Текст книги "Черная шаль"

В гостиничном номере генерала панцырева

Пока я сидел в гостеприимном номере-люксе, где остановился генерал-майор ФСБ Панцырев, душа моя успела покрыться причудливыми уродливыми линиями и бесформенными пятнами самых безобразных цветов и оттенков, она вся тряслась и жалко съежилась, и наверняка, напоминала тяжело раненую или смертельно больную гиеновую собаку, затравленную голодными нильскими крокодилами на пятачке суши среди бескрайнего центрально-африканского болота. Я с откровенной ненавистью смотрел на сидевшего и разглагольствовавшего напротив меня генерала, почти не слушая его и лихорадочно соображая: что мне делать дальше. А смысл говорившегося генералом сводился к тому, что я оказался ненужным и опасным свидетелем проводимой ФСБ сверхсекретной операции и лично он совсем не представляет, что ему со мной делать, а я, как человек более или менее умный и грамотный должен понимать, как обычно поступают в таких случаях с нежелательными свидетелями спецслужбы любой страны мира. Я ему, естественно, не поверил и без труда догадался, что мне собираются предложить какой-то компромиссный вариант, хотя и, кто его, как говорится, знает – от них всего можно было ожидать.

Генерал Панцырев умолк на полуслове, прерванный мелодичным зуммером служебного мобильника и мне, почудилось почему-то, что неожиданный звонок этот имеет ко мне самое непосредственное отношение. Как выяснилось некоторое время спустя, я не ошибся.

Это звонил из Москвы временно исполняющий обязанности начальника «Стикса-2» генерал-лейтенант Рыжевласов:

Добрый день, Семеныч! Еще – живой?

Здравия желаю, товарищ генерал! Пока – да.

Не волнуйся, это – ненадолго. Доложи мне вкратце ситуацию – через час мне нужно идти к Плейтису и рассказать ему что-то бодрое и радостное. Мы можем его чем-нибудь порадовать?

Боюсь, что только совершенно избитым выражением: «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь!». Мы по-прежнему топчемся на месте. Часа через три установим домашний адрес наших цыган, хотя не знаю, что это нам может дать.

Что думаешь делать с гражданскими? Их вроде бы трое?

Уже двое.

Вы что-ли успели?

Нет не мы. В случае чего мы можем и не понадобиться. По-моему, всех вступавших с ним в непосредственный контакт начинает уничтожать Объект.

Сейчас слушай меня внимательно. Это мой личный тебе приказ и ответственность полностью лежит на мне – во что бы то ни стало постарайся уничтожить Объект. Это жизненно важно. Если не хочешь, чтобы всех нас постигла судьба Шквотина, постарайся выполнить это, как можно скорее. Наши друзья навсегда отвернулись от нас, не желая больше иметь с нами никаких дел или, если выразиться точнее, не желая иметь ничего общего с той страшной судьбой, которая вылетела к нам так внезапно из этой проклятой могилы. Они предоставили нас самим себе и вся надежда сейчас только на тебя, Семен. Ты ближе всех к Объекту. Через шесть часов Плейтис подпишет приказ, предоставляющий тебе полномочия «Ч». А нам с Плейтисом видимо придется завтра-послезавтра вылетать к вам – в зависимости от ситуации, конечно. Так хочется надеяться, что она выровняется, Рыжевласов умолк – то-ли в задумчивости, то-ли ожидая какого-нибудь оптимистичного ответа от Панцырева. Панцырев подумал о том, что выровняться у этой ситуации нет почти никаких шансов и не нашелся, что можно было бы ответить оптимальное Рыжевласову. Тот устало сказал:

Ну ладно – через шесть часов свяжемся, и отключил мобильник.

Панцырев после закончившегося разговора задумчиво посмотрел на меня и выдержав непродолжительную паузу спросил вроде бы и себя, и меня:

И все-таки – что же мне с вами делать, молодой человек?

А чтобы вы ни собрались сделать – мне уже как-то все равно. Хуже мне, видимо, не будет, ответил я генералу с неподдельными усталостью и равнодушием, не сделав при этом никакой паузы между своим ответом и его вопросом.

Подпишешь стандартную форму подписки о неразглашении и можешь быть свободен на все четыре стороны, но лично я тебе советую пока отдохнуть в этом номере и никуда, во всяком случае – на свою квартиру, не ходить. Там сейчас идет зачистка и видимо долгое время она не окажется пригодной для жилья. К жене в больницу пока тоже не ходи – к вечеру о ее состоянии нам сюда сообщат. Завтра, если что, сможешь ее попроведовать, он вновь умолк на несколько секунд и затем, глянув на меня с выражением все той же загадочной задумчивости, веско проговорил: Мне почему-то кажется, что ты, Валентин сможешь нам чем-то сильно помочь, поэтому, собственно, и прошу тебя пока оставаться в этом номере…

Я невольно криво усмехнулся и не успела еще усмешка эта выпрямиться и сползти с моего лица, как опять зазвонил генеральский мобильник.

На этот раз вторично звонил майор Стрельцов из нашей квартиры и сообщил о том, что на дне стиральной машины в ванной комнате им обнаружена большая по размерам, угольно-черная, напрочь пропитанная какой-то неприятной на вид и на ощупь влагой, шерстяная тряпка свернутая рулоном.

Ты соберешь все подозрительные на вид тряпки в этой квартире и немедленно сожгешь их на городской свалке! – нетерпеливо прервал майора генерал Панцырев, Об исполнении сразу доложишь!

Связь прервалась и спрятав мобильник в карман Сергей Семенович без особой уверенности в голосе произнес:

Может быть все еще и обойдется…

Группа майора Стрельцова и черная шаль

В ванную майор Стрельцов зашел примерно через полчаса после начала обыска, в ходе которого он методично и тщательно обшаривал все уголки в комнатах нашей квартиры, время от времени брезгливым движением отпинывая от себя ту или иную бельевую тряпку вялым броском, кидавшуюся ему под ноги. Он еще не закончил осмотра всех комнат, когда из ванной послышался сухой металлический звук, прозвучавший в наполнявшей квартиру потусторонней тишине, с ярко выраженно зловещими резкостью и неожиданностью. Если бы не предусмотрительно выпитые перед началом обыска остатки «Чинзано», найденные майором в нашем холодильнике, металлический щелчок, возможно, даже, заставил бы его испуганно подпрыгнуть на месте, а так храбрый Эдик лишь настороженно повернул голову и замер на несколько секунд. Но оцепенение продолжалось совсем недолго, подстегиваемый волшебными свойствами «Чинзано», Эдик сам себе сказал: «Чушь собачья!», и смело вошел в ванную.

Он сразу увидел, что крышка стиральной машины полуоткрыта и недавний резкий металлический звук могла издать именно она, когда сдвигалась с места. На дне машины Эдик увидел подаренную мною покойнице теще шаль и сразу позвонил Панцыреву. После короткого разговора с ним, подвыпивший офицер госбезопасности безалаберно запустил руки внутрь стиральной машины, нащупав пальцами мягкую ворсистую поверхность чёрной шали. «Не понимаю чего я боялся?» – уже просто насмешливо молча спросил он себя и вытащил шаль наружу. Она сверкнула под светом лампочки разводами смутно знакомого ему бирюзового блеска, не вызвавшего, впрочем, ровным счетом никаких необычных ассоциаций. В общем, шаль показалась майору Стрельцову обыденнейшей грязной тряпкой, которую требовалось немедленно постирать. Он аккуратно взял шаль пальцами за два угла и встряхнул её на весу, подняв руки как можно выше и невольно залюбовавшись при этом лагунами удивительного бирюзового сияния, возникавшего где-то в чёрной пушистой глубине и медленно поднимавшегося к поверхности, с лёгким ласковым шорохом, испарявшимся под светом электрической лампочки. И показалось ему, что бирюзовое дыхание, щедро отдаваемое чёрной шалью во влажный воздух ванной, имело своеобразный сладковатый запах, вызывавший почему-то в майорской душе ощущение полного психологического комфорта.

Таким образом, любовался Эдик шалью и наслаждался, спонтанно рождавшимися яркими душевными эмоциями, примерно с пол-минуты до того момента, пока не начали неметь руки, державшие шаль на весу. Затем, сквозь эйфорию, упрямо продолжаемую создаваться выпитым «Чинзано», он вспомнил о служебном долге и безо всяких проблем уложил Черную Шаль в заранее захваченный объемистый брезентовый баул, до сих пор висевший через майорское плечо на широких лямках.

У каждого из дожидавшихся майора на лестничной площадке спецназовцев имелось по точно такому же объемистому брезентовому баулу и примерно минут за восемь они легко собрали все, почти уже не подававшее никаких признаков жизни, тещино белье, до отказа забив им свои баулы.

Еще минут через десять оба «джипа» с разместившимися в них членами группы майора Стрельцова уже стояли на краю глиняного ската котлована свалки. Спецназовцы с баулами через плечо молча сгрудились за спиной майора, который придирчиво выбирал место, где удобнее всего было бы осуществить задуманное мероприятие.

На дальнем конце свалки он заметил, как по кучам мусора ползали какие-то люмпены, а может это были ребятишки – на дальнем расстоянии Эдик точно не мог разобрать. Следовательно и они, совершенно справедливо предположил Эдик, не сумеют разглядеть его самого, спецназовцев и того, чем скоро они начнут заниматься.

На всякий случай Эдик еще раз огляделся по сторонам, но помойка на то она и есть помойка, чтобы отпугивать нормальных людей, поэтому поблизости он по прежнему никого не увидел в лучах заходящего солнца. Солнце заходило и покрасило глиняные скаты котлована и кучи мусора в нём печальными красными и тёмно-золотистыми акварелями. Вскоре их должна была растопить ночная темнота, поэтому оставив одного автоматчика возле «джипов», Эдик приказал своим людям не медлить.

Гуськом они спустились по узенькой тропке, ведущей на дно котлована. Замыкал цепочку огнеметчик, немного согнувшийся под тяжестью баллонов с топливом. По знаку, поданному командиром, они остановились среди густо росшей сухой и пыльной полыни, источавшей горький запах тоски, нищеты и полной бесперспективности. А еще здесь пахло сыростью и откуда-то ощутимо тянуло загадочным холодком, да и печальные, но необыкновенно красивые красно-золотистые пастели заката напрочь растворялись здесь в густой тени, отбрасываемой двенадцатиметровым обрывом.

Идеальное место для того, чтобы здесь закончилась наша очередная страшная сказка, очень тихо, так, что его почти никто не слышал, сказал Эдик и после этого уже энергичным голосом распорядился: Давайте ребята валите эту дрянь побыстрее в кучу и кончаем с нею. Сегодня вечером, думаю, улетаем домой!

«Ребята» с радостью принялись освобождать баулы от приговоренного к сожжению глупого тещиного белья, как следует так и не успевшего насладиться осознанием присутствия сознания. Белье шлепалось в сухую полынь с тяжелым мокрым чмоканьем и от него в вечерний майский воздух поднимался хорошо ощутимый тухлый смрад. Сверху на получившийся погребальный костер Эдик вывалил Черную Шаль и сказал готовившемуся к акции огнеметчику:

Коля, постарайся сразу попасть именно в нее – я должен увидеть, как эта дрянь загорится и превратится в пепел.

После последнего распоряжения командира группы все, кроме огнеметчика Коли, поднялись обратно на край котлована к «джипам» и нетерпеливо принялись ждать окончания выполнения задания. Эдик взял в правую руку мобильный телефон и приготовился набрать номер «мобильника» Панцырева, ничуть не сомневаясь в очень скором успешном завершении операции.

Как это всегда и случается в подобного рода ситуациях, никто из группы ничего не успел понять – настолько стремительно огнеметчик старший лейтенант ФСБ Николай Подкалаев, оказался неподвижно лежащим на помойной земле среди прошлогодней полыни и, видимо, одновременно с его падением, по котловану и окрестностям промчался шелестящий порыв горячего, вроде, как пустынного ветра, и вершина кучи грязного мокрого белья вспыхнула ослепительным бирюзовым сиянием, на секунду-другую затмившим свет вечернего солнца в изумленно выпучившихся глазах спецназовцев «Стикса-2». Но шальной ветренный шквал почти мгновенно утих, оставив в душах спецназовцев мучительное тошнотворное воспоминание о своем сухом и тоскливом звучании, а ослепительное бирюзовое зарево внезапно погасло, уступив место непроницаемому мраку – вернее, в глазах «стиксовцев» опять же на секунду-другую образовались абсолютно черные дыры. После того, как зрение вернулось к смертельно напуганным офицерам ФСБ, они дружно отказались верить своим, освободившимся от беспросветного мрака, глазам трёхметровый антрацитовый ромб, сверкавший кое-где сполохами багровой позолоты, неподвижно висевший на высоте, приблизительно, десяти метров над кучей белья и поверженного огнеметчика, сорвался с места, словно осенний лист под внезапным порывом урагана, и плавно, грациозно и стремительно, сумасшедшими темпами набирая высоту, помчался над помойкой куда-то в сторону речного вокзала – за городскую черту.

С отрешенностью фаната фильмов ужаса, Эдик догадался, что она полетела прочь от солнца, преследуемая целой сворой его умирающих тёмно-алых лучей. Через полминуты, примерно, Черная Шаль превратилась в крохотную сверкающую точку, вскоре слившуюся с прибоем ночных сумерек, штурмовавшим небо на востоке.

Сомнамбулическими движениями майор Стрельцов набрал комбинацию номера мобильника Панцырева и услышав в мембране голос генерала, отрапортовал:

Босс – мы проиграли. Она улетела от нас – я провалил задание.

Звонок Стрельцова

Я увидел, как помертвели и без того без всякой меры утомленные глаза Сергея Семеновича Панцырева, внимательно слушавшего голос в мобильнике, резко выперли сквозь посеревшую кожу скулы на его волевом мужественном лице и глядя куда-то сквозь меня совсем-совсем неживым взглядом он негромко уточнил:

Кто – она???

Дальше он слушал, не задавая вопросов и по мере того, как находившийся на противоположном конце электромагнитного импульса, майор Стрельцов, постепенно приходил в себя, в глазах генерала медленно проявлялось что-то похожее на веру в жизнь и смотреть он стал теперь не сквозь меня, а прямо мне в глаза. И меня это ничуть не смущало – уж слишком откровенно и красноречиво читался немой призыв о помощи в генеральском взгляде.

Подкалаев точно мертв?!

Слушал он еще примерно минуту и все таким же удивленно-вопросительным взглядом продолжал смотреть мне в глаза.

Все – возвращайтесь в гостиницу! – и набирая следующий, скорее всего – московский номер на мобильнике, Сергей Семенович вежливо, но твердо – с чисто военной прямотой попросил меня:

Валя – сходи пожалуйста в буфет, выпей там вина, если хочешь – сейчас я поведу разговоры не для твоих ушей. А через полчасика возвращайся – дальше мы будем разговаривать исключительно с тобой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Стрэнг и наш город

Постоянно увеличиваемая скорость полета и влажный вечерний воздух несколько ослабили боль, причиняемую ожогами, оставленными лучами солнца. Стрэнгу ещё повезло с большой дождевой тучей, кстати загородившей собою жгучее и сухое зарево заката.

Поднявшийся примерно на высоту семисот метров, он мягко влетел в пропитанный дождевой водой мрак тучи. Влажность, прохлада и полная темнота свели боль почти на «нет» и стрэнг заметно снизил скорость, по инерции пробуравив водянистые внутренности тучи на несколько десятков метров вертикальным штопорообразным полетом, он вскоре замер в состоянии свободного парения, наслаждаясь обступившей его со всех сторон абсолютной тишиною и чернильной непроглядной тьмой. Пока ничего не зная о кратковременности существования дождевых туч, стрэнг преждевременно решил, что ему удалось найти в этом незнакомом мире новое надежное убежище, взамен старого, переставшего быть надёжным.

Возбуждение, связанное с ощущением близкой смертельной опасности, постепенно ослабевало. К стрэнгу возвращались хладнокровие, способность аналитически мыслить и делать сложные выводы, позволяющие с математической точностью рассчитывать безошибочность в своих дальнейших действиях. А действий, ранее принципиально чуждых стрэнгу, теперь в очень скором времени предстояло совершить в достаточно большом количестве.

Под чёрной дождевой тучей, под еще более чёрными крыльями стрэнга, раскинулся наш город, беззащитный в своем неведении относительно нависшей над ним угрозы. Удивительно устроенный мозг стрэнга, не по-человечески совершенный и функционировавший в парадоксальном режиме, лихорадочно чертил бирюзовыми штрихами и пунктирами план города на холодно мерцающем сиреневом фоне. Смарагдовыми крестиками могучий, пугающий и странный интеллект стрэнга отмечал места в первую очередь нуждавшиеся в его незваных визитах. Один из роковых крестиков полностью совпал с месторасположением реанимационной палаты городской больницы номер один, где без сознания лежала опутанная проводами капельниц моя жена.

И стрэнг почему-то пребывал в уверенности, что успеет побывать во всех местах, отмеченных смарагдовыми крестиками почти одновременно. Его распирали новые, впервые возникшие за несколько сот лет жизни, ощущения – тёплые, сильные и восторженные. Город представлялся ему тем самым священным и желанным, столь долго трепетно ожидаемым Нетленным Лесом, среди чьёго таинственного сумрака, вечно свежей и сочной листвы, пряно пахнувших цветов и никогда не терявших сладкого аромата плодов, стрэнгу целую вечность предстояло баюкать и восстанавливать для следующего воплощения бессмертную душу Хозяина.

Но, возможно, что увы, увы и еще раз увы!!! Девяносто восемь процентов наступившей горькой действительности голосовало за то, насколько бесконечно жестоко и безнадёжно непоправимо ошибался стрэнг в своём дальнейшем предназначении. Жадность четырех цыган и дальнейшее фатальное стечение обстоятельств вывернули наизнанку сущность стрэнга, превратив его из хранителя и целителя душ в кровожадного, беспощадного и ненасытного убийцу, в ночной кошмар, в ужас «летящий на крыльях ночи». Собственно, в принципе, всё ещё только начиналось Чёрная Шаль делала лишь первую попытку заглянуть в окна всех городских квартир сразу и внушить пока ещё слабый отголосок того неосознанного, невольного, совсем непонятного, но леденящего кровь страха, который уже через несколько дней вполне мог бы сделаться постоянным ингридиентом в коктейле и без того сложного психологического состояния горожан.

Стрэнг чувствовал, как по его телу, созданному для вечного полёта, волна за волной стала пробегать неясная сладкая истома, заставлявшая непроизвольно сокращаться мышечные ткани и настороженно вибрировать ворсинки-рецепторы. Изображение бирюзово-смарагдовой карты-схемы города увеличилось, словно в мозговом центре стрэнга сдвинулся фокус объектива невероятно мощного телескопа. И вместо схематичных линий, штрихов и крестиков перед ним медленно поплыла панорама лиц людей, снятых крупным планом – мужчин и женщин, стариков и детей, спящих и бодрствующих, больных и здоровых, весёлых и печальных. Самое любопытное, что вместе с лицами людей, в памяти стрэнга навсегда фиксировались их городские адреса. Спавшие чувствовали на себе пристальный взгляд стрэнга во сне и тяжело беспокойно вздрагивали, а не спавшие тоже вздрагивали и в недоумении, что их могло испугать, внимательно вглядывались в ночную темноту за окном.

Два места в ночном городе, показавшимися чем-то любопытными Стрэнгу, привлекли его особое внимание. Ими оказались: празднично иллюминированный Покровский Собор и располагавшеся едва ли не в противоположном районе города неприметное двухэтажное здание, где слабо светилось всего лишь одно окошко – городской детский сад №123.

Покровский Собор привлек внимание Стрэнга не только своей яркой освещенностью, но и необычным многолюдьем вокруг. А вот с неприметным и совершенно беззащитным детским садом №123, ситуация оказалась гораздо более сложной и необъяснимой – Стрэнг мог поклясться, что кто-то чей-то слабый-слабый, едва слышный и, что самое интересное, абсолютно незнакомый голос, позвал его туда слетать в гости, чем поставил Стрэнга в легкий логический тупик, отчего он даже сделал несколько бесцельных задумчивых пируэтов вокруг собственной оси. Но, так или иначе, визиты туда и туда, Стрэнг решил пока отложить на более поздний срок…

Покровский собор. Начало ночи празднования святой троицы

Владыко Максимилиан, облаченный в празднично сверкавшую ризу, стоял на ступенях Соборного крыльца, возвышаясь над сотнями собравшимися во дворе Собора нарядно одетыми прихожанами. Владыко смотрел не на прихожан – нет, он с ужасом смотрел в ночное майское небо, чуть посеребренное набиравшей силу луной и мог поклясться себе, что не более, как минуту назад видел во плоти чудовище из своего недавнего сна не особенно высоко прямо над главным куполом Собора, увенчанным восьмиконечным православным крестом несколько секунд сначала неподвижно повисела, а затем сделала несколько неторопливых плавных кругов, одна из тех безобразных, словно бы облитых черной смолою, летающих половых тряпок. Наяву она показалась Владыке ненормально огромных размеров и не такой неопрятной и безобразной, какой выглядела во время погони в том недавнем ночном кошмаре. В привидевшемся (Владыке так хотелось надеяться на привидение!) над куполом Собора Максимилиану чудовище наблюдалось даже некоторое изящество и плавность обводов и форм. И показалось еще главному городскому священнику – будто бы холодные лунные лучи зажгли на чернильно-черных крыльях страшного призрака ярко светившиеся изумительно красивые изумрудные пятна!

«Сгинь, Сатана, если это, действительно, Ты, прилетевший испортить Великий Божественный Праздник!!! Сгинь!!!» неслышно закричал Владыко и совершил крестное знамение, плотно зажмурив при этом глаза. Прихожане и младшие священнослужители смотрели на Владыку с легким недоумением, не совсем понимая несвоевременные манипуляции его рук, и его упрямо направленный вверх пристальный взгляд.

Когда Максимилиан открыл глаза, в чистом лунном свете ночного праздничного неба не оказалось ни одного монстра. Но он твердо знал, что ему привиделась не галлюцинация и теперь пребывал в твердой уверенности, что в городе произошло некое непоправимое событие, фатальное по своим возможным последствиям и произошло оно, наверняка, в ту ночь, когда ему привиделся тот жуткий и чересчур реалистичный во всех своих деталях сон.

Что с Вами, Владыко?! – почтительно приблизился и обеспокоенно спросил старший Протоирей отец Станислав. – Вам не здоровится?! Мне кажется, что прихожане и служители Собора пребывают в некоторм смущении, глядя на Вас.

Сколько у нас осталось до начала Торжественной Службы? – вместо ответа спросил у Протоирея Владыко.

Почти – час.

Прекрасно! – сказал Владыко. – Тогда у нас еще есть время поговорить с Вами, уважаемый отец Станислав и приянть решение!

О чем поговорить и принять какое решение?! – обеспокоенность в голосе Протоирея заметно возросла.

Прошу пройти со мной в мой рабочий кабинет!

В уютно обставленном мягкой старинной мебелью кабинете Владыки, оба священника устроились с максимальным удобством друг напротив друга на мягких широких креслах, разделенные широким дубовым столом, на котором уже были накрыто соответствующее число приборов для праздничной трапезы. Был здесь и многофункциональный телефонный аппарат, распологавшийся прямо под рукой Владыки.

Что случилось, Владыко?! – теперь уже надеясь получить конкретный ответ, еще раз повторил свой вопрос Протоирей.

Я хочу связаться по прямому телефонному проводу с Патриархом Московским и Всея Руси и попросить высочайшего разрешения на отмену Празднования Святой Троицы в нашем городе! – глядя прямо в глаза отцу Станиславу, доходчиво и честно разъяснил свою точку зрения и причину, заметного со стороны, сильного внутреннего волнения Владыко Максимилиан.

?!?!?! – надбровные дуги Протоирея выгнулись тремя большими вопросительными и восклицательными знаками, а нужных слов он пока не сумел подобрать.

До вас в самое последнее время, случайно, не доходили никакие странные городские слухи, отец Станислав?

Да это, как-то не в моих привычках – прислушиваться к наиболее зажигательным городским сплетням! – пожал плечами и чуть презрительно улыбнулся отец Станислав, но тут же задумавшись на секунду-другую, он спросил уже без улыбки: Вы имеете в виду усиленно муссирующиеся слухи о появлении в небе над городом так называемой Черной Шали?

Ему уже успели дать название? – не без некоторого театрального удивления переспросил Владыко. – Хотя, вполне возможно, что оно почти в точности обрисовывает Его внешний облик.

Простите, Владыко, кого его?! – почему-то почти шепотом спросил отец Станислав.

Я видел Его или Ее – Черную Шаль прямо над нашим Собором! – твердо сказал Владыко и потянулся к стоявшему перед ним телефонному аппарату. – Она существует на самом деле и поэтому может представлять реальную угрозу здоровью, а может быть даже – жизни, собравшихся на Великий Праздник Святой Троицы ни о чем не подозревающих прихожан! Я звоню в Москву!

Постойте, Владыко! – в округлившихся глазах Протоирея явно читался ужас, возникновение которого следовало связывать конечно же не со словами Владыки о Черной Шали, а – с возможностью серьезного психического криза, затмившего всегда такой ясный и светлый разум Владыки. – Может быть сначала о своих сомнениях Вы поведаете начальнику городского УВД?

Владыко Максимилиан внимательно взглянул на отца Станислава и тепло, почти по отечески улыбнувшись ему, сказал:

А что – это очень дельная мысль! Возможно, что вы, отец Станислав спасли меня от непоправимой ошибки! – и продолжая также внимательно и добро смотреть в глаза отцу Станиславу, Владыко принялся набирать номер дежурного по городскому УВД.

И.о. мэра города А. В. Шлодгауэр. Ночь в цыганской слободе

Временно исполняющий обязанности мэра города Андрей Вальтерович Шлодгауэр (сам мэр с чисто русскими фамилией именем и отчеством – Иван Карпович Тарасов, вот уже четвертый месяц безуспешно боролся с острым шизофреническим кризом в частной психиатрической клинике. Криз посетил мэра совершенно неожиданно во время одного из заседаний городской администрации и явился, что вполне естественно, следствием крайнего нервного и умственного перенапряжения, особенно характерных для работы на столь ответственном посту) сидел за рабочим столом в своем уютном просторном кабинете (точнее – в кабинете Тарасова) и задумчиво барабанил худыми пальцами по полированной поверхности стола.

В течении последних пятнадцати минут ему позвонили три человека: начальник краевого ФСБ генерал-майор Хадзипанагис, начальник краевого УВД генерал-майор Гусаров и какой-то совершенно уже неизвестный Шлодгауэру генерал-майор ФСБ Панцырев из Москвы. Вот последний-то как раз особенно сильно испортил настроение Шлодгауэру наговорив черт знает чего и обвинив бог его знает в чем, потребовал немедленных каких-то мер по обеспечению безопасности жителей города и даже угрожал ему страшными карами, если он – Шлодгауэр, таких мер не предпримет. Прежде всего Андрея Вальтеровича сильно покоробил предельно оскорбительный тон, которым позволял себе разговаривать с ним этот Панцырев, а самое главное и.о. мэра так и не понял – какого рода страшная опасность угрожает городским жителям. Андрей Вальтерович до того расстроился, что вынужден был срочно соорудить себе свой любимый коктейль из зубодробительно крепкого настоящего бразильского кофе, коллекционного молдавского портвейна и кубинского рома «Гавана Клуб», разбавленных в пропорции ровно по одной трети от каждого ингридиента. Сейчас, предварительно велев секретарше никого пока к нему не пускать, Андрей Вальтерович медленно прихлебывал вышеописанное пойло, подогретое до дымившегося состояния, из большого фарфорового бокала и ничего определенного не мог придумать относительно своих дальнейших действий, тем более, что, скорее всего, в самое ближайшее время нужно было ждать дальнейших телефонных звонков.

Когда Андрей Вальтерович осушил примерно половину семисотграммового бокала, ему как-то резко сделалось жаль себя. Вновь вернулось, пропавшее где-то месяц назад, частенько возникавшее сразу после вступления в должность и.о. главы городской администрации, ощущение полной незащищенности – оно неизменно возникало со стороны спины. Андрей Вальтерович осторожно – максимально медленно, повернул голову и бросил взгляд через левое плечо – на крупномасштабную карту, вверенного под его попечение города с почти миллионным населением. Вспомнилась покойница Антонина Кирилловна, так неожиданно оставившая земной мир, дурные его предчуствия и балаганный звонок-предупреждение политического авантюриста Савичева в вечер пятидесятилетнего юбилея Антонины Кирилловны, оказавшиеся пророческими. Почему-то сразу вспыхнула в зашумевшей голове жирная черная единица с шестью нулями, замелькали калейдоскопом лица каких-то несчастных старушек – у них у всех, кажется, давно умерли мужья и погибли дети, что-то они не совсем разборчиво шамкали беззубыми ртами, о чем-то его просили в день, так сказать, иннагурации – то есть на следующий день после того дня, когда «скорая помощь» увезла Ивана Карповича Тарасова в лучшую частную психиатрическую клинику города. Андрей Вальтерович что-то обещал – что-то обнадеживающее. Все старушки поверили или сделали вид, что поверили, не поверила только одна – самая старая из них. Ей, кажется, было девяносто четыре года – она долго-долго, пристально, смотрела в глаза Шлодгауэру и он сам не выдержал, и отвел глаза, прекрасно понимая, что врать старым людям является глупым и бессмысленным занятием. Просто в те минуты, когда он принимал девяносточетырехлетнюю старушку, у него вдруг возникло ощущение неумолимо надвигающейся на город и городских жителей какой-то особенной экзотической беды, каких, в общем-то и так хватало в городе за последние годы, но, которая, тем не менее, по его обостренному чутью должна была уничтожить город до окончания того срока, в течении которого судьба предопределила быть ему и.о. мэра Тарасова.