Текст книги "Большая книга перемен"

29. СИ КАНЬ. Повторная опасность

____ ____

__________

____ ____

____ ____

__________

____ ____

В настоящее время для вашей жизни характерны потери и поражения.

Один бьет его, скрюченного, по ребрам, второй склонился и рычит:

– Отдай!

Рычит Максим Костяков, а бьет брат его Петр.

Немчинов закрывается руками и кричит.

– Не могу! – кричит Немчинов.

Он хочет сказать, что готов отдать телефон, но не может залезть в карман – руки заняты.

– Отдай!

– Берите!

– Сам отдай!

Немчинов пытается одной рукой быстро нырнуть в карман и тут же получает удар в незащищенное место, в живот.

Наконец он откатывается куда-то в угол, вырывает из кармана телефон. Бросает, как гранату:

– Нате!

Но телефон почему-то не взрывается, он в руках у Максима. Максим рассматривает его и со всей силы шарахает об стену.

Конец мукам.

Нет, не конец.

– Убить его, дурака, – говорит Петр.

– Согласен, – говорит Максим.

Они хватают Немчинова, высовывают в окно и держат на страшной высоте. Хохочут.

Не может этого быть, думает Немчинов. Они этого не сделают. Меня нельзя убить. Не потому что невозможно, то есть всё возможно, но – нельзя.

Но они отпускают его, он летит, асфальт приближается…

Немчинов проснулся весь в поту, с колотящимся сердцем. Сначала убедился, что жив, и обрадовался. Потом вспомнил сон. Удивительно реальный, обычно сны у Ильи сумбурные, с какими-то незнакомыми людьми и местами. Но иногда бывает и как сейчас – конкретно снится какой-то человек, правда, часто в фантастической ситуации. Помнится, был смешной сон очень давно: он зачем-то добивался взаимности Маргарет Тэтчер. Ничего удивительного: насмотришься телевизор, вот и пожалуйста. И на приеме в Кремле он побывал в ельцинскую эпоху, у самого именно Ельцина, и очень долго (так показалось во сне) говорил ему чистую правду, тот слушал внимательно и обещал все немедленно исправить. А из сорта привязчивых снов, какие есть у каждого человека, был регулярно повторявшийся кошмар: его должны принимать в пионеры, он бежит, он опаздывает, но успевает, встает в строй, бьет барабан, звучит горн, подходит вожатая, у каждого в руках алые галстуки, и тут Илья с ужасом понимает, что забыл свой галстук. Кончалось по-разному, но обязательно позором. Несколько раз его расстреливали, кровь красиво выступала на белой рубашке, Илья успевал крикнуть: «Умираю, но не сдаюсь!» На самом деле ничего похожего в жизни не было, галстук у него имелся, просто он почему-то боялся, что его не примут. Никакой не было на то причины, а он все равно боялся. Мало ли за что могут не принять. Учительницу на перемене случайно толкнул, она чуть не упала. Тетрадь порвал, вырывая ее у хулигана и дебила Мухина. Получил неожиданную двойку по рисованию за то, что разлил пузыречек гуаши, учительница страшно сердилась, заставила после уроков отмывать парту и пол. Но нет, приняли, как и всех, включая Мухина, которого вскоре после этого перевели в так называемую вспомогательную школу, то есть для умственно отсталых. Илью почему-то интересовал вопрос, как Мухин там будет пионером, разве умственно отсталым можно быть пионерами? Он задал этот вопрос очкастой пожилой вожатой (лет около тридцати, как теперь предполагается), она похмыкала, поперхала, покхекала и сказала:

– Можно, Немчинов. Всем можно. А вот тебя, если будешь задавать глупые вопросы, исключим. Больше никого про это не спрашивай, ладно?

– Ладно…

На этот раз повод у сна был тоже вполне реальный. Позавчера позвонил Шмитов и сказал:

– Илья Васильевич, режьте меня, но я вас подставил.

И рассказал, что именно он сделал при встрече с Максимом Костяковым.

– Я ему все объяснил, – оправдывался Леонард Петрович. – Что я тайком скопировал у вас файл и решил использовать. Идиот, что с меня взять? А я вам советую, Илья Васильевич, если он потребует объяснений – еще не звонил?..

– Нет.

– Я вам советую, вы скажите, что вы просто выпили, гуляли, снимали, что придется, случайно сняли это – и все! Я ему так объяснил.

– Снял спьяну?

– Ну да.

– И принес вам тоже спьяну?

– Нет, но… Просто вам любопытно стало, что они говорят, опять же без всякой задней мысли. Зашли ко мне, мы знакомы, я посмотрел и коварно решил воспользоваться.

– Значит, там все-таки что-то такое было? Было чем воспользоваться?

– Да мелочи, пустяки.

– Не совсем мелочи, если вы решили его шантажировать.

– Илья Васильевич, я вас прошу, не надо лезть в подробности. И сотрите эту запись. Уверяю вас, там никакого компромата. Просто косвенная обмолвка о том, что могло быть, но неизвестно, было ли.

– Касается брата Леонида?

– Не обязательно. Честное слово, вам это ничего не даст, кроме неприятностей. А материала для журналистского расследования, вы ведь, наверно, этим хотели заняться? Профессиональная привычка, понимаю, никакого материала там тоже нет. Кстати, то, что я вам звоню, это нарушение слова, я обещал больше на эту тему… Но я не мог промолчать.

– Спасибо.

– Извините! И больше об этом не говорим, хорошо?

Немчинов понимал Шмитова: тому часть греха хотелось снять с души.

А на записи, наверное, все-таки что-то было. И черт с ней, с записью. У Немчинова дочь, жена. Они важнее, чем вывести на чистую воду подозреваемого. Причем подозреваемого в том, чему в обед сто лет. Да и само выражение «на чистую воду» устарело – где взять эту чистую воду в окружающем болоте? Из одной тины в другую перетащить, вот и все, что можно сделать, но зачем?

Немчинов ждал звонка Максима. Три дня ждал.

На третий день, под вечер, Максим позвонил и вежливейшим голосом просил зайти завтра к нему в здание областного правительства. Он сейчас с утра до вечера занят, сидит там, поэтому извините, что в официальной обстановке.

– С утра можете? Часов в девять?

– Да, конечно.

С утра обычно казнят, неожиданно подумал Немчинов. Интересно почему? Чтобы человек весь день не мучился. Но сообщают обычно заранее, все равно мучается… Или: сделал дело – гуляй смело?

О предмете разговора Максим не сказал, но и так ясно.

Поэтому полночи у Ильи была бессонница, потом короткое забытье, вот этот вот кошмарный сон и пробужденье в половине шестого утра.

А без пятнадцати девять он был возле здания областного правительства. Обычно учрежденцы любят размещать себя в исторических постройках: и красиво, и солидно, и чувствуется связь времен, ибо, как ни крути, при любом строе власть остается властью, чиновники остаются чиновниками. Но для огромного аппарата облправительства подходящего здания не нашлось, поэтому они использовали построенные в семидесятые годы два корпуса богатого НИИ прямого государственного подчинения, занимавшегося чем-то очень сложным, возможно, космическим, что теперь, впрочем, уже неважно: НИИ сначала перестало заниматься этим важным, потом сократили штаты, а потом и вовсе освободили помещение.

Выглядит, конечно, убого: никакой архитектуры, одни окна.

Чтобы хоть как-то украсить, над входом недавно смастерили мозаичное (из кусочков цветного кафеля) панно. Местный Сикейрос изобразил то же, что он намалякал бы (и наверняка малякал) тридцать лет назад – веселую группу людей, одетых по профессии: космонавта в скафандре, рабочего в спецовке, колхозницу в фартуке, со снопом, интеллигента в костюме, с логарифмической линейкой, с рулонами чертежей под мышкой – на фоне каких-то стропил, подъемных кранов, труб и знаменитого сарынского моста, который был длиннейшим в Европе на момент постройки, и, хоть прошло уже сорок лет и появилось в Европе не меньше ста мостов длиннее его, он все равно остается графическим символом города и обязательно присутствует на любой открытке, на любом значке, где значится имя города. В композиции сквозили ощутимые пустоты, заполненные чем придется. Угадывалось, что художник использовал свой старый советский эскиз и на месте пустот были знамена и транспаранты с лозунгами. Но, поскольку лозунгов сейчас никаких нет (или они явно временные), пришлось добавить лишних труб и подъемных кранов.

В просторном прохладном холле Немчинов, естественно, сразу же уткнулся в турникет, возле которого стояли с одной стороны милиционер, а с другой охранник, одетый в черную робу с нашивкой, что делало его похожим на арестанта. Милиционер взял у Немчинова паспорт, выписал пропуск, сказал:

– Не забудьте отметиться, когда будете уходить.

– У кого?

– У того, у кого будете.

– А где Максим Витальевич сидит?

Милиционер удивленно приподнял брови:

– На втором этаже.

Видимо, нечасто он видит людей, которые, приходя к Максиму Витальевичу, не знают, где сидит Максим Витальевич.

Пока милиционер выписывал пропуск, охранник молча взял у Ильи наплечную сумочку с ремешком, открыл, осмотрел. Телефон, бумажник, блокнот, ручки. Потом Немчинова пропустили через арку металлоискателя и вдобавок обвели широкой короткой палкой, идеально подходящей для игры в лапту.

И вот Немчинов в приемной. Там сидела молодая симпатичная женщина, Илья представился, она нажала на кнопку и сказала:

– Максим Витальевич, Немчинов пришел.

– Пусть входит, – послышался голос.

В кабинете, кроме Максима, находился Петр Чуксин. Он сидел в углу у окна, рядом со шкафом, где теснились какие-то подарочные фолианты. Одну из книг Петр листал – чтобы занять руки.

Максим Витальевич вышел из-за своего широкого стола, приветливо поздоровался, усадил Немчинова в кресло перед столом и вернулся на свое место.

В кабинете было свежо, работал кондиционер, но Илье казалось, что все-таки жарко – ему с утра так казалось.

– Ну что, Илья Васильевич? – спросил Костяков.

– А что?

– Книга двигается?

– Книга? Да, в общем-то… Понемногу.

– Что узнали о наших предках? Это же интересно!

Растерявшийся Немчинов с пятое на десятое рассказал то немногое, что он узнал.

– Да, – покачал головой Максим. – Ничего не храним, ничего не бережем. Обрезали свое прошлое, как ножиком. Но что-то уже написали?

– Так, какие-то наброски.

– Можно посмотреть? Не пришлете?

– Там все не систематизировано.

– Пару страниц хотя бы, – подал голос Петр.

– Да, – сказал Максим. – Хотя бы пару страниц.

– Извините, журналистская привычка – пока материал не готов, я его не показываю. Все еще будет десять раз переделываться.

– Прямо уж десять? – спросил из угла Петр.

– Ну, не десять, но…

– Вы что же, хотите всю книгу написать, а потом показать?

Вот тут бы и сказать: не будет книги. А аванс верну в ближайшие два месяца. Максимум три.

Но вместо этого Немчинов тяжело вымолвил:

– В принципе да…

– Долго ждать, – сказал Максим. – Я думал, вы главы три-четыре написали. Но, если далеко не зашли, это даже лучше. Художественную книгу давайте не будем писать. Все-таки ко дню рождения. Давайте в таком духе, – Максим взял со стола толстую книгу, подобную тем, что громоздились в шкафу, подал ее Немчинову.

Тот ощутил вескую тяжесть – такими бывают альбомы по искусству, с репродукциями на веленевой бумаге. Книга называлась «Сын Волги» – об одном из бывших губернаторов Сарынска. Фотографии – подписи, фотографии – подписи. Между ними совсем немного текста, восхваляющего личные и трудовые качества сына Волги.

– Фотографии у вас есть, – сказал Максим. – Вы их просто берите и пришивайте к ним какой-нибудь текст. Павел в школе, Павел на производстве, семья Павла. О нас совсем чуть-чуть, я знаю, он хотел, чтобы про всех, но мы посоветовались и решили, что это в другой раз. А пока – вот так. Задача облегчается, правда ведь? И придумывать ничего не надо. Я попросил свою помощницу собрать биографические факты, она вам их буквально через два дня пришлет. То есть чисто такая будет стилистическая обработка.

– За те же деньги, – уточнил Петр с интонацией попрека.

– За те же деньги, – подтвердил Максим, но без этой интонации, а даже наоборот, как бы успокаивая щепетильность Немчинова.

Илья сидел и молчал.

– Какие-то вопросы?

– Да нет…

– Тогда всего доброго. Не забудьте у Лизы пропуск отметить.

Максим нажал на кнопку:

– Лизочка, есть кто-то еще?

– До десяти никого не будет.

– Вот и славно. Вас подвезти? – Максим посмотрел на Петра, тот отложил книгу и приготовился встать.

– Нет, мне тут пешком недолго.

– До свидания.

– До свидания. Книгу с собой возьмите. Для образца.

Немчинов встал и потащился к двери, зажав под мышкой книгу.

Вышел.

Секретарша Лиза приветливо глянула на него.

– Давайте пропуск.

Он положил перед нею пропуск. Лиза расписалась и поставила печать.

Но Немчинов медлил, не брал бумажку. Лучше бы они меня избили, подумал он. Лучше бы, как во сне, отняли телефон, выкинули из окна. Но нет, Максим оказался умнее. Иди, дескать, и гадай, почему я не стал говорить о какой-то там записи. Мучайся. Бойся. И пиши книгу. Подписи пиши. Хвалебные. Я тебя опустил. Ты будешь делать теперь то, что я скажу, – уже потому, что чувствуешь себя виноватым.

Примерно так он думает, размышлял Илья. А я так не хочу. И не буду.

Он резко повернулся и пошел обратно в кабинет.

Петр и Максим о чем-то говорили, посмеиваясь.

Надо мной смеются, подумал Немчинов.

Быстрыми шагами, будто боясь опоздать, он подошел к столу, положил фолиант и сказал:

– Я не буду писать эту книгу. А аванс верну. В ближайшее время.

– Когда? – спросил Петр.

– Нет, аванс возвращать не нужно! – недовольно глянул на него Максим. – Нужно написать книгу. Что вам мешает?

– Мешает то, Максим Витальевич, что вы из меня дурачка тут делаете. Я же знаю, зачем вы меня позвали. Запись вас интересует и почему я снимал, вот что вас интересует! Так спрашивайте!

Максим обернулся к Петру:

– Говорил я тебе!

Тот развел руками, подтверждая: да, говорил, да, умен ты, братец!

– Так и думал, что не выдержите, – сказал Максим. – А откуда вам известно, что я про это знаю? Шмитов звонил? Я ведь ему не велел. Ладно, позвонил, герой. Но вы-то зачем друга сдали?

Немчинов растерялся. В самом деле, он не должен был… А почему не должен? Мы в благородство играем, а они этим пользуются!

– Никого я не сдавал. И запись меня не интересует. Сделал и сделал. Мимо шел, увидел, снял.

– Для чего? – спросил Петр. – Компромат, что ли, нарыть хочешь? Я тебе говорю, – обратился он к брату, – он под видом книги роет, как крот. К Едвельской ходил, к дуре этой сумасшедшей, к Дортману ходил, а этот жидяра нас с детства всех не любит, всю нашу семью. Зачем ходил?

– Это мое дело, – сказал Немчинов. – Если не лень время тратить, можете еще последить, по каким я улицам хожу, и спросить, почему именно по этим, а не по другим. Не хочу я нарыть компромат, вообще не хочу про вас ни писать, ни думать. Вы у меня как кость в горле, хорошо сказал Миша Кулькин. За что, возможно, и поплатился.

Максим улыбнулся:

– Считаете, что это мы его задавили?

– По крайней мере не исключаю.

– Не исключает он, – проворчал Петр. – За такие обвинения…

– Постой, Петя, – Максим приподнял руку. – Мне просто интересно, а за что нам убивать этого Кулькина? Он же ведь не сказал ничего серьезного.

– Мало ли. Для острастки.

– Логично. Как пишут в газетах: вину за теракт взяла на себя такая-то организация. Чтобы все ее уважали и боялись. Петя, возьмем вину на себя?

– Легко! – отозвался Петр.

– Берем. Наш грех, убили мы Кулькина, загубили человека.

– Чего ты ерничаешь? – закричал Немчинов. – Сидит тут, наел рожу на ворованные деньги и еще смеется над смертью!

– Дать ему по уху? – спросил Петр брата.

– Не надо. Ты вот злишься, Илья Васильевич, а даже не понимаешь почему. Не потому, что мы могли кого-то убить. Не потому, что живем на ворованные деньги, а они и вправду ворованные, вернее, взятые у дураков.

– У нас?

– Конечно. И дело не в том, что у нас власть, а у вас ее нет, у нас деньги, а у вас нет. Это ерунда, это на поверхности. Ты барахтаешься, чувствуешь, что истина где-то рядом, а где, не знаешь. И никогда не узнаешь. Информации у тебя нет. И вот сейчас я тебе объясню раз и навсегда: право на информацию – это право на жизнь. И у нас права на жизнь больше, потому что информации больше. Время – деньги, устарела поговорка. Инфа, как пишут в Интернете, вот что деньги. Инфа – деньги. Мы знаем, что происходит, а вы нет. Нет бога, кроме информации, а Интернет – пророк его. То есть ее. Хотя нет, это не пророк, там трендят о том, что и так все знают. Ну или раскопают какую-то мелочь. А главное знают очень немногие. Главное, например, о том, что у нас в области по-настоящему происходит, кто придет, кто уйдет, кто чем по-настоящему распоряжается. В Москве то же самое. Только десятка два людей, максимум три понимают, что происходит. На каждом ключевом месте сидит знающий человек. А ты, мокрица, даже и краем мозгов не соображаешь, кто тобой на самом деле правит, куда мы идем и чего мы хотим.

– Грабить! – отрезал Немчинов.

– Ну и дурак. Да я награбил уже столько, что всем потомкам хватит. В смысле – заработал. Работать, а не грабить мы хотим – и работаем. На основе информации. Но если ее узнают все, будет бардак. Смотрю на вас, читаю газеты, Интернет тот же самый – обхохочешься. То на президента валят, то на премьера, то на партию и правительство. Фигня это, понял? Есть настоящие люди, владеющие настоящей информацией, вот от них все и зависит. Кто понимает, что происходит, тот на коне. Это я к тому, что ты можешь копать, если хочешь, разрешаю. Но ничего не накопаешь, а если и вытащишь, то, будь уверен, кому надо, об этом давно знают. А кому не надо, тому не надо. Убили мы действительно Кулькина или не убили, ты никогда не узнаешь. И никто не узнает.

– Да не трогали мы его, – лениво произнес Петр.

– Неважно! Пусть думает, что тронули. Пусть думает, что брата Леню утопили. Ведь думаешь?

– Думаю, – ответил Немчинов.

– Ну и думай. Только молчи. Я же объяснил вам всем: думайте, что хотите, а болтать не надо. Это вредит нашей деловой репутации, а репутация – тоже деньги. А деньги нам нужны, чтобы делать большие, хорошие дела. Кормить детей и пенсионеров. Повторяю: ты никогда не узнаешь, что было и что будет. А мы знаем, я знаю. Ты думаешь, всякие разоблачительные книги, передачи по телевизору, это кто-то смелый сам все узнал? Нет, ему настоящие люди позволили узнать. Да еще навели на ту правду, которая в данный момент нужна. Учти навсегда: как только что-то случается, через час об этом настоящую правду уже никто не знает. Ну, к примеру, сказал я тебе, что я утопил брата своими руками. Можешь записать это на диктофон. Что дальше?

Немчинов промолчал. Он уже догадался, что дальше.

– Вот именно! – одобрил его молчание Максим. – Ничего дальше. Мало получить какой-то кусок информации, надо еще, чтобы этому куску дали ход. А кто даст? Кто в этом городе попрет на меня, на Костяковых вообще? А? Вот если бы на меня полез человек такой, как я, такой же, извини за откровенность, умный и сильный, я бы слегка задумался. А ты кто? Ты сейчас только и мечтаешь выйти отсюда – и к жене, к семье. Или в газету свою. Чай пить, статейки писать.

Попал, подлец. Именно этого хотел Немчинов больше всего: оказаться дома или в редакции. И именно выпить чаю. И отбросить, забыть этот дурман, невнятный, но имеющий свою поганую логику.

– Поэтому, – продолжил Максим, – терпеть не могу, когда вы лезете во взрослые дела. Право надо иметь, а у вас его нет. Не дают? Не берёте! Вот и всё. Кровь мы сосем, видите ли. Мы работаем, а вы работать не хотите – если не врать. Вот сел бы ты на мое место?

– Нет. Но по другим причинам.

– Да ладно, по другим. Тут у тебя не будет времени чай пить и о каких-то купцах писать в свое удовольствие. Короче, книгу делаем?

– Да.

– Тогда забирай и иди, мне уже некогда с тобой.

Максим пододвинул Немчинову фолиант.

– Нет. Я другую книгу буду писать. Не о вас, не беспокойтесь. И не про вашего брата.

– А про кого? – насторожился Петр.

– Выдуманную книгу, – ответил ему Немчинов, чтобы он успокоился. – То есть художественную.

– А аванс? – не понял Петр.

– Пусть остается, – великодушно сказал Максим. – Должны же мы помогать творческим писателям писать художественные книги. О времени и о себе, правильно я понимаю?

– Да.

– Я так и думал. Мы его, Петя, наверно, вдохновили. Он хочет написать эпопею о том, как злые люди типа нас погубили Россию. Только не забудь написать, как вы нам помогли. А я потом, найду время, напишу книгу, как злые люди Россию спасли. Потому что злые они были на тех лохов, которые тыкаются из угла в угол и не понимают, что делать. О чем ты будешь писать, Илья Васильевич? Повторяю разницу: мы знаем всё, вы не знаете ничего! Вот навскидку назови мне хотя бы одного из главных людей в Сарынске.

Немчинов назвал фамилию губернатора.

– Нет!

Он назвал другую фамилию – крупного чиновника.

– Нет!

Илья назвал третью.

– Нет!

И четвертую.

– Нет.

– Тогда ты, что ли?

– Угадал. Не самый главный, но из главных. Видишь, что получается. А там, – показал Максим пальцем вверх и в сторону в северо-западном направлении, – думаешь, там яснее? Тот же эксперимент, назови хотя бы пять фамилий, кто всем рулит.

Немчинов, невольно увлекшись, назвал.

– Из пяти двоих угадал, уже неплохо.

– Мне такое знание и не нужно, – сказал Илья. – Мне нужно знание о людях вообще, а не о том, кто чем рулит.

– Да ты и людей не знаешь, могу доказать. Хочешь?

Но тут послышался щелчок, раздался голос Лизы:

– Максим Витальевич, Зулин пришел.

– Жду, пусть зайдет. До свидания, Илья Васильевич. А книжку нам Дубков напишет. Будет счастлив. Успехов на ниве литературного творчества!

Выходя из кабинета, Немчинов столкнулся с лысоватым коренастым человеком, которого он знал со студенчества, – Зулин учился в параллельной группе, ничем не блистал, ходил особняком, а потом, натыкаясь на его фамилию в газетах, в том числе своей, Немчинов поражался разнообразию его деятельности: то он директор кинотеатра, то вдруг работает в областном отделе народного образования, то неожиданно становится владельцем кафе на набережной, то выныривает в комиссии санитарного надзора при мэрии, а потом сплошь то начальник какого-нибудь департамента, то замминистра, то руководитель какой-то секции при каком-то отделе какой-то комиссии общественной палаты при губернаторе – и т. п.

Зулин очень удивился, увидев Немчинова, словно его нахождение здесь было чем-то из ряда вон выходящим. Но тут же умело прогнал из глаз удивление и поздоровался с Немчиновым весьма искусно. Не зная, в качестве кого тут был Илья, он придал интонации неопределенное звучание. Если Немчинов тут был как друг, со стороны послышатся обертона приветливости. Если как враг, будут заметны призвуки неприязни.

Жук навозный, невежливо подумал о нем Немчинов.

И тут же добавил: как и я.