Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

В начале 1889 года капитан Шаак издал весьма объёмную книгу с говорящим названием «Анархизм и анархисты» (слева), в которой поведал о своей блестящей работе по разоблачению преступников, виновных в трагедии на Хеймаркет-сквер. Капитан поторопился и недооценил коварство Судьбы, ведь в скором времени выяснится, что «виновные в трагедии» на самом деле в ней не виновны, а сам Шаак лишится своего красивого капитанского мундира. На фотографии справа: литография Шаака на титульном листе книги и его подпись.

То, что последовало далее, можно без преувеличения назвать историческим примером мгновенной кармы. Буквально через 4 недели после выхода книги Шаака был убит доктор Кронин (Cronin), и капитан Шаак расследовал дело в присущей ему энергичной манере. Доктор был убит 4 мая 1889 года, 27 мая его труп был найден в канализационной трубе под улицей, а уже 29 числа капитан нашёл одного из причастных к преступлению. Тот дал признательные показания, газеты сообщили жителям Чикаго о блестящей – как обычно! – работе местной полиции, а потом… Потом оказалось, что вину в совершении преступления признал человек, совершенно к нему не причастный. И сделал это под грубым давлением полиции, иначе говоря, под пыткой…

История получилась крайне неприятная для имиджа полиции. Надо было как можно скорее изобразить исправление ошибок и перегибов. И поэтому уже 11 июня капитан полиции Шаак именовался газетчиками «бывшим капитаном полиции». Надо сказать, что капитан отделался малой кровью, один из его подчинённых – детектив Дэн Кофлин – был отдан под суд, признан виновным и отправился в тюрьму. Правда, затем последовал второй суд, оправдавший бедолагу детектива, на которого свалили чужие грехи, но из песни слов не выкинешь – Шаак не провёл за решёткой ни единого дня, хотя именно его и следовало отправить в застенок. Поскольку именно Шаак распорядился пытать невиновного и добиться от него признания вины!

Казалось бы, карьера коррумпированного бессовестного капитана должна была на этом увольнении и закончиться.

Но нет! На то она и коррупция, чтобы иметь длинные, цепкие и очень сильные щупальца. Три года бывший капитан полиции Майкл Шаак маялся без служебного жетона, револьвера и 14-дюймовой дубинки из светлого американского дуба. Вы представляете, как ему было тяжело?! Может показаться невероятным, но – факт! – он восстановился на службе в 1892 году. Неоднократно скомпрометированный, безусловно, коррумпированный старший офицер полиции вернулся на службу…

В штатном расписании чикагской полиции для него не было места – все руководящие позиции были заняты [что неудивительно]. Для Майкла Шаака создали новую должность, которую назвали странно и неопределённо «инспектор Северного района» (то есть Норт-сайда). При этом инспекторов южного, восточного и западного районов так и не появилось. Загадка? Или, напротив, всё ясно без слов?

С этого времени – то есть с 1892 года – Майкл Шаак сделался начальником полиции северной части Чикаго. Формально он считался начальником «4-го дивизиона», но свой нос совал во всё, что казалось ему интересным. Он имел очень весомую поддержку на уровне региональных политических деятелей, в том числе из ближайших помощников губернатора штата.

Достойно упоминания и то обстоятельство, что буквально в те самые дни, о которых ведётся повествование – то есть в начале мая 1897 года – вокруг Шаака разгорался очередной скандал. Он был связан с незаконными методами ведения следствия при расследовании убийства, в результате чего обвиняемый Томас О'Мэлли был оправдан судом. Дабы не перегружать повествование излишними деталями [коих и без того много!], отметим, что скандал вышел на уровень мэра Чикаго, к которому обратилась группа влиятельных граждан с требованием убрать Шаака из городской полиции. Мэр Картер Харрисон-третий некоторое время колебался, но по здравому размышлению решил, что заслуги и достоинства столь опытного полицейского как Майкл Шаак перевешивают отдельные просчёты, допускаемые им в работе… В конце концов, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, верно?! Придя к этому глубокомысленному выводу, мэр оставил капитана Шаака на прежней должности.

Капитан Майкл Шаак являлся одним из самых коррумпированных старших офицеров полиции Чикаго за всё время существования этого ведомства. Человек жестокий, склонный к волюнтаризму и равнодушный к страданиям других, он был чужд каких-либо этических ограничений в работе и всегда был готов выполнить политический заказ. Поэтому он оставался непотопляем при любом губернаторе штата и любм мэре Чикаго.

Сейчас мы можем открытым текстом сказать, что Майкл Шаак являлся одним из самых отвратительных, коррумпированных и подлых сотрудников полиции Чикаго за всё время её существования. Это не подлежит сомнению, как таблица Пифагора. Через год после описываемых событий Майкл Джон Шаак умер, и величина его состояния на момент смерти превысила 500 тыс.$. Эту сумму можно по-разному пересчитывать в современный денежный эквивалент, но она огромна в любом случае – это что-то от 20 млн. до 50 млн. нынешних долларов США. Капитан полиции Чикаго не мог законно заработать такие деньги, даже если бы всю жизнь не пил, не ел и ходил босиком без одежды. Для того, чтобы читатель лучше ориентировался в зарплатной шкале того времени, можно заметить, что детектив-сержант получал около 1,5 тыс.$ в год [с учётом оплаты сверхурочных], а окружной прокурор – 3,2—3,5 тыс.$ в зависимости от округа и штата. Чтобы накопить полмиллиона долларов, капитану Шааку потребовалось бы откладывать деньги более 200 лет!

Женился Шаак в молодости на необеспеченной малограмотной женщине, и этот брак не позволил бы капитану разбогатеть. В браке были рождены трое детей – два мальчика и девочка – и чтобы поставить их на ноги и вывести в люди, также были потребны немалые деньги. Шаак не только нашёл деньги на всё, но ещё и оставил приличное состояние в банковских депозитах, драгоценностях и объектах недвижимости. Источник благосостояния высокопоставленного полицейского кроется, безусловно, во всевозможных прегрешениях по службе – это и банальное получение взяток, и хищения ценных улик и вещдоков, поступавших в полицию на хранение, и хищение имущества потерпевших после того, как воры покинули место совершения преступления. А также самая отвратительная форма коррупции в правоохранительных органах – автор имеет в виду непосредственную смычку с профессиональным криминалитетом по схеме «вы крадёте, сколько надо, а мы смотрим в другую сторону, после чего мы вас не находим, а вы заносите нам назначенную долю».

Однако помимо капитана-«инспектора Северного района» в дом Адольфа Лютгерта прибыл и капитан Герман Шюттлер (Herman Schuettler). Этот человек представляет для нас интерес даже в большей степени, чем Шаак. Причина этого интереса станет в своём месте понятна.

Родившийся в июле 1861 года Герман Шюттлер был на 18 лет младше Майкла Шаака. Кроме того, в отличие от последнего он являлся уроженцем Чикаго, коренным американцем, Свой трудовой путь Герман начал кондуктором «конки», прообраза трамвая на конной тяге. В июне 1882 года Шюттлер вступил в ряды чикагской полиции, начинал патрульным, но довольно быстро попал в дивизион детективов (уголовный розыск). Этому способствовали некоторые личные качества молодого полицейского – знание города, языка и обычаев жителей, предприимчивость, физическая сила и энергия. В течение ряда лет Шюттлеру удавалось демонстрировать весьма похвальную результативность в работе – он отправил за решётку нескольких воров, считавшихся неуловимыми.

Кроме того, Шюттлер поймал Луиса Лингга, того самого анархиста, который, согласно официальной версии следствия, изготовил гранату, брошенную 4 мая на Хеймаркет-сквер в ряды полиции. Лингг при аресте оказал сопротивление, в результате чего Шюттлер… откусил ему палец. Объясняя собственные действия, полицейский заявил, что анархист пытался в него выстрелить. Непонятно, как угроза оружием привела к перегрызанию пальца, но история эта не имела неприятных для Шюттлера последствий. Остаётся добавить, что Луис Лингг явился тем самым анархистом, приговорённым к казни за взрыв на Хеймаркет-сквер, который сумел покончить с собой за несколько дней до повешения. Товарищи «с воли» передали ему в камеру капсюль-детонатор, который он и разгрыз.

В 1888 году 27-летний Герман попал в «летучий отряд по борьбе с анархизмом», которым командовал Майкл Шаак – так состоялось близкое знакомство полицейских. Шюттлер чем-то очень понравился Шааку – чем именно, мы можем только гадать! – но в дальнейшем они служили вместе и всегда с полным взаимопониманием.

В 1888 году Герман стал сержантом, в том же году Шаак «выбил» для него звание лейтенанта, что, кстати, следует признать крайне нетипичным для того времени карьерным скачком. Всё-таки Герман служил в полиции всего 6 лет. Шаак явно ему очень благоволил, хотя не вполне ясно, чем эта милость объяснялась. В 1889 году свежеиспечённый детектив-лейтенант поучаствовал в том самом «деле Кронина», из-за которого капитан Шаак оказался изгнан из рядов полиции на 3 года, но для Германа история эта закончилась на удивление благополучно. Шюттлер продолжил службу в полиции, а вот его напарник Дэн Кофлин, как было сказано выше, отправился под суд и далее в тюрьму.

В самом начале следующего 1890 года – а именно 21 января – Шюттлер получил звёздочки капитана [и это на 8-м году службы!]. Буквально через несколько дней – 29 января 1890 г. – он оказался в ситуации, которая едва не стоила ему карьеры и самой жизни. В ходе конфликта с тремя этническими ирландцами, недовольными произволом полиции в «деле Кронина», Герман пустил в ход револьвер и убил одного из них – Роберта Гиббонса. Молодой капитан – Шюттлеру ещё не исполнилось и 29 лет! – был отдан под суд, но оправдан. Его действия были сочтены необходимой обороной.

Герман Шюттлер, капитан полиции Чикаго, в 1897 году.

Остаётся добавить, что Герман Шюттлер, как и большинство руководящих офицеров чикагской полиции, не избежал обвинений в мздоимстве и коррупционных связях с лидерами преступного мира. Такого рода подозрения преследовали его практически на всём протяжении полицейской карьеры, но особенно усилились после 1904 года, когда Шюттлер занял должность заместителя начальника Департамента полиции Чикаго.

Можно много рассказывать об уголовных делах, которые Герман Шюттлер успешно расследовал, о пойманных им опасных преступниках и значительных успехах полиции Чикаго в борьбе с уголовной преступностью, что имели место не без его участия. Такой рассказ наверняка показался бы кому-то занимательным, но он очень сильно увёл бы настоящее повествование в сторону. Между тем для характеристики этого человека гораздо важнее перечислить не пойманных им преступников, а обрисовать особенности его личности.

Человек, безусловно, умный, знающий людей и жизнь, высокоорганизованный и при этом предельно циничный, Герман Шюттлер отличался жестокостью и полным безразличием к своим противникам. Известны воспоминания о нём, рисующие образ этого полицейского с весьма неожиданной [мягко говоря!] стороны. Журналист Хехт в книге своих воспоминаний, изданной в 1963 году, рассказал, что лично слышал, как Шюттлер пообещал изувечить известного убийцу Тедди Шедда (Teddy Shedd) при задержании. Он даже пояснил, что именно сделает с преступником – сломает челюсть и отрежет ухо. Согласитесь, довольно странно слышать угрозу подобного самосуда от должностного лица, призванного защищать Закон и Порядок. Подобное заявление выглядит стократ опаснее, если принять во внимание примитивный уровень развития тогдашней криминалистики, коррумпированность полиции и склонность «законников» той поры фабриковать дела и улики. Обычный гражданин, попавший по ошибке или несчастному стечению обстоятельств в руки такому держиморде, рисковал выйти из полиции изувеченным либо не выйти вовсе.

Герман Шюттлер в 1910-х годах.

Помимо присущей Шюттлеру склонности к жестокости и даже садизму, следует указать и на то, что он страдал некими «нервными срывами», которые делали его совершенно недееспособным. Сейчас нам очень сложно сказать, какая именно патология скрывается за странным эвфемизмом «нервный срыв». Автор подозревает, что этим словосочетанием коллеги капитана и его родственники маскировали одно из двух: либо попытку самоубийства, либо некие эксцессы на почве алкоголизма [как вариант, наркомании, поскольку конец XIX-го – начало XX-го столетий являлись эпохой расцвета опийной и морфиновой наркомании, вещества этой группы спокойно продавались в аптеках без рецептов]. Впрочем, суицидальные инциденты также могли иметь место по причине пьянства, так что указанные обстоятельства не противоречат другу друга, а скорее дополняют.

Первый «нервный срыв», который не удалось скрыть от окружающих, произошёл с Шюттлером осенью 1913 года прямо на рабочем месте. Ему тут же предоставили оплачиваемый отпуск и отправили в санаторий во Флориду. Ему тогда было 52 года – по нынешним меркам капитан был ещё достаточно молод для того, чтобы заканчивать службу в полиции. Однако состояние его в последующие годы быстро ухудшалось, в последние месяцы жизни он уже был нетрудоспособен, хотя со службы его не увольняли. Умер он в августе 1918 года, едва пережив 57-летний порог. Принимая во внимание то, как вопрос его здоровья обходили современники и даже некрологи эту тему затрагивали кратко и неопределённо, ухудшение здоровья сильно компрометировало капитана полиции в глазах окружающих.

Сейчас важно отметить, что к маю 1897 года капитаны Шаак и Шюттлер были не только хорошо знакомы, но и имели за плечами богатый опыт совместной работы. Работа эта не всегда была законна, и не подлежит сомнению, что оба капитана полиции систематически выходили за пределы отмеренных законом полномочий. Именно вольное отношение к уголовно-процессуальным нормам и объясняло в значительной степени эффективность их работы.

Итак, что же увидели и услышали полицейские, появившись на Эрмитаж-авеню?

Резиденция Лютгеров и колбасное производство, принадлежавшее компании «AL Luetgert Sausage & Packing Co.», имели разные адреса. Семья фабриканта проживала в доме №1501 по Эрмитаж-авеню, а фабрика располагалась в комплексе зданий под №№601—629 по бульвару Диверси (Diversey boulevard). Правда, бульвар этот часто именовали улицей, т.е. стрит, по-видимому, современники не видели особой разницы между тем и другим, а потому допускались оба названия. Несмотря на несовпадение адресов, резиденция семьи Лютгер находилась в непосредственной близости от фабрики. Чтобы лучше представить устройство производства и взаимное расположение объектов, имеет смысл рассмотреть схему, приведённую ниже.

Жилой дом отделяли от производственной территории сад и ограда. Через калитку в ограде можно было пройти на территорию фабрики, не выходя на улицу. Именно этим путём и ходил Адольф Лютгерт. Данная деталь имела значение, поскольку жители окрестных домов и случайные прохожие, находившиеся на тротуаре Эрмитаж-авеню, не могли видеть калитку и, соответственно, не могли заметить движение из дома на территорию фабрики и обратно.

Сама же фабрика состояла из 2-х больших зданий, 2-х зданий поменьше (электроподстанции и насосной станции) и двора. Северо-восточный угол фабричного двора был огорожен внутренним забором – эту территорию занимал курятник. Проход на территорию фабрики был возможен с трёх сторон – с севера через основное здание (позиция 2 на схеме), с юга – через через калитку в изгороди (позиция 1) и с запада – через пропускной пункт для железнодорожных вагонов (позиция 4). Основные фабричные корпуса соединялись на уровне 2-го этажа надземным переходом. В здания можно было войти с противоположных сторон – с севера (упомянутый выше вход с Диверси стрит) и с юга – через ангар для разгрузки фургонов со скотом (позиция 3).

Схема колбасной фабрики и резиденции семьи Лютгерт.

Компания «AL Luetgert Sausage & Packing Co.», принадлежавшая Адольфу Лютгерту, была зарегистрирована менее года назад, но это вовсе не означало, что предприниматель занялся колбасным бизнесом только тогда. На самом деле созданная в 1896 году компания выросла из другого предприятия Лютгерта, так что последний отнюдь не являлся новичком в данном виде предпринимательской деятельности. О специфике бизнеса Лютгерта будет в своём месте сказано особо, пока же отметим, что комплекс зданий №№601—629 по бульвару Диверси приобретался специально под новую компанию. Лютгерт как бы начинал с «чистого листа» – формально новая компания, новый бренд, новое производство, новые работники, новая вилла для проживания семьи. Судя по тому, что нам известно о нём, Адольф являлся перфекционистом, то есть человеком, стремящимся делать всё, за что он берётся, наилучшим образом.

Комплекс зданий на бульваре Диверси после его приобретения фирмой Лютгерта подвергся переустройству, связанному со спецификой производства. Фабрика закупала живой скот – это гарантировало свежесть мяса и надлежащий санитарный контроль на входе. Объёмы закупок были очень велики и достигали 500 голов скота – лошадей, коров и свиней – в сутки. Скот поступал как по железной дороге, так и доставлялся местными фермерами в фургонах. После разгрузки фургонов и ветеринарного осмотра производился забой животных и их свежевание. В этом здании также находился большой участок по переработке костей. Следует иметь в виду, что до появления пластмасс и их широкого внедрения в обиход кости животных [прежде всего рога и копыта] являлись ценнейшим материалом для изготовления всевозможных бытовых мелочей – расчёсок, шкатулок, оправ для очков, всевозможных элементов декора и тому подобного. Кроме того, костная мука рассматривалось как важное сырьё для химической промышленности [для производства удобрений, клея и тому подобного]. Костная мука также производилась в этом здании.

Подготовленные к выделке шкуры (отмытые и стриженые) поступали в основной 5-этажные корпус. Там осуществлялся полный цикл их обработки и превращения в кожу. Надо сказать, что Адольф Лютгерт значительную часть своей жизни работал на кожевенном производстве, более того – выделка кож являлась наследственным промыслом его семьи на протяжении чуть ли не 300 лет. То есть Адольф являлся не столько даже мастером изготовления колбас, рулек и сосисок, сколько специалистом по выделке кож. В подвале упомянутого здания находился участок по очистке, дублению и сушке шкур. Значительную часть здания занимал большой холодильник для заморозки свежего мяса (оно шло в продажу). На 1-м этаже располагался магазин с отдельным входом с Диверси стрит, позади магазина – большая кладовая.

Производство мясной продукции было сосредоточено на верхних этажах этого здания. Там находились многочисленные участки по приготовлению фарша, набивке колбас, а также коптильни [каждая под свой температурный режим]. В этом же здании разместились правление, помещения для персонала, прачечная и бойлерная [для стирки и сушки рабочей одежды].

Вверху: рекламный плакат, призывающий приобретать продукцию фабрики Адольфа Лютгерта. Надпись гласит: «Производство всевозможных германских, итальянских и французских колбас». Рядом адрес и телефонный номер «Лэйк-вью 217». На плакате изображено главное 5-этажное производственное здание, выходившее на бульвар Диверси. Внизу: то же самое здание, нарисованное газетным художником.

До этого другая компания Адольфа Лютгерта, именовавшаяся «Summer sausage works», занимала два здания – №69 и №71 по Норт-авеню (North avenue). Большее из этих зданий имело 4 производственных этажа площадью 18 м * 21,5 м каждый. Даже простейшее сравнение размеров производственных помещений убеждает в том, что Лютгерт, переведя производство на бульвар Диверси, масштабировал его кратно. Возможно даже на порядок [то есть в 10 раз].

Компания Адольфа Лютгерта вела обширную торговлю мясными продуктами на протяжении всего 1896 года. По оценкам некоторых специалистов, ставших известными журналистам, Адольф Лютгерт в тот год заработал более 1 млн.$ – это были колоссальные деньги для того времени. Бизнес его был на подъёме и, казалось, успеху «мясного короля» Чикаго никто и ничто ему не могло угрожать. Однако 1 января 1897 года производство было остановлено. Что послужило тому причиной владелец никому никогда не объяснял, среди друзей и деловых партнёров распространялись слухи о масштабном ремонте и больших планах на будущее, однако параллельно с этим циркулировали разговоры о финансовых затруднениях Лютгерта и даже о его намерении продать бизнес.

Привлечённые к расследованию полицейские припомнили, что несколькими неделями ранее – в последней декаде марта – они уже сталкивались с Адольфом Лютгертом по весьма малоприятному поводу. У владельца колбасной фабрики пропали 2 английских дога, и он обратился в полицию с требованием организовать расследование случившегося. В полиции ему вполне ожидаемо ответили, что исчезновения собак и вообще происшествия с животными, если только случившееся не затрагивает жизнь и здоровье людей, к компетенции полиции не относятся. Соответственно, никто ничего расследовать не будет и тратить время на розыск собак не станет. Лютгерт возмутился подобной реакцией и принялся доказывать, что пропавшие собаки являлись не элементом декора, а использовались для охраны фабрики, их исчезновение связано с преступлением либо уже совершённым, либо подготавливаемым. Аргументация эта на полицейских впечатления не произвела, но Лютгерт тем не менее неоднократно появлялся в здании центральной полицейской станции Северного округа Чикаго, настаивая на том, что полиция должна провести полноценное расследование.

Его активность в конце марта и начале апреля сильно контрастировала с тем безразличием к исчезновению жены, которое он продемонстрировал в мае. Получалось, что судьбой пропавших собак мясной магнат был обеспокоен больше, чем судьбой жены, матери его детей! Это, вообще, нормально для мужчины?!

Другим интересным моментом, связанным с поведением Адольфа Лютгерта, стал скандал, связанный с публикацией в местной прессе сообщений о проводимом в Северном Чикаго розыске пропавшей женщины. При этом упоминалось, что первая жена Адольфа умерла при не вполне ясных обстоятельствах. Предприниматель страшно возмутился, он явился в штаб-квартиру полиции в Норт-Энде (то есть в Северном Чикаго), сунул дежурному офицеру под нос газету и потребовал, чтобы представители полиции дезавуировали этот пасквиль. Офицер попытался его успокоить и постарался объяснить, что полиция не имеет ни малейшего отношения к появляющимся в газетах сообщениям, но миролюбивый тон «законника» как будто бы только разжёг антагонизм Лютгерта. Тот кричал около 20 минут и всё никак не мог угомониться. При этом все полицейские, ставшие свидетелями этой некрасивой сцены, отметили тот любопытный факт, что Адольф не выразил ни малейшего интереса к результатам розысков его жены. Между тем задать соответствующие вопросы в ту минуту было бы вполне уместно. Но – нет! – Адольфа Лютгерта такие пустяки, по-видимому, совершенно не интересовали…

Ветераны полиции припомнили и кое-что ещё, связанное с Лютгертом, помимо пропавших в марте 1897 года собак. Примерно 20 годами ранее имела место какая-то мутная история, связанная с тяжкими обвинениями в адрес Адольфа. Никто из ныне служивших полицейских деталей уже не помнил, поэтому около недели ушло на розыск тех, кто мог бы внести ясность. К счастью, удалось отыскать нескольких полицейских на пенсии, которые припомнили нужные детали, а от них ниточка потянулась к участникам событий. В самом общем виде история выглядела следующим образом: 9 сентября 1879 года некий Хьюг МакГоуэн (Hugh McGowan) был убит Адольфом Лютгертом после ссоры с последним. Хьюг вместе с группой наёмных рабочих трудился в сарае, принадлежавшем Лютгерту. Им надлежало переставить тяжёлые ящики с грузом и расчистить часть помещения для приёма нового груза. По окончании работы Адольф отказался заплатить и для получения денег предложил выполнить дополнительное поручение. Сейчас подобное поведение называют «кидаловом», но в Чикаго того времени особого термина для его обозначения не существовало. Хьюг отказался выполнять дополнительную работу, возникла перебранка, которая быстро переросла в потасовку. В результате Хьюг скончался прямо в сарае, где работал.

Сын убитого – Джеймс МакГоуэн (James McGowan) – в мае 1897 года сообщил полицейским, что видел тело отца сразу после случившегося. По его словам, в сарае произошло не убийство по неосторожности или несчастный случай, а целенаправленная расправа с элементами мучительства и издевательствами. В горло отцу затолкали пачку жевательного табака, а голова его была расколота мощными ударами топора или лопаты. Джеймс заявил, что сквозь разошедшиеся кости черепа видел мозг. Рабочие, присутствовавшие при расправе, рассказали Джеймсу, как погиб его отец, однако никто из них не пожелал повторить сказанное полиции или коронеру – все они заявили, что находились вне сарая, когда Хьюг упал, подавившись табаком. Эта версия вполне устроила коронера, который постановил, что МакГоуэн умер от апоплексического удара, и травма его головы появилась ввиду неконтролируемого падения на землю.

Так обстояла ситуация в середине мая 1897 года, когда капитаны Шаак и Шюттлер явились к «мясному магнату» и провели некие переговоры за закрытыми дверями. Остаётся добавить, что в период с 7 мая [когда полиция приняла в работу заявление об исчезновении Луизы] и до 15 мая интерес полиции был сосредоточен в основном на районах и кварталах, расположенных окрест колбасной фабрики. Теперь же было решено сосредоточиться на самом предприятии и жилом доме семьи Лютгерт. Логика этого решения выглядит довольно странной, поскольку именно с жилого дома и следовало начинать поиск. Если говорить начистоту, то автор склонен думать, что именно так оно и было в действительности – то есть дом и фабрика осматривались с самого начала – но в силу неких причин этот осмотр либо не был доведён до конца, либо… появились некие предпосылки для проведения повторного осмотра.

Во всяком случае, на эту странность следует сейчас обратить внимание – она отнюдь не единственная в этом деле. В своём месте нам ещё придётся хорошенько проанализировать действия полиции в этом расследовании и те результаты, которыми эти действия увенчались.

Предполагая, что если с Луизой что-то и произошло, то на пути из спальни Льюса к её собственной спальне, полицейские тщательно осмотрели эту часть особняка Лютгертов. В результате были обнаружены бурые пятна на дверной панели со стороны спальни Луизы. Пятна эти были сочтены каплями человеческой крови, но в этом месте необходимо отметить, что развитие судебной медицины того времени не позволяло идентифицировать человеческую кровь1010
  Необходимая для этого технология появилась только в 1901 году, её разработал немецкий врач Пауль Уленгут, который использовал феномен преципитации крови, открытый двумя годами ранее русским судебным медиком Фёдором Чистовичем. Поэтому данную методику называют «реакцией Чистовича-Уленгута».


[Закрыть]. Пятна на дверной панели были распределены так, как будто они падали с некоего предмета, проносимого мимо двери. Этот вывод следует признать очень лукавым, и довольно сложно понять, как же именно они выглядели. У нас нет точного описания этих «кровавых следов» – мы не знаем их количества, размера, формы, точного расположения на дверном полотне [высота от пола, расстояние от петель]. Тем не менее полицейские посчитали, что капли попали на дверь с головы женщины, которую выносили из спальни на руках. Этот вывод, сам по себе довольно спорный, вызвал воодушевление детективов, которые решили, что идут в верном направлении, и продолжили осмотр дома с максимальной тщательностью.

Рвение их оказалось вознаграждено! На кухне был найден пестик, покрытый бурыми пятнами, которые полицейские также сочли человеческой кровью.

Таким образом, получалось, что убийство [или по крайней мере тяжёлое ранение] Луизы Лютгерт имело место в доме. В этой связи интересной представлялась деталь, на которую полицейские обратили внимание в первый же день обследования колбасной фабрики [точнее вечер 15 мая]. Они попросили показать им помещения заводоуправления. Осматривая их, они отметили необычную чистоту пола в кабинетах, что сильно контрастировало с общей неряшливостью обстановки. Капитан Шаак, узнав о необычной чистоте пола в заводоуправлении, глубокомысленно предположил, что преступник попытался играть с полицией. Лютгерт умышленно приказал самым тщательным образом вымыть пол в офисных помещениях, рассчитывая, что это отвлечёт внимание детективов от настоящего места совершения преступления – спальни Луизы.

Производственные помещения колбасной фабрики Адольфа Лютгерта на бульваре Диверси. Рисунки сделаны по фотографиям с целью удобства их воспроизведения в газетах.

Полицейские не могли не допросить людей, работавших на фабрике. Процесс производства колбасных изделий ещё не был запущен, поскольку в помещениях фабрики продолжался монтаж оборудования, но некоторое количество рабочих являлось на фабрику на протяжении всего апреля практически ежедневно. Они занимались уборкой территории и помещений, а также тем, что мы сейчас называем пуско-наладочными работами. Их опросы ничего ценного полиции не дали – рабочие сообщали, что Адольф Лютгерт принимал самое деятельное участие в подготовке фабрики к запуску и появлялся практически ежедневно.

Намного более интересными оказались показания некоего Фрэнка Бялка (Frank Bialk), крупного мрачного мужчины, исполнявшего обязанности ночного сторожа. Кроме него в фабричном штате имелся и второй сторож – Фрэнк Одоровски (Frank Odorofsky) – но именно Бялк, дежуривший в ночь с 30 апреля на 1 мая, сообщил полицейским то, что они хотели услышать. По его словам, Адольф Лютгерт, не доверяя сторожам, частенько обходил территорию фабрики в тёмное время суток лично, проверяя целостность решёток на окнах и замков на дверях. Обычно он это делал с парой огромных английских догов, но собаки пропали в последней декаде марта, о чём в своём месте уже упоминалось.

В последние дни апреля Лютгерт отдал Бялку несколько довольно странных распоряжений, которые тот и выполнил. Первое распоряжение было связано с переноской в подвал 2-х бочек с неким сыпучим материалом, которые были привезены ещё в марте предшествующего года [то есть 1896 года] и до того стояли без надзора на 3-м этаже здания. В бочках хранился какой-то очень мелкий порошок, похожий на цемент, только розового цвета. Бялк являлся этническим немцем в возрасте 64 лет, не очень хорошо владевшим английским языком, и потому впоследствии его допрашивали на родном ему немецком языке. Во время первого допроса свидетель не смог объяснить, что за вещество находилось в бочках, но, по его словам, оно было очень активно и жгло глаза и кожу. Поскольку бочки с розовым порошком были тяжелы – вес каждой превышал 100 фунтов, то есть достигал 45—50 кг – в одиночку с их переносом справиться было сложно. Адольф Лютгерт распорядился, чтобы Фрэнк Одоровски, упоминавшийся выше второй сторож, помог Бялку. Следует заметить, что во время последующих допросов Бялк несколько видоизменил эту часть показаний и стал утверждать, будто в переноске бочек с 3-го этажа в подвал участвовал лично Адольф Лютгерт, но в первоначальной версии этим занимались только Бялк и Одоровски. Сложно сказать, чем объясняется такое изменение показаний, возможно, свидетелю и впрямь было сложно говорить по-английски, а слушателям, соответственно, непросто его понять. Но возможно и иное объяснение – детективы подсказали Фрэнку Бялку, что следует немного подкорректировать повествование и тот благоразумно не стал с этим спорить.