Текст книги "Черная шаль"

Я уже видел сегодня одного такого – он убил Кольку Подкалаева на вашей городской свалке, а до этого хранился в виде грязной тряпки в твоей, Валя, стиральной машине…

– Товарищ генерал-лейтенант, это – Панцырев! … Объект оказался репродуктантом …. Я и вся моя спецгруппа находимся у предполагаемого апарца и визуально наблюдаем репродуктантов… Они летят, товарищ генерал-лейтенант… Как – куда?! В сторону города… Зачем?!… Об этом, боюсь, знают только они сами…

Стрэнг и наш город. Последний полет бомжа Цыганенко

Неведомая ему ранее энергия, переполняла стрэнга. Она внушала ему и восхищение, и страх. Восхищение вызывалось незнакомыми оттенками утончённых и изысканных удовольствий, а страх порождался ясным осознанием скорой перспективы полного затмения своего собственного «я», чьё предназначение и функции носили исключительно глубоко гуманный характер, неизменно окруженный к тому же романтическим ореолом величественной и светлой тайны зарождения Бессмертия. Сейчас же стрэнг по сути почти превратился в беспросветно чёрную ненасытную губку, до отказа пропитанную человеческой кровью и кровь безжалостно убитых людей переваривалась в организме стрэнга с потрясающей скоростью…

Новый приступ жестокого голода заставил Чёрную Шаль тревожно вздрогнуть, расправить крылья и ринуться из тёмной глубины прохладной и влажной дождевой тучи за новыми жертвами, намеченными в течение прошедших суток…

…Игорь Васильевич Цыганенко в сумерках выбрался из густой кленовой заросли центрального городского парка и бесцельно петлял по городским улицам, время от времени останавливаясь и со страхом вглядываясь в задёрнутое чёрными и серыми тучами вечернее небо. Страх, родившийся в нём прошлой ночью, не пропадал, а постоянно наращивал обороты, с минуты на минуту грозя достигнуть своего апогея. Более всего Игорь Васильевич мечтал оказаться задержанным нарядом милиции и быть упрятанным в камеру, где его не смог достать бы тот… Игорь Васильевич не сумел подобрать нужного определения лишь нервно передёрнул плечами и вновь бросил диковатый испуганный взгляд на небо, в котором его внимание особенно привлекла огромная чёрная туча, медленно наползавшая на город с запада. Игорь Васильевич не выдержал и вбежал в какой-то тихий дворик, заросший клёнами и кустами сирени. Под кленами, у раскрытых подъездов сидели на скамейках старушки, молодые мамы прогуливали маленьких детей, в песочнице возились дети постарше, мужчина лет тридцати в дорогом спортивном костюме держал на поводке большого чёрного дога. Дог строго зарычал на нежданно вбежавшего в уютный дворик грязного бомжа.

– Тебе чего здесь надо, мужик?! – не менее строго прикрикнул на Игоря Васильевича хозяин дога.

Игорь Васильевич виновато развёл руками, бестолково потоптался на месте и вдруг неожиданно для себя бухнул:

– Вы бы лучше домой шли на улице сейчас опасно оставаться!

– Я сейчас собаку спущу если через три секунды ты ещё здесь будешь оставаться! – нехорошо усмехаясь, предупредил наглого бомжа хозяин дога.

Игорь Васильевич резко развернулся и побежал прочь со дворика. Новая вспышка обжигающего страха натолкнула его на спасительную, как казалось, мысль немедленно мчаться к железнодорожному вокзалу туда, где всю ночь напролет много света и людей…

…Мой друг, Витя Старцев пил чай вместе с мамой уже в почти полных сумерках. Не голый, естественно, чай, а прилагались к нему блинчики, фаршированные грибами и мясом, картофельные дранники, щедро замешанные на яйце, чесноке и сыре, два сорта варенья и свежие песочные пирожные. Виктор любил вкусно поесть и неторопливо подумать за едой о жизни. Вот и сейчас он медленно откусывал и пережёвывал от сытного блинчика, припивая сладким чаем и задумчиво смотрел в окно, с некоторым беспокойством прислушиваясь к гусиному гоготанию. Обычно гуси в столь поздний час уже спали.

– Что это с гусями сегодня? – удивленно спросила вслух у себя самой пожилая мама, – не хорёк ли?

– Да ну какой хорёк?! К грозе они успокоиться не могут, видишь тучи собираются. Давление понижается вот они и гогочут, – безапелляционно заявил Виктор, невозмутимо продолжая ужинать.

Мама, немного помолчав, сказала:

– Ты бы всё же, как поешь, сходил – посмотрел.

– Схожу, схожу, мама, не волнуйся ты так из-за этих гусей! На то они и гуси, чтобы гоготать. Не случайно говорят же, что гуси Рим спасли, а меня сейчас почему-то Валька Червлённый больше волнует.

– А что с ним такое?

– Не звонит уже который день.

– Пьёт, наверное, вот и не звонит, – резонно заметила недолюбливавшая меня мама Виктора, – Как сдурел мужик, в честь чего он вообще пить-то начал?! Был человек, как человек, а сейчас как…, – она так и не смогла найти нужного сравнения и безнадёжно махнула рукой.

– Да зря ты так, мать, – снисходительно и вместе с тем несколько печально усмехнулся Виктор, – нормальный он вполне мужик, но вот дней пять назад он выглядел явно ненормально и это меня, как друга, не может не беспокоить! – последнюю треть медленно съедаемого блина Виктор внезапно проглотил, не жуя, запил добрым глотком чая и решительно поднялся из-за стола.

– Пойду посмотрю на гусей, – он с сожалением посмотрел на остатки блинов, картофельные оладьи и десерт, – ты не убирай потом доем. Не знаю почему, но у меня появилась странная уверенность, будто этот неурочный гогот гусей как-то связан с неприятностями Вальки.

Мама посмотрела на сына удивленно, но ничего не сказала.

Виктор вышел во двор, с удовольствием вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, вытер ладонью лоб, покрывшийся обильным потом за время чаепития и внимательно взглянул вверх на вечернее майское небо. По неопределённой причине он поёжился, хмуро посмотрел в сторону длинного приземистого сарая, откуда из-за дощатых стенок не утихали громкие голоса чем-то взбудораженных гусей. Что-то было не так в доме Виктора за последние двадцать лет не случалось никаких неожиданностей и Виктор сейчас остро чувствовал в родившейся ситуации совершенно явственный подвох. А ситуация эта сегодняшняя была, так сказать, зачата, безусловно, во время последнего визита Вальки. Что-то ведь он пытался объяснить что-то в высшей степени странно звучавшее, но чересчур много и быстро оба выпили брусничной настойки и Виктор, сколько ни пытался, так и не смог вспомнить одну особенно поразившую его фразу, невнятно пробормотанную в «дым» пьяным Валькой.

За спиной тихо скрипнула входная дверь, мама вышла на крылечко:

– Сходил? – спросила негромко.

Виктор неопределённо пожал плечами не зная, что ему ответить и рассеянно скользнул взглядом карих выпуклых глаз по тёмному небосклону и только собрался ответить маме что ещё к гусям не сходил, как гуси резко умолкли, а слова сами застряли в горле: из чёрной бесформенной тучи, не так уж и высоко почти прямо над головами Виктора и мамы, вылетела еще более чёрная, чем туча, птица совсем уж невероятных размеров. Она стремительно и бесшумно пролетела на восток – к центру города, секунды через четыре исчезнув с глаз долой, растворившись в дождливом океане мрака майской ночи. Оцепеневший Виктор услышал позади себя утробный хрипло хлюпающий звук, и машинально обернувшись, успел подхватить под руки оседающую на крылечко маму, схватившуюся за сердце.

– Нет, нет, не бойся, Витенька я ещё не помираю, – слабо простонала она, – Сейчас, сейчас пройдёт. Корвалольчику принеси мне быстренько, я на крылечке посижу, успокоится пусть… Он, наверное, совсем улетел…

Виктор бережно прислонил маму к резным перилам крылечка, бросился в дом, долго рылся внутри шкафчика, где хранились лекарства – пальцы у него тряслись как-то сами по себе отдельно от трясущихся же рук и не могли, соответственно, ухватить ни один из многочисленных бутыльков с лекарствами. Перед глазами возникали и тут же исчезали тёмные и цветные круги, и овалы, и он никак не мог прочитать надписи на этикетках… и билось назойливо что-то в уши, чей-то голос, хорошо знакомый голос… Наконец, Виктора осенило – он вспомнил, услышав словно наяву пробубнившего пьяным Валькой ту самую тщетно вспоминавшуюся фразу: «Я подарил, Витька, тёще чёрную шаль страшную-престрашную. У цыган купил, наверняка – краденая, и тёщу она душила ночью!..» Лишь только вспомнилась нужная фраза, глаза стали ясно видеть – исчезли проклятые пятна, перестали трястись руки, а вместе с ними и пальцы. Виктор благополучно нашел корвалол и рысцой отнёс его маме. Та хлебнула прямо из горлышка и фыркнув, затрясла головой.

– Воды принести?!

– Ой, не надо, сынок,.. – слабо махнула она рукой и немного отдышавшись, спросила: – Лучше скажи что, по-твоему, это было???

– Это??? – переспросил Виктор, заметно изменившимся голосом, – это, мама, была ночная няня, которая спела колыбельную песенку нашим гусям и они сразу уснули. А сейчас няня полетела дальше ей, видимо, многих ещё нужно будет усыпить за эту ночь в нашем городе…

С полминуты они оба молчали, не представляя, что ещё можно сказать по поводу чудовищной угольно-чёрной тени, внезапно мелькнувшей в ночном небе и обрушившейся на их рассудки, наподобие парового молота…

– Тебе полегче стало? – предупредительно спросил Виктор.

– Да, сынок.

– Тогда пойдем в дом и поплотнее закроем за собой дверь, – он помог ей подняться и они торопливо скрылись внутри уютного безопасного дома, где на столе еще не остыли вкусные блинчики и аппетитные картофельные оладьи.

…Летевшего к центру города голодного стрэнга видели многие горожане, одинаково вздрагивая при этом, раскрывая рты и протирая глаза а не привиделось ли?!…

Какое-то время он кружил над центральной городской площадью, ярко освещенной в этот вечерний час и полной гуляющего народа. Затем, так ничего решительного и не предприняв, Стрэнг еще раз слетал к самому крупному в городе Покровскому Собору, особенно низко над ним не спускаясь, так что никого из многочисленных прихожан, продолжавших толпиться на просторном соборном дворе, он напугать не успел.

Но, видно, бестолковые неопределенные метания по ночному небу страшно надоели ему самому и Стрэнг, совершив в воздухе на трехсотметровой высоте над Покровским Собором сложный пируэт, развернулся и на максимальной скорости полетел по направлению к железнодорожному вокзалу – с намерением поразить и обескровить очередную запеленгованную цель, решив оставить многолюдье Собора на дессерт…

А очередная запеленгованная цель – Игорь Васильевич Цыганенко выбежал на привокзальную площадь и, остановившись, отчаянно пытался отдышаться жадно, со стоном и хрипом, хватая влажный воздух широко раскрытым ртом. Если бы он имел возможность, то прежде всего бы громко и счастливо рассмеялся, что успел оказаться среди людей и света, и теперь ему не угрожает страшная тень прошедшей ночи.

Впрочем, отдышавшись, Игорь Васильевич прежде всего, действительно, широко улыбнулся и немного подумав, неторопливо направился к зданию вокзала вдоль ряда коммерческих ларьков, забитых пёстрыми упаковками и бутылками заморских продуктов и напитков. Он не замечал, что продолжал улыбаться, когда шагал мимо ларьков, и встречные с удивлением рассматривали улыбавшегося бомжа, совсем не представляя до этого момента, что бомжей может хоть что-то радовать в проносившейся мимо них жизни.

Ряд ларьков закончился, Игорь Васильевич очутился возле уличного кафе, примыкавшего непосредственно к стене вокзального здания. Все столики под натянутым полосатым тентом оказались занятыми. Посетители кушали горячие шашлыки, манты, арканзаские куриные окорочка, пили ледяное пиво, кое-кто вслед за кусками мяса опрокидывал в себя стограммовую порцию водки. Здоровое шумное оживление царило в кафе и настроение у Игоря Васильевича поднялось еще на несколько градусов, достигнув едва ли не уровня эйфории.

Справа со спины неслышно подкрался наряд из трёх молоденьких милиционеров.

– Поужинать собрался? – лениво-ироничным тоном поинтересовался старший наряда у Игоря Васильевича и сразу спросил ещё что-то, но приятный женский голос из вокзального ретранслятора объявил о прибытии очередного пассажирского поезда дальнего следования и сержант умолк на полуслове, продолжая подозрительно недобро рассматривать Игоря Васильевича, перед смертью страстно захотевшего съесть палочку шашлыка и выпить запотевшую кружку холодного пива. Он взглянул на сержанта затравленно, жалобно и устало, улыбка навсегда покинула его испитое непривлекательное лицо, раскрылся несмело кривой тонкогубый рот и сержант услышал слова, врасплох резанувшие по его не огрубевшему пока сердцу острой жалостью:

– Я же тоже человек, сынок! Сегодня годовщина маме моей, двадцать три года её нет, как со мной. И сестрёнка у меня была старшая, тоже нет её, она любила меня и очень всегда переживала, что жизнь моя, как телега без лошади под откос всё, под откос понеслась и ничем не удержать её больше. Запомни, все бомжи – люди, сами себе они не рады, но… наверное, Бог их для какой-то цели всё же создал… Смерть их всех ждёт страшная и неожиданная, а страшнее всех – моя. Она уже рядом, я рано обрадовался, дурак!.. – Игорь Васильевич сделал решительный шаг вперед по направлению к ближайшему столику с целью схватить почти полную кружку пива, стоявшую перед пожилым печальным не-то казахом, не-то киргизом, жадно пожирающим сочный шашлык, но не успел…

Командир наряда ничего не успел понять, без остатка растворивший разум ужас накрыл его мягкой сокрушительной лавиной сверху из черноты неба. Сержант лишь ощутил, как сильно обожгло правую щеку чьим-то зловонным жарким дыханием, да перед глазами ослепляюще полыхнула холодная бирюзовая молния и сразу – безумный женский визг, и – темнота вместе с тишиною. Но без сознания сержант пробыл недолго: всё тот же пронзительный не прерывавшийся ни на секунду визг привёл сержанта в чувство. Он увидел опрокинутый столик, разбитую кружку, пролитое пиво, разбросанные по асфальту куски шашлыка и – официантку, её белые безумные глаза и широко раскрытый рот, откуда летела слюна и бешеным напором рвался визг.

– Какая-то огромная чёрная тварь унесла этого бомжа в небо, командир!!! – твёрдо сказал над ухом сержанта голос одного из подчиненных патрульных, – Нужно немедленно что-то делать, во всяком случае эвакуировать людей внутрь здания вокзала!

– Бред какой-то не может такого быть!!! – только и мог сказать сержант и часто-часто, совсем по беспомощному, по-старчески, затряс головой.

Невдалеке взвыла сирена. На большой скорости к месту происшествия подкатил жёлто-синий «УАЗик», брызгавший во все стороны мертвым синим светом, яростно полыхавшим внутри крутившегося фонаря, прикреплённого к крыше автомобиля.

«УАЗик» не успел даже затормозить, как наружу выскочил милицейский подполковник с лицом решительным и злым. При виде бледного сержанта и его трясущейся головы, лицо подполковника сделалось ещё решительней и злее.

– Возьмите себя в руки, сержант! – резко сказал подполковник, – и докладывайте!..

Стрэнг унёс Игоря Васильевича далеко за городскую черту и отужинал им высоко над глухими заливными лугами, где наливались свежим соком густые травы и распускались первые луговые цветы, щедро испускавшие в воздух густой сладкий аромат. Всё время полета Игорь Васильевич, естественно, находился в состоянии глубокого шока и лишь над цветущими ночными лугами, сплошь покрытыми густой росой, он очнулся и ему явственно почудилось, что он превратился в ангела с большими чёрными крыльями, влетающего в цветущий сад. Игорь Васильевич счастливо улыбнулся и благодарно прошептал стрэнгу: «Спасибо, мой избавитель!» А затем обескровленное тело Игоря Васильевича, кувыркаясь, упало в середину неглубокого озерка, заросшего круглыми листьями кувшинок.

Городской детский сад №123

Оксана Анатольевна, чьим уделом оказалось дежурить этой роковой ночью опять на пару все с той же неказистой и неуклюжей нянечкой Таней Фоминой, пришла на смену с большим опозданием и в явно расстроенном нервном состоянии – едва ли с недавно высохшими от обильных слез большими красивыми глазами. Внимательно взглянув на воспитательницу, ее напарница, опытная в житейских вопросах (во всяком случае, ей так всегда казалось) мудрым голосом клинической идиотки спросила:

Что – опять со «своим» разборки были?!

А-а-а! – неопределенно хмыкнула и неопределенно махнула рукой Оксана Анатольевна, и вместо ответа спросила: сколько сегодня ребятишек?

Семнадцать.

Жданов – здесь?

Ну а куда-ж ему деваться! – почему-то с понимающим негромким смехом развела короткими толстыми руками пучеглазая нянечка.

Ну опять, значит, ждет нас ночь «страшилок»! – улыбнувшись, констатировала печальная красавица-воспитательница.

Да нет, вроде спят все уже – усталые они какие-то сегодня, только до подушки добрались и все, как один – бац и засопели!

А все-таки – что у тебя, Оксана со «своим» -то?! – упорно не отставала въедливая Таня. – Допек он тебя, вижу, до слез опять! Он же дурак полный! Все, кто в газетах пишет, все – полные дураки! Разводилась бы ты с ним – нашла бы мужика нормального работящего, а то это что за хрень – баснями тебя только одними и кормит…

И у двух женщин начался достаточно банальный, почти ничем не отличающийся от многих миллионов остальных женских разговоров, ежеминутно засоряющих мировой эфир, своими глубокомысленными или пустопорожними, неважно, рассуждениями о непутевых мужьях, о тяжелой женской доле, о путях выхода из финансового семейного кризиса и тому подобных вещах. Поболтав таким образом минут пятнадцать и облегчив, тем самым, себе немного душу, обе напарницы, не сговариваясь, словно по чьей-то неслышной команде глянули в окно, за которым висела огромная оранжевая Луна. Неясное беспокойство возникло в глазах Оксаны Анатольевны, она резко встала на ноги и со словами:

Пойду – проверю ребятишек! – у дверей спальни она неожиданно остановилась и задумчиво произнесла: не по себе мне как-то сегодня. И даже не из-за того, что опять с Алешкой поругались – а жуть какая-то, оторопь берет – всю дорогу пока от остановки шла! Вот ощущение, Таня: не поверишь – как будто следил кто за мной, вот ей Богу!

Да «твой» это все тебя доводит, Оксана Анатольевна – честное слово! Разведись ты с ним поскорее и заживи, как человек и всю «оторопь», как рукой снимет!

Да ты знаешь, когда я на работу уходила, он мне, знаешь, что на прощанье сказал?

Что?!

Он сказал: «не знаю – почему, но у меня сейчас твердое убеждение, что сегодня – последний день нашей совместной жизни!».

Пьяный, наверное, был?

Да нет. Вообще, он всю неделю, как сам не свой, как совсем с катушек съехал! Все мне то про скорую смерть свою, то про обязательный развод всю плешь проел!

Я же говорю, что – дурак! – еще раз убежденно высказала свое мнение о муже Оксаны Анатольевны нянечка.

Тань – поставь, пожалуйста, чай! – не вдаваясь в набившую ей оскомину тему о своем непутевом муже, попросила воспитательница нянечку и вошла в спальню к детям.

Ей почему-то очень не понравился оранжевый свет луны, заливавший спальню откровенно неземным, вернее – совсем не лунным светом. Неприятный скользский холодок разлился по душе Оксаны Анатольевны и к счастью в детской спальне не было зеркала, а то бы в ее отражении воспитательницу бы могли напугать собственные, невероятно увеличившиеся в размерах, и без того огромные глаза.

Оксана Анатольевна!!! – окрашенную ненормальным оранжевым светом, тишину спальни разорвал пронзительный детский крик. И сразу же с одной из кроваток вертикально вверх взлетело маленькое байковое одеяльце – из под него выскочила самая младшая девочка группы Таня Воробьева. Маленькие ножки громко простучали по холодному линолеумному полу и заплаканная девочка, крепко обняла высокую воспитательницу за бедра, уткнувшись ей личиком в подол халата.

Что случилось, маленькая?! – гладя по русой головке содрогавшегося от безудержного плача ребенка, как можно более спокойным и ласковым голосом спросила Оксана Анатольевна.

Я… я… ю… боюсь!!!

Чего, Танечка?!

Мне-е… о-очень… очень страшна-а!!! – с трудом продираясь сквозь душившие ее рыдания, кое-как выговаривала членораздельные слова маленькая Таня.

Так из-за чего же нам все-таки так сегодня страшно? – присела на корточки Оксана Анатольевна для того, чтобы ее внимательное доброе красивое лицо оказалось на одном уровне с заплаканным личиком девочки.

Испытанный педагогический прием подействовал, и успокоившаяся Таня Воробьева почти без запинки произнесла:

Вовка Жданов сказал, что сегодня ночью к нам в гости обязательно прилетит Черная Шаль!…

Глаза Оксаны Анатольевны, крепко прижавшей к себе вздрагивающее тельце девочки, еще более округлились и увеличились, теперь уже от настоящего ужаса – сквозь оконное стекло они увидели на фоне оранжевого лунного диска гигантские крылатые черные тени, летевшие клином…