Текст книги "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX—XX столетий. Книга IX"

После этих слов Лютгерт подскочил со своего места и бросился к Фейберу, явно намереваясь пустить в ход кулаки. Дело могло закончиться весьма плачевно для подсудимого – подобная выходка квалифицировалась как неуважение к суду и могла закончиться удалением из зала до конца процесса и весьма значительным штрафом. Сие следовало признать весьма вероятным при том отношении к Лютгерту, которое демонстрировал Татхилл. До рукоприкладства дело, однако, не дошло. Адвокат Винсент с неожиданным для его тучной комплекции проворством вскочил следом и буквально повис на своём подзащитном, не позволяя тому сделать и шага.

Всё произошло очень быстро – ни судебные маршалы, ни сам судья отреагировать не успели. Адвокат силой втолкнул Лютгерта в его кресло и что-то яростно зашипел ему на ухо… Что именно вызвало необъяснимый прилив бешенства подсудимого, осталось непонятным – Винсент никогда не пытался разъяснить этот эпизод, как, впрочем, и сам Лютгерт. Последний в ходе процесса слышал много неприятных для себя откровений – чего только стоят показания Бялка, Одоровски и многих чинов полиции! – но ни до, ни после 7 сентября Лютгерт подобной вспышки гнева не демонстрировал.

По мнению автора, в тот день в суде произошло весьма примечательное событие, которое непременно должно быть объяснено любой версией, пытающейся непредвзято объяснить скрытую подоплёку «дела Лютгерта». В своём месте автор предложит своё объяснение странной вспышке гнева подсудимого, пока же просто необходимо зафиксировать внимание читателя на данном инциденте.

Во время перекрёстного допроса адвокат Винсент осведомился у свидетеля, на каком расстоянии тот находился от увиденной пары – оказалось, что речь шла о нескольких десятках метров – и уточнил: как же тот сумел увидеть и опознать в позднее время людей, которых видел через ограду и к которым не подходил близко? Тем более что люди эти находились в глубокой тени высокого здания… Фейбер бодро заверил адвоката, что это не составляло ни малейшей проблемы, поскольку небо было ясным, и тень фабричного корпуса не особенно мешала видеть детали. Винсент не стал ничего опровергать или доказывать, а лишь пожал плечами и вернулся на своё место, давая понять, что допрос окончен. Между тем заявление Фейбера по сути своей оказалось одной из многочисленных ловушек, в которое угодило обвинение, и в своём месте нам ещё предстоит вспомнить этот легкомысленный рассказ о ясном небе и прекрасной видимости.

На следующий день – 8 сентября – обвинение перешло к представлению улик, связанных с обнаружением золотых колец в среднем из 3-х больших чанов, стоявших в подвале. Нашедший кольца полицейский Дин поведал затаившему дыхание залу, как он вытащил из розовато-бурой жидкости 2 кольца, как будто бы сросшихся между собой. По его словам, находка выглядела так, будто кольца ранее были вплотную надеты на один палец, но затем палец исчез, а кольца остались плотно прижатыми друг к другу. То кольцо, что было толще и массивнее и имело на внутренней стороне гравировку «LL», оказалось изготовлено из золотого сплава высокой чистоты, и потому воздействие едкого вещества на его состоянии никак не отразилось. Второе же – узкое, с низким содержанием золота и явно невысокой стоимости – выглядело сильно пострадавшим от активного реагента.

Показания Дина, вне всякого сомнения, оказались очень полезны для обвинения. Однако произведённый эффект вскоре оказался «смазан» весьма любопытным инцидентом, который поначалу показался досадной осечкой, однако его истинный подтекст следовало бы назвать весьма зловещим. Вызванный в суд в качестве свидетеля обвинения владелец ювелирного магазина Винсент Вермочи (Vincent Vermochie) подтвердил факт продажи Луизе Лютгерт 2-х одинаковых золотых колец. На внутренней стороне одного из них была сделана гравировка из букв «LL», что означало имя и фамилию владелицы. Одно кольцо Луиза планировала оставить себе, а второе предназначалось в подарок. Свидетель не знал, кому именно, но мы сразу внесём ясность и уточним, что второе кольцо досталось Софии Тьюз (Sophia Tews), кузине Луизы.

Всё это было очень хорошо, в том смысле, что подтверждало ранее звучавшие показания свидетелей, утверждавших, что пропавшая женщина носила кольца на безымянном пальце левой руки. Теперь становилось ясно их происхождение. Но… в хорошей детективной истории всегда есть место для зловещего «но», и данный случай исключением не стал!

Посмотрев на представленные ему кольца, найденные в подвале колбасной фабрики, ювелир неожиданно заявил, что они вряд ли могли принадлежать Луизе Лютгерт. Они просто не соответствовали её размеру – пальцы женщины были гораздо толще!

Это заявление оказалось крайне неприятным для обвинения. И опровергнуть его было чрезвычайно сложно, поскольку высказал его самый компетентный человек – продавец кольца. Это было настолько не к месту и так разрушало всю конструкцию обвиняющих доказательств, что помощник прокурора МакИвен сразу же закончил допрос, явно не желая фиксировать внимание присяжных на словах ювелира. Расчёт этот не вполне оправдался – защитник обвиняемого задал уточняющий вопрос, и Вермочи повторил свои слова о несоответствии предъявленных ему колец размеру пальцев рук Луизы Лютгерт.

Далее стало интереснее. Занявшая 10 сентября свидетельское место Ида Харрис, одна из подруг Луизы, без колебаний опознала оба кольца, найденных детективом Дином. По словам свидетельницы, г-жа Лютгерт всегда носила два кольца – тонкое обручальное и так называемое кольцо дружбы – на безымянном пальце левой руки: большее – сверху, а меньшее – снизу.

Свидетельница не видела внутреннюю часть колец в течение пяти или шести лет, потому что г-жа Лютгерт больше не могла снимать кольца, но знала, что «кольцо дружбы» имело на внутренней стороне гравировку в виде «LL».

Дабы закрепить произведённый на суд благоприятный эффект, обвинение вызвало для дачи показаний Софию Тьюз (Sophia Tews), двоюродную сестру пропавшей женщины – ту самую, что упоминалась несколькими абзацами выше. Тут следует пояснить, что София явилась первым свидетелем, сообщившим детективам о кольцах на руках Луизы и наличии на одном из них гравировки. Произошло это в самом начале розыскной операции – буквально 10 или 11 мая – и информация эта, разумеется, была расценена как очень важная и имеющая немалое ориентирующее значение. Теперь показания Тьюз призваны были нивелировать сказанное Винсентом Вермочи и убедить присяжных в том, что никакой путаницы с кольцами не существует.

Софию допрашивали намного обстоятельнее, нежели ювелира, очевидно, потому, что представители обвинения знали, что именно она скажет, и были уверены в её ответах. Женщина рассказала, что это именно она уговорила Луизу купить одинаковые золотые кольца и сделать на них гравировку из букв-инициалов имени и фамилии. Кольца они купили одновременно, и тогда же гравёр в их присутствии сделал соответствующие гравировки на внутренних сторонах украшений. В момент пребывания в зале суда кольцо Софии находилось на её руке, она сняла его с пальца и передала присяжным. Тем самым члены жюри получили возможность лично удостовериться в идентичности кольца Софии Тьюз кольцу, обнаруженному в среднем чане в подвале фабрики.

София Тьюз, двоюродная сестра Луизы Лютгерт, дала показания очень полезные для стороны обвинения. Она опознала кольца, найденные в чане в подвале фабрики, рассказала их историю и предъявила суду аналогичное кольцо. Показания её выглядели весомо и убедительно, но свою главную задачу – опровергнуть слова Винсента Вермочи – София Тьюз так и не решила. Если рассуждать непредвзято, сказанное ею ничуть не противоречило показаниям ювелира.

Допрос Софии Тьюз не преподнёс никаких неприятных сюрпризов стороне обвинения, и на первый взгляд можно было подумать, что эта женщина дезавуировала [по крайней мере до некоторой степени] утверждения Вермочи. Однако подобный вывод следует признать совершенно необоснованным – свидетельница утверждала, что найденное полицией кольцо выглядит так же как то, что покупала Луиза, но о его размере София не сказала ничего. Если быть совсем точным, то и Винсент Вермочи признавал, что кольцо, представленное в качестве улики, выглядит таким же, что и купленное пропавшей женщиной, и даже гравировка «LL» такая же, вот только размер его меньше, что приобрела Луиза!

Данный эпизод автор считает очень важным – опираясь на отмеченное Винсентом Вермочи несоответствие мы можем обоснованно считать, что представленное в суде в качестве улики кольцо уликой вовсе не являлось. И Луизе Лютгерт никогда не принадлежало… В своём месте мы вернёмся к этому вопросу и попытаемся понять, что эта «игра в напёрстки», точнее, «игра в колечки» могла бы означать.

Следующим любопытным свидетелем, допрошенным в тот день, стал Карл Вёлкер (Karl Voelcker). Этот мужчина познакомился с Адольфом Лютгертом во время Всемирной выставки в Чикаго, открывшейся в мае 1893 года, и сразу же вызвал расположение к себе «колбасного короля». Причина симпатии не совсем ясна, возможно, она кроется в том, что оба они являлись немцами, и в данном случае просто сработал «голос земляческой общности», если так можно выразиться. В общем, Лютгерт предложил Вёлкеру работать на своей фабрике, и последний не отказался. В дни молодости Карл изучал химию в университете и, хотя курс не окончил, тем не менее определённые системные познания получил. Они ему очень пригодились, Вёлкер оказался востребован и как химик-технолог, и как преподаватель. Лютгерт расспрашивал Вёлкера о свойствах различных химических соединений, причинах вариативности их свойств при разных условиях и о прочих узко специализированных нюансах, всё услышанное старательно записывал в блокнот. По мнению Вёлкера, «колбасный король» всёрьез интересовался химией и был очень усидчив.

Свидетель тесно общался с Лютгертом около 2-х лет, расстались они в сентябре 1895 года. Карл сообщил, что во время его знакомства с Адольфом тот пытался исследовать воздействие едкого натра на дерево и ставил связанные с этим эксперименты. О разработке Лютгертом новых рецептур мыла свидетель ничего не знал, но допустил, что «колбасный король» мог заинтересоваться этой темой, поскольку она имеет большое прикладное значение и сулит немалый доход. По словам Вёлкера, он не мог представить, для каких опытов подсудимому могли понадобиться большие объёмы едкого натра и мышьяка – во время их знакомства эти вещества Лютгерта не интересовали, и он их не приобретал.

Однако самая интересная часть показаний Вёлкера оказалась связана не с этим. Он заявил, что в период 1893 – 1895 годов видел Луизу Лютгерт почти ежедневно – та приходила на фабрику с непонятной целью. Наверное, она пыталась контролировать мужа, хотя именно эти слова Вёлкер не произнёс. Однажды Карл стал свидетелем того, как Адольф Лютгерт избил жену, и досталось ей тогда весьма крепко, поскольку она вышла из его кабинета, едва переставляя ноги. Увидев Вёлкера, женщина воскликнула с болью в голосе: «Когда-нибудь он убьёт меня!» («O, er wird mich morden!»)

В эмоциональном отношении эта часть показаний Вёлкера оказалась очень выигрышной для стороны обвинения. Пока Карл рассказывал об увиденном, Лютгерт сидел, точно каменное изваяние, чувствовалось, что он взбешён, и вид «колбасного короля» в ту минуту был по-настоящему пугающим.

Адольф Лютгерт в суде.

Уилльям Винсент, прекрасно понимая, насколько показания Вёлкера вредят его подзащитному, во время перекрёстного допроса предпринял попытку оспорить утверждения свидетеля. В частности, адвокат постарался доказать, что Вёлкер не может говорить об избиении, поскольку находился в приёмной и не видел происходившего в кабинете за закрытыми дверями. Вёлкер, однако, не дал сбить себя с толку и довольно убедительно обосновал справедливость собственного умозаключения. Общий вывод перекрёстного допроса можно вкратце передать так: да, господин Вёлкер не видел избиения, но у него не было оснований сомневаться в том, что таковое действительно имело место.

Последующие события также доставили мало радости обвиняемому и его защите. 8 сентября началось представление суду экспертов обвинения и обоснование с их помощью версии окружной прокуратуры о растворении тела Луизы Лютгерт в чане с поташем и каустической содой. Первым были заслушаны показания профессора Делафонтейна о том, как он вместе с профессором Хейнсом минувшим летом изучал воздействие на человеческую плоть поташа в различных комбинациях с легкодоступными активными веществами вроде уксуса, соды и тому подобными. Опыты эти увенчались успешным растворением мужского трупа весом 130 фунтов (59 кг), осуществлённом в присутствии представителей прокуратуры и полиции 7 августа. В своём месте об этом натурном эксперименте уже сообщалось.

Рассказ профессора звучал чрезвычайно занимательно, но к немалому удивлению стороны обвинения и находившихся в зале зрителей особого интереса со стороны защиты Лютгерта не вызвал. Как и показания Уолтера Хейнса, занявшего свидетельское место после Делафонтейна. Хейнс сообщил суду то же самое, что и предшественник, и уточнил, что смесь поташа и едкого натра не уничтожает труп полностью, поскольку остаются фрагменты крупных и толстых костей, прежде всего тазовых и черепа, правда, в результате химического воздействия они в значительной степени теряют свою прочность и становятся хрупкими. Их объём таков, что все костные остатки можно поместить в один совок. Именно наличие нерастворимых костных остатков и побудило убийцу развести огонь в печи, дабы сжечь те фрагменты, что он извлёк со дна чана.

Во время перекрёстного допроса адвокат Винсент поинтересовался у эксперта, как тот может объяснить тот факт, что в чане сохранились человеческие волосы, в то время как в проведённых минувшим летом экспериментах человеческие волосы легко уничтожались едкими веществами [как и ногти]. Хейнс на это ответил, что сохранилось лишь небольшое количество волос, по-видимому, прижатое ко дну чана человеческим телом, и потому избежавшее воздействия активных веществ. Наибольшую активность демонстрировал верхний слой раствора, подогревавшийся сверху паром, в то время как на дне чана раствор поташа и едкого натра оставался холодным и менее активным.

Объяснение прозвучало не очень убедительно, ведь логично было бы предполагать перемешивание убийцей содержимого ёмкости, но адвокат спорить не стал. Он как будто бы чего-то дожидался, и вскоре стало ясно, чего именно!

Ближе к концу вечернего заседания в зале появился Фридландер Огаст Шульце (Friedlander August Schulze), один из научных консультантов защиты Лютгерта, который положил перед адвокатом Винсентом небольшой исписанный листочек бумаги. Прочитав его, адвокат сразу же поднялся и обратился к судье Татхиллу с просьбой сделать «немедленное заявление». В это время свидетельское место занимал доктор Гиббонс, допрос которого проводил главный обвинитель Динан. Допрос немедленно был остановлен…

Уилльям Винсент заявил, что минуту назад получил важное сообщение об окончании следственного эксперимента, проводившегося на территории колбасной фабрики Адольфа Лютгерта с 6 сентября. Напомним, что тогда по настоянию защиты было решено осуществить уничтожение костных человеческих останков в печи по той технологии, которую по мнению обвинения якобы использовал обвиняемый для избавления от останков трупа жены. Человеческие кости были помещены в ту самую печь, которой якобы воспользовался обвиняемый, в этой печи на протяжении 48 часов поддерживалось горение кедровых стружек, и по прошествии отмеренного срока огонь был загашен, а содержимое печи – тщательно изучено. Весь пепел, толщина которого превышала 60 см, подвергся просеиванию и внимательному осмотру. И что же оказалось по результатам эксперимента? Да ничего, вообще ничего! Ни единого кусочка костной ткани в печи отыскать не удалось!

Выдержав эффектную паузу, адвокат пояснил, что полученный результат его ничуть не удивляет, более того, защита Лютгерта потому и настаивала на проведении данного эксперимента, что знала, каковым должен оказаться его исход. Печь, которой, по мнению прокурора, воспользовался обвиняемый, не совсем обычна – она сконструирована таким образом, чтобы производить большое количество дыма, поскольку этот дым используется в больших коптильных камерах, создаваемая в дымоходах большая тяга уносит все несгоревшие фрагменты, как только их вес опускается ниже некоторой величины. В обычной печи сжечь труп без остатка невозможно [даже в крематории остаётся около 2 кг костных останков], однако в тех печах, что использовались на колбасной фабрике Лютгерта, от человеческого тела в результате сожжения должно было ничего не остаться. И, как показал следственный эксперимент, – ничего не осталось!

Отсюда возникал обоснованный вопрос: что в таком случае обнаружили полицейские на дне чана и просеивании содержимого печи? Если это действительно кости человека, то как они туда попали, ведь если бы их действительно сжигал Лютгерт, то он них ничего бы не осталось?! Разумеется, теперь совсем иными красками заиграл и заданный ранее вопрос о волосах, найденных в ёмкости, в которой якобы растворялось тело несчастной жертвы. Если агрессивный раствор поташа и каустической соды уничтожил всё, даже зубы, то как избежала растворения прядь волос? И почему только одна прядь? Несколькими лаконичными фразами адвокат показал, что официальная реконструкция преступления опровергнута проверкой на практике. И её научное обоснование, представляемое суду экспертами обвинения, не соответствует действительности.

Присутствовавшие в зале суда пережили в те минуты, должно быть, немалое потрясение. Сторона обвинения излагала официальную версию уничтожения тела несчастной жертвы так уверенно, так солидно, можно даже сказать, монументально, а тут…

Винсент в роли адвоката был очень хорош! Он не употребил словосочетание «полицейская провокация» и уж тем более не обвинил подчинённых капитана Шюттлера в подбрасывании вещественных доказательств – в те времена такие действия обтекаемо назывались «фабрикацией улик» – но он убедительно показал, что с пресловутыми останками Луизы Лютгерт что-то сильно не в порядке.

Судья Татхилл, явно сбитый с толку всем услышанным, подозвал к себе Динана и Винсента и некоторое время совещался с ними, явно решая, как лучше поступить далее. Было решено остановить допрос экспертов обвинения и допросить полицейского Барни Прюза (Barney Pruese), нашедшего костные фрагменты в печи в подвале колбасной фабрики.

Что и было проделано. Надо сказать, что Прюз уже находился в зале суда, поскольку ему, как и полицейскому Дину [тому самому, который осматривал среднюю ёмкость и нашёл в ней 2 кольца] надлежало удостоверить под присягой тот факт, что выставленные в числе улик фрагменты костей являются именно теми, что были обнаружены во время обыска. То есть Прюз видел и слышал всё, произошедшее в зале заседаний прежде. Полицейский, занимая свидетельское место, разумеется, понимал, что обсуждаемый вопрос гораздо шире происхождения улик – речь сейчас идёт о лично его – Барни Прюза – честности.

И что же он мог ответить в ту минуту? Лишь подтвердить, что все представленные суду фрагменты костей из печи найдены им лично. И именно в печи… И именно вечером 16 мая… И никак иначе! Сказать что-то иное в его положении в ту минуту означало уволить самого себя из полиции без пенсии и после этого с весьма большой вероятностью отправиться в тюрьму.

Ответ его, разумеется, всех удовлетворил – и прокурора Динана, и судью Татхилла. Ну, в самом деле, офицер полиции сказал под присягой, что он нашёл именно то и именно там, что и где было найдено, согласно тексту обвинительного заключения, стало быть, так и есть! Чего же вам более?

На следующий день окружной прокурор Динан, комментируя сообщение адвоката Винсента об опровержении официальной версии, заметил как бы между прочим: «Вчерашний эксперимент не представлял особой ценности с медицинской точки зрения. Ведь поташ [для растворения костей] не использовался.» («Yesterday’s experiment was of no especial interest from a medical standpoint. None of the potash solution was used in any way.») В последующем то обстоятельство, что помещённые в печь человеческие кости предварительно не подвергались воздействию раствора поташа и каустической соды, стал использоваться для обоснования тезиса о нерелевантности следственного эксперимента, проведённого 6—8 сентября в печи колбасной фабрики.

Однако на самом деле довод этот был не просто лукав, а по-настоящему лжив. Ведь если полному уничтожению подверглись прочные, находившиеся в своём естественном состоянии кости, то точно такие же повреждённые и частично утратившие в результате воздействия химически активных веществ кости были бы уничтожены тем более.

Тем не менее сторона обвинения постаралась поскорее перевернуть страницу, связанную с неприятным для неё результатом следственного эксперимента, и сосредоточилась на других аспектах обвинения. В последующие дни эксперты свидетельствовали о составе вещества, найденного на дне центральной ёмкости в подвале колбасного завода, и биологических следах, обнаруженных на складном ноже – том самом, что Адольф Лютгерт передал Кристине Фелдт накануне ареста.

Для дачи показаний повторно вызывались Марк Делафонтейн и Уилльям Хейнс. Теперь они рассказывали об исследовании ножа, который Адольф Лютгерт передал Кристине Фелдт, после чего высказались о природе костных фрагментов, обнаруженных в печи.

Хотя выступления упомянутых экспертов на первый взгляд казались весьма полезными для подкрепления обвинения, тем не менее это было не совсем так. Эксперты сошлись в том, что в тонких зазорах между деталями складного ножа была найдена кровь и некие «волокна мышечной ткани» («particles of muscular tissue»). Честно говоря, сложно представить, как «волокно мышечной ткани» может быть перенесено лезвием остро наточенного ножа из человеческого тела в щель, в которую при складывании ножа убирается это самое лезвие, ну да ладно, будем считать, что так получилось. Но даже обнаружение пресловутых «волокон мышечной ткани» мало что дало обвинению, поскольку все упомянутые выше эксперты отказались признать происхождение этих биологических образцов от человека.

И кстати, кровь на ноже они также отказались признать человеческой!

В этом месте им следует отдать должное – эксперты не покривили душой. В 1897 году ещё не существовало ни научной базы, ни практических методик, позволявших определить видовую принадлежность следов крови [как уже упоминалось в этом очерке ранее, такая технология появилась только в 1901 – это так называемая реакция преципитации крови, называемая иногда по фамилиям её создателей «реакцией Чистовича-Уленгута»].

Поэтому обвинение не имело оснований утверждать, что Адольф Лютгерт использовал свой складной нож для расчленения человеческого тела. Происхождение пресловутых «волокон мышечной ткани» и следов крови гораздо разумнее было бы связывать с разделкой рыбы или, скажем, курицы.

Одна из многочисленных газетных публикаций, посвящённая допросам научных экспертов в суде 10 сентября 1897 года. Не подлежит сомнению, что обсуждение экспертами происхождения различных микроследов и малоразмерных объектов стало своего рода «изюминкой» судебного процесса и поразило воображение американского обывателя, далёкого от криминалистики и науки вообще. Современники признавали, что процесс под руководством судьи Татхилла стал совершенно необыкновенным явлением общественной жизни Соединённых Штатов тех лет.

Также в суде неожиданно для всех появился остеолог Джордж Винсент Бейли (George Vincent Bailey), работавший в фонде антропологии Чикагского музея Филда. Бейли являлся коллегой эксперта обвинения Джорджа Дорси, проводившего идентификацию кусочков костей. Адвокат Винсент привлёк Бейли к сотрудничеству, предложив тому растворить в поташе труп собаки и сделать заключение о схожести её костей с фрагментами костей, найденными в подвале фабрики. Бейли выполнил это поручение и подготовил заключение, из которого следовало, что собачьи кости принципиально ничем – ни плотностью, ни цветом, ни шероховатостью поверхности – не отличаются от тех костных частиц, что были обнаружены полицейскими. Отличия нельзя было обнаружить не только при обычном визуальном осмотре и тактильном исследовании, но даже с использованием оптических приспособлений (увеличительных линз и микроскопа).

Винсент сообщил суду о наличии этого заключения, чем вызвал возмущение прокурора, настаивавшего на том, что защите надлежит представлять свою научную экспертизу во время заслушивания свидетелей защиты, а не при перекрёстном допросе экспертов обвинения. Винсент возражал на это, говоря, что он пользуется законным правом оспаривать мнение экспертов, для чего, собственно, и создана процедура их перекрёстного допроса. Чтобы погасить острую полемику между обвинителем и защитником, судья Татхилл решил лично задать несколько вопросов Джорджу Бейли, благо тот находился в зале и его вызов не потребовал бы много времени. Джордж Бейли повторил свой вывод, заявив, что не существует объективных предпосылок утверждать, будто в подвале колбасной фабрики найдены фрагменты именно человеческих костей, а не каких-либо низших млекопитающих.

Хотя Бейли говорил совсем недолго, слова его произвели сильное впечатление на присутствующих в зале. Чтобы как-то сгладить крайне нежелательный для стороны обвинения эффект, произведённый чеканными формулировками Бейли, прокурор Динан заявил, что вопрос о происхождении костей детальнее будет рассмотрен экспертом Дорси, которому предстоит выступить позже.

Следует отметить, что с результатами исследований вещества, найденного в среднем чане, для обвинения также получилось не очень хорошо. Эксперты в полном согласии друг с другом заявили, что на дне ёмкости находилось органическое вещество, которое содержало включения, напоминавшие плоть и фрагменты костей человека. Однако в ходе перекрёстного допроса эксперты признали, что не существует никаких специфических реакций или признаков, на основании которых можно было бы утверждать, что биологический материал из среднего чана происходит именно от человека и не может происходить от любого другого млекопитающего.

Это признание фактически обесценивало всю экспертизу, ведь не было ничего необычного в том, что на территории колбасной фабрики могла находиться [и притом в больших количествах!] плоть и кости самых разных млекопитающих – свиней, коров, лошадей, баранов.

В последующие дни адвокат Винсент продолжал весьма успешно оспаривать выводы экспертов обвинения. Так, например, он поставил под сомнение правильность идентификации самого большого из костных фрагментов, который, по мнению доктора Норвала Пирса, являлся верхней частью бедренной кости человека. В своём выводе эксперт исходил как из размеров и толщины кости, так и из расположения и направления канала, через который подходила к костному мозгу питательная артерия. Винсент продемонстрировал во всём аналогичный фрагмент кости и объяснил, что это – нижняя часть бедра телёнка, которая во всём аналогична «зеркальному отражению» человеческой. Адвокат продемонстрировал присяжным нехитрый фокус, объяснив, что если бедренную кость человека перевернуть на 180°, она в точности совпадёт с телячьей. Отличия можно было бы увидеть в местах крепления мышц к кости, но в данном случае именно этот участок на найденном фрагменте отсутствовал.

Дальше больше! Адвокат выразил недоумение тем, как в ёмкости с чрезвычайно активным веществом, уничтожившим кожу, зубы, волосы и крупные кости, сохранился фрагмент того, что доктор Пирс признал фрагментом височной кости с частью лицевого нерва, прикреплённого к ней. Как такое могло произойти?!

Пирс выглядел довольно жалко и по существу ничего ответить адвокату не мог.

Однако это был не финал истории! Финал пришёлся на 17 сентября, когда в суде наконец-таки появился антрополог Дорси, специально для этого прервавший научную экспедицию на Западное побережье страны и срочно возвратившийся в Чикаго.

Дорси спокойно и обстоятельно рассказал о человеческом скелете и собственной экспертизе. Наверное, его рассказ звучал небезынтересно и даже выглядел убедительно, но ровно до тех пор, пока к перекрёстному допросу эксперта не приступил адвокат Винсент.

Сначала он задал уточняющие вопросы о приёмах, посредством которых Джордж Дорси исследовал кости, и выяснил, что фактически главным из них является визуальный осмотр и обмер интересующего образца. Разумеется, в случае изучения мелкого отколка (фрагмента) кости обмер не несёт полезной информации. Не подлежит сомнению то, что Винсент знал, каким окажется ответ эксперта – адвокат вообще производил впечатление очень подкованного в любом вопросе, который обсуждал! – и потому он сразу воспользовался «домашней заготовкой». Достав планшет с какими-то костями, заблаговременно принесённый в зал заседаний, Винсент показал его эксперту и спросил, может ли тот определить здесь и сейчас их происхождение. Дорси стал отвечать уклончиво – он заговорил о том, что ему для работы нужны особые условия, например, хорошее освещение, увеличительное стекло, инструменты для измерения и взвешивания, но слова его звучали как банальная отговорка.

Тогда адвокат подошёл к присяжным и продемонстрировал им планшет – это была небольшая коробочка, в которой под стеклом были закреплены довольно крупные [по 5—6 см] куски каких-то костей. Обращаясь к присяжным, адвокат сообщил, что в представленной их вниманию коробке находятся фрагменты бедра и голени телёнка, овцы и человека. Винсент указал на то, что находящиеся в коробке кусочки костей между собой принципиально ничем не различаются, и если точно не знать, где чья кость, визуально рассортировать их невозможно. А ведь эти фрагменты намного больше тех, что имелись в распоряжении экспертов обвинения!

Судья Татхилл, сообразивший с некоторой задержкой, что адвокат на глазах всего зала буквально растоптал пресловутую «научную экспертизу» обвинения, вмешался и заявил, что защита не имеет права оспаривать суждения узких специалистов, поскольку не обладает необходимой для этого компетенцией. Дескать, если вы с чем-то не согласны, то можете провести собственную экспертизу…

Джордж Дорси явно проиграл в противостоянии Уилльяму Винсенту, хотя всем своим видом постарался доказать обратное.

Вторжение судьи оказалось столь же красноречиво, сколь и пагубно для Дорси. Всем, имеющим глаза и уши, стало понятно, что «непредвзятый судья» в очередной раз поспешил на помощь обвинению и постарался скрыть довольно очевидный провал эксперта.