Текст книги "Черная шаль"

Перед последним боем

…Доктор медицинских наук. Полковник ФСБ Мирад Аденашвили расшифровал последние данные, полученные с экрана электронного микроскопа, и получил полное представление о структуре клеточной ткани, чьи кусочки были оставлены неизвестными организмами, уничтожившими двести восемьдесят два человека в городской больнице номер четыре. У полковника Аденашвили лицо побелело и приобрело каменное выражение. У наблюдавшего за мимикой всегда экспансивного полковника ассистента создалось ощущение, что экспансивность, эксцентричность и другие составляющие холерического темперамента навсегда улетучились из его шефа. Полковник Аденашвили сидел, как громом пораженный и ничего не мог сказать в течение минуты. А когда сказал, дурно сделалось даже безалаберному двадцатитрехлетнему ассистенту…

…В конференц-зале мэрии ощутимо нарастало напряжение. Каждому из собравшихся постепенно становилось ясно, что они ведут совершенно пустые, бессмысленные, а потому вредные разговоры. Относительное внешнее спокойствие сохранял один лишь генерал-майор Панцырев – откинувшись на спинку кресла и откинув же немного назад голову и полузакрыв глаза, Сергей Семенович внимательно слушал очередного выступавшего – начальника санэпидемиологической службы города, Герхарда Павлиди. Павлиди, по сути тоже ничего существенного не говорил, но в его выступлении звучали отдельные любопытные факты, заслуживавшие особого внимания:

За последние пять суток в городской атмосфере стало заметно увеличение примеси СО2, и в другом элементе в больших количествах, противопоказанном пожилым людям при гипертонии. А количество его, черт возьми, неуклонно растет. Да и дело опять же не в нем,.. – Павлиди заметно нервничал, потел, тревожно поглядывал в темноту ночи за окнами, и жалел о том, что вообще попросился на трибуну, совсем не понимая, о чем именно от него хотели бы услышать все эти генералы ФСБ, по чьей вине, как понял врач, и произошла катастрофа, – Позавчера на Солнечной поляне, в доме номер 48 по улице Старыгина, пол-восьмого вечера на пожилую женщину непосредственно из люка мусоропровода выпрыгнула сальпуга, в диаметре составлявшая восемнадцать сантиметров и откусила женщине левое ухо. Сальпугу убили этажом ниже, курившие анашу подростки из неблагополучных семей, а пострадавшая женщина скончалась сегодня утром в инфекционной больнице №2 с диагнозом: острая неизвестная инфекция! Но и опять же я хочу подчеркнуть гигантская сальпуга в мусоропроводе есть не более, чем частность. Мое профессиональное чутье, формировавшееся десятилетиями, безошибочно подсказывает мне приближение глобальной эпидемиологической катастрофы… – Павлиди растерянно замолчал, словно сам испугавшись собственного предсказания и несколько виновато посмотрел на людей, сидевших за столом президиума.

…До боли в глазах в ночной мрак вглядывались и гранатометчики-десантники из Самарской дивизии, занявшие позиции на крыше здания мэрии, и в их рядах – замеревший с видеокамерой у правого глаза телекомментатор Эй-Би-Си, сорокалетний Оклин Макнамара. Опытный журналист, он прекрасно понимал, что ему крупно повезло, как представителю своей профессии, но человеческая сторона натуры Оклина громко протестовала против дальнейшего присутствия на крыше мэрии далекого провинциального российского города.

Двое рядовых срочного призыва, Онищенко и Ступак, лежавшие бок о бок и крепко сжимавшие пальцы на спусковых крючках гранатометов, находились в состоянии, близком к истерике, и на фоне остальных бойцов взвода они не выглядели неврастениками.

Кого мы ждем-то, Колька?! – шепотом, хриплым от нечеловеческого напряжения, спросил рядовой Онищенко рядового Ступака.

Кто-то прилететь должен! – таким же хриплым шепотом ответил Ступак.

А кто?!

Хер в кожаном пальто!!! – раздраженной скороговоркой прошептал Ступак. – Что ты до меня, Санек, дое… ся! Откуда я знаю – кто, если даже сам комвзвода не знает! Увидишь что-то вроде большой черной птицы – сразу и бомби, не задерживайся! Приказ по дивизии, что-ли, забыл?!…

…Румпли ничуть не уступали стрэнгу-хранителю в аналитических способностях, необходимых им для правильной ориентации во враждебном, сложном и трудно понимаемом окружающем мире. И за четыре минуты летного времени до границы городской черты, предводитель румплей дал подчинявшимся ему меньшим по размерам собратьям, точные координаты объекта, атакуемого в первую очередь. Объектом этим оказалось здание городской мэрии – интеллект стрэнгов, даже их худшей разновидности – румплей, воистину превосходил человеческий…

…Одна из дверей конференц-зала неслышно раскрылась и внутрь вошел полковник Аденашвили. В правой руке полковник держал коричневую кожаную папочку. Откуда выглядывали краешки гладких белоснежных листков бумаги формата А-4. Полковника слегка покачивало, а когда он, почтительно склонившись, клал папку на стол перед генерал-майором Панцыревым, сознание едва не покинуло его, и он чуть не упал. Генерал Панцырев стремительно пробежал глазами полстранички убористого машинописного текста и побледнел не менее, чем доктор медицинских наук Мирад Аминашвили.

Что там? – тихонько спросил генерал-лейтенант Рыжевласов, наклонив к Панцыреву голову.

Рак! – коротко ответил Сергей Семенович, внезапно расширившимися глазами глядя в одно из окон, за которым не собиралась рассеиваться самая страшная ночь в его жизни, по прежнему пропитанная ядовито-зеленым постепенно разлагающимся лунным светом, от которого адская ночка ничуть не казалась светлее.

Что?! – переспросил, словно ушам своим не поверив, начальник «Стикса-2».

Клетки ткани стрэнгов по своей структуре абсолютно идентичны цитологической консистенции гигантоклеточной аденокарциномы. Другими словами – они страдают зловещим синдромом бессмертия, испытывают постоянный энергетический голод и жадно поглощают кислород – молекулы кислорода являются для них строительными кирпичиками, а плоть людей – цементом, с помощью которого эти кирпичики скрепляются в одно неразрушимое и неубиваемое чудовище, имеющее ярко выраженную тенденцию к бесконечному росту, – оба генерала красноречиво переглянулись.

Ваш этот паренек, ну – основной фигурант, очевидно, очень сильно ненавидел тещу! – с чувством проконстатировал генерал-лейтенант Рыжевласов, – наверняка долго и тщательно выбирал ей подарок.

Если Панцырев и оценил юмор начальника «Стикса-2», то виду не подал. Он тихо, так тихо, что расслышал один только Рыжевласов, процедил:

Они сожрут нас, весь наш мир. Эта ночь никогда не кончится, потому что вместе с приходом смерти время замораживается. Покойный Борис Фёдорович оказался прав в своей жуткой теории, что любая болезнь не случайно является конкурирующей формой человеческой жизни и по сути своей являет закодированное присутствие на Земле чужих параллелей. Алялватаска, это – рак! Последнее звено в этой цепи встало на место и я наконец-то понял, что пугало меня с самого раскопа той могилы, – необратимость процесса… Если только, во что я почти не верю, наши таинственные друзья-унгарды не сделают невозможного… – он резко замолчал и генералы вновь обменялись красноречивым взглядом. Затем они дружно, не сговариваясь, посмотрели на генерала-армии Плейтиса. Директору ФСБ взгляд обоих подчиненных генералов не понравился. Нижняя губа генерала армии обиженно затрепетала, однако, не расплакался, так как был все же не ребенком, а генералом-армии ФСБ. Вместо плача раздался вопрос, заданный почему-то откровенно злым голосом:

Что за бумагу принес вам этот бледный, умирающий от страха грузин?!

– Он принес текст нашего приговора, господин генерал-армии, – ни секунды не помедлив, ответил начальник обанкротившейся организации «Стикс-2», – Боюсь, что ситуация сделалась предельно ясной в своей безысходной трагичности. Все точки над «и» поставлены…

…Главарь румплей уже видел легкомысленно освещенные окна здания городской мэрии с расстояния в один километр и дал команду всей стае приготовиться к атаке. Далеко позади среди бескрайних полынных полей догорали остатки трех «МИ-26», мгновенно разлетевшихся на куски под сфокусированным энергетическим ударом полусотни передовых румплей. Тела пилотов не успели достичь земли, без остатка оказавшись растворенными в своеобразно устроенных пищеварительных системах четырнадцати самых крупных румплей…

Стрэнг обретает хозяина. Я и Виктор

Какое-то время мы бежали под аккомпанемент разразившегося пронзительным воем ночного неба, причем хорошо было заметно, что Виктор вслушивался в переливы таинственного воя с болезненным вниманием, очевидно надеясь услышать между его однообразными октавами печальное гоготанье, подло и нагло, украденных у них с матерью гусей. Но вслушивался он, конечно же, напрасно – вой многих тысяч румплей вскоре оборвался, а гуси так и не прогоготали, и отсутствие их голосов особенно остро ощущалось в звенящей тишине, особенно болезненно обвалившейся на Виктора после окончания вокальных упражнений румплей.

Нужный пролом в кладбищенской ограде Анмайгер нашел достаточно быстро. Кстати, когда мы по очереди пролазили через этот пролом на территорию элитного Александровского кладбища, я заметил, как недалеко от нас и не так уж высоко, бесшумно и стремительно прочертили воздух три или четыре огромные черные тени. Несомненно, что это были румпли, но отпугнутые светом «хиранга», они не посмели приблизиться к нам и сделав пару беспредметных кругов в пугающей близости, умчались куда-то в сторону Сучьего Леса. Но, скорее всего, голодные твари пропеленговали на всякий случай тополиную лесополосу, потому что вскоре совсем недалеко послышался жуткий вопль, моментально поднявшийся с земли на небеса и сдавленно затихший где-то высоко над полем, заросшим прошлогодней полынью. «Прощай, мужик!» осенила меня страшная и верная догадка, «Надо было, наверное, позвать его с собой – живой бы остался!» я ужасно расстроился из-за практически незнакомого мне мужика, с которым и перекинулись-то мы всего парой фраз, но… присутствовало в непосредственной простоте случайно встреченного посреди тополиной заросли мужика и спонтанно возникшего между нами незамысловатого короткого диалога что-то бесконечно родное, близкое и понятное, с потерей еще одной частицы которого на душе образовалась больно саднящая трещина, болезненными ощущениями своими напоминавшая немножко, если выражаться образно, воспалившуюся трещину заднего прохода. А сколько их таких вот простых, безобидных и близких моему сердцу забулдыг перетаскали в чужие зеленые небеса кровожадные румпли за эту долгую майскую ночь – я решил не заниматься предположительными подсчетами возможных жертв, ясно понимая всю вредность и бессмысленность подобных подсчетов.

Слушай, Валька – это, случайно, были не мои гуси? – неожиданно спросил Витька.

Нет, мой полуспятивший друг вывел меня из состояния тяжелой задумчивочти, откровенно развеселив своим нелепым вопросом, К несчастью, это – не они.

Мы пришли на место! – радостно произнес Анмайгер, ныряя в только что высвеченные «хирангом» густые кусты сирени и кивком головы приглашая нас следовать за собой.

Могила, где хранился надежно защищенный силовым полем ахайсот, оказалась прямо за этими кустами сирени. У противоположного ее, от нас, края, росла высокая и раскидистая белоствольная красавица береза, густо покрытая множеством клейких молодых листочков, глянцевито поблескивавших под лучами зеленой луны. Под кроной березы светлели оструганной древесиной свежесбитые поминальные столик и скамеечка.

Какое красивое место выбрали для Вас, господин Верховный Унгард, для Вашего… э-э-э…, я понял, что сказал бестактность и при помощи головоломных филологических кульбитов решил ее исправить, но, похоже, что Анмайгер совсем меня не слушал, целиком сосредоточенный на мысли о рабочем состоянии ахайсота.

Стойте! – он предупреждающе поднял правую руку с крепко зажатым в ней «лимбергом».

Я крепко схватил упрямо дернувшегося вперед Виктора за левый локоть:

Куда ты, идиот?! Там же силовое поле… Не видишь что-ли дохлых ворон?! – неподалеку от могилы и вправду валялось несколько трупов крупных серых ворон и одна огромная крыса пасюк. Хотя я и сам их увидел только тогда, когда раздался предупреждающий окрик Анмайгера.

Он щелкнул «лимбергом» и кладбищенская тишина нарушилась кратковременно прозвучавшим басовитым гуденьем, а из темноты могилы наружу выплеснулся гейзер веселого золотистого света, так что я сразу невольно позавидовал жителям Алялватаски, у которых кладбища, судя по всему, были сродни чем-то вроде наших светодискотек.

Есть! – Анмайгер подпрыгнул и с силой ударил в воздухе копытом о копыто, отчего получился хлесткий, как удар бича, щелчок, дробным эхом отразившийся сразу в нескольких, отдаленных друг от друга, частях кладбища. Я легко догадался, что Верховный Унгард чему-то сильно обрадовался.

Маяк работает! – подтвердил он мою догадку, и я сейчас почувствовал легкое прикосновение!

Прикосновение чего?! – спросил я.

Хранителя! – немного помедлив, торжественно ответил Верховный Унгард и неожиданно вдруг впал в другую крайность, крепко схватив себя когтистыми пальцами за густые цыганские кудри, произнеся с тихой ненавистью: С каким диким удовольствием я оторвал бы эту проклятую голову!!! Существует опасность визуального неузнавания и тогда…, он не договорил, но перестал теребить кудри, злобно принявшись разглядывать тот участок неба, где преположительно мог находиться источник недавнего воя.

Я с видимым облегчением освободил натертое плечо от широкой лямки и поставил тяжелый баул на землю:

Что делать дальше, господин Верховный Унгард?! Я имею ввиду сманьц, пояснил я, заметив, что уставился тот на меня совершенно недоуменно.

Мы почувствуем приближение Хранителя задолго до того, как услышим шум Его крыльев, объяснил Анмайгер, от недавнего великолепного расположения духа которого, не осталось и следа, и тогда я объясню, что необходимо будет предпринять. Пока вы с вашим товарищем можете отдыхать, Анмайгер кивнул в сторону скамеечки и столика, вкопанных под кроной березы, А я займусь подготовкой ахайсота к возвращению Хранителя, и Верховный Унгард не особенно весело пошагал к могиле, внутренности которой полыхали, наперекор месту своего нахождения, ярко выраженным жизнеутверждающим огнем.

Мы же устроились под кроной березы за поминальным столиком, с наслаждением откинувшись на спинку скамеечки. «Как бы кстати оказалась сейчас викторова настоечка!» с вожделением подумал я, искоса поглядывая на Виктора. В Викторе чувствовалось огромное внутреннее напряжение, поставив локти на стол и уперевшись о подбородок ладонями, он вытаращенными глазами смотрел на столб золотистого сияния, вырывавшийся из разрытой Вишаном и Шитой могилы и терявшийся где-то высоко в небесах. Что творилось у Виктора в голове, я старался и не гадать. Единственное, что меня по-настоящему беспокоило, так это – большая вероятность его возможного побега с места разворачивающихся вокруг могилы Анмайгера решающих событий – в таком случае он легко бы мог сделаться еще одной жертвой румплей. Я решил отвлечь моего друга от потенциально опасного оборота мыслей:

У тебя с этой, Люськой, по-моему, получилось что-нибудь или нет?

С какой Люськой? – индифферентно переспросил он, продолжая завороженно наблюдать за плескавшимся над могилой морем золотистого света и вслушиваться в различные брякающие и стучащие звуки, издаваемые возившимся там с ахайсотом Анмайгером.

Ну с этой – с буфетчицей из кинотеатра. Ты помнишь еще говорил-то как-то про нее – груди, еще рассказывал, у нее, как у коровы вымя. Ну здоровые очень, вдохновили они тебя – из под халата так и выпирали, руки тебе хотелось страшно туда запустить и мять, мять, мять…. Единственное, что старовата немного для тебя она – сорок ей недавно стукнуло, но, с другой стороны и ты не мальчик давно уже, все-таки – тридцать четыре и можно было бы попробовать жениться хотя бы разок, на всякий случай…

Ой, да пошла она на х…, Валька! – раздраженно мотнул головой Виктор, Не до того мне сейчас – не до каких-то там буфетчиц, миньетчиц! Я, вообще, не понимаю, как ты сейчас можешь нести такую ахинею!… Слушай – а где моя настойка?! – запоздало спохватился он, внимательно и строго посмотрев мне в глаза.

«Он нормален, раз про настойку вспомнил! Совершенно нормален!» с ужасом подумал я, не представляя, чтобы можно было соврать ему про настойку и как бы затем потактичнее и поненавязчивее предложить облиться сманьцем. Из затруднительного положения мне помогло выбраться, давно ожидаемое Верховным Унгардом Анмайгером, событие…

Ночное небо на северо-востоке озарилось вспышкой ярчайшего, сначала – бирюзового, а затем – золотистого, еще даже более яркого, чем сияние «хиранга», зарева, легко затмившего, если так можно выразиться по отношению к свету солнца, обгаженные румплями лунные лучи…

Где-то в толще атмосферы, на уровне той оси, вокруг которой до сих пор вращалась планета Земля, тонко запела в смертельно опасной для всего нашего мироздания вибрации, исполинская пружина механизма вселенского равновесия…

…Каждая из нескольких тысяч боевых игл-перьев, выброшенных специфическими мускульными сокращениями гигантских крыльев птицы Джаб-Джаб из специально предназначенных для этой цели плотных кожистых мешочков-пазух, безошибочно нашла свою цель – беспомощно скорчившегося от смертельного ужаса румпля. При попадании, летевшее на сверхзвуковой скорости перо-игла, глубоко вонзалось в черную ворсистую мантию румпля и заключавшаяся внутри кончика пера капсула, наполненная стрекательным ядом, впрыскивала без остатка весь яд во внутренние полости организма румпля, отчего моментально начиналось спонтанное разрушение тканей на всех жизненных уровнях. Чисто визуально, процесс гибели Черной Шали выглядел внезапным возникновением ярко-золотистого сияния, рождавшегося в точке разрыва пера-иглы, стремительно начинавшего растворять в себе тело румпля. Первым, сразу два десятка стрел, получил предводитель, как ему и полагается, раньше остальных догадавшийся, что к ним приближается Страшная Птица, успевшая ему, за его совсем недолгое существование, однажды явиться во сне и угрожающе щелкнуть зубастым клювом, отчего он тогда в состоянии паники и проснулся. Предводитель хотел дать команду на всеобщее отступление, но не сумел этого сделать, полностью парализованный небывалым по мощи и концентрации ультразвуковым импульсом, посланным исполинским крылатым существом, приближавшимся с невообразимой для румпля скоростью. Единственная способность, какая у него, как и у всех остальных румплей, сохранилась, это – способность делать молниеносные безошибочные логические выводы и вместе с осознанием физической парализации, Предводитель румплей пришел к совершенно верному выводу о том, что пришло время всем румплям отправиться в страну под безнадежным названием «никуда», называвшейся «ниоткуда» до того, как они оттуда вылетели…

…Стрэнг, летевший над зоной, отравленного продуктами жизнедеятельности румплей воздуха, на привычной теперь по форме и размерам карте-схеме полета совершенно ясно видел пульсирующее чистым сиреневым светом идеально круглое пятно и три смагадовых крестика рядом с ним. Экран обзора состояния внутренних систем организма показывал два небольших бирюзовых штриха, едва заметно мерцающих в нижнем правом углу несущего, или – транспортного, отсека, что означало присутствие двух лишних, безбилетных душ, которые, увы, не несли за это вины. Стрэнг еще точно не решил, что будет с ними делать, так как реинкармировать их не представлялось возможным в силу физического разрушения несущих оболочек, и с компьютерной скоростью подсчитывал – хватит ли в нем места для Хозяина?

Когда в небесах произошло кармическое сближение мутировавшего в Птицу Джаб-Джаб Аджаньги и многотысячной стаи румплей, и небо в районе начавшейся битвы внезапно осветилось, выглянувшим сквозь прореху вечной плотной облачности, надежно разъединяющей параллельные миры, солнцем Алялватаски, Стрэнг понял, что должен лечь на плечи Хозяину до того момента, пока лучи родного светила навсегда не погаснут в небе Земли и волшебное окно в Нетленные Леса не захлопнется с ужасным для Стрэнга и Хозяина звуком.

…В ярком свете чужого солнца Алялватаски, полное лицо Виктора показалось мне мертвенно-белым, что скорее всего и произошло с его цветом на самом деле. Увеличившиеся до невозможных размеров темно-карие глаза Виктора устремили свой взгляд в открывшиеся просторы чужого мира, освещенные ласкающим его помутившийся разум мягким, каким-то бесконечно добрым, золотисто-лиловым сиянием.

Сейчас я увижу своих гусей, Валька! – проникновенно сообщил мне Виктор, Каждого из них помню еще маленьким гусенком, даже у кого из гусят какой был характер! Это очень дорогие породистые гуси, очень редкой – мясо-пуховой ингерманландской породы. Некоторые гусаки могут достигать двенадцати килограммов живого веса – представляешь?!… И сейчас, сейчас они появятся – мои родные, бедные птички!!!… он поднялся со скамейки, не отрывая взгляда от разгоравшегося зарева, вот-вот готовый увидеть родных гусей, величественно и гордо один за другим вылетающих из медленно раскрывающихся врат Ада.

Я раскрыл замок баула и вытащил наружу канистры со сманьцем. Я безошибочно почувствовал приближение Стрэнга, но не знал, что мне делать со сманьцем. Верховный Унгард Анмайгер почему-то не торопился давать мне на этот счет инструкций, а я начал чувствовать некоторую робость и нерешительность при мысли о необходимости обратиться с этим вопросом к Анмайгеру. Он что-то долго не показывался из могилы. А времени на размышление у меня оставалось совсем немного. Я растерянно переводил взгляд с находившегося в состоянии двигательного ступора Виктора на ярко освещенную могилу и обратно и ни на что не решался. А потом я понял, что на счет отпущенного мне на размышления времени серьезно заблуждался – мне бросилась в глаза стремительно приближавшаяся к нам с запада ослепительная бирюзовая звезда, переливавшаяся смарагдовыми сполохами, разгонявшими отвратительный зеленоватый ночной полумрак на много метров вокруг.

Господин Верховный Унгард-д!!! – страшно заорал я, Он летит – что нам делат-ть-ь?!?!?!

Вместо членораздельного ответа, из могилы послышалось низкое гортанное рычанье, ничуть не похожее на рычание льва, которое знакомо мне было по нескольким телевизионным передачам о дикой природе. А смарагдовые сполохи замельтешили уже у меня прямо перед глазами – лету Стрэнгу до нас осталось секунды три-четыре. Я подхватил тяжелую пластмассовую канистру с булькающим в ней сманьцем, размахнулся и швырнул ее точно в центр столба прозрачного золотистого пламени, вырывавшегося из могилы. О том, что канистра могла попасть прямо по цыганской голове Анмайгера, я как-то не подумал и, более того, вслед за первой швырнул в могилу вторую канистру, теперь уже надеясь, что она попадет именно по голове Верховного Унгарда, и пугавшее меня гортанное рычанье прекратится.

Прилетел Стрэнг, я зажмурил глаза – настолько ярко он светился. Еще я сразу же услышал безумный вопль Виктора:

Валька-а-а-а!!!!!!!!! – он кажется ухитрился втиснуть свою крупногабаритную фигуру между ножками миниатюрного поминального столика и орал оттуда благим матом, без конца повторяя мое имя, и почему-то чувствуя себя под столиком в полной безопасности. А еще я уловил, уже знакомый мне, ни с чем не сравнимый, густой аромат сманьца, щедро начавший распространяться по воздуху из могилы Верховного Унгарда.

Я точно знал, что Стрэнг неподвижно висит сейчас непосредственно прямо передо мной, а может – над могилой, и выбирает правильное решение, которое ему следовало немедленно принять. Я почувствовал, как Стрэнг осторожно коснулся мягким кончиком крыла моей щеки. Прикосновение это длилось не более секунды, но его оказалось вполне достаточным, чтобы все мое существо пронзило острое ощущение клокотавшего в Стрэнге океана страстей: крайне тяжелого раскаяния, безмерного, непреходящего чувства вины, бесконечного сожаления и жгучего желания оказаться прощеным. Я открыл глаза и посмотрел прямо, так сказать, «в лицо» купленному мною на базаре существу, за удивительно короткий срок уничтожевшему всю мою семью и полностью перевернувшего с ног на голову всю мою жизнь. Он свободно парил в воздухе в полутора метрах над землей, повернувшись ко мне одним из углов ромба. По пушистой поверхности ромба пробегали волны ласкающего взор, сейчас не такого ослепительного, как во время полета, смарагдавого света и я подумал, что внутри Стрэнга колышется целый мир – таинственный и огромный, постоянно купающийся в ласковых теплых лучах никогда не гаснувшего светила – яркой смарагдовой звезды.

Из могилы раздался очередной аккорд требовательного гортанного рычанья, ромб Стрэнга вздрогнул, по смарагдовому световому полю пробежала легкая бирюзовая рябь, Он п о п р о щ а л с я со мной и, освободившись от горестных сомнений, навсегда оставив их у нас на Земле, на таком несчастливом для него Александровском кладбище, накрыл могилу ахайсота покрывалом своей роскошной мантии и разразился изнутри целыми каскадами крохотных голубых молний.

Занятый немым диалогом со Стрэнгом, я как-то упустил из виду северо-восточную часть небосвода, где продолжало накаляться зарево рассвета Алялватаски. Кажется, оно начинало достигать своего апогея. Грандиозная операция по восстановлению стабильности в отношениях между мирами Алялватаска и Параллель Х– 40, осуществленная совместными усилиями спецслужб двух дружественных параллельных миров, приближалась, видимо, к успешному завершению.

Я не мог оторвать глаз от околдовавшего меня карнавала калейдоскопических узоров, потрясающих богатством и неожиданностью сочетаний красок, сменявших друг друга на поверхности пушистой мантии Стрэнга.

Прекратил вопить дурнинушкой Виктор – ему каким-то образом удалось выдернуть все четыре, добросовестно вкопанные, ножки поминального столика из плотно утрамбованной кладбищенской земли и отшвырнув столик в сторону, мой старый университетский друг огромными скачками помчался прочь от места действия заключительного акта трагедии, связанной с появлением в нашем мире Черной Шали. Я испытал безмерное облегчение, что мне наконец удалось от него отвязаться и сейчас я легко мог бы объяснить самому себе: зачем с такой настойчивостью убеждал Панцырева в необходимости взять Виктора на Александровское кладбище. Иначе бы, он просто – напросто оказался бы съеден проклятыми румплями.

Стрэнг, прощаясь со мной, не просто меня коснулся, он, кажется, как выяснилось в недалеком будущем, вернул мне, частично высосанные им в самом начале нашего с ним знакомства такие человеческие качества, как доброту, порядочность, уважение к женщине, чужим интересам, веру в людскую доброту.

Я медленно отступал спиной вперед от Стрэнга, правым глазом следя за его световыми пертурбациями, а левым – за рассветом Алялватаски, стремительно превращающемся в закат. И на этом, уже начинающем слабо багроветь золотистом закатном полотне, появилась, потрясающая своими невероятными размерами, хищная крылатая тень, медленно увлекаемая высотным воздушным потоком с запада на восток, окруженная тысячами одинаковых тающих облачков и омываемая морем очистившегося от зеленоватого тлена свежего земного воздуха.

И все-таки я не сумел уловить миг слияния души Анмайгера и тела Стрэнга, и воочию увидеть, как рождается Бессмертие. Если хорошенько подумать, то все античеловечные поступки Стрэнга с момента его похищения из ахайсота, объяснялись крайней степенью естественного раздражения, вызванного грубым вмешательством извне в сугубо интимный процесс, происходивший между ним и Хозяином. Наученный горьким кровавым опытом, на этот раз Стрэнг поступил с нежелательным свидетелем (со мной) значительно мягче – я всего-лишь потерял сознание, захлебнувшись душистой волной густой квинтэссенции аромата сманьца, плеснувшей мне в лицо одновременно с бесшумным взрывом прямо внутри мантии Стрэнга, ослепительным гейзером жидкого холодного золота, взметнувшегося к ночным небесам.

Я очнулся лежавшим навзничь на краю опустевшей могилы и успел еще увидеть высоко-высоко, в начинающем сереть предрассветном небе, яркую радужную звезду, влетавшую в лагуну неземного золотистого света, четко очерченную по краям нежно-лиловыми линиями. Лиловые границы окна в Нетленные Леса неумолимо сближались на глазах, но скорость их сближения явно уступала скорости полета Стрэнга и он навсегда исчез из земного неба, успев нырнуть в прорубь на льду океана вечности, призывно мерцавшую золотистой поверхностью воды бессмертия до того мгновенья, когда она затянулась этим самым льдом в виде земного серого предрассветного неба. На прощанье сверкнув потусторонней позолотой, Стрэнг ускользнул от земного Ада, приготовившегося проглотить его, в свой неведомый людям Рай. В страшной сказке про Черную Шаль была поставлена жирная золотистая точка и на Земле наступил тоскливый обыденный серый рассвет.

Во всяком случае, меня, лишь только я пришел в себя и сел, опустив ноги в могилу, поразил приступ страшной безнадежной тоски. Я сидел так, бессмысленно пялясь прямо перед собой, минут пятьдесят до тех пор, пока не стало совсем светло и среди молодой листвы березы, под лучами утреннего майского солнца, не зачирикали какие-то беззаботные птахи. Я не знал – куда мне идти и что делать. Стрэнг унес с собой весь мой прежний жизненный уклад без остатка, прихватив заодно всех моих родственников, сделав меня полным сиротой, неприкаянным и бездомным интеллегентным молодым человеком, имеющим право свободного выбора…

…Неожиданная мелодичная трель мобильного телефона, сунутого мне в карман генералом Панцыревым еще возле ворот апарца и о про который я совсем забыл, вывела меня из состояния тяжелейшего ступора. Не представляя, что мне может сулить этот неожиданный звонок, я медленно поднес «мобильник» к правому уху и услышал бодрый голос Панцырева:

Как самочувствие, Валька?! Знаю, что ты жив и почти уверен, что – здоров!

Откуда такая уверенность, товарищ генерал-майор? – без особого энтузиазма спросил я.

В Москве самовосстановился специальный канал связи с полномочными представителями мира Алялватаска – господами из могущественного Клана Чермиков! – в голосе генерала клокотала почти детская радость.

Что творится в городе?! С румплями покончено?!

Со всеми до единого!!! Опасность полностью миновала, комендантский час отменен и ничего экстраординарного не происходит! … – генерал вдруг как-то неожиданно умолк, словно в голову ему внезапно бы ворвалась мысль, что он сказал какую-то нескромную бестактность.