Текст книги "Черная шаль"

И вновь невольно поймал я себя на пугающей мысли – а не брежу ли я, и все ли в порядке с головой моей?!

– Если немедленно уничтожить апарц, это может предотвратить катастрофу?! – услышал я вопрос Панцырева, адресованный Аймангеру и недоуменно посмотрел на генерала он стоял, покачиваясь от чрезмерного внутреннего возбуждения с пяток на носки, зацепив пальцами обеих рук пояс брюк, и в темных глазах генерала неугасимым черным пламенем горела отчаянная решимость летчика-«камикадзе».

– Нет, – уверенно ответил генералу Верховный Унгард, – необходимо ликвидировать начальное звено в цепи развернувшихся спонтанных проникновений жителей Алялватаски в пределы Параллели «Икс-Сорок». Я имею ввиду Стрэнга, его мне нужно вернуть во что бы то ни стало, ибо Стрэнг ничто иное, как улетевшая в неизвестность Душа моя… И, если вдруг он начнет делиться, то ваше небо до самых краев заполонят… румпли, а это… верная гибель для всех … – лоб и лицо Аймангера покрылись еще более обильным потом, он громко, мучительно, протяжно икнул и безвольно опустил голову, спрятав от нас с генералом Панцыревым удивительные хризолитовые глаза и всем своим видом стал напоминать обычного проворовавшегося цыгана, арестованного сотрудниками милиции на месте преступления. Через несколько секунд он не без труда поднял голову, приоткрыл рот, намереваясь, что-то сказать, и… замер. Замер он не просто так, как человек, внезапно решивший к чему-либо внимательно прислушаться, нет он замер навсегда, сделавшись таким же неподвижным, как и, сидевшие по соседству с ним стеклянные цыгане.

– Нет, только не это… – прошептал Сергей Семенович, со страхом наблюдая, как стремительно покрываются блестящим лаковым налетом пергаментная кожа и густые черные кудри Дюфини, и тускнеет мощное хризолитовое сияние в глазах Аймангера. Затем генерал перевел взгляд на меня и сообщил:

– Мы так и не узнали, что представляет из себя «ахайсот», каким целям он служит и как, вообще, устроен мир Алялватаска, с чьими порождениями отныне человечеству придется жить бок о бок. Асамое важное, что мы не узнали, как мне показалось – так это то: кто ктакие румпли и почему их так боится сам Верховный Унгард.

Тебе, Валя очень крупно повезло – ты принимаешь участие в операции, которая войдет в разряд судьбоносных для земного мира. Но, к сожалению, операция закончилась полным крахом… генерал умолк, а я терпеливо ждал его дальнейших слов, ощущая в себе нарастание полной логической дезориентации в происходящих вокруг меня событиях. А генерал глянул на затянутое оранжево-зелеными узорами окошко апарца и задумчиво спросил, скорее себя самого, чем нас обоих:

– Вот только – как нам прорваться из этой мышеловки?! А самое главное, куда прорываться?!

– Лично я про себя знаю, куда мне нужно прорываться, – немедленно отреагировал я на генеральские вопросы.

– И куда же?

– В больницу, к жене!

Генерал молча наклонился над Эдиком, разжал ему пальцы окоченевшей правой руки, сжимавшие рукоятку служебного «ПэМа».

– Возьми, а то тебя сожрут эти сумироги по дороге в больницу. Он снят с предохранителя, так что будь с ним поосторожней…, – и спохватившись спросил: – А ты пользоваться-то им умеешь, в руках держал когда-нибудь?

– В армии стрелял несколько раз, так что соображу, – успокоил я генерала, с благодарностью принимая оружие. – А патроны-то остались? – я вынул обойму и убедился, что в ней находился один-единственный патрон.

Сергей Семенович немедленно протянул мне две полные обоймы:

– Бери побыстрее и дуй. Патронов хватит, чтобы прорватьтся. Они всегда были весьма чувствительны к огнестрельному бою.

– Кто – они?

– Узнаешь. Главное, не бойся они из такой же плоти и крови, почти из такой же. Так что давай вперед!

– А вы останетесь здесь?

– Да. Почему – долго объяснять. Если даст Бог, увидимся завтра ровно в двенадцать дня в том же гостиничном номере. Если нет… – он красноречиво развел руками. Уточняю, если будешь жив обязательно попади в мой гостиничный номер к указанному времени. Это приказ!

Генерал крепко обнял меня на прощанье и я, последний раз ошарашено, глянув на стеклянные статуи под светом малинового абажура, вышел в полутемные сени апарца, почти ничего не соображая и мало на что надеясь…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ночь румплей. Покровский собор – преддверие бойни

Примерно с час назад дежурный по горотделу милиции майор Кауфман совершенно успокоил Владыку Максимилиана и вполне конкретно предложил ему не бояться никаких черных крылатых призраков и, чтобы не прославить в неприглядном нелепом свете родное Кулибашево на всю православную Россию, немедленно начать необходимые праздничные службы, в соответствии с положенными традициями и с соблюдением всех необходимых элементов обрядности Православной Церкви. И для вящего спокойствия майор пообещал прислать к Покровскому Собору три автомобильных экипажа ОМОНа, вооруженных автоматами. Владыко поблагодарил майора, еще более горячо поблагодарил Протоирея отца Станислава за то, что он отговорил его обращаться с нелепой просьбой к самому Патриарху Московскому. Все это случилось около часа назад.

За прошедший час число румплей достигло количества двухсот сорока восьми штук и так, как они являлись детьми-копиями Стрэнга-Хранителя, то и, соответственно, несли в своих мозгах всю жизненно необходимую информацию, накопленную их родителем за несколько дней пребывания в Земном Мире. У них появился свой Предводитель – тот самый лже-стрэнг, который сделался первой копией Истинного Стрэнга-Хранителя. Породив свою копию Стрэнг-Хранитель произвел, фактически, спасительную радикальную операцию самому себе, полностью восстановив собственную личность, возникшую когда-то на свет мира Алялватаска для великого резко жизнеутверждающего предназначения. В самом мире Алялватаска спорадическое появление матриц Истинных Стрэнгов-Хранителей – румплей, обуславливалось причинами, сходными с теми, какие заставили в Земном Мире Хранителя Верховного Унгарда Анмайгера, в конце-концов, породить копию самого себя – тяжелым заболеванием, начинавшем разъедать и неузнаваемо искажать само существо и основные жизненные функции самого Стрэнга-Хранителя. Другими словами, все накопившиеся в его, чрезвычайно тонко и сложно устроенном организме, вредные тяжелые шлаки и ядовитые примеси, Стрэнг выкидывал наружу, создавая из них свою точную анти-копию р у м п л я, тем самым полностью оздоравливая собственный организм. Дальнейшая судьба порожденных ими самими собственных дурных копий, истинных Стрэнгов не интересовала – сразу после состоявшегося процесса оздоровительного разделения, Стрэнг моментально улетал по своим делам, оставляя румпля наедине с обретенным им сознанием. В мире Алялватаска, озлобленных и жутко голодных с самого момента своего рождения, румплей, как правило ожидал весьма короткий срок существования, в силу их особой опасности и полной ненужности миру Алялватаска – их уже через несколько часов обнаруживали и беспощадно уничтожали специальные антирумплевые истребители, как-то: прежде всего – знаменитая Великая Белая Птица Джаб-Джаб и менее распространенные, так называемые Буджумы-Имеряки – существа, чисто внешне выглядевшие очень своеобразно даже для мира Алялватаска.

Но на Земле не жили Великие Белые Птицы Джаб-Джаб и Буджумы-Имеряки, поэтому излечение Стрэнга-Хранителя Верховного Унгарда-Анмайгера за городской чертой над широкой полноводной рекой и цветущими заливными лугами, совершившееся естественным путем копирования-разделения, с одной стороны на здорового и доброго себя, а с другой – на изначально душевно больного и бесконечно злобного румпля, оказалось одним из самых страшных событий в истории Земли.

Истинный Стрэнг-Хранитель, купленный мною в качестве подарка к тещиному Юбилею, полетел искать одиночества куда-нибудь подальше от городских огней, дабы быстрее прийти там в самого себя, а сбившиеся тесной кучей новорожденные румпли бурно принялись обсуждать свои непременно предстоящие активные действия на самое ближайшее время. Изначально у них имелся Предводитель, превосходивший их всех, прежде всего, своими размерами и, как следствие этого – силой и, что самое главное, аналитическими способностями. Мозг румплей самое плохое, по своим потенциальным возможностям ничуть не уступал мозгу самого Стрэнга, что, впрочем, для идентичной копии являлось вполне естественной особенностью. Улучшалось существенно положение «земных» румплей и, напротив, ухудшались шансы их еще ни о чем не подозревающих жертв благодаря тому обстоятельству, что в земной атмосфере присутствовал «сладкий яд», как его обозвал Верховный Унгард Анмайгер, кислород, чьи молекулы послужили строительными кирпичиками для безудержного клеточного роста румплей, немедленно начавшегося сразу же после их рождения. Рост тканей на основе активного насыщения организмом румпля кислородом, требовал обязательной белковой поддержки, без которой стенки и цитоплазма бурно растущих клеток оказывались слишком непрочными и, следовательно, легко уязвимыми при любом мало-мальском механическом воздействии на них извне. Отсюда проистекало страшное чувство голода, мучительно начинавшее терзать каждого из «земных» румплей через несколько секунд после осознания последними присутствия у себя сознания. Этот несложный физиологический механизм ожидающего их долгого, а, возможно, почти вечного существования на Земле, за какие-то доли секунды четко отпечатался во всей своей полноте на соответствующих участках мозга Предводителя – почти такого же совершенного мозга, что и у самого Хранителя.

Терзаемый голодом Предводитель долго не колебался и почти сразу выискав нужную цель, отдал телепатический приказ всей стае атаковать, стоявшую на якоре неподалеку от берега широкой полноводной реки, самоходную баржу. К большому несчастью для себя, весь состав экипажа баржи, привлеченный необычным небесным явлением, разыгравшимся совсем невысоко и недалеко от их судна, высыпал на палубу и праздно глазел на, пока еще светившихся слабыми зеленоватыми огнями, румплей, занимаясь зажигательными обсуждениями непонятных летающих объектов. Никто из слегка подвыпивших речников не чувствовал никакого даже намека на опасность.

Голодные разъяренные румпли камнями рухнули на аппетитно пахнувшую палубу баржи со стометровой высоты и за пару секунд дружно разорвали в клочья пятнадцать членов экипажа, почти мгновенно растворив людей в своих ненасытных внутренностях вместе с костями. И после состоявшегося первого обеда или, точнее, позднего ужина румплей на Земле, под земным небом впервые послышался, их специфический пронзительный вой, по силе воздействия на психику обычного человека, наверняка, во много раз превосходивший знаменитый вой средневековых закарпатских вурдалаков, не говоря уже о совершенно жалком вое голодной волчьей стаи. Причем, вой румплей, как выяснилось впоследствии, имел различные оттенки и интонации, возникавшие в зависимости от возникавшей вокруг них конкретной ситуации.

На этот раз, вой новорожденных румплей, аппетитно отужинавших незадачливыми речниками, выражал глубокое удовлетворение, радость и торжество. Но никто из слышавших их в те минуты, не испытал ничего похожего ни на удовлетворение, ни на радость, ни на, тем более, торжество. На откосы высокого берега реки, полого спускавшегося к воде, выходили частные кварталы множества жилых домов, поэтому торжествующему вою насытившихся румплей первыми ответили сотни собак и тоже воем, в котором, однако, ничего не прослушивалось, кроме чудовищной тоски и, само собой, естественного животного страха. Тысячи жильцов частных кварталов прибрежных районов и многие десятки рыбаков, наподобие дедушки-геолога с маленьким внуком Колей, дремавшие в палатках вдоль берега реки, ожидаючи рассвета, среагировали не хуже собак – все они испытали мгновенный приступ смертной тоски и почти животного страха, и всем им даже захотелось на какой-то короткий промежуток времени тоже завыть, но они просто не умели этого делать.

Предводитель румплей после закончившегося ужина, отлетел на сотню метров от опустевшей баржы, над которой продолжали кружить остальные румпли, время от времени пикировавшие туда и жадно высасывавшие остатки обнаруживаемых кровяных луж, еще минуту назад покрывавших почти все пространство палубы. Предводителю необходимо было проанализировать создавшуюся ситуацию и срочно принять четкий план дальнейших действий стаи, так как он прекрасно отдавал себе отчет в том, что, буквально, через считанные минуты произойдет неизбежный процесс нового деления-копирования, и чувство нестерпимого голода обязательно вернется. Перед мысленным взором предводителя нарисовался крупный план города в тепловом видеорежиме и уже через несколько секунд среди множества возможных объектов нападения он безошибочно выбрал нужную цель, отличавшуюся от всех остальных одним серьезным преимуществом – многочисленностью потнциальной добычи. Избранной целью оказался Покровский Собор. Предводитель дал соответствующую телепатичсекую команду младшим румплям и те, как один, повинуясь поступившему приказу, настроили свои санары в нужном направлении – на Покровский Собор. Затем быстро и безболезненно произошел процесс разделения и увеличившееся вдвое сообщество невиданных доселе на Земле чудовищ, с нарастающей скоростью дружно ринулось в высоту ночного неба за приятной на вкус, легко доступной, нежной, жирной и крайне питательной жратвой.

«Питательной жратвы» в те минуты скопилось, как на территории Собора, так и вокруг него около десяти тысяч особей, включая, кроме обязательных стариков и старух, много женщин и детей…

Гуси Виктора. Ползучая армия Сумирогов

Мама, расслабленная приличной порцией корвалола, уснула за стенкой. А Виктор, подогрев еще чаю в электрическом самоваре, достав из холодильника половину сливочно-орехового торта, под названием «Нежность», нарезанной кружками копченой колбасы, маринованных маслят, сыра и соленых оливок, решил продолжить ночное бдение перед телевизором.

Гуси молчали, ночь была темна и тиха, но Виктор продолжал чувствовать себя неспокойно. Зловещий черный ромб никак не давал прийти разгулявшемуся воображению Виктора в нормальное состояние, и он из минуты в минуту взвинчивал себя множеством самых фантастических догадок и предположений. В целом, и догадки, и предположения носили достаточно мрачный характер и вместе с нарастающим нездоровым возбуждением у моего друга катастрофическими темпами падало настроение. Не помогали даже вкусные колбасно-сырные сэндвичи в прикуску с маслятами и оливками, не помог и последовавший за ними торт «Нежность» и янтарный ароматный чай «Липтон». Да и по телевизору демонстрировалась какая-то откровенная гадость.

Нет-нет, он поглядывал на окна, снаружи плотно закрытые ставнями именно с целью проверить: а, действительно ли по-настоящему плотно закрыты ставни?

– Тьфу ты, черт! – выругался он шепотом на самого себя, неприятно удивившись возникшим неврастеническим симптомам, – Однако… а-я-я-яй! – Виктор сокрушённо покачал головой, не забывая, тем не менее, с аппетитом жевать сочный кусок торта «Нежность». Аппетит у Виктора, к счастью, существовал как бы сам по себе – вне зависимости от складывавшихся внешних обстоятельств для своего обладателя. А обстоятельства в этот вечер складывались, что называется, из ряда вон выходящими и выбивающими, последовательно нарастающими по силе, сокрушительными пинками под мягкий широкий зад всегда уравновешенного Виктора из привычной психической колеи. Жизнь уж у Виктора складывалась, в отличие от моей так, что для каких-либо белых пятен в ней места совсем не оставалось и спрогнозирована она уже давно была в мельчайших деталях до самой смерти и никаких лазеек сомнительным случайностям в ней не оставалось… Но… упитанный, добрый, уравновешенный Витя сделал еще один большой глоток «Липтона» и почти с мистическим страхом услышал то, чего подсознательно боялся услышать – встревоженный гусиный гогот. Можно даже сказать не гогот, а вопль ужаса, дружным хором изданный гусиным стадом. Фарфоровая кружка выпала из ослабевших Витиных пальцев и ароматный янтарный «Липтон» темным горячим потоком растекся по белой вышитой скатерти. Сердце Виктора сжалось дурнейшим предчувствием. Откуда-то даже прилетела мысль: «А стоит ли так рисковать из-за каких-то паршивых гусей?!» Но он не зациклился на ней, решительно встал на ноги и бегом (насколько позволили ему избыточный вес и габариты) бросился на помощь гусям, отчаянно скандирующим «SOS!!!».

В сенях он повернул эбонитовую ручку рубильника, включавшего освещение птичника и выскочил во двор, густо заросший мягкой зеленой травкой. Травка оказалась покрытой скользкой прохладной росой и Виктор, невольно заглядевшийся на луну, подернутую трупным зеленым налетом умершего и уже наполовину сгнившего чужого неземного света, проехался твердыми подошвами тапочек по предательской травке и шарахнулся навзничь, не сумев удержать равновесия. Еще в падении Виктор совсем невысоко и недалеко заметил огромного комара, пролетевшего по диагонали сверху вниз на ядовито-зелёном фоне круглого лунного экрана. Размеры комара потрясли Виктора, он зажмурил глаза и заткнул уши, чтобы не слышать низкого басовитого гуденья, издаваемого чудовищным насекомым. О какой-либо опасности лично для себя Виктор не думал, пребывая в не совсем нормальной уверенности, что пятнадцатисантиметровый комар является плодом его воображения, расстроившегося за последние несколько часов. Когда он открыл глаза, комар, действительно, исчез, и пропало зловещее, басовитое гуденье, сопровождавшее полет адского насекомого.

– Господи!!! – не имея в виду именно Бога, через всуе упомянутое имя Его выразил свое испуганное изумление мой друг.

Затем он медленно сел на сырой траве и активно начал вбирать ноздрями влажный воздух, явственно ощущая в нем какую-то совсем, совсем незнакомую примесь, неизвестно о чем напоминавшую о чем-то грустном, красивом и безнадежном. Именно о таком неясном и неопределенном, безвольно сидя на густой мягкой травке, и думал Виктор в течение пяти-шести минут. А когда он очнулся, то гусиный гогот в птичнике достиг апогея и звучал для хозяина не утихающим гневным укором. Виктор с трудом поднялся на ноги, его сильно, словно пьяного, качнуло влево, затем вправо, но все-таки ему удалось найти в себе силы не упасть и добраться до двери птичника. Сквозь дверные щели просачивался страшный сиреневый свет и вылетали души кем-то убиваемых (теперь Виктор нисколько не сомневался в этом) гусей. «Господи, спаси и сохрани!» – прошептал воинствующий атеист Виктор и распахнул дверь. Главная ошибка моего друга заключалась в том, что он полагал, будто бы открывает дверь в птичник, а на самом деле перед ним распахнулась дверь терпингольца – одной из разновидностей апарца, как согласно специальной терминологии, принятой среди сотрудников секретного подотдела ФСБ «Стикс-2», именовались входно-выходные отверстия межпространственных тоннелей, соединяющих параллельные измерения. Их, с момента, так сказать, клонирования румплей, много образовалось в нашем несчастном городе, практически, на всем его пространстве.

В данном конкретном случае просто-напросто сильно не повезло, как самому Виктору, так и, особенно, его гусям. И буквально, и образно выражаясь, викторовы гуси улетели все до одного куда-то в гости к чертовой гусиной матери. Он увидел уже только утихавшую метель из белых перьев и услышал утихающее где-то в невообразимой дали печальное гоготанье, настолько печальное, что к горлу подступил противный комок и предательски зачесались глаза Виктор с ужасающей ясностью представил себя на месте своих гусей, вместо родного теплого птичника, очутившихся где-то в холодном незнакомом небе над чужими страшными туманными долинами, где звонко щелкали зубами голодные хищные белки, покрытые густой шерстью синевато-стального оттенка…

Мы раззорились, мать! – обиженно и зло крикнул Виктор в пустоту птичника и дальнейшее существование на планете Земля показалось ему потерявшим всяческий смысл…

…Несмотря на категоричное утверждение Аймангера, что вне апарца для людей не осталось шансов выжить, со мной, во всяком случае, в первые минуты ничего опасного для жизни не случилось. А как бы даже напротив – жизнь показалась мне, когда я выскочил на крыльцо, веселым, радостным и беспечным процессом, никогда не заключавшим в себе зловещих подтекстов. Лишь только я ступил на крыльцо, покинув темные сени, как в разгоряченное лицо мне дунул тёплый ласковый ветер, наполненный терпкими душистыми ароматами бескрайних неземных прерий и бездонных болот, заросших плотоядными цветами. Аромат растений Алялватаски оказался настолько насыщенным, что у меня на какой-то миг закружилась голова, я покачнулся и вынужден был ухватиться за перилла, успевшие покрыться влажной и немного липкой плесенью. Я еще подумал: ни эта ли янтарно светившаяся плесень издавала столь резкий и сильный аромат, откровенно вызывавший у меня сладкую грусть по тем неведомым далям, о существовании которых я совсем не подозревал до сегодняшнего вечера и которые навряд ли мне суждено было когда-либо увидеть. А перед глазами моими, между тем, мелькали яркие лиловые, смарагдовые, фиолетовые, изумрудные, нежно-желтые и багрово-алые бесформенные пятна.

Я крепче сжал рифленую рукоятку тяжелого пистолета и повнимательней вглядевшись в разноцветных тварей, хаотично и как-то ошарашено ползавших по обширному двору, с фаталистическим спокойствием понял, что мне до больницы не добраться и, по большому счету так до конца жизни и не догадаться об истинных причинах собственной гибели. Все было сном, дьявольским наваждением, вылетевшим из могилы, раскопанной алчными цыганами, и я беспомощно барахтался в этом потоке галюциногенных событий, увлекавшем меня в бездну невообразимых бедствий. Всегда такое понятное и милое моему сердцу бытие стремительно размывалось ослепительным и прекрасным, но не менее ужасным от этого, бредом.

Я зажмурил глаза и очень ясно представил Радку в больничной палате, залитой не земным фантастическим светом, разрисовавшим голые стены палаты сложными узорами из причудливо переплетавшихся и изгибавшихся теней. В ее огромных широко распахнутых глазах, наблюдавших за хороводами живых теней, наверняка застыло холодное равнодушие безумия…

Не в силах созерцать открывшегося мне видения, я раскрыл глаза и сплюнув на возможные последствия, стараясь не смотреть под ноги, бросился через двор к полураскрытым воротам. Под ногами, пока я бежал, постоянно что-то хрустело и от хруста этого мне хотелось заткнуть уши, дабы немедленно не обрыгаться – настолько противно он звучал. Но, как бы там ни было, я сумел миновать двор без малейшего для себя ущерба и выбежал за ворота проклятого дома с твердым намерением никогда сюда не возвращаться.

За воротами, что меня немало ободрило, пахло почти по земному: не было того удушающего навязчивой грустью сладкого аромата, заполнявшего апарц. А самое главное – я увидел невредимые «джипы» и «мерседес», своими полированными поверхностями отражавшие пугающий фантастический свет, выползавшего из-под земли чужого абсолютно враждебного мира. Дверца одного из «джипов» оказалась приоткрытой и сиденье водителя при этом пустовало. Водителя, вообще, ни вблизи, ни в дали не наблюдалось, как и остальных членов группы. Стараясь сильно не задумываться о их вероятной судьбе, я прыгнул за руль «джипа», включил зажигание и сорвал дивную японскую машину с места на почти бешеной скорости.

Врубив все шесть фар на полную мощность, я погнал «джип» вперед по улочке, состоявшей из пустых, темных и мертвенно тихих домов, где, наверняка, уже никто не поселится после прошедшей ночи.

В мощном световом тоннеле, построенном сквозь ночную темень шестью фарами «Ландкраузера» мелькали одинаково голые доски высоченных заборов, редкие деревца возле ворот и кучи какой-то дряни – не-то шлака, перемешанного с землей, не-то палых листьев. И самое плохое – остро, хотя и внешне совершенно бессимптомно, чувствовалось, что люди больше за этими заборами не живут. Об апарце, Сергее Семеновиче, оставшемся там, об остекленевшем вслед за цыганами, Аймангере я старался не думать и не решался поглядывать в зеркало заднего вида, совсем не желая видеть оставшегося позади меня пейзажа. Впрочем, пейзаж, мчавшийся мне навстречу со скоростью восемьдесят километров в час, меня также особо не радовал: в его патологической безлюдности невидимо пульсировала какая-то жутковатая тайна, в любой момент готовая превратиться в кошмарную явь. Как-то я вполне профессионально успевал реагировать на постоянные крутые повороты улочки, за каждым поворотом ожидая увидеть притаившихся мальхургов или то огромное величиной со старого тетерева, насекомое, сидевшее на вершине чьего-то забора, когда мы ехали сюда – на моё первое задание. Но нет ничего нового не припасали для меня темные крутые повороты. Мальхурги, по всей видимости. чего-то испугались и поскорее вернулись обратно в свою Алялватаску, за одно прихватив всех жителей цыганской слободы может им там для полноты счастья как раз и не хватало цыган.

Внезапно мне показалось, чтов десятке метров впереди от машины, дорогу пересекаете глубокая канава, примерно метр шириной. Я резко остановил машину и только тогда-то догадался обратить внимание на Луну – с ней что-то произошло, что-то очень скверное. Проще говоря спутница Земли сменила свой недавний наряд ярко-апельсинового цвета на унылый саван откровенно трупного зеленоватого оттенка. И вот тут-то в сердце мое прокрался настоящий тяжелый ужас…