Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

Однако едва только адвокат пытался обратить внимание присяжных на некоторые важные детали свидетельских показаний, судья Татхилл резко и довольно нелюбезно его останавливал. Явная предвзятость судьи очень хорошо проявилась при перекрёстных допросах ночных сторожей Фрэнка Бялка и Фрэнка Одоровски. В этом месте нельзя не отметить того довольно двойственного впечатления, которое произвёл на всякого, знакомого с материалами дела, допрос в суде Фрэнка Бялка, одного из основных свидетелей обвинения. О его показаниях достаточно сказано в начале очерка, но их первоначальная версия к сентябрю претерпела незначительные, но любопытные изменения. В суде ночной сторож заявил, что перенос бочек с 3-го этажа в подвал он осуществлял не с Фрэнком Одоровски, другим фабричным сторожем, а с самим Адольфом Лютгертом. Одоровски появился лишь в 11 часов утра следующего после переноса бочек дня. Он помогал Фрэнку Бялку до 16 часов пересыпать из этих бочек розовый порошок, и именно тогда – в интервале с 11 до 16 часов – Одоровски и получил сильные химические ожоги кожи лица и рук.

Также в рассказе Бялка теперь появились 3 небольшие бочки, поставленные в средний из чанов – тот самый, к которому впоследствии Лютгерт пристроил паропровод. Согласно показаниям Бялка, именно в эти 3 небольшие бочки и был перегружен розовый порошок, спущенный с 3-го этажа в 2-х больших бочках. Согласитесь, это звучало несколько сложно и непонятно, но… почему нет? Появились и иные детали, дополнявшие и до некоторой степени видоизменявшие прежнюю версию событий, в частности, Бялк припомнил, что когда он 2 мая спустился в подвал, Лютгерт это заметил и сразу прогнал его. При этом он выглядел крайне раздражённым, хотя Бялк не мог объяснить причину столь странной эмоциональной реакции. Этот момент, кстати, прямо противоречил первоначальному рассказу Бялка полиции в мае – тогда сторож рассказал, что, покинув поутру фабрику, он видел Лютгерта, спавшего в кабинете заводоуправления – тот сидел в кресле, положив ноги на стол – и более не встречал владельца фабрики почти 2 суток. Появились и иные подозрительные детали, ранее почему-то не упоминавшиеся, в частности, Бялк припомнил некие «мешки» или «холсты», запачканные чем-то розово-красным, сушившиеся в подвале над средним чаном.

Звучало это крайне драматично и даже мрачно, хотя и выглядело совершеннейшей бессмыслицей и никак версией обвинения не объяснялось. Ну, да ладно, улучшение памяти свидетеля, хотя и кажется подозрительным и недостоверным, в действительности вполне возможно. Свидетель может видоизменять первоначальные показания – это нормально и вполне допустимо.

Адвокат Винсент, по-видимому, рассуждал точно так же и потому не стал ловить Фрэнка Бялка на несоответствиях заявлений, сделанных в разное время. Но он задал ряд обоснованных вопросов, которые явно застали свидетеля врасплох. Так, например, адвокат попросил уточнить маршрут, которым бочки с 3-го этажа опускались в подвал. Бялк ответил, что для этого использовался лифт, на что Винсент тут же отреагировал, заявив, что в подвале к лифту подойти невозможно – он загромождён массивными элементами строительных лесов и многочисленными мешками с мусором [напомним, на территории фабрики в период с января по апрель велись ремонтные работы]. Сторож занервничал и стал настаивать на том, что проход от лифта в центральную часть подвала был свободен, и именно по нему он вместе с Адольфом Лютгертом и тащил эти бочки. Винсент не унимался и заявил, что подход к лифту в подвале был невозможен весь апрель и первую половину мая, вплоть до момента появления на фабрике полицейских. Чтобы усилить эмоциональное воздействие на Бялка, адвокат заметил, словно бы между прочим, что многие работники фабрики подтвердят правоту его – Винсента – слов. Бялк явно потерялся и, почувствовав, что не может аргументированно парировать слова адвоката, в крайнем раздражении буркнул нечто малопонятное вроде того, что «когда я переносил бочки, проход был свободен».

Фрэнк Бялк в суде. Показания одного из важнейших свидетелей обвинения по сути своей были просты, понятны и опровержению не поддавались, а потому напортачить с таким рассказом под присягой было почти невозможно. По крайней мере так казалось на первый взгляд. И тем не менее адвокат Винсент очень технично поставил под сомнение сказанное свидетелем – он даже ничего не опровергнул, а просто сделал акцент на деталях, не сообщённых свидетелем. Следует признать, что Уилльям Винсент в качестве адвоката был очень хорош, и нервная реакция судьи на его слова, действия и ходатайства как нельзя лучше подтверждала способность Винсента находить самые чувствительные для противной стороны просчёты и изъяны.

Дальше стало интереснее, Винсент неожиданно поинтересовался, получал ли Бялк деньги от Департамента полиции Чикаго. Свидетель помялся и, решив, что Судьбу лучше не искушать лжесвидетельством, дал утвердительный ответ. Адвокат не унимался и попросил уточнить, получал ли свидетель деньги от полиции именно после того, как стал свидетелем обвинения по данному делу. Бялк вздохнул и ответил утвердительно второй раз. Тогда адвокат задал третий вопрос, поинтересовавшись, было ли обещано вознаграждение Бялку после окончания процесса, если тот даст нужные стороне обвинения показания? Адвокат явно знал о правиле «трёхкратного согласия», также иногда называемом «правилом трёх „да“», согласно которому если человек согласился с двумя схожими по смыслу утверждениями, то он, скорее всего, согласится и с третьим, также близким по смыслу, но отнюдь не являющимся истинным. Это старый полемический приём, широко использовавшийся во время допросов не очень образованных людей или, выражаясь точнее, интеллектуально неразвитых.

Судья Татхилл, разумеется, понял, к чему клонится дело, и немедленно вмешался. Он остановил перекрёстный допрос и запретил свидетелю отвечать, заявив, что адвокат вышел за границы обсуждаемой темы. Всем, наблюдавшим эту сцену, стало ясно, что судья попросту спас полицию Чикаго от публичного признания того факта, что с целью получения желательных показаний это ведомство прибегало к тактике подкупа свидетелей. И хотя формально признание этого факта не прозвучало в зале суда, все, наблюдавшие за разыгравшейся сценой, сделали очевидный вывод, так что адвокат добился необходимой ему цели по дискредитации свидетеля.

Кстати сказать, адвокат Винсент, высказав свои подозрения в воздействии полиции на свидетеля, был недалёк от истины. Сейчас мы можем говорить вполне определённо, поскольку нам известны события, последовавшие после окончания «дела Лютгерта». Фрэнк Бялк не зря трудился на неблагодарном поприще помощи Правосудию – он был вознаграждён весьма щедро, хотя и в опосредованной форме. Не прошло и года после закрытия дела, как сын ночного сторожа – Джон Бялк – был зачислен в ряды чикагской полиции и в последующие годы сделал там весьма неплохую карьеру. Правда, закончилось для него всё очень нехорошо – через полтора десятилетия, уже будучи детективом-сержантом, Джон Бялк был убит, причём убит как-то донельзя глупо и фактически случайно. Проходя мимо жилого дома, он услышал шум на 2-м этаже – это ругалась семейная пара – и решил вмешаться. Он поднялся в нужную квартиру, сделал замечание мужчине, и в результате тот ударил детектива ножом в грудь. Жена убийцы никаких телесных повреждений не имела.

В результате вдова и пятеро детей детектива-сержанта остались без кормильца. История эта получила некоторую огласку, и все репортёры, писавшие о нелепой гибели Джона Бялка, подчёркивали связь его отца с «делом Лютгерта». Часто говорят, что смысл христианского воздаяния заключается в том, что за грехи отцов отвечают дети – так вот в данном случае это правило сработало с буквальной точностью.

Фотография вдовы и детей Джона Бялка в одной из публикаций об убийстве последнего. Изображение самого детектива-сержанта приведено на врезке.

Есть такая старая русская песенка – довольно шутливая по форме и содержанию – со словами: «Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты!» В данном же случае хочется на её мотив пропеть: «Не ходил бы ты, Бялк, в детективы!»…

Судья Татхилл регулярно приходил на помощь стороне обвинения, всячески сглаживая неприятные для неё ситуации и тем демонстрируя свою предвзятость. Судья вообще не отягощал себя попытками сохранять объективность и равноудалённость от сторон процесса. Очень ярко ангажированность Татхилла проявилась во время дачи показаний Фрэнком Одоровски, ещё одним – наряду с Бялком – важнейшим свидетелем обвинения.

Одоровски, как и Бялк, являлся американцем в первом поколении и, по-видимому, очень гордился своим правом выступить в американском суде. Его допрос превратился в настоящее шоу, которое нечасто можно видеть в столь невесёлом учреждении, как суд. Одоровски во время ответов подскакивал со своего кресла и начинал активными телодвижениями демонстрировать то, о чём рассказывал. Он показывал, как разбивал молотком и зубилом слежавшийся розовый порошок, как подметал его с пола и пересыпал в чан. Чтобы слушатели поняли, как он замотал тряпьём руки и лицо, Одоровски вытащил из кармана носовой платок и стал наматывать его на кисть левой руки. Хотя поведение свидетеля выглядело смешно и неуместно, судья наблюдал за этой пантомимой, если уместно так выразиться, не без доброжелательного любопытства. Допрашивавший Одоровски прокурор также не препятствовал свидетелю.

Чувствуя расположение должностных лиц и явно упиваясь собственной ролью, Одоровски в какой-то момент, что называется, «потерял берега». Он пустился в рассуждения, мало связанные с перегрузкой розового порошка из больших бочек в малые, – хотя его участие именно в этом процессе и явилось причиной вызова в суд. Тем не менее Одоровски стал рассуждать в том духе, что ранее, дескать, мистер Лютгерт «был ничего», но со временем совсем испортился и даже начал «мухлевать» с качеством колбас. Поскольку никто свидетеля не остановил, Одоровски принялся рассказывать о том, что по приказу Лютгерта некачественную колбасу помещали в некие «квасцы», дабы она приобретала цвет и запах мяса.

Адвокат Винсент, возмутившийся этими рассуждениями, тут же заявил протест и потребовал удалить из стенограммы высказывания Одоровски, посвящённые качеству продукции фабрики Лютгерта. Адвокат совершенно справедливо указал на то, что человек, исполнявший обязанности разнорабочего и сторожа, не может быть в курсе нюансов колбасного производства, тем более что технология Лютгерта содержалась в секрете, а потому Одоровски делает своё заявление с чужих слов. Кроме того, затронутая свидетелем тема – качество колбасной продукции – никак не связана с тем предметом, о котором ему надлежит свидетельствовать [имелась в виду перегрузка розового порошка]. Тем не менее судья Татхилл отклонил протест адвоката и разрешил Одоровски продолжить свой неуместный монолог.

Фрэнк Одоровски очень хотел понравиться судье и присяжным, а потому во время дачи показаний в суде вёл себя как настоящий паяц – вскакивал с кресла и изображал всё то, о чём говорил. Выглядело это, учитывая серьёзность момента, крайне ребячливо, нелепо и неуместно, однако сам свидетель ничуть не тушевался и явно упивался собственной ролью.

Судья, конечно же, был неправ. Можно по разному относиться к Адольфу Лютгерту, но нельзя не признавать справедливость заявленного Винсентом протеста. Честный и беспристрастный судья, безусловно, остановил бы зарвавшегося свидетеля, но только не Татхилл!

Впрочем, как отмечено выше, Винсент не особенно стремился ловить свидетелей обвинения на нелогичных или противоречивых заявлениях. И вскоре стало понятно, почему защита выбрала такую линию поведения. 3 сентября Винсент неожиданно для всех обратился к судье с ходатайством о приобщении к материалам дела результатов независимой экспертизы, согласно которым уничтожение человеческого тела за 3,5 часа таким образом, как это описывало обвинение, совершенно невозможно. Очевидно, данное ходатайство представляло собой реакцию на ту часть обвинительного заключения, которая была посвящена уничтожению трупа Луизы Бикнезе. Прокурор Динан немедленно заявил протест, указав на то, что защита сможет изложить свою точку зрения во время прений, но не тогда, когда сторона обвинения представляет суду своих свидетелей.

Адвокат Винсент в ответ на это весьма здраво указал на необходимость приобщения результатов независимой экспертизы именно сейчас, а не позже ввиду того, что во время перекрёстных допросов экспертов обвинения ему [адвокату Винсенту] придётся обращаться к выводам этой экспертизы, для чего она должна уже находиться в судебных материалах. Возникла довольно напряжённая полемика, в результате которой судья Татхилл склонился к мнению прокурора, что, кстати, следует признать вполне ожидаемым. Тем не менее адвокат Винсент выторговал довольно неожиданную уступку – судья счёл допустимым провести эксперимент, призванный подтвердить или опровергнуть правильность выводов экспертизы обвинения. Эксперимент этот должен был заключаться в том, чтобы поместить в одну из печей в подвале колбасной фабрики крупные человеческие кости, развести в печи огонь и посмотреть, сохранятся ли в топке какие-либо костные остатки. Огонь в печи должен был поддерживаться 2 суток – именно столько времени согласно версии обвинения Адольф Лютгерт сжигал не растворившиеся в поташе крупные кости. В качестве топлива предполагалось использовать 10 мешков кедровой стружки по 45 кг каждый. Именно такое количество топлива должно было дать слой золы толщиной 60 см, найденный полицейскими при осмотре печи. Поскольку полицейские отыскали в печи некие косточки во время проведения обыска, то и теперь в золе должны были остаться несгоревшие остатки костей.

Судья Татхилл согласился провести предложенный адвокатом натурный эксперимент и распорядился в течение 72 часов подготовить всё необходимое. Побеспокоился он и насчёт человеческих останков – Медицинский колледж Раша в ответ на обращение судьи выдал несколько крупных костей (лопаточную, череп, 5 позвонков и таз) бесхозного трупа, использовавшегося в качестве наглядного пособия для подготовки студентов. Это был уже 3-й по счёту труп, который надлежало уничтожить в рамках «дела Лютгерта» [напомним, первое тело использовалось химиком Хейнсом для отработки методики растворения человеческой плоти, а второе – при демонстрационном уничтожении тела, осуществлённом 7 августа перед представителями полиции, прокуратуры и службы коронера].

Все, следившие в те дни за ходом процесса, поняли, что защита будет делать упор на опровержение экспертизы обвинения, а отнюдь не на реконструкции перемещений пропавшей женщины. Другими словами защите неважно, куда и когда ходила Луиза Лютгерт, для защиты важно то, что её тело в случае убийства не могло быть уничтожено так, как об этом рассказывала прокуратура.

Распоряжение судьи было выполнено, и около полудня 6 сентября в той самой печи, в которой при обыске колбасной фабрики полицейскими были найдены кусочки костей, судебные маршалы развели огонь. Поверх толстого слоя кедровой стружки, заполнившей печь до середины бедра взрослого человека, был водружён толстый металлический лист, а на него уложены человеческие кости. Далее последовало разведение огня. В подвале был выставлен пост, которому надлежало поддерживать горение на протяжении 48 часов и исключить постороннее вторжение в течение эксперимента.

Всё это обещало интереснейшую интригу! Однако таковая в тот день закрутилась не только на территории колбасного завода, но и в зале суда. Обвинение вызвало для дачи показаний Кристину Фелдт. Причём появление этой женщины оказалось предварено весьма двусмысленной фразой прокурора Динана, сообщившего суду, что между вызванной свидетельницей и подсудимым имела место «доверительная переписка». Причём слова эти был произнесены без какого-либо уточнения, и присутствовавшим оставалось только гадать, когда именно эта переписка велась и что именно содержала. Не подлежит сомнению то, что Динан умышленно продемонстрировал свою осведомлённость о переписке – этим он хотел «подогреть на медленном огне» своих противников и заставить их гадать в ожидании неприятных сюрпризов.

Расчёт прокурора, по-видимому, оправдался, и появление Кристины Фелдт в зале суда неприятно поразило как Адольфа Лютгерта, так и адвоката Уилльяма Винсента. Присутствовавшие в зале репортёры отметили перемену выражений лиц обоих, переглядывания и быстрый обмен репликами. Хотя… в этом месте нельзя исключать определенной игры подсудимого и его адвоката, поскольку они несомненно должны были понимать возможность вызова Кристины в суд. Как-никак она получила из рук Адольфа Лютгерта нож, который сторона обвинения назвала орудием убийства! Разве можно было её не допросить?

То, что последовало далее, можно безо всяких оговорок считать классической иллюстрацией важнейшего процессуального принципа, гласящего: защитник или обвинитель, вызывая свидетеля в суд для дачи показаний, должен в точности знать, что и как тот будет говорить. Несоблюдение этого базового принципа, иначе говоря, невнимание к мелочам, приводит порой к результатам не только неожиданным, но и нежелательным для того, кто вызвал свидетеля.

Показания Кристины Фелдт на первый взгляд можно было бы признать весьма неприятными для обвиняемого. Что представляется удивительным, учитывая приватную переписку обвиняемого со свидетельницей, продолжавшуюся весьма долгое время и не прервавшуюся после заключения Лютгерта в тюрьму. Более того, во время пребывания в тюрьме Адольф стал писать Кристине чаще, практически ежедневно, и для сохранения конфиденциальности передавал эти послания не тюремной почтой, а через Арнольда, старшего из сыновей.

По словам Кристины, подсудимый не делал тайны из семейных конфликтов и частенько говорил о том, что напряжённые отношения с женой создают в доме неприятную обстановку. Жену он называл «тушкой» («carcass»), что звучало уничижительно и некрасиво. На обращённые Адольфу вопросы о том, почему же он не разводится, подсудимый обычно отвечал, что если только жена создаст серьёзные проблемы, он легко и быстро их решит. Прокурор Динан ухватился за эти слова и стал добиваться разъяснения, что именно могла бы, по мнению свидетельницы, подобная фраза означать. Конечно, обвинитель желал услышать нечто, указывающее на существование у Адольфа Лютгерта криминального умысла, однако Кристина Фелдт не дала прокурору желаемый ответ. Она уклончиво заявила, что, по её мнению, слова Адольфа свидетельствовали лишь о том, что тот обдумывал вероятность расставания с супругой и имел на этот случай некий план, которому и желал следовать. Понятно, что подобный план не обязательно должен был быть преступным, например, супруги могли просто разъехаться и жить по разным адресам, юридически не фиксируя развод. Для начала XX столетия это была вполне рабочая схема отношений.

На прямой вопрос обвинителя о возможном существовании взаимной симпатии, Кристина Фелдт ответила, что Адольф ей не нравился, в том числе из-за неуважительного отношения к жене. Однажды он признался ей, что она нравится ему более жены, но это было только один раз, и Кристина, по её словам, моментально пресекла любые разговоры такого рода. Прокурор Динан остался явно не удовлетворён таким ответом. Намереваясь подтолкнуть допрос в сторону большей открытости, обвинитель заявил, что ведутся разговоры о существовании интимной связи Кристины с подсудимым, и попросил их прокомментировать. Женщина рассмеялась – и это было по-настоящему неожиданно для такого места! – а затем, немного успокоившись, категорически отвергла мысль о возможности каких-либо плотских отношений с Адольфом. Она подчеркнула, что Лютгерт как мужчина ей совершенно неинтересен.

Далее, стремясь убедить сторону обвинения и суд в том, что ей нечего скрывать, Кристина Фелдт заявила, что готова передать прокурору письма, написанные ей Адольфом Лютгертом из тюрьмы. На вопрос Динана, когда он эти письма может получить, свидетельница ответила, что прямо сейчас, после чего открыла сумочку и передала ему в руки внушительную стопку конвертов.

Это был неожиданный поворот, застигший врасплох всех присутствовавших. Динан обратился к судье с просьбой приостановить допрос Кристины Фелдт, дабы продолжить его после прочтения писем. Утром следующего дня – а это был вторник 7 сентября – Лютгерт и сопровождавшие его адвокаты Винсент и Бинилед (Biniled) появились в судебном зале, явно пребывая в хорошем настроении. Подсудимый даже улыбнулся присяжным и приветствовал их кивком, чего ранее не делал. По-видимому, обсудив с защитниками ситуацию, он понял, что действия Кристины Фелдт объективно играют ему на руку и разглашение содержания писем ему не повредит.

Прокурор Динан постарался выжать из писем максимум возможного. Он многозначительно сообщил суду, что многие из писем Адольфа, адресованные Кристине Фелдт, начинались довольно интимно. Лютгерт называл адресата «Возлюбленная» («Beloved»), «Дорогая Кристина» («Dear Christine») или даже «Возлюбленная Кристина» («Beloved Christine»), постоянно встречавшееся в тексте обращение «Друг Кристина» автор писем писал отдельными буквами. После чего прокурор зачитал выдержки из некоторых посланий – все они оказались весьма нейтральными по содержанию. Адольф рассказывал о тюремном быте и страданиях, которые ему пришлось пережить, оказавшись в каменном мешке. Он неоднократно подчёркивал собственную невиновность и ошибочность ареста. Также из писем можно было составить определённое представление об отчаянном финансовом положении подсудимого, который просил Кристину Фелдт передать ему 2 тыс.$ наличными и упоминал, что его старые деловые партнёры собрали для него 3,9 тыс.$. Обвинитель не отказал себе в удовольствии прочитать и некоторые бранные сентенции, встречавшиеся в письмах Лютгерта, по-видимому, нередко. Так, например, инспектора Шаака и его офицеров Лютгерт без лишних экивоков называл «бандой» («gang»), а прочих полицейских – «собаками» («dogs»).

Некоторые зачитанные в зале фрагменты оказались не лишены определённой доверительности, но отнюдь не в сексуальном смысле. Прокурор отыскал в одном из писем Лютгерта фрагмент, в котором тот давал характеристику адвокату Винсенту. В этом месте уместно процитировать репортёра, присутствовавшего в ту минуту в зале суда и ставшего свидетелем чтения: «Ведущий адвокат Лютгерта Винсент, [его помощник Бинилед] и заключённый заметно вздрогнули, когда прозвучало суждение автора письма, назвавшего адвоката Винсента „жадным“. В письме далее говорилось, что Лютгерт намеревался освободить Винсента [от исполнения обязанностей адвоката], так как не считал его способным справиться со столь запутанным делом».1818
  Дословно на языке оригинала: «Luetgert’s leading attorney, Vincent, Biniled and the prisoner visibly winced when the sentence was heard in whioh Attorney Vincent was termed „Greedy.“ The let ter oontinued to state that Luetgert in tended to release Vincent, as he did not consider him able to handle so important a case.»


[Закрыть]

Цитирование этого письма вообще не имело отношения к установлению виновности Адольфа Лютгерта в инкриминируемом преступлении, а преследовало довольно циничную цель спровоцировать конфликт между обвиняемым и его главным защитником. Такой конфликт был бы на руку прокурору, вот только помочь в установлении истины он никак не мог. Говоря строго, попавшие в руки прокурора письма ни в чём обвиняемого вообще не уличали. Они лишь свидетельствовали о его раздражении от происходившего с ним и вокруг него, но, учитывая то, где находился Адольф Лютгерт и в чём его обвиняли, это чувство следует признать хорошо понятным.

Покончив с письмами, прокурор Динан продолжил допрос Кристины Фелдт, который вёл динамично более полутора часов. Обвинителю очень хотелось добиться от «своего» свидетеля более негативных и эмоционально ярких сентенций в адрес подсудимого, но ничего из этого не вышло. Кристина, как и накануне, если и позволяла себе какие-то нелестные высказывания, то сугубо по второстепенным аспектам вроде недостаточного воспитания или кругозора Адольфа. Ничего, что можно было бы истолковать как признак существования у подсудимого криминального умысла или его готовности разделаться с женой насильственным образом, из уст Кристины Фелдт не прозвучало.

Это, несомненно, стало серьёзным поражением окружного прокурора. Самое смешное заключалось в том, что присутствовавшие в зале не поняли скрытого смысла произошедшего. Подавляющая масса зевак сходилась в том, что Кристина Фелдт цинично «предала» своего незадачливого ухажёра. В этом отношении можно считать типичной точку зрения корреспондента немецкоязычной газеты «Illinois Staats-zeitung», наблюдавшего за ходом процесса лично и в статье в номере от 8 сентября 1897 года поделившегося с читателями впечатлением об увиденном: «Поскольку он (обвиняемый – прим. А. Ракитина) до последнего момента верил, что она (Кристина Фелдт – прим. А.Р.) поддержит его, он оказался крайне разочарован. Он недоверчиво посмотрел на неё, как будто не понимая, как она могла так поступить с ним, затем, бледный, опустил голову и в течение всего допроса избегал смотреть на присяжных и кого-либо ещё. Как видно из его писем, г-жа Фелдт являлась не только госпожой Фелдт, с которой он поддерживал деловые отношения, но прежде всего другом, которому он раскрывал свои тайны и у которого часто спрашивал совета. Тот факт, что именно эта женщина отвернулась от него и была готова выступать в качестве обвинителя, казалось, глубоко ранил его. Между прочим, госпожа Фелдт попыталась изобразить отношения с Лютгертом как совершенно односторонние. Вероятно, он был её парнем, но она не была его девушкой»1919
  Текст на языке оригинала:» (…) da er bis zum letzien Augenblictke geglaubt hatte, da? sie zu ihm stehen werde, war er um soimnehr enttauscht. Unglaubigen Bliekes starrte er sie an, als konne er nicht begreifen, wie sie so an ihm handeln konne, dann senkte er, ble8, geworden, den Kopf und vermied es wahrend des ganzen Verhors, die Geschworenen oder sonst Jemanden anzusehen. Wie aus seinen Briefen hervorgeht, war Frau Feld fur ihn nicht nur die Frau Feld, mit der er in geschaftlicher Weise zu thun hatte, sondern vor Allem seine Freundin, die er in seine Geheimnisse einweihte und die er oftmals um Rath fragte. Da? gerade diese Frau ihm den Rucken kehren, und als seine Anklagerin gegen ihn auftreten mu?, schien ihn tief zu schmerzen. Uebrigens war Frau Feld bemuht, das Verhaltni? zu Luetgert als ein ganz einseitiges hinzustellen. Er sei wohl ihr Freund gewesen, aber sie nicht seine Freundin.»


[Закрыть].

Между тем такой взгляд на произошедшее 6—7 сентября в корне неверен. Кристина очень грамотно и ловко выбила из рук обвинения важнейшее оружие – достоверный и понятный мотив расправы с женой. Свидетельница продемонстрировала бессмысленность подозрений, связанных с возможным в будущем браком между ней и Адольфом Лютгертом. Она убедительно показала, что такой брак был совершенно невозможен и не рассматривался ею ни при каких условиях. При этом она обосновывала отсутствие всякого интереса к Лютгерту как раз тем, что тот третировал жену и вообще вёл себя как не подобает джентльмену. То есть формально она ругала Адольфа, но объективно выбранная ею тактика поведения работала ему на пользу.

Что и говорить, ловкая женщина! Кристина Фелдт полностью лишила официальную версию мотива. Если угодно – безоговорочно… И это стало серьёзной проблемой для прокурора Динана, что и станет ясно из последующего хода событий.

Тем не менее сторона обвинения демонстрировала бодрость духа и всем своим видом показывала, что дела идут как надо! В те же дни – то есть, 6—7 сентября – в суде племянницами Луизы Лютгерт были опознаны кольца, найденные в среднем из чанов, и, кроме того, ряд свидетелей рассказал суду о том, что пропавшая женщина была замечена вечером 1 мая выходящей из дома.

Казались не лишёнными интереса показания Джона П. Кларка (John P. Clarke), продавца химико-фармацевтической компании «Lord, Owen & Co», рассказавшего суду о приобретении 12 марта 1897 года Адольфом Лютгертом 375 фунтов (170 кг) каустической соды и 50 фунтов (22,7 кг) мышьяка. Кларк знал, что Лютгерт занимается производством продуктов, и особо предупредил об опасности попадания мышьяка в пищу. В ответ на это покупатель заверил Кларка о своей осведомлённости в данном вопросе и заверил, что приобретение данных весьма опасных соединений не имеет отношения к изготовлению продуктов питания. Поясняя, Лютгерт добавил, что разрабатывает новый рецепт мыла, и каустическая сода и мышьяк нужны ему для производства нескольких пробных партий с различающейся рецептурой. Во время дачи показаний в суде Кларк заявил, что, по его мнению, купленные Лютгертом химикаты при производстве мыла не нужны вовсе и покупку эту «колбасный король» делал вовсе не для мыловарения. Вот только не пожелал сознаться в этом.

Во время допроса этого свидетеля прокурор Динан сделал особый упор на приобретении подсудимым мышьяка. Однако, говоря объективно, невозможно было понять, что именно должны были подумать на сей счёт присяжные, ведь в своём обвинительном заключении окружная прокуратура напирала на наличие неких подозрительных следов, якобы похожих на кровавые, в помещениях фабричной конторы. Более того, был даже представлен свидетель, якобы слышавший женский крик, исходивший из главного фабричного корпуса на Диверси. Из чего следовало, что именно там по мнению обвинения и произошло жестокое нападение на Луизу Лютгерт! Однако для подобного нападения мышьяк был вовсе не нужен… Кроме того, приобретение столь крупной партии яда – а 22,7 кг мышьяка могли гарантированно убить более 65 тыс. человек! – с точки зрения подготовки преступления представлялось делом совершенно бессмысленным. Неужели рачительный хозяин и крайне экономный глава семейства надумал поменять свои привычки? Следовало учитывать и другой весьма важный нюанс – покупка столь огромного объёма опаснейшего яда, несомненно, запечатлелась бы в памяти многочисленных свидетелей (продавцов, грузчиков, работников склада и тому подобное), а ведь для любого отравителя скрытое приобретение яда является первейшим залогом успеха задуманного отравления!

Покупка крупной партии мышьяка могла иметь – и, судя по всему, имела! – самое невинное объяснение. Мышьяк в те времена являлся активным компонентом потравы для крыс и мышей. Понятно, что крупное колбасное производство нуждалось в постоянной и притом эффективной защите от крыс. Опытные бизнесмены не полагались на готовую потраву, которая зачастую оказывалась малоэффективной, а предпочитали готовить таковую самостоятельно, порой по уникальным рецептам. Такая потрава имела вид пасты и готовилась из паштета, имеющего очень привлекательный для грызунов запах и вкус. Говоря объективно, в реалиях того времени ничего криминального и даже подозрительного в том, что владелец колбасного производства надумал приобрести большую партию мышьяка, не было.

В общем, прокурор Динан с этим мышьяком явно напортачил и принялся наводить тень на плетень там, где делать этого вовсе не следовало.

Очень интересным оказался допрос Николаса Фейбера (Nicolaus Faber), которому окружной прокурор явно отводил весьма немалое внимание. Этот свидетель рассказал, что вечером 1 мая отправился на запланированную встречу и, проходя мимо колбасной фабрики Адольфа Лютгерта, увидел на территории предприятия подсудимого и его жену. На плане фабрики он указал место, где якобы проходила мирно разговаривавшая пара [они находились в глубине двора возле бойни]. Свидетель не знал точного времени встречи, но по его расчёту он видел мужчину и женщину примерно в 23 часа. Ночь была тихой, и Фейбер различал голоса мирно беседовавшей пары, но содержание услышанного передать не смог, поскольку беседа велась на «нижнегерманском диалекте». Отвечая на наводящие вопросы прокурора Динана, допрашиваемый описал одежду женщины – та была в летнем платье без шляпки – но вот об одежде мужчины ничего сказать не смог, поскольку не обратил на него особенного внимания.