Текст книги "Черная шаль"

В самолете директора ФСБ

Над нашим городом снижался служебный самолет Директора ФСБ «ТУ-154 М». В личном кабинете-салоне Директора генерала-армии Плейтиса сидели двое: сам Плейтис и начальник «Стикса-2» генерал-лейтенант Рыжевласов. Они сидели друг напротив друга, бросали озабоченные взгляды в темное окно иллюминатора и негромко обсуждали сложившуюся ситуацию. Собственно, ее обсуждение практически не прекращалось с момента убийства генерал-полковника Шквотина и Ирины Райзнер, происшедшего в помещении музея «Стикса-2» трое суток назад.

До посадки оставалось десять минут, и оба генерала понимали, что это были последние относительно спокойные десять минут в их жизни. Казалось, переговорили они уже обо всем, но душевного облегчения не наступало, так как полностью отсутствовала ясность намечавшихся перспектив. Вернее, малейшие перспективы загораживались плотным мрачным занавесом из черных пушистых покрывал, в огромном множестве порхавшими над нашим городом и так выразительно описанных по телефону генералом Панцыревым.

Плейтис отпил немного янтарного чая с лимоном из тонкой фарфоровой чашки, отставил ее в сторону. И внимательно взглянув на Рыжевласова, задал тому совсем уж неожиданный вопрос:

– Проект «Прокаженный уйгур», он ведь функционировал задолго до моего назначения на занимаемый сейчас пост… Так вот, я хотел бы узнать кто, когда и при каких обстоятельствах так его назвал?

– Ровно двадцать лет назад подполковник КГБ Ринат Муратов (впоследствии он стал генерал-лейтенантом, погиб в Антарктиде четыре с половиной года назад) выполнял спецзадание на территории Китайской Народной Республики, в одном из горных районов Уйгур-Синьцзянского автономного округа.

Вся группа подполковника, состоявшая из шести человек, погибла. Он единственный чудом остался в живых, хотя, если сказать честно, шансов у него практически никаких не оставалось. Наступал вечер, а в сентябре в тех горах ночи очень холодные, да и местность на десятки километров вокруг была безлюдной и дикой, как поверхность луны. Сюда можно прибавить и волков, и отсутствие оружия у подполковника, и его достаточно тяжелые ранения. Как он впоследствии рассказывал – он вполне подготовился к неминуемой смерти, и занимался лишь тем, что стоически любовался окружавшими его горными пейзажами, раскрашенными в удивительные цвета лучами заходящего солнца…

– Эти лирические подробности обязательны? – нетерпеливо перебил Рыжевласова Плейтис.

– Тщательное восстановление эмоционального фона происходящего инфернального контакта необходимо для исчерпывающего ответа на поставленный вами вопрос, господин генерал армии, – спокойно, без тени подобострастия возразил Рыжевласов.

Плейтис недовольно поморщился, но промолчал. Рыжевласов невозмутимо продолжил:

– Вечные снега на пиках-пятитысячниках полыхали тревожными желто-оранжевыми акварелями, сверкавшими по граням траурными угольно-черными полосами, моментально способными вызвать чувство глубокой подавленности даже у самого махрового оптимиста. Над пиками висело высокое горное небо и в нем зеленым изумрудом сверкал ранний полумесяц, придавая пейзажу, открывавшемуся глазам тяжело раненого подполковника удивительное неземное очарование. Ринат Муратов даже забыл о надвигавшейся на него смерти – настолько оказался очарованным видением сверкающего среди умирающего дневного света огромного изумруда. Он не мог знать, что сияние полумесяца отражается у него в глазах двумя яркими изумрудными точками, и теперь у него появилась способность видеть невидимое и несуществующее… – при этих словах Директор ФСБ непроизвольно икнул и торопливо глотнул чаю, – … Подполковник Муратов неожиданно для себя, из того беспорядочного скопища валунов по которому он с огромным трудом пробирался, вышел на несомненно древнюю, но сравнительно ровную каменную дорогу. Дорогу покрывали многочисленные трещины. По краям трещин, высунув раздвоенные языки, в лучах заходившего солнца и – постепенно разгоравшегося изумрудного полумесяца, грелись крупные пятнистые ящерицы, равнодушно глядевшие прямо перед собой агатово поблескивавшими глазками. Подполковник Муратов еще подумал что это какой-то новый, совсем неизвестный зоологии, вид. Но не будучи зоологом, подполковник не почувствовал волнения первооткрывателя, и ни секунды не задумываясь, чтобы получше рассмотреть пятнистых ящериц, продолжил свой скорбный путь по древней таинственной дороге, ведущей, как бы в сторону советской границы. Между прочим, он заметил, что ящерицы, когда он проходил мимо, все как одна, поворачивали ему головы вслед, и в бесстрастных агатовых глазках пятнистых рептилий появлялось нечто похожее на любопытство.

Ночь в горах, как ей и полагалось, спускалась стремительно, резко холодало, удивительные акварели на вечных снегах тускнели, ярче делался свет изумрудного спутника, подполковник терял силы и с каждым шагом делался все спокойнее перед лицом скорой неизбежной смерти. И уже в почти полной темноте, едва не теряя сознание, удержавшись на ногах лишь благодаря необъяснимому, но точно уже последнему, приливу сил, он увидел прямо впереди себя метрах в пятнадцати сидевшего на придорожном валуне человека. Темнота, как я уже сказал, стояла еще не полная, и подполковник разглядел, что человек сидит наклонившись вперед головой и активно шевелит перед собой обеими руками.

Муратов, не замедляя хода, направился прямо навстречу неизвестному, увидев в нем единственный шанс спастись. Когда до цели оставалось три метра, перед сидевшим вспыхнул небольшой костерок из шипящего желтовато-зеленоватого пламени. Такой оттенок огню придавал, видимо, необычный свет полумесяца, решил про себя подполковник и, откашлявшись, хрипло произнес: «Добрый вечер!» В ответ он ничего не услышал, но зато хорошо рассмотрел незнакомца, его руки и вид топлива, каким тот поддерживал огонь в костерке. И первое, и второе, и третье болезненно поразили подполковника Муратова и даже заставили пожалеть о своем легкомысленном решении подойти и попросить помощи у незнакомого человека, случайно попавшегося ему на большой пустынной уйгурской дороге, причем очень древней дороге, неизвестно кем, когда и с какими целями построенной.

В костерок подбрасывался не хворост, а – трупы пятнистых ящериц, неизвестных науке. Вокруг костерка их было навалено порядочное количество. Перед тем, как бросить очередную ящерицу в огонь, неизвестный грубиян, отказавшийся ответить на приветствие подполковника КГБ, откусывал ей свороченную на сторону голову, длинными изогнутыми зубами, изумрудно сверкавшими под светом спутника, и с громким хрустом пережевывал откусанное. Другими словами, встреченный подполковником Муратовым человек, человеком-то, как раз, по сути, и не являлся. Ни в повадках, ни в облике его не заметил подполковник почти ничего человеческого. Главное лица-то не было, вместо лица имелась настоящая, сильно вытянутая вперед, поросшая шерстью звериная морда, заканчивавшаяся зубастой пастью. Большие, вытянутые кверху уши, наподобие ослиных, украшали широкое темя черепа, а на самом же темени зияли две свежие страшные кровавые раны, и подполковник Муратов невольно подумал, что пожирателю ящериц совсем недавно обломали рога. Трехсантиметровые когти чудовища, точно также как и зубы, сверкали изумрудным блеском, словно их покрывал лак. Одета, повстречавшаяся Муратову тварь, была в какие-то отвратительные лохмотья и клочья из старой, грязной, покрытой плесенью, толстой кожи. Таинственный зверь не кинулся на тяжелораненого, истекавшего кровью подполковника, чтобы разорвать ему горло, нет – он бросил под ноги подполковнику труп особенно жирной ящерицы и вполне красноречиво дал понять, чтобы подполковник ящерицу немедленно съел…, – рассказ прервался, так как заходивший на посадку лайнер резко сбросил высоту, и у талантливого рассказчика, и у благодарного слушателя – у обоих захватило дух и на короткий миг исчезла возможность продолжать разговор. В иллюминатор генералы увидели гипертрофированно гигантскую круглую луну, также немного зеленоватую, словно ее волшебным образом подкрасил рассказ генерал-лейтенанта Рыжевласова о странной и жуткой истории, случившейся двадцать лет назад – где-то в диких горах китайского Тянь-Шаня. И когда могучий «ТУ», взревев двигателями, пошёл на посадку, Плейтис возбужденно потребовал продолжение истории:

– Скорее, генерал заканчивайте, пока мы не приземлились!

– Я, собственно, самое важное рассказал, осталась лаконичная концовка, – пожал плечами Рыжевласов, – так состоялся первый контакт между КГБ и теми силами, с которыми сейчас, к сожалению, наша Организация вынуждена была вступить в конфликт, последствия которого предугадать пока не представляется возможным.

– То есть, я так понял, та встреча в горах двадцатилетней давности подполковника КГБ и румайяра явилась прогнозируемым итогом проведенной операции, в ходе которой погибло шесть наших сотрудников?

– Совершенно, верно, господин генерал-армии. После встречи подполковника Муратова и тоже тяжело раненого румайяра прошло полгода, и в рамках системы КГБ было официально создан сверхсекретный специальный отдел «Стикс», возглавил который Герой Советского Союза, полковник Муратов.

Плейтис тихонько присвистнул и лишь затих его свист, шасси лайнера коснулись взлетно-посадочной полосы аэродрома.

У трапа высоких гостей встречала большая свита: несколько генералов систем ФСБ, МВД, войсковых, а также областные, и городские чиновники высшего ранга. Без лишних разговоров, прибывшие руководители ФСБ страны, и встречавшие их, расселись по автомобилям, и кавалькада из дюжины машин на огромной скорости помчалась в город. Настроение во всех машинах имело ярко выраженный подавленный характер…

Возвращение в апарц

Ведя джип по извилистым улочкам цыганской слободы с максимально возможной в тех условиях скоростью, буквально каждую секунду я ждал увидеть в свете фар самых невероятных чудовищ, либо следы их недавнего пребывания в гостях у наших городских цыган. Но нет – темно и тихо было на, всегда оживленных даже ночью, улочках и я понял окончательно, что все они действительно отправились куда-то на свое последнее кочевье по тропам нехоженым и неведомым, петляющих по долинам таинственных Караваевых Гор, где, по словам спасенного мною полуспятившего цыгана, их подстерегали какие-то щ е л к у н ы.

Если бы не присутствие в машине Виктора, не уверен – хватило бы мне душевных сил доехать до апарца – уже в третий раз за ночь через опостылевшую мне слободу. Несмотря на то, что друг мой находился в полной психической прострации, то постоянно бормоча какую-то бессвязицу про гусей, то невнятно кому-то угрожая, то жалобно всхлипывая и не делая никаких попыток вступить со мной в связный разговор, благодарю простому факту его физического присутствия рядом, я не чувствовал себя отчаянно одиноким в трупном зеленоватом полумраке этой фантастически страшной ночи. А может постоянный негромкий плеск внутри, лежавшей справа от меня, оплетенной пятилитровой бутыли, внушал мне успокаивающие мысли о другой чудесной возможности в любой момент легко ускользнуть из, вплотную обступившего со всех сторон, кошмара. Казенно-оптимистичным бодрым выкрикам по радиотелефону генерала Панцырева, заставившим меня возвращаться в апарц, я нисколько не верил, в глубине души продолжая считать, что генерал, просто-напросто, свихнулся, точно так же, как и бедный Витя.

Тем более странным показалось мне сильное и внезапное ощущение домашних теплоты и уюта, нахлынувших на меня из, горевших добрым сказочным светом, окошек, как всегда неожиданно, вынырнувшего из-за последнего поворота цыганского дома или – апарца. Я даже легонько присвистнул от изумления – до такой степени невероятной показалась мне происшедшая с проклятым домом метаморфоза. И с легким сердцем я остановил машину возле ворот, будучи уверенным, что со здоровьем у Сергея Семеновича все в порядке и во время разговора по радиотелефону он меня не обманул. Продолжавшего читать безумные похоронные панегерики по улетевшим прямиком на тот свет гусям Виктора, я решил пока не трогать.

Захлопнув дверцу джипа, я сразу услышал, доносившиеся со двора сквозь щель приоткрытых створок ворот, голоса – веселые оживленные голоса. Приоткрыв ворота, я безо всякой опаски вошел во двор апарца, густо заросший удивительными растениями самых разнообразных форм и видов, и освещенный таким же согревающим и уютным светом, весело потрескивающего костра, разведенного в центре двора. Золотисто-лиловое пламя костра зажигало причудливыми разноцветными бликами поверхность небольшого идеально круглого водоема в диаметре до трех метров, образовавшегося на месте собачьей будки и лежавшего с нею рядом трупа огромной овчарки. Над костром, подвешенный на массивной цепи между двумя металлическими кольями, висел закопченый казан. В казане булькало какое-то варево и от варева в воздух валил густой пар, распространявший удивительно аппетитный запах. Пар этот с явным наслаждением вдыхали полулежавшие вокруг костра на пышной лиловой траве генерал Панцырев, майор Стрельцов и Верховный Унгард Анмайгер. Кажется, непосредственно перед моим появлением, они обсуждали достоинства варившейся в казане похлебки, которую им, судя по всему, предстояло вскоре попробовать. Я, не без оснований подумал, что удастся отведать экзотического варева и мне.

Валя – проходи, родной! – приветствовал меня генерал с широкой улыбкой на счастливом лице.

Улыбался мне и майор Стрельцов. Не улыбался один лишь Верховный Унгард Анмайгер, не способный, по-видимому, выполнять данное мимическое упражнение, по самой своей физиологической природе. Правда и улыбка майора Стрельцова показалась мне до такой степени странной, что лучше бы он вообще не улыбался, а сидел бы с каменным лицом, как и Верховный Унгард. Или что-то с зубами случилось у Эдика, а может отсутствие очков делало его общий облик непривычным и то, что сидел он голым по пояс, не знаю – я не успел понять. Так как вдруг громко заклокотала поверхность круглого водоема, заглушив даже бульканье варившегося в казане кушанья. И глаза мои, сразу приковавшиеся к поверхности водоема, наверняка округлились и сделались испуганными.

Не бойся, Валя! – успел предупредить меня Сергей Семенович, сейчас ты увидишь рядового унгарда Аджаньгу, явившегося к нам на помощь из мира Алялватаска!

В центре водоема надулся огромный пузырь и ненавязчиво поприковывав к себе всеобщее внимание секунд пять, лопнул с характерным чмокающим звуком, явив аудитории вместо себя огненно-рыжую голову рядового унгарда Аджаньги, крепко сжимавшего в зубастой пасти огромную трепыхавшуюся рыбину, попеременно открывавшую и закрывавшую пасть, не менее зубастую и отвратительную, чем у самого Аджаньги. Я не выдержал открывшегося зрелища и по серьезному отключился, не помня, само-собой как свалился в густую лиловую траву, заметно отдававшую ароматами мелиссы, чебреца и белокопытника, вместе взятыми.

Без чувств мне долго пролежать не дали. Медленно продираясь сквозь ласковые волны сладкого небытия, окутанного туманными испарениями чудодейственно лечебных трав, я открыл глаза и увидел низко склонившееся надо мной лицо генерала Панцырева. Я приподнялся на локти и окончательно пришел в себя:

Что это было со мной?

Чепуха – обычный нервный обморок, поспешил успокоить меня чуткий Панцырев и протянул мне большую фарфоровую кружку, доверху наполненную дымившимся, пряно и вкусно пахнувшим варевом из казана, На – выпей, это тебя должно здорово взбодрить!

«Что это?» – подозрительно спросил я.

Это уха, сваренная из рыб, которые никогда не водились в мировом океане Земли, а приправлена она травами и специями, какие до сих пор любили употреблять в пищу одни лишь Верховные Унгарды на своих родовых праздниках. Не бойся, Валя – смело пей. Это придаст тебе много сил для грядущих испытаний, а грядут они очень скоро, может быть уже – через какой-нибудь час.

Не видя у костра никого, кроме сидевшего ко мне необычайно мускулистой спиной, щедро заляпанной какими-то не-то пластырями, не-то заплатами, майора Стрельцова, я спросил:

А где наши друзья Унгарды?

Они в апарце – совещаются о чем-то своем – об унгардовском перед решающим боем с румплями…, и дальше я только слушал сбивчивый и торопливый рассказ генерала о тех удивительных часах, которые он провел наедине со стопроцентным инферналом во плоти и крови, появившемся в апарце по классическим законам жанра.

«Он не съел меня, хотя, как выяснилось по его дальнейшим рассказам, сделать ему это было совершенно не сложно. Он долго издевался надо мной – показывал язык – ужасный раздвоенный язык с массой отвратительных пупырышек на нем, щелкал когтем по клыкам, делал шутливые угрожающие жесты руками, которые меня совсем не пугали, хотя и Аджаньге казалось, что я его сильно пугался. Но, суть не в этом, а в том, что он дал нам шанс на спасение… Во всяком случае он спас Эдика, не говоря уже о Верховном Унгарде Анмайгере… Он пальцем нажал Эдику куда-то чуть пониже затылка и все иглы выскочили у Эдика из спины и на месте ранок выступила даже не кровь, а какая-то синеватая слизь и я еще раз мысленно попрощался с Эдиком. Но Аджаньгу ничуть не смутил вид выступившей у майора Стрельцова слизи на спине. Гулко стуча огромными копытами по деревянным доскам пола, пергаментнокожий гигант Аджаньга прошел к двери, ведущей в сени, с силой распахнул ее, едва не сорвав с петлей и оглянувшись на меня произнес, радостно скаля клыки:

Ваше счастье, мырки, что это оказалась именно асмарда!

А из темноты сеней, между прочим, потянуло запахами разнотравья прохладного туманного луга – совершенно незнакомыми запахами, не нашими – совсем-совсем чужими. Но в них чувствовалось нечто бесконечно обнадежывающее. А этот Аджаньга, я заметил, вдыхал ворвавшиеся из сеней густые ароматы со страшной жадностью. Как следует надышавшись, он выскочил во двор, на котором, судя по всему, вырос кусок заливного луга из поймы какой-то неизвестной нам большой реки Алялватаски.

Пока Аджаньга что-то настойчиво искал во дворе, я имел возможность наблюдать воочию волшебное воздействие лучей священной лампы «хиранг» на остекленевшего Анмайгера, да и, в целом, на всю атмосферу апарца. Собственно, я и сам, хоть и не будучи жителем Алялватаски, почувствовал себя под этими лучами значительно бодрее что-ли. А Анмайгера они, в буквальном смысле слова, оживили. Сначала у него что-то звонко так и протяжно щелкнуло в голове, где-то под самым темечком – он всем туловищем дернулся вперед. Я думал – упадет, разобьется на хер, как твои цыгане, но – нет, усидел наш Анмайгер, пару раз только еще под темечком щелкнуло и все – тихо сделалось в смысле щелчков, лицо у него, как будто потом покрылось, и волосы мокрыми сделались, как если бы это чертово стекло растаяло и потекло. Заметно сразу стало, что мышцы у него под одеждой расслабились, ну короче – ожил мужик. Глаза открыл, ну сначала, конечно, очень тупо смотрел – стеклянно, а потом ничего. Когда Аджаньга вернулся минут через десять после того, как ушел во двор, Анмайгер почти полностью в себя пришел. А Аджаньга, оказывается, нарвал во дворе здоровенную охапку какой-то травищи и, по моему, именно ее зачем-то жевал. Он мне, между прочим, подмигнул правым глазом, так, знаешь, совсем почти по нашему – по земному, бросил эту травищу рядом с Эдиком, опустился рядом с ним на колени, одним пальцем сорвал с Эдика и куртку, и пуленепробиваемый жилет (!), и футболку, в общем, раздел его по пояс единственным, что говорится, росчерком когтя. И на месиво, что осталось вместо эдиковой спины, давай плеваться той жвачкой, что получалась у него в пасти. Плюнет и ладонью растерет, плюнет и снова ладонью растерет. Всю спину он таким макаром Эдику залепил и только после этого сказал мне, Эдик будет жить, так как ему несказанно повезло весь двор зарос травой Люзеленей: ритуальной травой традиционных брачных игр унгардов и самым эффективным природным антитоксидантом против яда асмарды, а также от многих других болезней. Люзеленем излечиваются даже какие-то там бешеные смурги и отращивают новые рога бунды-роголомы! А сами унгарды, наподобие нашего Аджаньги, во время брачных игр, проводимых на определенных участках берегов их родных болот, зарабатывают себе моральный капитал в глазах невесты исключительно благодаря асмардам. (оказывается, что достигшие половозрелости мужские особи унгардов, желающие заполучить в законные жены ту или иную невесту, обязаны с разбега прыгать обнаженной филейной и к ней прилегающими иными частями тела на ощетинившихся асмардов, и если иглы смертельно ядовитого насекомого пробивают не до конца загрубевшую шкуру прыгнувшего кандидата в мужья (что свидетельствует о преждевременности возникшего желания спариться), получают в целебных целях примочки из священной травы Люзеленей (в иных случаях трогать, а тем более рвать ее жесточайше запрещено), которые двоекратно усиливают их самцовский потенциал (в два раза усиливается зоркость, чтобы издалека замечать самок, в два раза гуще становится ошерстенение, в легко ранимых местах уплотняется кожа, дабы ее не могла прокусить самка в период брачных игр и т.п.).

Проделав необходимые лечебные процедуры над неподвижным телом майора Стрельцова, Аджаньга осторожно подошел к ритмично раскачивавшемуся в кресле Верховному Унгарду Анмайгеру и увидев, что тот практически полностью пришел в чувства под воздействием лучей священной лампы «хиранг», немедленно рухнул перед ним на колени, согнув широченную спину и уперевшись мощным лбом об пол.

«Кто ты?» – пока еще очень слабым голосом спросил Анмайгер.

Я – рядовой унгард Аджаньга, о, Великий Унгард Анмайгер Лютия Чермик! Я послан сюда в Параллель Х– 40 решением Великого Совета Клана Чермиков для того, чтобы вернуть ускользнувшего из твоего ахайсота Стрэнга и вернуть его на твои плечи!

Мой Стрэнг не ускользнул из ахайсота, а его украли! – строго поправил Аджаньгу Анмайгер, Истинный Стрэнг-хранитель никогда не предаст хозяина!

Исполинское туловище Аджаньги затрепетало от сильного страха и приподняв рогатую голову, он, символизируя раскаяние из-за совершенной бестактности, припечатал лбом об пол с такой силой, что на мгновенье тускло мигнуло сияние священной лампы «хиранг».

Не придуривайся, унгард Аджаньга! – немного смягчившись, произнес Анмайгер, а лучше скорее вставай с колен и давай будем думать – что делать?! Времени у нас практически не остается!

На этом, в общем-то, закончился предварительный диалог между Анмайгером и Аджаньгой, и как раз, когда на мгновенье померкло сияние священной лампы «хиранг», зашевелился и громко застонал майор Стрельцов, чья реанимация, как раз и показалась мне настоящим святым чудом, хотя и совершило его существо, менее всего напоминающее ангела. Да и я, собственно, о самом важном рассказал, кроме… разве что… В общем, это касается твоей жены – она, как и все пациенты, и персонал городской клинической больницы номер четыре, скорее всего, исчезла в чужой параллели Алялватаска. Это произошло в результате специфического биоинфернального контакта с румплями. Анмайгер объяснил, что все они остались живы и, если им будет везти и дальше, и они не погибнут в дебрях Алялватаски, то вполне могут вернуться обратно в Параллель Х– 40, правд – неизвестно, когда это может произойти, может и через месяц, а может – и через год, а может – и через десять лет! Сергей Семенович поднялся на ноги и бросил внимательный взгляд на сидевшего к нам спиной майора Стрельцова, Пей уху и не переживай, сейчас не время переживать, пей – сейчас и рыба будет готова… генерал прервался, потому, как на крыльце послышался звук тяжелых шагов. Это, стуча копытами, из бывшего цыганского дома вышли оба унгарда: Великий и рядовой.

Стрэнг и Румпли. Детский сад №123

Оксана Анатольевна трясущимися руками капала себе корвалол в стакан с водой, не в силах справиться с упорно сотрясавшей ее волной недавно пережитого ужаса в детской спальне. Маленькая Танечка Воробьева, положенная на два сдвинутых кресла в воспитательской, укутанная в свое байковое одеяльце, уже крепко спала, положив сложенные вместе ладошки под правую щечку. Таня Фомина, по своему обыкновению, невозмутимо хлебала горячий крепкий чай с сахаром вприкуску и опять пыталась успокаивать, перенервничавшую, мягко говоря, воспитательницу. Даже сейчас, в той дикой невозможной ситуации или сцене, точнее сказать, разыгравшейся на оранжевом фоне круглого лунного экрана, свидетельницей которой оказалась воспитательница, Таня пыталась каким-нибудь непостижимым способом перекинуть мостик к мужу-журналисту Оксаны Анатольевны Алексею, которого она почему-то давно и страстно ненавидела.

Это, Окшана, клюки у тефя от тфоеко турака! Вот иштинный хрешт, тебе ховорю! – не совсем внятно говорила Таня, потому что большой рот ее был набитым колотым сахаром.

Впервые за время их многолетнего знакомства, Оксана Анатольевна посмотрела на свою напарницу, раскрасневшуюся после шестого стакана горячего чая, словно переспелый помидор, странным непонимающим взглядом.

Едва начавшийся разговор их прервался, они обе настороженно повернули головы на звук открываемой уличной двери. Послышались тяжелые уверенные шаги поднимавшегося по лестнице человека. По уверенной тяжелой поступи чувствовалось, что поднимавшийся по лестнице человек точно знает – куда и зачем идет.

Дядь Коля, наверное, зачем-то тащится! – предположила нянечка Таня.

И точно – она оказалась права, в воспитательскую зашел штатный ночной детсадовский сторож, шестидесятилетний дядя Коля, обычно дежуривший в своей маленькой сторожке, располагавшейся на территории широкого прогулочного двора детского садика и редко заглядывавший в гости к ночным воспитательницам и нянечкам. Сегодняшней ночью выдался, как раз вот такой вот редкий момент:

Здорово, девчонки! – поздоровался он громко и дружелюбно. – Как служба идет?!

Заходи, дядя Коля – будем чай пить! – дружелюбно пригласила сторожа Таня, а все еще не пришедшая, как следует, в себя, Оксана Анатольевна лишь молча кивнула тому головой в знак приветствия.

Лопнешь ты когда-нибудь, Танька от своего чая – не понимаю: куда в тебя столько влазит?! Верблюдом бы тебе родиться, вот ей Богу! – грубо пошутил дядя Коля, вполне обоснованно недолюбливавший Таню Фомину не столько за ее внешность, сколько за массу дурных привычек и нездоровых замашек. Но чаю себе, тем не менее, он налил и стал жадно пить большими булькающими глотками, ни на кого не глядя при этом. Оксане Анатольевне еще показалось, что сторож пришел неспроста, а с каким-то намерением. Так оно и оказалось. Когда дядя Коля допил стакан и вытер носовым платком многочисленные бисеринки пота, обильно выступившие на лбу, то спросил:

Девчонки – телефон у вас работает?

«А на что он тебе?» – строгим официальным тоном спросила Таня.

Старухе своей надо позвонить – приступ у нее сердечный сегодня был…, печально ответил Дядя Коля и обе женщины сразу заметили, что от недавнего шутливого «ернического» настроения у ночного сторожа не осталось и следа.

Звоните, дядя Коля! – разрешила Оксана Анатольевна и кивнула в сторону телефонного аппарата.

Дядя Коля поднялся и подошел к телефону, но телефон молчал. Это обстоятельство очень сильно расстроило дядю Колю:

«Что за день сегодня такой!» – в сердцах произнес он, кладя трубку на место. – И вечер какой-то поганый выдался – на луну тошно смотреть почему-то, дожди завтра что ли зарядят!

Да уж – на Луну, это уж точно! – согласилась со сторожем воспитательница. – Такой огромной, оранжевой и страшной я ее никогда не видела!

Да какая же она оранжевая?! – изумился Дядя Коля. – Вы в окно давно, что ли, не смотрели!

Оксана Анатаольевна, в отличие от инертной Тани Фоминой, опившейся сладким чаем, почему-то с какой-то нервной суетливостью бросилась к окну и остановилась, как вкопанная, пораженная открывшимся перед ее глазами, неземным пугающим пейзажем под мертвой зеленой луной. Так хорошо знакомый ей до мельчайших деталей детсадовский дворик, как будто бы поросший за несколько последних минут сырой плесенью мертвенного зеленоватого оттенка, вдруг стал напоминать Оксане Анатольевне игровую площадку для игушат —детенышей болотных кикимор и водяных. К липкому ужасу, упорно не покидавшему ее, примешалось чувство сильного омерзения. Она почему-то подумала о том, насколько невыносимо сыро, холодно и страшно было бы очутиться ей одной в этом, не только умершем, но и успевшим покрыться склизским трупным налетом, прогулочном дворике.

«А не схожу ли я с ума?!» – вдруг подумала Оксана Анатольевна и, словно бы в потверждение этой мысли ушей воспитательницы достиг далекий-далекий зловещий пронзительный вой. Она отпрянула от окна, как от приготовившейся к нападению кобры, прошла к своему креслу рядом с мирно посапывавшей во сне Танечкой Воробьевой и попросила нянечку:

Таня – плесни мне, пожалуйста, чаю! – откинувшись на спинку кресла, она прикрыла свои огромные синие глаза веками.

Таня быстренько налила ей чаю и пододвинув стакан, требовательно произнесла:

Пей быстрей – полегче станет!

Красавица-воспитательница взяла стакан в обе руки и спросила у нянечки и дяди Коли:

Вы сейчас ничего не слышали?!

Ночной сторож и нянечка отрицательно покачали головами, задумчиво глядя на зеленоватый ночной мир за окном. Внимательно посмотрев на их спокойные непроницаемые лица, гораздо более тонко нервно организованная Оксана Анатольевна, никакого успокоения не почувствовала – ее сердце болезненно сжалось в предчувствии приближавшейся беды…

…Дети в спальне крепко спали и самым крепким сном мог бы похвалиться наиболее развитый ребенок во всей ночной группе – Вова Жданов.

Ему снился удивительный сон – ему снилась Черная Шаль, совершенно не страшная, а напротив – очень добрая и нарядно выглядевшая.

Снилось Вове, будто бы гостил он летом в деревне у бабушки. А деревню бабушки со всех сторон окружал густой дремучий лес, про который говорили, что там живет страшное чудовище, которое прилетает в деревню по ночам и утаскивает к себе в берлогу непослушных маленьких детей. Но маленькому Вове во сне почему-то казалось, что нет на самом деле никакого чудовища и все это бабушкины сказки, и взял он однажды и, никому не сказав, отправился в дремучий лес. А отправился он туда потому, что услышал красивый таинственный голос, позвавший его: «Вова – приходи ко мне в гости! Я угощу тебя чаем и сладким вкусным тортом! Я живу в большом уютном дупле на самом высоком дереве леса. Это дерево ты узнаешь издалека!». Вова дошел до опушки Леса и спросил, надеясь, что Голос его услышит: «А как Тебя зовут?!». Голос честно ответил: «Меня зовут Черная Шаль! Но я совсем не страшная и никому не хочу сделать зла, особенно – маленьким детям!». «А, может, тогда Ты прилетишь ко мне в гости, а то бабушка будет сильно беспокоиться, если я уйду без спроса в густой дремучий Лес!». «Что-ж, могу прилететь и я – жди меня!»… – Вова Жданов беспокойно заворочался в кроватке, а вдалеке, но уже все-таки немного ближе, вновь послышался таинственный зловещий вой, который теперь услышали и глуховатый ночной сторож, и туповатая нянечка Таня Фомина…