дела в окружном суде с участием присяжных заседателей. Таким образом статус Адольфа Лютгерта как лица, обвиняемого в убийстве 1-й степени [то есть по умыслу и с предварительной подготовкой] официально подтверждался, что практически исключало возможность освобождения под залог.

Хотя «колбасный король» содержался со всеми удобствами, которые только можно было приобрести в тюрьме за деньги, его морально-психологическое состояние нельзя было назвать удовлетворительным. В те летние дни и недели Адольф Лютгерт почти ежедневно писал письма Кристине Фелдт, которые без досмотра выносил из тюрьмы адвокат Винсент [его бумаги как официального защитника Лютгерта досмотру не подвергались ни на входе в тюрьму, ни на выходе из неё]. Дабы не вступать в личный контакт с этой женщиной, которой с большой вероятностью предстояло появиться в суде в статусе свидетеля, адвокат передавал письма старшему из сыновей своего клиента – 22-летнему Арнольду – который и встречался с Кристиной в приватной обстановке. В своём месте мы ещё скажем несколько слов об этой переписке, поскольку содержание писем Лютгерта было предано огласке. Не подлежит сомнению, что Кристина Фелдт также передавала через адвоката некие сообщения, но их содержание осталось неизвестно, поскольку Адольф, по-видимому, уничтожал их после прочтения.

10 июня 1897 года произошло событие, сильно уязвившее самолюбие Лютгерта, и притом не без оснований. В тот день в тюрьме был проведён торжественный бал, посвящённый вводу в строй нового корпуса окружной тюрьмы. На балу присутствовало городское руководство, командный состав полиции штата и города, службы шерифа, окружной прокуратуры и различных судебных инстанций, а также представители бизнес-сообщества, спонсировавшие строительство. Заключённые под руководством тюремной администрации подготовили развлекательную программу – пели песни, играли на различных инструментах, а карманники и карточные шулеры демонстрировали всевозможные фокусы.

Лютгерт должен был находиться среди гостей этого бала хотя бы по той причине, что он являлся весьма активным жертвователем на благотворительные нужды и, вполне возможно, что на постройку нового тюремного корпуса «колбасный магнат» также передавал некие суммы [хотя это в точности неизвестно, но кажется вполне возможным]. На этом балу в числе гостей присутствовали его деловые партнёры и хорошо знакомые лица из городской администрации. А Адольф в это время не только не присутствовал за столом в числе приглашённых гостей, но, что было гораздо постыднее, оказался в категории тех изгоев, для кого новый тюремный корпус и был построен! Насколько сейчас известно, Лютгерт не привлекался к обслуживанию бала, и никто из гостей его не видел, но это мало утешало его уязвлённое самолюбие.

Ирония судьбы состояла ещё и в том, что буквально на следующий день после прошедшего бала Адольфа переместили в новый корпус. Он представлял собою типичную американскую тюрьму, какой мы её знаем по голливудским фильмам. Все камеры имели стандартную величину – длина 3 метра, ширина – 1,5 метра, высота потолка – 2,1 метра. Торец камеры представлял собой решётку, выходившую в коридор, для входа и выхода часть решётки откатывалась вбок. С пульта охраны можно было открывать как решётки всех камер в коридоре, так и отдельных камер в произвольном порядке. Ширина коридора, разделявшего камеры, составляла 5,1 метра.

Довольно быстро Адольф Лютгерт завоевал симпатии тюремных сидельцев. Следует заметить, что в окружной тюрьме содержались как лица, находившиеся под следствием и не выпущенные под залог, так и уже приговорённые судом к лишению свободы, но не убывшие в тюрьмы штата. Контингент был весьма пёстрым и с большим процентом профессиональных преступников, совершивших тяжкие насильственные преступления. Богатый и успешный предприниматель среди этой публики смотрелся как нечто совершенно инородное. Однако Адольф Лютгерт неожиданно легко нашёл общий язык с представителями этого весьма специфического сообщества. По-видимому, сказалось его происхождение из простого сословия, энергия и харизма. Кроме того, часть тюремного сообщества видела в нём человека, пострадавшего от женской злокозненности, что вызывало определённое сочувствие и даже сострадание. В уголовной среде имеют широкое распространение предрассудки, награждающие образ матери всяческими добродетелями и одновременно с этим наделяющие всех прочих женщин самыми негативными чертами – лживостью, продажностью и тому подобным.

В общем, Адольф Лютгерт никаких проблем с окружающей его публикой не имел. Насколько мы можем сейчас судить, его пребывание в окружной тюрьме летом 1897 года оказалось максимально комфортным, разумеется, в той степени, в какой вообще возможно употреблять понятие комфорта к пребыванию в тюрьме.

В то самое время, пока эксперты обвинения деятельно работали над тем, чтобы выполнить данные им окружной прокуратурой поручения, сторона защиты проводила свою работу. Только в отличие от Динана, адвокат Винсент обделывал свои делишки в полной тишине и о планах никогда никому не говорил. Он тоже консультировался со специалистами по химии и медицине, но никаких фамилий не называл и о результатах консультаций не рассказывал.

На протяжении июня газеты Иллинойса и других штатов публиковали разнообразные материалы, посвящённые ходу расследования исчезновения Луизы Лютгерт, однако данных о движении дела ни от полиции, ни от окружной прокуратуры подсудимый не получал. Лютгерт содержался в тюрьме на основании вердикта Большого жюри, которое, напомним, во много было вынесено авансом. То есть многие важнейшие в процессуальном отношении документы – прежде всего свидетельство о смерти Луизы Лютгерт – не были представлены Большому жюри, и предполагалось, что они будут надлежащим образом оформлены и приобщены к следственным материалам в ближайшее время. Однако проходили неделя за неделей, а… ничего не менялось. Обвиняемого не вызывали на допросы, не предъявляли новых улик, и даже злосчастное свидетельство о смерти так и не было оформлено надлежащим образом. Картина получалась абсурдной – Лютгерта обвиняли в убийстве жены и уничтожении её тела, но при этом сам факт её смерти оставался не доказан учёными, не признан властными инстанциями и не зарегистрирован юридически.

Пользуясь этим довольно очевидным нарушением процессуальных норм, адвокат Винсент решился на шаг весьма полезный для его подзащитного. 30 июня он обратился к судье окружного суда по фамилии Гиббонс (Gibbons) с прошением о «хабеас корпус» («habeas corpus») для Адольфа Лютгерта и его освобождении под залог. Следует пояснить, что «хабеас корпус» представляет собой довольно любопытную норму англо-американского права, смысл которой заключается в ограждении интересов подозреваемого лица от своеволия правоохранительных органов и прежде всего в защите подозреваемого от необоснованного ареста.

Недобросовестный правоохранитель может взять под стражу человека без достаточных к тому оснований, обосновывая это тем, что считает того подозрительным. В этом случае помещение «под замок» превращается в инструмент запугивания человека и «выбивания» из него нужных показаний (или признаний) даже без формальных угроз или пыток. «Хабеас корпус» призван минимизировать своеволие должностного лица посредством привлечения к разбирательству третьей стороны – независимого судьи. Судья выступает в роли арбитра, чьё решение окажется обязательным для конфликтующих сторон.

Само же словосочетание «habeas corpus» восходит к закону, принятому в Великобритании в 1679 г., который обязывал судебную власть проверять правильность ареста по требованию заинтересованного лица. С течением времени норма эта несколько видоизменилась, но суть её осталась прежней: адвокат мог обратиться к судье с требованием проверки правильности ареста и помещения в тюрьму любого лица. Интересно то, что даже пребывание под стражей по приговору суда не исключает проверки законности лишения свободы на основании требования «хабеас корпус». Разумеется, подобная проверка возбуждается не на основании голословной просьбы, а при предъявлении свидетельств, позволяющих усомниться в справедливости заявленного подозрения, официально выдвинутого обвинения или вынесенного приговора. В каком-то смысле принцип «habeas corpus» аналогичен существующему в отечественной судебной практике понятию «возбуждение дела по вновь открывшимся обстоятельствам», хотя первый гораздо шире и может быть применим вообще к любым видам лишения человека свободы. Правда, в этом месте следует указать на то, что существуют определённые ограничения на применение «хабеас корпус», но для нас сейчас важно то, что к Адольфу Лютгерту они не имели отношения. А значит, данная норма могла быть к нему применена.

Как же реализуется «хабеас корпус» на практике? Адвокат является к дежурному судье и рассказывает тому о ненормальной ситуации с подзащитным, который лишён свободы без должных для того оснований, либо если основания эти неизвестны подзащитному и его адвокату. Судья, получив на руки от адвоката требование «хабеас корпус», немедленно вызывает должностное лицо, задержавшее подзащитного. Должностное лицо обязано появиться в суде и дать необходимые разъяснения, его неявка для ответа автоматически влечёт освобождение задержанного из-под стражи. Появившись в суде, должностное лицо должно в присутствии адвоката задержанного объяснить причины задержания и целесообразность именно этой меры пресечения. Объяснения эти должны быть полны, развёрнуты и точны, они должны убедить судью в правильности решения о лишении человека свободы. Если судья согласится с должностным лицом, то задержанный останется «под замком», если нет – то этот человек подлежит немедленному освобождению безо всяких оговорок.

Мера эта очень интересна и порой оказывается очень эффективной, поскольку «законники» не всегда хотят и не всегда могут раскрывать то «тело доказательств», на которое опираются. Часто бывает так, что обвинительный материал до поры до времени лучше не раскрывать, и вот именно в такой ситуации требование адвоката о «хабеас корпус» способно застать правоохранительные органы врасплох.

Итак, Уилльям Винсент, появившись 30 июня перед судьёй Гиббонсом, сообщил тому, что Адольф Лютгерт содержится под арестом по обвинению в убийстве 1-й степени, при этом факт убийства не подтверждён, и жертва юридически не признана умершей. Лютгерту приписана сложная схема «почти полного» уничтожения трупа, однако за 4 прошедшие недели со времени вынесения Большим жюри вердикта никаких доказательств возможности подобного уничтожения не представлено. Все обвинения окружной прокуратуры имеют умозрительный характер и, по сути, бездоказательны. По версии стороны обвинения Лютгерт действовал в одиночку и без свидетелей, а значит, его освобождение из-под стражи не позволит ему влиять на таковых. На основании этого адвокат просил судью аннулировать ордер на арест и освободить Лютгерта до суда под залог.

Формально Винсент был прав по всем пунктам. Даже с точки зрения формальной логики ситуация выглядела абсурдной – Луиза Лютгерт официально считалась живой, а её муж в это время находился в окружной тюрьме по обвинению в её убийстве!

В высшей степени интересна реакция судьи Гиббонса. Тот вызвал представителя окружной прокуратуры по фамилии МакИвен (McEwen) и капитана полиции Шюттлера, выслушал их разъяснения обстоятельств ареста Адольфа Лютгерта, после чего отказал в удовлетворении ходатайства Винсента и даже строго отчитал адвоката. В частности, он категорично заявил, будто Лютгерт пренебрёг возможностью разъяснить обстоятельства произошедшего, не боясь, что его слова будут обращены против него. Прямо скажем, это был очень странный упрёк, учитывая, что Лютгерт предложил свою версию событий – психическое заболевание жены и её бегство из дома – и ничего кроме этого разъяснять не должен был. Примечательна концовка монолога судьи, которую имеет смысл воспроизвести здесь дословно – это любопытный образчик юридической демагогии: «Имеется множество мелких деталей, придающих последовательность и убедительность основной версии (стороны обвинения), которые я даже не пытаюсь суммировать, и на основании всех известных обстоятельств я неизбежно прихожу к выводу, согласно которому проситель должен содержаться под стражей без залога. Если в конечном итоге выяснится, что просителю была нанесена непоправимая травма, то он не может винить в этом никого, кроме самого себя.»1515
  Дословно на языке оригинала: «There are many facts of minor detail which I have not attempted to summarize, which tend to lend consistency and force to the principal fact, and from all the circumstances I am irresistibly forced to the conclusion that petitioner ought to be held without bail. If it ultimately transpires that an irreparable injury has been inflicted upon the petitioner he cannot blame any one but himself.»


[Закрыть]

История с неудачной для Лютгерта подачей требования «хабеас корпус» весьма выразительно продемонстрировала предвзятое отношение к подсудимому в сообществе правоохранителей. Судья Гиббонс не был объективен, если говорить откровенно, то прошение Уилльяма Винсента было составлено очень ловко, а потому отклонить его по чисто юридическим основаниям было практически невозможно. Гиббонс не стал заморачиваться со сложной юридической аргументацией отказа – да он таковой, возможно, и не располагал в ту минуту! – а просто переложил вину с больной головы на здоровую, обвинив Лютгерта в том, что тот якобы не пожелал дать необходимые разъяснения детективам полиции. Утверждение это следует признать демагогическим и не соответствующим действительности, поскольку во время заседаний Большого жюри сторона защиты аргументированно парировала доводы обвинения и представила свою трактовку событий и ничего более ни от Лютгерта, ни от его защитников и требовать-то было нельзя!

Это был хороший урок для обвиняемого и его защитника, но случившееся отнюдь не означало, что дело «мясного короля» априори провалено. В начале июля Уилльям Винсент затеял очень интересную и даже остроумную игру с прокуратурой, участником которой стал упоминавшийся выше Александер Карл Гротти. Тот самый житель штата Нью-Йорк, что видел (или якобы видел) Луизу Лютгерт 7 мая на Манхэттене.

В начале месяца Гротти приехал в Чикаго и разместился в отеле в центре города, где жил тихо и не привлекал к себе лишнего внимания. Скорее всего, приехал он не сам по себе, а по приглашению адвоката Винсента, но в точности это неизвестно. Некоторое время никто из местных газетчиков не знал о появлении Гротти, но во второй декаде июля информация о присутствии в городе важного свидетеля стала достоянием гласности – очевидно, с подачи пригласившего его адвоката Винсента – и репортёры буквально устроили на него охоту. Разумеется, Гротти был быстро найден и без долгих препирательств дал несколько интервью, разумеется, не безвозмездно. Сначала его отыскал репортёр газеты «The world», и именно в этой газете уже 20 июля появилась первая развёрнутая статья, посвящённая рассказу Александера Гротти о встрече с пропавшей без вести женщиной. В последующие дни и в других печатных изданиях появились публикации схожей тематики.

Следует иметь в виду, что во время заседаний Большого жюри капитан Герман Шюттлер упоминал о своей поездке в Нью-Йорк и проверке сообщения Гротти. Капитан полиции кратко пересказал заявление свидетеля, и подытожил эту часть своих показаний утверждением, согласно которому проверка Гротти показала его ненадёжность. Деталей, однако, Шюттлер не сообщил, и хотя репортёрам фамилия Гротти была известна и рассказ его в общих чертах тайны не составлял, история о его встрече с пропавшей женщиной в Нью-Йорке представлялась в тот момент довольно тёмной и непонятной. Теперь же таинственный свидетель получил возможность высказаться, и не будет ошибкой сказать, что рассказ его произвёл эффект разорвавшейся бомбы!

Александер поведал репортёрам о том, как пытался разыскать Луизу Лютгерт в отеле «Оссидентал»… как обратился за справкой в агентство «Falk & company»… как узнал там о покупке билетов на рейс парохода «Палатиа» женщиной, отвечавшей приметам Луизы… что её сопровождал некий представительный джентльмен… что пара эта назвалась «мистер и миссис Эмиль Брюкнер» (Emil Bruckner) … и эта немецкая фамилия является явной аллюзией Бикнезе – девичьей фамилии Луизы!

Всё сошлось в этом сентиментально-драматическом сюжете – тайная любовь замужней женщины, бегство от постылого мужа-миллионера, отплытие на пароходе в сумрак безвестности – а ведь это именно то, что так любит обыватель, живущий монотонной суетной жизнью и скучающий по страстям и интригам! Рассказ Александера Гротти публиковался в чикагских газетах под заголовками «Лютгерт в безопасности», «Лютгерт спасён», «С Лютгерта снимаются подозрения» и тому подобными.

Заголовок статьи в номере газеты «The world» от 20 июля, посвящённой изложению рассказа Гротти, гласит: «Лютгерт спасён. Если эта история не жестокий романс. Предполагаемая мёртвая жена замечена живой». Чикагские газетчики приняли рассказ Александера Гротти, что называется, «на ура!» и, по всеобщему убеждению пишущей братии, появление столь ценного свидетеля полностью аннулировало все подозрения в отношении Адольфа Лютгерта. Общую тональность публикаций 20 июля и в последующие дни можно передать следующей фразой: Гротти спас «колбасного короля», и теперь прокурору придётся снять все обвинения!

История эта, разумеется, не могла понравиться ни окружному прокурору Динану, ни полицейским, расследовавшим под его чутким руководством предполагаемое убийство Луизы Лютгерт. От газетного вброса крепко попахивало манипуляцией общественным мнением, а представители власти очень не любят, когда подобными манипуляциями занимается кто-то, кроме них.

Что могли предпринять в сложившейся ситуации представители правоохранительных органов? Разумеется, надавить на Гротти и добиться того, чтобы тот прикрыл фонтан собственного красноречия. Этот выход представляется самым простым и удобным, дескать, ты развязал язык и поставил себя в двусмысленное положение, так вот теперь подумай, как из этого положения выходить, а не то… Один из подчинённых капитану Шюттлеру детективов – нам известно, что он носил фамилию О'Брайен (O’Brien) – встретился со свидетелем и допросил его. Формально допрос был посвящён уточнению деталей рассказа Гротти, однако на самом деле это была попытка убедить гостя города изменить свои показания и уехать из Чикаго подобру-поздорову.

Однако не вышло! Гротти явно имел далеко идущие планы, связанные с собственными показаниями, и насколько мы можем сейчас расценивать эту ситуацию, он рассчитывал продать свой голос тому, кто предложит лучшую цену. Если его рассказ нужен защите Лютгерта, то пусть заплатят как следует, а если сторона обвинения желает видоизменения рассказа о встрече, то – пусть заплатит больше. А вот запугивать его, Гротти, не надо, он не из пугливых.

В общем, разговор детектива О'Брайена с Александером Гротти не сложился. Последний без долгих колебаний передал газетчикам новость о проведённом допросе, то есть приватность своего общения с детективом Александер сохранить не пожелал. Эта вызывающая наглость незамедлительно спровоцировала острую реакцию представителей полиции.

В последние дни июля 1897 года капитан Герман Шюттлер повстречался с некоторыми репортёрами и, что называется, «слил» им информацию о Гротти. Рассказ капитана, не лишённый сарказма и раздражения, был призван высмеять Гротти и выставить его в самом нелепом свете. Всякий, имеющий опыт интернет-дискуссий, согласится с тем, что если в ходе полемики удастся продемонстрировать абсурдность утверждений оппонента – пусть даже кажущуюся абсурдность! – то спор можно триумфально заканчивать. Именно на этой ниве капитан и поупражнялся.

Детектив-капитан Герман Шюттлер.

Шюттлер довольно подробно рассказал газетчикам о своей поездке в Нью-Йорк и не отказал себе в удовольствии от души поиздеваться над Гротти. Капитан, в частности, подчеркнул, что уважаемый нью-йоркский торговец Рудольф Шинцки, в обществе которого находился так называемый «свидетель», не опознал во встреченной женщине Луизу Лютгерт. Полицейский сделал акцент на том, что Гротти в действительности проживал не в Нью-Йорке, а в городе Трой, штат Мичиган, в 800 км от Нью-Йорка, и по наведённым справкам имел там весьма дурную репутацию. Якобы Гротти был должен деньги многим тамошним торговцам и не имел возможности погасить долги. Далее Шюттлер сообщил, что когда Гротти были заданы вопросы о его пребывании в Чикаго и знакомстве с Луизой Лютгерт, тот заявил, будто останавливался в отеле «Савой», однако отказался сделать какие-либо уточнения о месте и времени. Продолжая свои рассуждения, капитан предложил подсчитать, каков же был возраст Гротти, когда тот якобы пытался ухаживать за Луизой Бикнезе. Поскольку он был младше последней, то получалось, что в период ухаживаний ему должно было быть 15 или 16 лет! Капитан не без сарказма назвал Александера Гротти «юным купидоном», и это прозвище моментально приклеилось к свидетелю.

Рассказ Шюттлера в целом звучал не просто убедительно, а по-настоящему убойно. Казалось, капитан полиции полностью разоблачил домыслы мистификатора Гротти и уничтожил его репутацию безоговорочно и навсегда.

Однако… Очень скоро выяснилось, что ситуация выглядит вовсе не так однозначно, как её преподносил уважаемый капитан полиции.

Репортёры обратились за комментариями к Уилльяму Винсенту, и тот придал всей этой истории довольно неожиданное направление. Прежде всего адвокат подчеркнул, что никогда не встречался с Гротти и не беседовал лично, исключив тем самым предположение о возможных переговорах по телефону. Далее Винсент сообщил репортёрам, что имеет на руках «стейтмент» Гротти. «Стейтмент» – это особый документ, представляющий собой заявление в произвольной форме, от начала до конца записанное нотариусом, который удостоверяет личность заявителя, а последний в свою очередь особо оговаривает добровольность и истинность собственных слов [соответствующая преамбула делалась в самом начале документа]. «Стейтменты» принимались американскими судами и по своей доказательной силе приравнивались к устным показаниям свидетеля перед судьёй. Откуда на руках Винсента появился «стейтмент» Гротти, не вполне понятно. Тут возможны два варианта – либо Гротти оформил этот документ и предоставил его адвокату в инициативном порядке, либо в контакт с Гротти вступил Альберт Фален (Albert Phalen), помощник адвоката, который и подсказал Гротти, как надлежит поступить. Как бы там ни было, адвокат Винсент имел на руках некий документ, суммировавший показания ценного свидетеля, причём никто в правоохранительных органах не знал, что именно в этом документе написано. Следует понимать, что Гротти мог видоизменить свой первоначальный рассказ – в этом не было ничего противозаконного, поскольку его общение с капитаном Шюттлером в мае носило характер сугубо неформальный, то есть без оформления протокола и приведения к присяге. Кроме того, сам Шюттлер мог неким образом видоизменить слова свидетеля, придав им желательный для полиции вид – возможность такой незатейливой манипуляции тоже не следовало сбрасывать со счёта.

В общем, сдержанное упоминание адвоката о том, что он располагает неким официальным документом, составленным от лица Александера Гротти, не могло не заинтриговать. Далее Винсент сообщил, что в имеющемся у него на руках «стейтменте» Гротти нет ни слова об ухаживаниях за Луизой Бикнезе до её замужества, но говорится, что Гротти познакомился с Луизой в 1890 году, то есть всего лишь 7-ю годами ранее. В это время он являлся уже вполне зрелым мужчиной, и шутки капитана Шюттлера по поводу юного возраста свидетеля выглядят неуместно.

Словно бы между делом адвокат заметил, что капитан Шюттлер прав, говоря о том, что Рудольф Шинцки не запомнил Луизу Лютгерт и не опознал её на предъявленной фотографии. Но при этом уважаемый капитан почему-то умалчивает о том факте, что Ричард Шалхов, второй спутник Александера Гротти, встреченную на Манхэттене женщину запомнил и опознал именно как Луизу.

Адвокат также прокомментировал проблему, связанную с проживанием либо непроживанием Гротти в отеле «Савой» в Чикаго. Винсент заметил, что родной брат упомянутого выше Ричарда Шалхова владеет баром в Чикаго и хорошо знаком с Александером Гротти. По этой причине у последнего нет никаких проблем с тем, чтобы найти крышу над головой в этом городе. Гротти вовсе не обязан был отвечать на вопросы о месте проживания в Чикаго, и его нежелание это делать вполне понятно, учитывая предвзятое отношение полицейских к свидетелю.

Уилльям Винсент очень удачно вбросил свои комментарии в информационное поле. Адвокат заставил думать всех, будто защита Лютгерта имеет серьёзные планы по использованию Александера Гротти в суде и намерена строить свою тактику, именно опираясь на показания этого свидетеля. В этом месте автор считает необходимым допустить небольшой спойлер и сразу же внести ясность – защита Лютгерта не намеревалась использовать Гротти в своих интересах, и этот свидетель в суде не появился вообще! Но этого в последние дни июля 1897 года ещё никто не знал – вполне возможно, что этого не знал и сам Винсент! Поэтому со стороны казалось, что на показаниях Гротти защита будет основывать версию бегства Луизы из дома.

По мнению автора, адвокат умышленно путал своих противников, побуждая готовиться к тем угрозам, которых в действительности не окажется. Вся совокупность известной ныне информации и дотошный ретроспективный анализ убеждают в этом. Автор надеется, что по прочтении очерка читатель полностью согласится с высказанной точкой зрения. И даже если автор ошибается и адвокат Винсент не имел далеко идущих планов по дезориентации стороны обвинения, тем не менее подобная дезориентация имела место, и проявилась она в целой серии довольно примечательных действий, предпринятых в те дни полицией и прокуратурой.

О чём идёт речь?

Прежде всего, следует отметить публикацию 6 августа 1897 года официальной версии убийства Адольфом Лютгертом собственной супруги. Это был весьма пространный документ – его объём приближался к 10 тысячам знаков – представлявший собой «выжимку» из обвинительного акта, с которым прокуратуре предстояло выходить в суд. Публикация такого рода документов для того времени являлась в Соединённых Штатах чем-то из ряда вон выходящим, если быть совсем точным, то это, пожалуй, единственный пример такого рода в XIX веке. То, что окружная прокуратура ещё до суда посчитала целесообразным передать в газеты основные тезисы обвинительного заключения, свидетельствовало, с одной стороны, о сенсационности предстоящего судебного процесса, а с другой – указывало на очевидное желание переключить внимание общественности с фигуры Александера Гротти и его показаний, столь неудобных и опасных для обвинения.

В опубликованной 6 августа версии убийства Луизы Лютгерт сообщалось о дурных отношениях между супругами и желании Адольфа Лютгерта избавиться от жены, дабы иметь возможность вступить в новый брак. Хотя о месте расправы над Луизой и способе её умерщвления прямо ничего не говорилось, тем не менее в опубликованном тексте сообщалось, что 11-летний Луис, чья спальня находилась рядом с лестницей, слышал шаги отца, но вот шагов матери – нет. Также сообщалось о следах крови, найденных в спальне Луизы, и заправленной кровати, в которую пропавшая женщина так и не легла. Из всего этого читатель должен был заключить, что Луиза не выходила из дома самостоятельно, местом убийства явилась её спальня, и труп женщины перенёс в подвал одного из корпусов колбасной фабрики Адольф Лютгерт. Время смерти определялось также со слов Луиса, который разговаривал с матерью примерно до 23 часов.

После убийства жены обвиняемый перенёс труп в фабричный подвал, где сначала растворил его в чане, заполненном 90 килограммами поташа. Для усиления активности вещества в чан подавался пар по специально смонтированному из медных труб паропроводу. Дабы исключить ненужное и прямо опасное любопытство со стороны ночного сторожа Бялка, преступник дважды удалял его с территории фабрики под надуманными предлогами. Процесс растворения занял от 2-х до 3-часов и в основном был закончен к 3 часам пополуночи. После этого Адольф Лютгерт извлёк оставшиеся на дне чана остатки крупных костей и одежды убитой женщины и поместил их в одну из печей, расположенных тут же в подвале. Во время переноски содержимого из чана в печь он оставил на полу довольно много следов едкого поташа, благодаря чему не составило труда понять, откуда и куда перемещалось содержимое чана.

Разведя огонь в печи, убийца покинул фабрику, предоставив огню доделать начатое им дело. Огонь горел 2 суток, но не уничтожил полностью останки, в результате чего правоохранительные органы получили в своё распоряжение некоторое количество костных фрагментов. Также уликами, доказывающими факт убийства и растворения тела Луизы Лютгерт в среднем из 3-х чанов, явились 2 золотых кольца (одно из них с инициалами «LL») и несколько стальных спиц от женского корсета, найденные в нём.

Появление в печати документа, живописно излагавшего цепочку волнующих и пугающих событий, привлекло внимание всей читающей и пишущей публики. «Дело Лютгерта», и без того ставшее уже сенсацией федерального масштаба, теперь волновало всех – многочисленные публикации о нём с начала августа стали появляться даже в местных газетах самых дальних регионов страны вроде Техаса или Аляски. Счёт этим статьям шёл на тысячи – и это не авторское преувеличение.

Однако публикации версии обвинения показалось окружному прокурору Динану недостаточно для надёжного отвлечения внимания публики от Александера Гротти. Прокурор считал, что необходимо подбросить ещё какой-либо волнующий рассказ, причём такой, который смог бы гарантированно скомпрометировать выдумщика из Нью-Йорка.

Каким должен был быть такой рассказ? Как его можно было написать? Что требовалось для гарантированной компрометации Гротти? Вопросы эти требовали скорейших ответов, и притом ответов убедительных. Для стороны обвинения было бы очень желательно показать связь между Адольфом Лютгертом и Александером Гротти, существование между ними сговора и оплату лжесвидетельства Гротти. Но никаких свидетельств того, что Лютгерт и Гротти когда-либо встречались, полиция отыскать не смогла. Существование какой-либо тайной связи между ними, скажем, почтовой или телеграфной переписки, телефонных звонков, наличие общих друзей или чего-то подобного также обнаружить не удалось.