Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

И тогда правоохранительные органы решились на довольно гадкую провокацию. Автор позволит себе выразить уверенность в том, что эта провокация явилась отнюдь не первой в данном деле, но о прочих проделках полиции и прокуратуры говорить покуда рано – для такого разговора найдётся место и время поближе к концу повествования. А вот сказать несколько слов о провокации, затеянной стороной обвинения в июле 1897 года, момент как раз подходящий.

В тюрьме округа Кук, на территории которого находится город Чикаго, летом того года коротал свои деньки газетный репортёр Фред Хейнс (Fred Haines) [это однофамилец учёного-химика, выступавшего экспертом по «делу Лютгерта»; родственной связи между этими людьми не существовало]. Сейчас мы назвали бы его «фрилансером», человеком, который добывает где-либо какой-либо интересный материал и предлагает его кому-либо за выплату некоего гонорара. Если волка ноги кормят, то фрилансера не кормят даже они, поскольку по огромному городу можно бесцельно метаться целый день и ничего путного не увидеть и не узнать – только башмаки стоптать, да мозоли натереть. В общем, фрилансерство плохо наполняло кошелёк Фредерика Хейнса, а вот подделка чеков – тоже плохо, но получше!

Хейнс несколько раз рассчитался необеспеченными чеками и – что ещё хуже – по меньшей мере дважды подделал чеки на чужие фамилии. Возбуждение уголовного дела по такому составу преступления ставило крест на журналистской карьере Хейнса и гарантировало тюремную «посадку». Перспективы Фреда в конце июля выглядели весьма и весьма печально, но… неожиданно незадачливого фрилансера навестил в тюрьме один из детективов, производивший его задержание. Этот человек сделал Фреду Хейнсу предложение, от которого тот не смог отказаться. Он дал репортёру прочесть газету с изложением рассказа Александера Гротти и предложил ему подумать над тем, как рассказать миру о том, что именно он – Фред Хейнс – организовал появление этого «свидетеля». Дескать, ты журналист, ты придумай убедительную историю своего сговора с Гротти, а мы организуем её публикацию и закроем дело по обвинению в банковском мошенничестве. А потом ты выйдешь на свободу, и полиция Чикаго замолвит за тебя словечко в паре редакций, так что ещё и работа у тебя будет!

Хейнсу имело бы смысл насторожиться и отклонить предложение, ведь детектив предлагал ему оболгать 2-х человек, один из которых обвинялся в убийстве 1-й степени, а значит, в прямом смысле рисковал собственной шеей! Хейнс, однако, не справился с дьявольским искушением решить все свои проблемы одним махом и сделал то, что ему предложил детектив. В начале августа он заявил газетчикам, будто являлся посредником между Лютгертом и Гротти. Последний стал «говорящей головой», которой надлежало произносить текст, заготовленный Хейнсом по договоренности с Лютгертом.

По словам Хейнса, Лютгерт ранее уже занимался созданием «фальшивых свидетелей». Когда его деловой партнёр Карлайл Харрис, проживавший в Нью-Йорке, был обвинён в отравлении жены, Адольф Лютгерт нанял нескольких человек, которые заявили, будто умершая женщина в разное время и в разных местах говорила о том, что намерена покончить с собой, и имеет дома яд. Разумеется, Лютгерт не лично искал и вербовал «фальшивых свидетелей» – этим занималось частное сыскное агентство, но «колбасный король» оплатил все расходы, благодаря чему Харрис оказался оправдан.

Теперь же Лютгерт якобы просил Хейнса проделать ту же самую операцию для него. Хейнс не отказал и связался с Александером Гротти, объяснив, что следует говорить и делать, и, разумеется, пообещав щедрое вознаграждение. Всё прошло, как задумывалось, Александер Гротти великолепно сыграл свою роль и теперь вот прибыл в Чикаго явно для того, чтобы получить обещанную выплату, но тут Фред Хейнс якобы испытал прилив терзаний совести и решил сорвать дьявольский план «колбасного короля». Ведь благодаря его – Хейнса – соучастию, убийца может избежать Правосудия!

Это было весьма пафосное признание, причём явно недостоверное. Лживость «признания» Хейнса становилась очевидной без каких-либо специальных расследований или сбора дополнительной информации – для этого было достаточно просто сопоставить даты, о которых сообщал Хейнс. Из его рассказа следовало, что он вступил в контакт с Лютгертом после ареста последнего [и уже после этого написал письмо Гротти в Нью-Йорк]. А арест «колбасного короля» был произведён, напомним, 17 мая. Между тем Гротти со своим сообщением о встрече с Луизой Лютгерт появился неделей ранее – 10 мая. Таким образом, контакт репортёра и Лютгерта должен был состояться до этой даты. И никак иначе! Об этом пустяке Хейнс, по-видимому, не знал! Он прочитал июльскую газету, сообщавшую о приезде Александера Гротти в Чикаго, и решил, что именно в июле тот впервые озвучил свою историю о встрече с Луизой на острове Манхэттен.

Конечно же, адвокат Винсент яростно отрицал правдивость сделанного Хейнсом признания и настаивал на том, что его подзащитный никогда не был знаком с репортёром, не встречался с ним в тюрьме и не вёл переписки. То же самое, кстати, касалось и Гротти. Нам сейчас сложно сказать, насколько убедителен оказался Винсент и как его слова были восприняты жителями Чикаго – в те августовские дни газеты были заполнены всевозможными публикациями о «деле Адольфа Лютгерта», и многие важные детали просто тонули в море второстепенной информации и явной чепухи.

Как бы там ни было, Фред Хейнс отработал данное ему поручение, и каким-то образом оно, несомненно, повлияло на создание в массовом сознании негативного образа Александера Гротти. Сторона обвинения поставленную цель могла считать достигнутой. Однако заявление Хейнса имело и другое следствие, явно неожиданное как для заказчиков всей этой неблаговидной комбинации, так и для её исполнителя.

Дело заключалось в том, что к началу августа 1897 года Адольф Лютгерт стал уже довольно популярен среди обитателей окружной тюрьмы. На него смотрели как на жертву обстоятельств и женской злокозненности, кроме того, некоторое значение имело и то обстоятельство, что о нём постоянно писали газеты. Для малообразованных маргиналов, каковые составляли абсолютное большинство тюремных обитателей, герой газетных публикаций – неважно даже, положительный или отрицательный – почти всегда получает статус человека крайне необычного и даже исключительного. В общем, Лютгерт стал до некоторой степени популярен, хотя никаких особых усилий к тому, как нам сейчас известно, не прикладывал.

Когда среди находившихся в тюрьме узников распространились слухи о том, что Фред Хейнс оболгал Адольфа Лютгерта – а это прямо утверждал адвокат Уилльям Винсент в нескольких своих заявлениях в начале августа – то очень скоро последовала реакция тюремного сообщества. Причём реакция крайне неприятная для журналиста. Сначала некоторые узники пригрозили Хейнсу расправой, тот попросил у тюремной администрации защиту и получил её. Правда, помогла она не так чтобы очень эффективно.

Хейнса перестали выпускать на прогулку, и в то время, когда решётки всех камер открывались, его оставалась закрыта. Разумеется, соседи по тюремному блоку прекрасно поняли, что это означает, и решили устроить бывшему фрилансеру серьёзную обструкцию. Проходя мимо его решётки, они стали… плевать на него через прутья. Поскольку просто плеваться было не очень интересно, вскоре они додумались плеваться жевательным табаком, который не только имеет отвратительный запах, но и ввиду наличия клейковины обладает свойством прилипать к поверхности по мере высыхания. От заплёвывания табаком тюремное воображение быстро эволюционировало в сторону более изощрённой шутки – узники стали выходить в коридор с кружками и выплёскивать их содержимое в запертую камеру Хейнса. Если вы подумали, что в кружках они носили воду, то ваша фантазия сильно уступает фантазии обитателей окружной тюрьмы.

Можно не сомневаться, что к концу дня камера Фреда Хейнса превращалась в зловонную клоаку, вонявшую мочой и табаком. Мокрое постельное бельё заключённого по вечерам никто не менял, поскольку окружная тюрьме – это не гостиница, и перестил белья там по щелчку пальцев не закажешь! Да и одежду репортёр сменить не мог…

Подобные издевательства продолжались много недель. Тюремные надзиратели не считали нужным защищать незадачливого фрилансера – в конце концов, насилия над ним никто не устраивал, а плевки жевательным табаком и обливание мочой через решётку – это скорее меры не физического воздействия, а морально-психологического. Если Фреду Хейнсу что-то в этом не нравится, так пусть в ответ он тоже плюётся и мочится на проходящих!

Репортёр довольно быстро понял, что сильно напортачил, согласившись сотрудничать со стороной обвинения. И тогда он не придумал ничего иного, как рассказать о случившемся правду. Хейнс собственноручно написал покаянное письмо, в котором признавался в том, что от начала до конца выдумал историю о своём знакомстве с Адольфом Лютгертом и о переписке с Александером Гротти. Эти бумаги он постоянно держал при себе, рассчитывая передать их Лютгерту при первой же возможности.

В конце концов, шанс такой представился. Однажды в сентябре конвой провёл Лютгерта через коридор, в котором находилась камера Фреда Хейнса. Не совсем понятно, почему это случилось – нам точно известно, что до этого дня Лютгерт и Хейнс ни разу не встречались и внутри тюрьмы, выражаясь метафорически, ходили разными дорожками. «Колбасный король» даже не знал, как выглядит человек, его оболгавший – он спокойно прошёл мимо камеры репортёра и сообразил, кто перед ним, лишь после того, как Хейнс его окликнул и представился. В ярости «колбасный король» бросился на Хейнса – тому, чтобы не попасть под кулак, пришлось отбежать вглубь камеры. Репортёр объяснил Лютгерту сложившуюся ситуацию и причину своего поведения, попросил прощения и передал заранее заготовленное признательное письмо.

Лютгерт забрал поданные Фредом Хейнсом бумаги и в последующем передал их газетчикам. В результате подноготная всей этой отвратительной истории получила огласку – местные газеты «Chicago journal» и «Chicago dispatch» в своих номерах, вышедших 25—28 сентября 1897 года, рассказали о мистификации Фреда Хейнса, точнее, о той лжи, которую репортёр распространял в начале августа.

Заговорив о событиях конца сентября, мы очень сильно забежали вперёд, но история лжесвидетельства Фреда Хейнса представляется настолько важной и красноречивой, что её следовало рассказать полностью. Но необходимость следовать хронологической последовательности событий возвращает повествование к началу августа 1897 года.

Утром в субботу 7 числа эксперты обвинения Уолтер Хейнс и Марк Белафонтейн, оба являвшиеся профессорами Медицинского колледжа Раша, провели в помещении упомянутого колледжа наглядную демонстрацию той технологии, которой, по их мнению, воспользовался Адольф Лютгерт для уничтожения тела собственной супруги. Эта в высшей степени необычное представление было устроено для дюжины сотрудников городской полиции и окружной прокуратуры, которым в преддверии суда над Лютгертом следовало убедиться в том, что официальная версия преступления полностью согласуется с естественнонаучными данными и не может считаться фантастической.

На протяжении всего предшествующего месяца почтенные учёные мужи – имеются в виду профессора Хейнс и Белафонтейн – упражнялись с различными составами активной смеси. Получив для своих изысканий от службы коронера бесхозный труп, учёные расчленили его на крупные фрагменты, которые и пытались растворить. Довольно быстро они поняли, что чистый (то есть без примесей) поташ не вполне подходит для достижения поставленной задачи. Поташ, растворённый в кипятке, хорошо уничтожал мягкие части тела, превращая их в нечто, похожее на жёлто-бурый бульон, очень жирный и густой по своей консистенции. Однако с костями возникала проблема – поташ на них воздействовал, отчего они становились ноздреватыми, но процесс этот оказывался крайне растянут во времени. Растворение костей могло потребовать сутки и даже более, между тем обвинение исходило из того, что преступник избавился от тела буквально за 2—3 часа.

Перебирая различные активные вещества, которые Адольф Лютгерт мог заполучить, не привлекая к себе излишнего внимания, Хейнс и Белафонтейн пришли к выводу, согласно которому «колбасный король» добавлял в поташ каустическую соду. Это гидроксид натрия (NaOH), раствор которого использовался на предприятиях мясо-молочной промышленности для чистки оборудования. На фабрике Лютгерта хранились сотни килограммов каустической соды, так что доступность этого вещества сомнений не вызывала. Учёные провели несколько опытов, подбирая оптимальный состав смеси «поташ-каустическая сода», и убедились в том, что добавка гидроксида натрия значительно усиливает активность поташа. В конце концов, они получили оптимальное соотношение компонентов и заявили, что готовы продемонстрировать результаты изысканий.

Интерес к работе экспертов проявил окружной прокурор Динан, несколько его подчинённых, капитаны полиции Шаак и Шюттлер, а также несколько детективов. Для демонстрации из морга колледжа был взят труп безвестного нищего. При жизни это был маленький худенький старичок, имевший вес 59 кг (130 фунтов), то есть с точки зрения анатомической его тело вполне соответствовало женскому. Исходя из того предположения, что Лютгерт расчленил тело жены перед её помещением в чан, подопытный труп также был разделён на крупные фрагменты – от торса были отделены конечности и голова, а грудная и брюшная полости вскрыты для скорейшего доступа химикатов к внутренним органам.

Расчленённое тело было помещено в большой медный котёл, подвешенный над большой печью. В котле находился концентрированный раствор смеси поташа и каустической соды, суммарная масса растворённых едких веществ относилась к массе тела в соотношении 2:1. Во время эксперимента в печи поддерживался огонь, обеспечивавший постоянное кипение раствора в котле. Эксперимент продлился 2 часа 20 минут, по истечении которых в котле осталась лишь густая жидкость бурого цвета с сильным отталкивающим запахом. После её слива на дне котла была обнаружена бесформенная горка костных останков, которые утратили прочность и легко крошились пальцами.

Прокурор Динан, лично следивший за ходом эксперимента от его начала до конца, констатировал, что продемонстрированный способ уничтожения человеческого тела полностью соответствует предположениям обвинения и может служить веским доводом в пользу правоты выработанной версии. Через несколько дней, подготовив официальный отчёт о проведённом следственном эксперименте, окружной прокурор сообщил о нём газетчикам.

Одна из газетных публикаций, посвящённая следственному эксперименту по растворению человеческого тела в растворе поташа и каустической соды, проведённом профессорами Хейнсом и Белафонтейном.

Подготовка к судебному процессу над Адольфом Лютгертом шла полным ходом, когда во второй декаде августа для стороны обвинения возникли неожиданные проблемы, причем оттуда, откуда никто не ожидал. Много неприятностей прокурору Динану доставил Александер Гротти со своим неуместным рассказом о встрече с Луизой, но к 10 августа эту токсичную тему вроде бы удалось перебить. Гротти исчез со страниц газет, и ничто уже не напоминало жителям Чикаго о существовании этого свидетеля. Но воистину по «закону подлости» появились другие свидетели, о существовании которых в тот момент никто не подозревал.

Началось всё с того, что к окружному прокурору явился некий Николас Фейбер (Nicholas Faber), прочитавший в газетах официальную версию убийства Луизы Лютгерт её мужем, и заявивший, что в действительности события развивались не так, как написано в газетах. По его словам, Адольф и Луиза вместе пришли на территорию фабрики через калитку со стороны сада! Фейбер, работавший на фабрике штатным пожарным, лично видел супругов около 23 часов 1 мая. Ошибка опознания исключалась – Фейбер хорошо знал обоих и спутать их с другими людьми не мог.

От Фейбера прокурор Динан поначалу отмахнулся, списав его рассказ на банальную путаницу в датах, дескать, пожарный видел супругов ранее и попросту перепутал дни.

Однако через день в офис Динана явился другой свидетель с рассказом, во всём схожим с рассказом Фейбера. Новым свидетелем оказалась 20-летняя Эмма Шимке (Emma Schimke), и самое интересное в её показаниях заключалось в том, что в тот вечер она была не одна! Девушка возвращалась домой вместе с 16-летней родной сестрой Готтлибой Вильгельминой Шимке (Gottliebe Wilhelmina Schimke). Сёстры прошли по Эрмитаж-авеню вдоль ограды, отделявшей резиденцию Лютгертов от тротуара, и видели мужчину и женщину, вышедших из здания и направившихся в сторону сада. Эмма хорошо рассмотрела этих людей, поскольку на крыльце резиденции светили 2 фонаря, девушка опознала по фотографиям Адольфа и Луизу Лютгерт.

Готтлиба полностью подтвердила сообщение старшей сестры.

Таким образом, к середине августа уже 3 человека уверенно опровергали – пусть и частично! – версию обвинения. Получалось, что муж убил Луизу не там и не тогда, где и когда предполагала прокуратура. И признание этого неприятного факта влекло вполне обоснованный вопрос: если обвинение ошиблось в этом вопросе, то, может быть, оно ошиблось в чём-то ещё? Например, в выборе подозреваемого…

Окружной прокуратуре надо было что-то срочно предпринимать. Свидетелям можно было бы попробовать заткнуть рты – это, наверное, было бы не очень сложно сделать – однако могли появиться новые свидетели. Кроме того, свидетели могли отправиться со своими рассказами к адвокату Винсенту, и кто знает, как тот сумел бы использовать их слова для защиты Лютгерта.

По здравому размышлению прокурор Динан решил воспользоваться мудростью, восходящей чуть ли не ко временам Римской Империи: если не можешь остановить процесс, возглавь его!

Окружной прокурор склонился к мысли переделать официальную версию событий. И тут к месту пришлись показания того самого О'Коннелла (или О'Доннелла), упоминавшиеся ранее. Напомним, этот человек утверждал, будто, проходя по Диверси-стрит, слышал около полуночи женский крик. Услышанное до такой степени его встревожило, что он даже принялся заглядывать в окна заводоуправления… В своё время обвинение отмахнулось от этих показаний как идущих вразрез с официальной версией, однако теперь это эпическое повествование оказалось очень даже к месту! И поэтому когда во время судебного процесса пришло время озвучить обвинительное заключение, выяснилось, что оно довольно сильно отличается от того варианта, о чём в своём месте ещё будет сказано несколько слов.

На процесс был назначен судья окружного суда Ричард Стэнли Татхилл (Richard Stanley Tuthill). В этом месте можно привести формальную биографию этого весьма своеобразного человека, указав, что в описываемый момент времени ему шёл 56-й год, и ранее он занимал должности прокурора Чикаго и окружного прокурора. Можно также упомянуть о его воинской службе во время Гражданской войны – тогда он был разведчиком, а кроме того, служил в артиллерии и принимал участие в нескольких крупных сражениях. Но подобный рассказ, согласитесь, мало что поведает о личности судьи.

Куда больше об этом человеке расскажут маленькие, но выразительные детали его поведения в быту и на службе. Так, например, в возрасте 68 лет [т.е.уже после описываемых событий] Татхилл решил продемонстрировать неким молодым джентльменам, чего стоят мужчины «старой закваски» и отважно сиганул в воды озера Эри с высокого мола. Это зазнайство едва не закончилось трагически – судья стал тонуть и… жизнь ему спасла девушка-пловчиха, оказавшаяся рядом в воде. Она вытащила джентльмена «старой закваски» на мелкое место и скрылась, не представившись. Судья оказался посрамлён таким вот неожиданным образом, и инцидент, едва не ставший трагическим, превратился в комический.

А вот в мировой истории юриспруденции обессмертила сего персонажа совсем иная выходка, которую мы сейчас не можем назвать иначе, как в высшей степени своевольной, неуместной и неумной! Татхилл в апреле 1916 года вынес приговор, которым признавал, что Уилльям Шекспир… не являлся автором драм, приписанных ему по ошибке. Абсурдность и скандальность этого решения, как, впрочем, и бесцеремонность судьи, взявшегося рассуждать о предметах, далёких от его понимания, были очевидны даже современникам. Этот неординарный инцидент вызвал среди юристов-профессионалов полемику об адекватности американского правосудия, которое периодически выходит за рамки профкомпетентности судей и общечеловеческого здравого смысла.

Статья в газете «Chicago tribune» в номере от 22 апреля 1916 г., посвящённая совершенно скандальному приговору судьи Татхилла.

Приговор Татхилла, бестрепетно «отменившего» Шекспира, по праву занимает место в ряду самых одиозных судебных решений новейшей истории. Рядом с ним можно поставить такие образчики юридического скудоумия, как «обезьяний процесс» 1926 года по обвинению школьного учителя Джона Скоупса в преподавании эволюционного учения, или процесс над серийным убийцей Андреем Чикатило в Ростовском областном суде в 1992 году. Ростовский областной суд, напомним, зафиксировал своим приговором наличие у подсудимого некоего феномена под названием «парадоксальное выделительство», противоречащего данным медицинской науки и не существующего объективно. Появление в приговоре фантастического феномена, даже без учёта юридической стороны доказывания многих вменённых подсудимому эпизодов, превратило этот документ в чистейшую профанацию.1616
  Рассмотрению неоднозначных аспектов пресловутого литерного дела «Лесополоса» посвящён очерк Алексея Ракитина «Чикатило: хроника неизвестного расследования». Очерк этот вошёл в книгу «Социализм не порождает преступности», опубликованную издательством «Кабинетный учёный» в 2016 году, а кроме того, находится в открытом доступе на сайте автора «Загадочные преступления прошлого».


[Закрыть]

Впрочем, Татхилл прославился не только «отменой» Шекспира, но и тем, что некоторое время являлся специальным судьёй по рассмотрению уголовных дел в отношении несовершеннолетних. Строго говоря, он явился первым судьёй на территории штата Иллинойс, который в начале XX столетия стал специализироваться на ведении подобных судебных процессов. На этом поприще Татхилл оставил о себе память весьма неоднозначную. Он явно пытался заработать репутацию справедливого и гуманного судьи, и по этой причине демонстрировал странную снисходительность и милосердие даже в отношении весьма жестоких преступников. Для того чтобы не выносить обвинительных приговоров, Татхилл избрал довольно циничную тактику – он отказывался заслушивать свидетелей обвинения под надуманными и зачастую абсурдными предлогами. Судья был склонен безоговорочно принимать на веру утверждения обвиняемых, что вызывало вполне понятное негодование как потерпевших, так и представителей стороны обвинения. Ещё одной его «фирменной фишечкой», если так допустимо выразиться в данном случае, сделалась остановка судебного следствия ввиду недостаточной мотивировки обвинения. Татхилл взял за правило возвращать дела на повторное их рассмотрение Большим жюри или коронерским жюри.

Подобный возврат в рамках англо-американских процессуальных норм допустим, но он расценивается как мера исключительная. Татхилл же умудрился в течение одного года остановить судебные процессы и возвратить дела по 37 обвиняемым, и такая частота выглядела совершенно ненормальной. Действия Татхилла вызвали возмущение в профессиональной среде, многие юристы называли подобное поведение судьи саботажем. Татхилл явно заигрался в гуманизм, упустив из вида то весьма важное обстоятельство, что подростки склонны к преступлениям крайне жестоким и обычно не задумываются над соразмерностью применяемого насилия. Кроме того, подростки лживы и склонны к оговорам – это следствие инфантилизма, незрелости их морально-этических установок. Все эти нюансы хорошо известны юристам, строго говоря, их учат этому в университетах в рамках курса криминальной психологии, однако Татхилл, похоже, плохо учился в университете.

Ричард Татхилл во время суда над Адольфом Лютгертом (осень 1897 года).

В общем, его действия в качестве специального судьи по делам несовершеннолетних едва не привели к грандиозному скандалу. Чтобы избежать конфликта, грозившего основательно подорвать репутацию правоохранительной системы штата, были срочно назначены дополнительные судьи, которым и стали поручать ведение новых дел. Татхиллу позволили закончить начатые ранее слушания, после чего мягко «отодвинули» от судов по делам несовершеннолетних.

Сказанного, думается, достаточно для того, чтобы составить представление об этом весьма специфическом и малоприятном человеке. Мы вряд ли сильно ошибёмся, назвав его своенравным, настырным, лишённым гибкости и, судя по всему, не очень умным.

Судебный процесс открылся 23 августа 1897 года в обстановке всеобщего ажиотажа. После 2-х установочных заседаний, во время которых рассматривались всевозможные ходатайства сторон, связанные с регламентом и разного рода техническими деталями, начался довольно изнурительный отбор присяжных заседателей. С самого начала было ясно, что ввиду широкого освещения прессой обстоятельств «дела Лютгерта», подобрать членов жюри будет непросто, ведь требовалось отыскать таких людей, которые были бы совершенно не осведомлены о деталях истории исчезновения жены «колбасного магната».

Вначале Татхилл попросил канцелярию суда предоставить данные о 300 кандидатах в члены жюри, затем повысил запрос до 500 человек. К концу 6-го заседания стало ясно, что этого количества кандидатов явно не хватит, и тогда судья повысил планку до 1 тысячи человек. В истории суда округа Кук до того времени ещё не было процесса, для которого отбор жюри потребовал бы привлечения такого количества кандидатов. Лишь к 30 августа состав жюри удалось согласовать, и суд получил возможность перейти к рассмотрению дела по существу.

Жюри присяжных на процессе по «делу Адольфа Лютгерта».

Интересные открытия начались сразу же. С обвинительной речью выступил помощник прокурора МакИвен (McEwan), который по мере того, как разворачивалась его реконструкция преступления, представлял вещественные улики. Присутствовавший в зале репортёр газеты «The daily morning journal and courier» получил возможность во время перерыва рассмотреть поближе разложенные на столах предметы, которые он описал в следующих выражениях: «Немного розоватой жидкости в жестяных коробках и бутылках, несколько кусочков зубов, несколько фрагментов костей и небольшая свернувшаяся масса волос оказались всем, что осталось от тела Луизы Лютгерт.»1717
  Дословно на языке оригинала в номере газеты «The daily morning journal and courier» от 9 сентября 1897 года: «Some Pinkish fluid in tin boxes and bottles, a few pieces of teeth, several fragments of bone and a small clotted mass of hair werft introduced as all that remains of the body of Louise Luetgert.»


[Закрыть] Розоватая жидкость, представленная в качестве улики, являлась содержимым среднего чана и тем, что было найдено на полу подвала возле печи.

Обвинительное заключение, прочтённое МакИвеном, оказалось интересным не только потому, что сопровождалось демонстрацией и описанием вещдоков. Гораздо более интересным аспектом этого текста стало то, что к концу августа он претерпел заметные изменения по сравнению с той его версией, что была предана огласке через газеты 3-я неделями ранее [если точнее, то 6 августа].

Что же изменилось в новой официальной версии преступления по сравнению с предыдущей? Во-первых, место убийства было перенесено из резиденции Лютгертов в одно из помещений заводоуправления, а именно в ту комнату, в которой Адольф Лютгерт иногда укладывался спать. Во-вторых, из обвинительного заключения исчезли все упоминания о неких подозрительных пятнах в спальне Луизы Лютгерт, тех самых, что прежде признавались кровавыми. В-третьих, подозрительные пятна, похожие на кровавые, вдруг появились в помещении заводоуправления, которое предположительно явилось местом совершения убийства. При этом пропали все упоминания о том, что занятые заводской конторой комнаты в начале мая были «подозрительно» чисты – эта деталь в первоначальной версии событий подчёркивалась как очень важная, и на её основании делался глубокомысленный вывод о попытке Лютгерта навести следствие на ложный след. В-четвёртых, исчезли упоминания о якобы найденном на кухне в резиденции Лютгертов пестике с подозрительными бурыми следами, и вместо него в качестве орудия преступления назывался складной нож, переданный Адольфом Лютгертом своей знакомой Кристине Фелдт. И в-пятых, точно также ни единым словом не упоминалась «окровавленная мужская и женская одежда», обнаруженная в подвале 25 мая на удалении 30 футов от среднего чана. В своё время газеты многословно смаковали факт обнаружения этих «красноречивых свидетельств ужасного преступления», но к моменту начала судебного процесса вдруг выяснилось, что они не имеют ни малейшей юридической ценности!

Что и говорить, поразительная свобода в обращении с фактами. То, что признавалось прокуратурой весьма важным до 6 августа, вдруг перестало быть таковым к 30 числу. Разумеется, это рождало обоснованные вопросы о том, чего стоят все эти «веские доводы» господина Динана, если он так легко вводит их в повествование, а затем непринуждённо от них отказывается. В этом месте, конечно же, нельзя не вспомнить «старину Мюллера» из «Семнадцати мгновений весны» с бессмертной фразой, вложенной в его уста Юлианом Семёновым: «Отказ от своих слов всегда дурно пахнет!» 30 августа стало ясно, что сторона обвинения отказалась от некоторых весьма важных своих утверждений и сделала это непринуждённо, как бы мимоходом, словно речь шла о неких пустяках.

Однако не это было самым удивительным событием того дня! После того, как МакИвен закончил своё пространное выступление, судья предложил адвокату обратиться к присяжным со вступительным словом. Это было совершенно рутинное предложение, от которого никто никогда не отказывался, но Уилльям Винсент неожиданно пренебрёг своим правом выступить. Он объяснил это тем, что в интересах его подзащитного сначала выслушать аргументацию противной стороны и лишь после этого приступать к её предметному опровержению.

Последующий ход процесса до некоторой степени повторял шаги следствия. Дитрих Бикнезе рассказал о супружеской жизни сестры и начале её розысков в минувшем мае, а Луис Лютгерт – о своём последнем разговоре с нею. Том самом, в ходе которого он описывал матери впечатления от посещения цирка. Теперь рассказ мальчика дополнился важной деталью – он сообщил, что этот разговор был прерван вынужденно, поскольку в спальню вошёл отец, потребовавший от матери заканчивать «болтовню». Луиза подчинилась и вышла, поцеловав сына напоследок. По словам мальчика, отец держал в руках фонарь, а это означало, что он намеревался отправиться на фабрику, чтобы сторожить её в ночное время.

Дали показания свидетели обвинения (сёстры Шимке и Николас Фейбер), рассказавшие суду о том, что они видели Луизу, направлявшуюся в ночь своего исчезновения на территорию фабрики в обществе мужа. На этом этапе процесса Винсент очень лояльно проводил перекрёстные допросы свидетелей обвинения. Он мог бы попытаться поймать их на каких-либо противоречиях или как-то иначе поставить под сомнение точность звучавших рассказов, но Винсент этого не делал – он словно бы безоговорочно соглашался с той версией событий, что рисовала прокуратура.