Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

Через несколько дней свидетельское кресло занял эксперт защиты доктор Оллпорт (dr. Allport), приглашение которого следует признать ещё одним очень удачным шагом Винсента. Чтобы не злоупотреблять косвенной речью, приведём фрагмент статьи из газеты «Morning appeal.» (номер от 2 октября 1897 года), посвящённый показаниям Оллпорта: «Доктор Оллпорт сделал заявление, которое на несколько минут вызвало подлинную сенсацию. Он исследовал кость, которую профессор Дорси ранее идентифицировал как височную кость женщины. «Эта кость не является височной костью ни человека, ни низших животных, – заявил доктор Оллпорт, пристально глядя на улику. – «Это композиция [из нескольких] костей, сложенных искусственно. След, который, по словам профессора Дорси, является контуром лицевого нерва, в действительности представляет собой волокно животного происхождения, посредством которого эти кости скреплены.» Обвинение на мгновение восприняло это заявление с чем-то вроде выражения смятения, а Лютгерт, откинувшись на спинку стула, захохотал. Помощник государственного прокурора МакИвен начал перекрёстный допрос свидетеля. Профессор Дорси представил обвинению список вопросов, изобилующий техническими подробностями и составленный с целью поставить под сомнение познания доктора Оллпорта в остеологии. Доктор Оллпорт подготовил защиту к перекрёстному допросу профессора Дорси и тем уравнял ситуацию.»2222
  Дословно на языке оригинала: «Dr. Allport made a statement that caused a profound sensation for a few minutes. He was exaiuiniug thE bone which had beeo identified by Professor Djrsey as the temporal bone of a woman. „That bone is not a temporal bone either of a human or of the lower order of animals,“ – declared Dr. Allport, gazing at the exhibit intently. – „It is a composition of bones put together by artificial means. The trace here which Professor Dorsey said was the outline of a facial nerve is a fibre of animal matter with which the bones are etuck together.“ The statement received wi’h something akin to dismay by the prosecution for a moment, and Lnttgert leaned back in his chair and laughed. Assistant State’s Attorney McEwan began a hot cross examination of the witness. Professor Doreey had for the prosecution a list of question that bristled with technicalities, framed with a view to teeting Dr. Allport’s knowledge of osteology. Dr. Allport had prepared for the defense the cross examination of Professor Dorsey and the latter evened matters today.»


[Закрыть]

Следующим, безусловно, важным для нашего повествования днём, следует назвать среду 6 октября 1897 года. Тогда произошло несколько любопытных событий. Прежде всего, в суде появился работник чикагского Бюро погоды Генри Кокс (Henry J. Cox), который дал подробную метеосводку о погоде в день исчезновения Луизы Лютгерт. Вообще-то говоря, внимательному читателю наверняка уже показалось странным то обстоятельство, что следствие никоим образом не затрагивало вопрос о состоянии погоды и возможных атмосферных аномалиях в день предполагаемого убийства. А между тем хорошо известно, что криминальная и сексуальная активность человека хорошо коррелируется с погодными и астрономическими явлениями. Например, сексуальная активность лиц обоего пола возрастает при растущей Луне, в тёплое время года [около 50% изнасилований приходятся на 3 летних месяца], в дни магнитных бурь, смене тренда погоды [т.е. перемене циклонов и антициклонов], причём все эти нюансы были хорошо известны и в XIX столетии. Люди, быть может, не находили тогда правильного их объяснения, но обычная наблюдательность и изучение статистики убедительно свидетельствовали об объективном существовании связи между поведением человека и погодой.

Появление Генри Кокса в суде хорошо объяснило нежелание правоохранительных органов обсуждать состояние погоды в день, точнее, ночь исчезновения жены «колбасного магната». Дело заключалось в том, что атмосферное давление падало, и дело шло к сильной грозе, которая и состоялась на следующий день; небо было закрыто низкими облаками, а стало быть, свет звёздного неба и Луны не достигал поверхности Земли. Район Северного Чикаго, где располагалась фабрика Лютгерта и его особняк, не имел уличного освещения. В условиях низкой облачности на улицах в ночной час стояла тьма, что называется, глаз коли! А это означало, что сёстры Шимпке не могли видеть Луизу и Адольфа Лютгерта, вышедших из резиденции и направившихся в сторону офиса фабричного правления! Сёстры не подходили к Лютгертам, не разговаривали с ними и вообще не слышали голосов мужчины и женщины – сёстры разошлись с ними на расстоянии приблизительно двух десятков метров.

Упомянув о сёстрах и повторив слова Генри Кокса о предгрозовой низкой облачности, адвокат Винсент задал вопрос, который мы с полным правом можем считать риторическим: какова же ценность опознания Луизы и Адольфа Лютгерт сёстрами Шимке в тех условиях, как Николас Фейбер мог их увидеть в глубине фабричного двора и видели ли эти люди вообще хоть что-то из того, о чём рассказывали в суде? Пожав плечами, адвокат вернулся на своё место, давая понять, что считает совершенно излишним отвечать.

Это был очень хороший заход, убедительно поставивший под сомнение ценность опознания сёстрами Шимке и Николасом Фейбером пропавшей женщины. Но далее стало интереснее!

Адвокаты Винсент и Фален (Phalen) попросили судью прервать заседание для приватного разговора с подзащитным. Им предоставили комнату, куда все трое и прошли. Буквально на следующий день Фален рассказал журналистам о причине неожиданной остановки процесса. Дело заключалось в том, что Адольф Лютгерт очень хотел выступить свидетелем в собственную защиту и несколько раз ставил перед Винсентом вопрос о собственном допросе в качестве свидетеля. Винсент с самого начала процесса выступал против этого, опасаясь того, что горячий нрав Лютгерта и его несдержанная речь повредят обвиняемому в глазах присяжных. Однако давление подзащитного было так велико, что к концу сентября Винсент как будто бы стал испытывать колебания и в момент начала «дела защиты» – то есть 22 сентября – аккуратно высказался насчёт того, что Лютгерт сможет высказаться в собственную защиту. Однако к 6 октября такую возможность адвокат ему так и не предоставил.

Поскольку Лютгерт продолжал настаивать на немедленном собственном допросе, Винсент решил остановить процесс, дабы прояснить данное обстоятельство окончательно. Запершись в совещательной комнате, Винсент заявил, что категорически не рекомендует Лютгерту усаживаться в кресло свидетеля и объяснил почему. Его монолог Фален через несколько дней передал дословно так: «Если вы выйдете на дачу свидетельских показаний в свою защиту, вас подвергнут перекрёстному допросу, который продлится несколько дней и охватит всю вашу жизнь. Вы будете волноваться, и вы станете говорить то, что повредит вашему делу. Мой вам совет – молчите»2323
  На языке оригинала: «If you go upon the witness stand you will be subjected to a cross examination lasting days and covering the entire period of your life. You will get excited. and you will say things which will injure your case. My advice to you is „keep mum.“»


[Закрыть]. При этом Фален, по его собственному признанию, придерживался иной точки зрения и считал, что защита набрала уже столько очков, что перекрёстный допрос прокурора Динана никак не сможет повредить Лютгерту.

И вот тут, конечно же, очень интересной представляется реакция Адольфа Лютгерта. Услыхав слова главного адвоката, он явно расстроился, было видно, что ему хочется обратиться и к присяжным, и к зрителям, и к полицейским, отправившим его под суд. Однако, помолчав, он… неожиданно спокойно согласился с Винсентом и заявил, что во всём будет следовать его советам.

Адвокаты и подсудимый возвратились в зал, при этом журналисты, пытавшиеся по их виду понять содержание срочных переговоров, отметили в своих репортажах, что Лютгерт имел страдальческий вид. Тем не менее, подойдя к своему месту, он неожиданно остановился на секунду, повернулся к залу и широко улыбнулся, давая понять, что ничего страшного за закрытыми дверями не произошло.

На этом любопытные события того дня не закончились. Для дачи показаний в защиту «колбасного короля» была вызвана Мэри Чарльз (Mary Charles), жена Уилльяма Чарльза, выступавшего в суде 28 сентября [о чём немногим выше уже было сказано]. Свидетельница заявила, что лично слышала от Луизы – и притом не раз – слова о намерении уехать от мужа. Мэри в следующих выражениях передала услышанное: «Я уеду. Мой муж потерпел неудачу в бизнесе, и люди теперь будут показывать на меня пальцем и говорить: „Она жена колбасника – неудачника“. Я этого не вынесу.» («I am going away. My husband has failed in business, and people will now point their fingers at me and say, „She is the wife of the sausage maker who failed.“ I cannot stand that.»).

По словам свидетельницы, её последняя встреча с Луизой Лютгерт произошла в день исчезновения в 11 часов утра. Тогда Луиза вновь повторила, что приняла решение уехать, поскольку не в силах вынести позора, на который обрёк семью её муж.

При предъявлении Марии Чарльз колец, найденных на дне ёмкости в подвале колбасной фабрики, женщина заявила, что одно из них [то, что было повреждено сильнее] никогда ранее не видела, а второе, хотя и похоже на то, что носила Луиза, явно меньше размером. И пояснила, что пропавшая женщина имела пухлые пальцы, а потому она попросту не смогла бы его надеть. Прокурор Динан во время перекрёстного допроса пытался сбить Мэри Чарльз с толку, говорил с ней громко и резко, откровенно враждебно, что вообще-то считается в судах недопустимым, но… в суде по «делу Лютгерта» сторона обвинения могла не опасаться замечаний судьи! Главный обвинитель, в частности, на разные лады, лишь немного меняя формулировки, спрашивал, почему Мэри Чарльз не заявила о своих сомнениях относительно принадлежности колец во время заседаний Большого жюри. Свидетельница всякий раз очень спокойно объясняла, что рассказала обо всём защитникам Лютгерта и никогда не скрывала того, что знает. Кроме адвокатов подсудимого, её мнение никого не интересовало, и никто никогда ни о чём её не спрашивал.

Окружной прокурор в тот день был взбешён, хотя и пытался демонстрировать спокойствие. Карандаш в его пальцах порхал подобно бабочке – это был верный признак крайнего волнения – и хотя он старался говорить нарочито медленно и спокойно, модуляции голоса не оставляли сомнений в его истинном расположении духа.

Окружной прокурор Динан, главный обвинитель на процессе Лютгерта, пытался демонстрировать абсолютное самообладание и выдержку, как то рекомендовалось университетскими преподавателями. Однако его выдавала мелкая моторика рук, которую он не замечал и которой не мог управлять. Прокурор имел привычку крутить в руке карандаш, и когда Динан пребывал в хорошем расположении духа, движения пальцев были ленивы и размеренны. Когда же что-то выводило обвинителя из равновесия, карандаш в его руках начинал крутиться пропеллером. Это было замечено окружающими, и в газете «Chicago daily news» появился воспроизведённый здесь рисунок Джона Хольма, иллюстрировавший хаотические движения карандаша в руке главного обвинителя. После этого Динан вдруг перестал прикасаться к карандашу, а взял за правило сидеть, крепко сцепив руки. Что ж, сделал, стало быть, необходимые выводы!

Если бы суд закрылся в тот день, то Адольф Лютгерт был бы оправдан без малейших колебаний присяжных. Аргументация защиты выглядела логичной и исчерпывающе полной, а неполнота и предвзятость следствия были продемонстрированы очень убедительно, и эти очевидные успехи адвокатов не оставляли шансов обвинению. Однако после заслушивания свидетелей защиты [так называемого «дела защиты»] судебный процесс не завершался. По процедуре, принятой в англо-американском праве, сторонам предоставлялась возможность провести уточняющие передопросы свидетелей, выступавших ранее. Смысл этого действия заключался в том, что каждая из сторон получала право парировать доводы противника, которые на данном этапе стали уже полностью известны, теми аргументами, что не озвучивались ранее. При этом новых свидетелей в процесс вводить было нельзя – данное ограничение представлялось необходимым во избежание затягивания суда и вовлечения в полемику новых лиц [что могло продолжаться бесконечно].

У прокурора Динана остался единственный способ нейтрализовать успешную защиту адвоката Винсента – провести уточняющие передопросы свидетелей таким образом, чтобы сказанное ими хоть как-то опровергало аргументацию защиты обвиняемого. Проблема заключалась лишь в том, что все свидетели, выступавшие ранее в ходе судебного процесса, не могли опровергнуть утверждения мистера и миссис Чарльз, Мэри Саймеринг, доктора Оллпорта, метеоролога Генри Кокса и многих других свидетелей защиты.

Тогда окружной прокурор решился на то, чего делать, вообще-то, не позволялось – 7 октября он заявил о намерении вызвать в суд новых свидетелей! Это было против правил, и адвокат Винсент вполне обоснованно заявил протест. Однако судья Татхилл, вспомнив старую истину «мой суд – мои правила», отклонил протест Винсента и удовлетворил ходатайство обвинителя.

Сначала в зале суда появился Уилльям Фольбах (William Follbach), конюх Лютгерта. Отвечая на вопрос прокурора, он заявил, что 2 мая Мэри Саймеринг сообщила ему, будто хозяйка [то есть Луиза Лютгерт] находится в комнатах наверху. По версии обвинения горничная умышленно обманула конюха, скрыв от него факт исчезновения женщины. Адвокат Фален в ходе перекрёстного допроса пытался добиться от Уилльяма Фольбаха каких-либо оговорок, дававших основание оспорить дату разговора, но сделать ему это не удалось, и свидетель показаний не изменил.

Уилльям Фольбах, конюх подсудимого, произвёл на всех, присутствовавших в зале суда, хорошее впечатление. Он казался человеком простым и бесхитростным, из числа тех, о которых обычно говорят «без камня за пазухой». То, что обвинению удалось столкнуть его с Мэри Саймеринг, также производившей впечатление женщины простой, доброй и открытой, явилось большой удачей прокурора Динана. Показания этих свидетелей находились в непримиримом противоречии, и теперь каждый из членов жюри присяжных был вынужден определиться с тем, кто именно – Фольбах или Саймеринг – солгал под присягой. Конечно, ложь могла оказаться неумышленной, но от этого она не переставала быть ложью!

После конюха свидетельское место повторно заняла Кристина Фелдт, появлявшаяся в зале суда месяцем ранее. Ей были предъявлены кольца, найденные в среднем чане в подвале фабрики, и Кристина их уверенно опознала. Совершенно очевидно, что её вызов в суд был призван парировать утверждение Марии Чарльз, согласно которому эти улики не имеют отношения к исчезнувшей женщине.

Затем главный обвинитель вызвал в качестве свидетеля Артура Четлэйна (Arthur H. Chetlain), судью окружного суда, к которому 17 мая была доставлена Мэри Саймеринг, задержанная полицией Чикаго 2-я сутками ранее без ордера на арест. Появление её в тот день в суде обуславливалось немаловажной причиной – адвокат горничной потребовал «хабеас корпус», а потому допрос женщины пришлось прервать. Кстати, результатом тех событий стало освобождение Мэри Саймеринг и её благополучное возвращение домой. Четлэйн сделал довольно странное и неконкретное заявление, суть которого сводилась к следующему – Мэри Саймеринг во время ответа на его вопросы 17 мая говорила не то, что впоследствии утверждала во время суда над Адольфом Лютгертом. Причём, что именно она говорила, судья сообщить суду не пожелал.

Далее последовал вызов и быстрый допрос 10 членов Большого жюри, рассматривавшего в июне обстоятельства исчезновения Луизы Лютгерт. Каждый из этих уважаемых джентльменов сделал практически идентичное заявление, из которого следовало, будто Мэри Саймеринг во время заседаний жюри говорила не то, что позднее утверждала в суде. Опять-таки, что именно она говорила или хотя бы какой темы касались её утверждения, члены жюри сообщать не стали.

Это были очень странные утверждения, которые разумный судья не должен был допускать в ходе процесса, на котором председательствовал. Подобные заявления можно было толковать очень по-разному, а многозначность в таких делах не допустима. Допустимы лишь однозначные утверждения, исключающие различные трактовки! Между тем понимать заявления членов Большого жюри можно было по-разному, например, кто-то мог подумать, что Мэри Саймеринг признала существование интимных отношений с Адольфом Лютгертом, а кто-то – что она сделала некие признания о сумасшествии Луизы, кто-то – нечто иное…

Впрочем, мы можем не сомневаться в одном – Мэри не признавалась Большому жюри в существовании интимных отношений с «колбасным королём». И это совершенно точно! Если бы такое признание прозвучало [даже с оговорками или в предположительной форме], то сторона обвинения не «назначила» бы Кристину Фелдт на роль объекта вожделения Адольфа Лютгерта. Не забываем, что именно интрижка с Кристиной была объявлена стороной обвинения в качестве мотива убийства «колбасным королём» своей жены, и с этой версией прокурор Динан носился вплоть до момента её полной дискредитации самой же Кристиной Фелдт во время суда. Если Мэри Саймеринг в своих показаниях суду действительно противоречила тому, что прежде заявляла на слушаниях Большого жюри, то противоречие это вряд ли носило принципиальный характер. Тем не менее существование такого противоречия дало прокурору Динану формальный повод заявить о дискредитации Мэри Саймеринг как надёжного свидетеля.

Далее последовал ещё один в высшей степени любопытный ход обвинения, который нельзя не прокомментировать. Прокурор Динан, очевидно, был очень обеспокоен тем обстоятельством, что защита уверенно заявила о появлении Луизы Лютгерт в штате Висконсин в первые дни мая, то есть уже после исчезновения из Чикаго. Напомним, что в суде появлялись свидетели, утверждавшие, будто они видели пропавшую женщину в Кеноше и Уитоне, причём она изменяла цвет волос, но оставалась в одной и той же одежде. Данный выпад надо было как-то парировать, и Динан сделал это довольно своеобразно. Он заявил 7 октября, что в суд вызваны важные свидетели из Висконсина, которые опровергнут показания о появлении там в мае Луизы Лютгерт.

То есть они не появились, ничего ещё не сказали и тем более не опровергли, но… они появятся и непременно опровергнут! Подобное утверждение равносильно предложению поверить на слово. С таким же точно успехом прокурор мог встать перед присяжными, положить руку на сердце и произнести что-то вроде: «Уважаемые господа! Даю слово джентльмена, что Луиза Лютгерт не появлялась в Висконсине!» Разумеется, доказательная ценность утверждения Динана о вызове в суд неких важных свидетелей – нулевая, и объективный судья должен был указать заявителю на то, что суд не может принимать к сведению подобные голословные заявления, но… Такое мог сказать непредвзятый судья, но судья Татхилл к их числу не относился.

Таким вот странным демагогическим выступлением окружной прокурор парировал доводы защиты о появлении Луизы Лютгерт в Висконсине, после чего сторона обвинения перешла к следующей части своей контратаки. Теперь объектом дискредитации стал Уилльям Чарльз, который, напомним, дал подробные и очень убедительные показания в защиту Адольфа Лютгерта. Чтобы скомпрометировать Чарльза, окружной прокурор вновь стал вызывать свидетелей, не появлявшихся в суде ранее. Это, конечно же, запрещённый приём, но почему бы и нет, коли судья закрывает глаза на подобные мелочи?!

Три человека – Алекс Суинни (Alex Sweeny), Филип Рейтц (Philip Reitz) и Уилльям Спанда (William Spanda) – следуя наводящим вопросам окружного прокурора, на протяжении почти 2-х часов выливали на Уилльяма Чарльза ушаты помоев. Рассказы их касались того, что можно отнести к деловой репутации последнего. Из сказанного упомянутыми свидетелями следовало, что Чарльз лжив, ненадёжен в делах, а кроме того, должен каждому из них денег. По существу «дела Лютгерта» эти люди ничего не говорили, и из сделанных ими утверждений вовсе не следовало, что Уилльям Чарльз в своих показаниях суду солгал. Как известно, даже остановленные часы дважды в день показывают точное время, поэтому лживость Чарльза вовсе не следовала из его плохой деловой репутации. Но тут необходимо понимать и то, что сама по себе «плохая деловая репутация» Уилльяма Чарльза не могла быть установлена на основании утверждений неких 3-х человек, репутация которых сама по себе требовала подтверждения.

В общем, появление в суде Суинни, Рейтца и Спанды мало того, что нарушило принятые процессуальные нормы, но и рассмотрению «дела Адольфа Лютгерта» по существу никак не способствовало. Если бы судья Татхилл был заинтересован в объективном рассмотрении дела, он бы, безусловно, исключил из материалов процесса показания этих людей как не имеющие отношения к прояснению обстоятельств исчезновения Луизы Лютгерт. Но ничего подобного Татхилл не сделал – к концу судебного процесса он отбросил всякую дипломатию и даже не пытался имитировать объективность.

18 октября после продолжительных и очень эмоциональных речей главных обвинителя и защитника жюри присяжных удалилось в совещательную комнату. Закончился день… второй… третий… Новостей от жюри не поступало. Присяжные лишь заказывали еду и кофе – это означало, что они не намереваются заканчивать обсуждение вердикта в ближайшее время. В принципе, это был хороший знак для подсудимого. Как свидетельствует практика, присяжные быстро возвращаются с вердиктом в тех случаях, когда обвинительный приговор не вызывает особых сомнений и обсуждать по большому счёту нечего. Но если обсуждение затягивается, значит, между членами жюри идут дебаты, и вероятность оправдательного вердикта весьма велика. Причём, чем дольше длится обсуждение – тем выше вероятность оправдания.

21 октября в середине дня члены жюри вернулись из совещательной комнаты. Выглядели они довольно необычно – понурые, уставшие, с опущенными в пол взглядами. Обыкновенно присяжные возвращаются с вердиктом – каким бы он ни был! – в хорошем настроении, поскольку для них это означает окончание возложенной обществом миссии и возможность возвращения домой.

Но в тот день жюри выглядело на удивление удручённым. Впрочем, уже первые фразы, которыми обменялись судья и старшина присяжных, прояснили ситуацию. Оказалось, что жюри не смогло принять ни одну из предложенных формулировок – ни оправдательную, ни обвинительную. По словам старшины, члены жюри потеряли надежду договориться и просят судью распустить их ввиду бессмысленности дальнейшего обсуждения вердикта. Татхилл дважды спрашивал о распределении голосов – из 12 присяжных за обвинение Адольфа Лютгерта голосовали 9, а за оправдание – 3. Судья забрал у старшины формуляр с перечнем фамилий членов жюри и указанием их мнения о виновности подсудимого.

Уже на следующий день газеты опубликовали список жюри и сообщили, кто из его членов считал Лютгерта виновным, а кто – нет. Это было против правил, тайна совещательной комнаты почиталась в англо-американском праве священной, но ввиду экстраординарности произошедшего из этого правила было сделано исключение [не совсем понятно, с какой целью].

Подсудимый, находившийся на своём месте при появлении жюри, явно был обескуражен подобным исходом дела. По-видимому, и адвокаты, и собственный здравый смысл питали его уверенность в том, что вердикт окажется оправдательным. И если оценивать судебный процесс объективно, то нельзя было не признавать того, что сторона обвинения не достигла ни одной из своих принципиально важных целей. Защита отбила все доводы окружной прокуратуры, связанные с мотивом убийства, способом его осуществления и методом последующего уничтожения тела, да что там говорить – сам факт убийства не был доказан. Даже неприкрытая симпатия судьи мало помогла стороне обвинения! Это видели и понимали все, и прежде всего сам подсудимый. Поэтому его разочарование можно признать оправданным.

Присутствовавшие в зале видели и слышали, как, повернувшись к одному из судебных маршалов за своей спиной, Лютгерт громко произнёс с хорошо различимой горечью в голосе: «Они должны были оправдать меня. Их действия показывают сомнения, а ведь судья сказал им, что моё дело даёт право на все сомнения» («They ought to have acquitted me. Their action showed doubt and the court told them I was entitled to all doubt»). Фраза подсудимого прозвучала скомканной, но её смысл был хорошо понятен – Адольф говорил о том, что любое сомнение должно трактоваться в пользу обвиняемого.

В тот же день, чуть позже, Адольф Лютгерт пригласил в тюрьму нотариуса Салливана, через которого распространил официальное заявление. Текст его, воспроизведённый на следующий день множеством газет во всех концах страны, гласил: «Результат моего суда, окончившегося сегодня, явился моей победой ввиду несогласия присяжных, но я очень разочарован и крайне удивлён тем, что члены жюри не вынесли оправдательный вердикт. Я подавляя собственное «я», не выступал в качестве свидетеля [в свою защиту], поскольку мой адвокат, судья Винсент, будучи категорически против того, чтобы я это делал, убеждал меня в том, что в этом нет необходимости. Я благодарен общественному мнению за огромную перемену в мою пользу, и время покажет, что я не только невиновен, но и по-настоящему оскорблён.

АДОЛЬФ Л. ЛЮТГЕРТ. Подписал и принял присягу в моём присутствии двадцать первого октября 1897 года нашей эры. Ф. САЛЛИВАН, нотариус штата.»2424
  Текст заявления на языке оригинала: «The result of my trial, ending tсday, is a victory for me because of the disagreement of the jury, but I am very much disappointed and very much surprised that the jury did not bring in verdict of not guilty. I did not kill my wife and do not know where she is, but I am sure that it is only a question of time until she comes home. I did not no on the witness-stand because my lawyer, Judge Vincent, was bitterly opposed to my doing so and because he advised me it was not necessary. l am grateful for the tremendous change in public sentiment in my favor, and time wi11 demonstrate that I am not only innocent but a grievously wronged man. ADOLPH L.LUKTGERT. Subscribed and sworn to before me this twenty-first day of October, A. D. 1897. M.F. SULLIVAN.Notary Public.»


[Закрыть]

Явно не удовлетворившись этим заявлением, Лютгерт вскоре написал и передал в газеты довольно пространный текст, посвященный самому себе. Его можно было бы назвать автобиографией, но написанное «колбасным магнатом» не являлось автобиографией в традиционном понимании этого слова. Адольф поведал читателям «свою правду», если так можно выразиться. В тексте, опубликованном 24 октября в некоторых местных газетах, он рассказал о своём жизненном пути, о присущих ему честности и трудолюбии, похвалил Соединенные Штаты Америки за те свободы, что он приобрёл здесь, а затем обвинил полицию Чикаго в фабрикации улик и использовании лжесвидетелей. Причём последний тезис – по сути самый важный! – оказался и самым коротким [фактически это был 1 абзац].

Текст был составлен в целом ловко и гладко, видно, что Лютгерт хорошенько поработал над ним, однако цель этой публикации не вполне понятна. Адольф не сказал ничего, что было бы неизвестно человеку, следившему за ходом расследования и суда. А ведь именно оглашение эксклюзивной информации могло бы послужить оправданием необходимости такого рода статьи и привлекло к ней всеобщее внимание. Обвинение полиции в подбрасывании улик и давлении на свидетелей – уж коли подсудимый решил заговорить на эту тему – необходимо было подкрепить конкретными примерами и логической аргументацией. Без того и другого столь скандальное заявление повисало в воздухе и приобретало характер базарной брани. В этой публикации ощущается какая-то недосказанность, казалось бы, вот замечательная возможность сообщить миру нечто важное и быть услышанным – так напиши развёрнуто и доказательно, открой читателям глаза! Но… Если написанный Лютгером текст передавал то, о чём он так порывался рассказать суду, то очень хорошо, что адвокат Винсент не дал ему выступить. Подобное выступление только смазало бы общее впечатление от свидетелей защиты.

Окружной прокурор Динан, также как и его оппоненты, остался крайне раздосадован концовкой судебного процесса. Его можно было понять – даже откровенное «подыгрывание» судьи, открыто нарушавшего принятые нормы в угоду Динану, мало помогло окружному прокурору. Последний вложил в это расследование столько сил, времени и надежды и в итоге оскандалился на глазах всей страны! В последней декаде октября главный обвинитель сделал несколько публичных заявлений, из которых следовало, что теперь он желает отправить «колбасного короля» на виселицу, как никогда ранее. Всю свою будущность Динан связывал с осуждением Адольфа Лютгерта, который теперь оказался виноват не только в убийстве жены, но и в разрушении карьеры окружного прокурора.

Данное обстоятельство, конечно же, не сулило обвиняемому спокойной жизни. Новый суд представлялся неизбежным – это было понятно всякому, следившему за развитием «дела Лютгерта». Сложно сказать, как развивались бы события далее, но несомненно то, что на их развитие повлияло расставание Адольфа с Винсентом и командой последнего. Что послужило причиной прекращения сотрудничества, мы сейчас сказать не можем – ни одна из сторон по этому поводу никогда не высказывалась – но мы можем не сомневаться в том, что некое неудовольствие от собственного адвоката «колбасный король» испытывал Собственно, он сам позволил себе высказаться на эту тему в письме Кристине Фелдт. К чести бывшего судьи Винсента можно отнести то, что он не позволил восторжествовать собственному чувству обиженного самолюбия и блестяще довёл до конца защиту клиента. Можно сказать, что профессионал победил собственный темперамент, хотя ему, конечно же, было крайне неприятно узнать о том, какие суждения позволял себе высказывать клиент за его спиной.

Уже в начале ноября чикагские газеты сообщили читателям, что между находящимся в окружной тюрьме Лютгертом и главным его защитником Винсентом пробежала чёрная кошка. Никто не знал, что именно произошло: сотрудники офиса Винсента от комментариев отказались, а Лютгерт категорически отверг существование разногласий и заверил журналистов в том, что у него нет причин быть недовольным Винсентом и Фаленом, но во время общения с журналистами всякий раз подозрительно улыбался, что было совсем не в его стиле. По-видимому, дыма без огня и впрямь не бывает, поскольку уже 6 ноября чикагские газеты назвали имя адвоката, предположительно приглашённого на замену Винсенту. Речь шла о бывшем вице-губернаторе штата Миссури по фамилии Джонсон.

Газетчики сходились в том, что Лютгерт темнит и не очень удачно маскирует предстоящий разрыв с Винсентом. Буквально через пару недель была названа фамилия возможного нового адвоката, но это оказался не Джонсон из Миссури, а Лоуренс Хармон (Lawrence Harmon), человек очень своеобразный и юрист не без имени. Достаточно сказать, что он баллотировался от Демократической партии на должность Генерального прокурора Иллинойса, что, согласитесь, свидетельствует о наличии определённого политического реноме, известности и профкомпетентности. Хармон родился в Ирландии в 1845 году, и на описываемый момент времени ему уже исполнилось 52 года, он являлся отцом 7-х детей. Лоуренс вполне состоялся как юрист – поначалу занимался юридической практикой в небольшом городке Пеория, расположенном в 190 км юго-западнее Чикаго, а в 1890 году перебрался в Чикаго. Для объективной характеристики Хармона необходимо упомянуть о 2-х довольно необычных чертах, присущих ему как юристу.

Прежде всего, Хармон брался за дела заведомо проигрышные и не сулившие адвокату шансов на более или менее приемлемый исход, то есть такой результат, который можно объявить успешным или условно успешным. В этом смысле Лоуренс Хармон ломал стереотипы и действовал примерно по такой схеме: «если все думают, что преступник Джон, и сам Джон тоже так думает, то мы докажем, что настоящий преступник Смит». И надо сказать, что результативность Хармона действительно была впечатляющей – он спасал людей от таких обвинений и при такой доказательной базе против них, что оставалось только снять перед ним шляпу, развести руками и сказать: «Молодец, чертяка!»

Адвокат Лоуренс Хармон.

Можно привести парочку примеров, дабы утверждение это не показалось голословным. В 1873—1874 годах Лоуренс Хармон вместе со своим деловым партнёром Уильямом О’Брайеном принял на себя защиту Иеремии Барретта (Jeremiah Barrett) и Томаса Шэннона (Thomas Shannon) практически без шансов сохранить им жизни. Дело заключалось в том, что обвиняемые проходили по уголовному делу, хорошо известному в округе и притом довольно грязному по сути. Согласно версии обвинения Барретт и Шэннон в ночь на 31 августа 1873 года убили Джозефа Марлатта (Joseph Marlatt), зятя Барретта. Не существовало ни единого смягчающего вину обстоятельства – жертва в поисках спасения убегала от обидчиков, не пытаясь угрожать или оказать сопротивление, нападение было групповым, бедолага Джозеф прибежал к собственному дому и был убит во дворе. Казалось, никто и ничто не способно помочь обвиняемым, одному из них или обоим непременно предстояло отправиться на виселицу. В общем, покупайте верёвку длиннее, побольше жидкого мыла и запасайтесь жареной кукурузой…