Текст книги "Караван в Ваккарес"

– Ну, мсье ле Дюк, в отеле мест не было и...

– Где ты провела ночь?

– В машине.

– То-то! – Перегородка поднялась опять, и ле Гран Дюк повернулся к Лиле: – Но ты же видишь, это очень комфортабельная машина.

К тому времени, когда голубой «пежо» въехал в Арль, между Боуманом и Сессиль возникла некая отчужденность. Они обсуждали вопросы гардероба не глядя друг на друга. Боуман припарковал машину на относительно тихой боковой улочке напротив большого, не слишком процветающего магазина одежды, заглушил двигатель и взглянул на девушку. Она не повернула головы.

– Ну? – произнес он.

– Я сожалею. – Она устремила безучастный взгляд вдаль. – Мне это не нравится. Я думаю, что ты сумасшедший.

– Вполне возможно, – согласно кивнул Боуман.

Он поцеловал Сессиль в щеку, вылез из машины, забрал свой чемодан с заднего сиденья и пошел через тротуар к магазину, чтобы рассмотреть экзотические костюмы, выставленные в витрине. Он ясно видел в ней отражение машины и почти так же отчетливо – Сессиль. Она поджала губы и выглядела очень рассерженной. Какое-то время она колебалась, затем вышла из машины и подошла к нему.

– Я чувствую, что могла бы ударить тебя, – сказала она.

– Мне бы этого не хотелось, – ответил он. – Ты выглядишь слишком сильной.

– О, ради Бога, заткнись и положи чемодан обратно в машину.

Он ничего не сказал, положил чемодан обратно в машину, взял ее за руку и повел в магазин одежды.

Двадцать минут спустя Боуман взглянул на себя в большое зеркало и содрогнулся. Теперь он был одет в черный, очень тесный костюм с длинным рядом пуговиц, – благодаря которому получил полное представление о том, как должна себя чувствовать толстая, затянутая в корсет оперная певица, берущая высокую ноту, – болтающуюся белую рубашку, узкий черный галстук и широкополую шляпу того же цвета. Он вздохнул с облегчением, когда Сессиль появилась из примерочной кабины в сопровождении пухленькой приятной женщины средних лет, одетой во все черное, очевидно, хозяйки магазина. Но на нее он глянул только краем глаза, так как мужчина, который не смотрел бы во все глаза на Сессиль, или был бы психом, или обладал зрением филина.

Боуман никогда не считал Сессиль дурнушкой, но сейчас понял раз и навсегда, что она ошеломляюще красива. И вовсе не благодаря наряду, состоявшему из изящного, экзотического и явно дорогого цыганского костюма, в котором присутствовали почти все цвета радуги, белой накидки, ниспадающей пышными складками, и очень волнующей вуали. Боуман слышал, что красивые вещи, в которые одета женщина, дают ей особое ощущение, озаряют ее особенным светом, очевидным для окружающих. Он почувствовал, как у него пару раз замерло сердце; но когда появилась эта милая девушка со слегка смущенной улыбкой на лице, Боуман заставил себя успокоиться и принял свой обычный вид. Хозяйка магазина выразила его мысли словами.

– Мадам, – повторил Боуман, – прекрасна. – Затем вернулся к прежней манере разговора: – Сколько стоит? В швейцарских франках. Вы принимаете швейцарские франки?

– Конечно!

Хозяйка магазина позвала помощницу, которая начала подсчитывать сумму, в то время как она сама принялась упаковывать одежду Сессиль.

– Она упаковывает мою одежду, – произнесла Сессиль встревоженно. – Не могу же я выйти на улицу в этом наряде!

– Конечно можешь! – Боуман хотел произнести эти слова с чувством и убедительно, но получилось как-то казенно, и он даже не смог посмотреть ей в глаза. – Сейчас же праздник.

– Мсье абсолютно прав, – сказала хозяйка магазина. – Сотни молодых арлезианок одеваются в такие наряды в это время года. Всем это нравится.

– Да и для бизнеса это неплохо. – Боуман взглянул на счет, который ему вручили: – Две тысячи четыреста швейцарских франков. – Он извлек три банкнота достоинством в тысячу франков каждый из пачки денег Кзерды и передал хозяйке магазина. – Сдачи не надо.

– Мсье слишком добр!

По ее изумленному виду Боуман догадался, что жители Арля не очень щедры на чаевые.

– Как нажито, так и прожито, – сказал он философски и вывел Сессиль из магазина.

Сев в машину, они не проехали и двух минут, как Боуман снова остановился в почти безлюдном месте. Сессиль вопросительно взглянула на него.

– Моя косметичка, – объяснил он. Достал свой чемодан с заднего сиденья и вытащил маленький черный, закрывающийся на молнию кожаный футлярчик. – Никогда не путешествую без нее.

В ее взгляде появился особый интерес:

– Мужчины не пользуются косметикой.

– Я пользуюсь. Ты увидишь почему.

Двадцать минут спустя, когда они стояли возле портье самого большого отеля в Арле, она поняла причину. Боуман и Сессиль были одеты точно так же, как после посещения магазина готового платья, но выглядели иначе. Цвет лица Сессиль, а также шея и кисти рук стали намного темнее. Губы были ярко накрашены, ресницы и брови подведены тушью, а веки подведены голубыми тенями. Лицо Боумана приобрело темно-кирпичный цвет, как у хорошо загорелого местного жителя; только что приобретенные усы бросались в глаза.

Портье вернул ему паспорт.

– Ваш номер готов, мистер Паркер, – сказал он. – Это миссис Паркер?

– Не задавайте глупых вопросов, – ответил Боуман, взял Сессиль за ставшую вдруг каменной руку и пошел вслед за посыльным к лифту.

Когда они вошли в номер, Сессиль неодобрительно взглянула на Боумана:

– Тебе пришлось представить меня портье? Как свою жену?

– Посмотри на свои руки.

– А чем тебе не нравятся мои руки, за исключением того, что грим сделал их отвратительными?

– Нет обручальных колец.

– О!

– Возможно, для тебя «О!». Но опытный портье замечает такие вещи автоматически, вот почему он спросил. И его могут спросить о подозрительных парах, зарегистрировавшихся сегодня. С криминальной точки зрения мужчина с любовницей автоматически вне подозрений: предполагается, что у него совсем другие заботы.

– Не стоит говорить...

– Поговорим о птичках и пчелках попозже. Между прочим, было бы неплохо, если бы ты доверяла мне. Мне нужно ненадолго уйти. Прими ванну, но не смывай грим с рук, лица и шеи. У меня его осталось очень немного.

Сессиль взглянула в зеркало, подняла руки и внимательно осмотрела их:

– Но каким чудом я приму ванну, не...

– Я помогу тебе, если хочешь, – предложил Боуман.

Она зашла в ванную комнату и заперла за собой дверь. Боуман спустился вниз и потоптался немного возле телефонной будки в вестибюле, задумчиво потирая подбородок. Телефон был без диска, а это означало, что все исходящие звонки проходят через коммутатор. Он вышел на улицу, залитую ярким солнечным светом.

Даже в этот ранний час бульвар де Лио был многолюден. Ни любителей достопримечательностей, ни туристов – только местные торговцы, установившие буквально сотни лотков на широких тротуарах бульвара. Проезжая часть тоже была переполнена разнообразным транспортом, от тяжелых грузовиков до ручных тележек. И с тех и с других разгружали огромное количество всевозможных товаров: продукты, одежду, яркие сувениры, безделушки и бесконечные букеты цветов.

Боуман вошел в почтовое отделение, выбрал пустую телефонную будку, опустил деньги и назвал номер телефона Уайтхолла в Лондоне. Ожидая ответа, вытащил записку, найденную в кибитке Кзерды, и расправил ее перед собой.

По меньшей мере сотня цыган стояла на коленях на поросшей травой поляне, перед ними служил молебен одетый в черную рясу священник. Когда он опустил руку, отвернулся и направился к небольшой черной палатке, установленной поблизости, цыгане поднялись и стали медленно двигаться к своим кибиткам, оставленным у дороги в нескольких милях к северо-востоку от Арля. Позади кибиток смутно вырисовывались очертания древнего монастыря Монмажур.

Особенно привлекали внимание кибитка, окрашенная в зеленый и белый цвета, где жила мать Александре и три девушки-цыганки, кибитка Кзерды, которую теперь буксировал трак ярко-желтого цвета, и импозантный зеленый «ролле-ройс» ле Гран Дюка. Крыша кабриолета была опущена, так как утро стояло жаркое. Девушка-шофер без головного убора – явный признак того, что сейчас она не на службе, – стояла с Лилой около машины. Ле Гран Дюк, развалившись на заднем сиденье, освежался каким-то напитком из открытого бара и безучастно посматривал вокруг.

– Я никогда не считала цыган религиозными, – сказала Лила.

– Понятно, понятно, – милостиво кивнул ле Гран Дюк. – Ты, конечно, совсем не знаешь цыган, моя дорогая, в то время как я являюсь главным специалистом в Европе по этому вопросу. – Он помолчал, подумал и поправил себя: – Крупнейшим специалистом в Европе, если говорить о мировом уровне. Религиозность у них очень сильна, и их набожность особенно ярко проявляется во время путешествий: они специально отправляются в путь, чтобы поклониться мощам Святой Сары, покровительницы их храма. Всегда в последний день путешествия священник сопровождает их, чтобы поблагодарить Сару и... Но достаточно! Я не должен подавлять тебя своей эрудицией.

– Подавлять, Чарльз?! Это все очень интересно! Для чего же все-таки та черная палатка?

– Походная исповедальня. Боюсь только, что она редко используется. Цыгане имеют свои понятия о добре и зле. Боже мой! Это Кзерда входит в палатку. – Он посмотрел на часы: – Девять часов пятнадцать минут. Он, должно быть, выйдет оттуда перед завтраком.

– Тебе он не нравится? – спросила Лила с любопытством. – Ты думаешь, что он...

– Я ничего не знаю о нем, – ответил ле Гран Дюк. – Я бы просто отметил, что его лицо не облагорожено добрыми делами и благочестивыми мыслями.

Все вокруг было спокойно, когда Кзерда с тревожным, мрачным, побитым лицом опустил и закрепил входной полог палатки. Палатка была маленькая, круглая, не больше десяти футов в диаметре. Основным предметом обстановки была закрытая тканью кабина, которая служила исповедальней.

– Приветствую тебя, сын мой! – Голос, прозвучавший из будки, был глубоким, спокойным и уверенным.

– Откройся, Серл, – сказал Кзерда грубо.

Послышалось неуклюжее движение, темная ткань занавески раздвинулась, и показался священник в пенсне, с тонким аскетическим лицом. Весь его вид говорил, что его вера в Бога граничит с фанатизмом. Он мельком безразлично глянул на побитое лицо Кзерды.

– Люди могут услышать, – произнес священник холодно. – Называй меня «мсье ле Кюр» или «отец».

– Для меня ты Серл, и всегда будешь им, – ответил Кзерда презрительно. – Симон Серл, лишенный духовного сана, поп-расстрига. Звучит-то как!

– Я прибыл сюда не в бирюльки играть, – сказал Серл мрачно. – Я прибыл от Гэюза Строма.

Агрессивность медленно сползла с лица Кзерды, осталось только серьезное опасение, которое усилилось при взгляде на бесстрастное лицо священника.

– Я думаю, – продолжал Серл тихо, – что тебе необходимо дать объяснения. Твоя работа выглядит слишком непрофессиональной. Надеюсь, что это будут очень толковые объяснения.

– Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! – Тина, девушка-цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку-исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо – очень бледно. – Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я... я не могу больше здесь оставаться.

Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.

– Ты будешь осторожна, Тина? – спросила мать Мари озабоченно. – Твой отец... Ты должна думать о своем отце.

– Все будет хорошо, мама, – сказала Мари. – Тина знает. Теперь она знает. – Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: – Она так любила Александре. Вы же знаете.

– Я знаю, – ответила ее мать печально. – Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.

Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб-ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:

– И куда же ты идешь, моя хорошая? – У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.

– Погулять. – Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. – Мне нужен свежий воздух.

– Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?

– Ты что, думаешь, я убегу?

Он скривился снова:

– Ты слишком напугана, чтобы убежать.

С гордым вызовом она произнесла:

– Я не боюсь Пьера Лакабро!

– С какой стати ты должна бояться меня? – Он поднял руки ладонями вверх. – Такая красивая молодая девушка... Я же тебе как отец.

Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.

Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер-ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.

– А что я? Я, – с вызовом сказал он, – пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.

– Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.

– Ради Бога! Боуман же исчез! Я не знаю...

– Ты найдешь его и воспользуешься вот этим. – Серл порылся в складках своей рясы и достал пистолет с глушителем. – Если тебе это не удастся, избавь нас от проблем и сам покончи с собой.

Кзерда долго смотрел на него.

– Кто этот Гэюз Стром?

– Я не знаю.

– Мы когда-то были друзьями, Симон Серл...

– Клянусь Богом, я никогда не видел его. Он передает инструкции по почте или по телефону, а иногда через посредника.

– Тогда ты, может, знаешь, кто этот человек? – Кзерда взял Серла за руку и почти подтащил к выходу из палатки, закрытому пологом, один угол которого был приподнят.

Прямо перед ними находился ле Гран Дюк, который, вероятно, снова наполнил свой стакан. Он смотрел прямо на них, и взгляд его был задумчив.

Кзерда быстро опустил полог.

– Ну?

– Этого человека я видел раньше, – сказал Серл. – Богатый аристократ, я думаю.

– Богатый аристократ по имени Гэюз Стром?

– Я не знаю. И не желаю знать.

– Этого человека я вижу на паломничестве в третий раз. И третий год я работаю на Гэюза Строма. Он задавал вопросы прошлой ночью. Сегодня утром он спустился из отеля посмотреть, что сделали с моей кибиткой. И сейчас он пристально смотрит прямо на нас. Я думаю...

– Подумай лучше о Боумане, – посоветовал Серл. – Мой тебе совет – помалкивать. Наш шеф желает оставаться инкогнито. Он не хочет, чтобы вмешивались в его жизнь. Понимаешь?

Кзерда неохотно кивнул, засунул пистолет под рубашку и ушел.

Ле Гран Дюк задумчиво посмотрел ему вслед через очки.

– Боже мой, – сказал он мягко. – Он уже исповедался.

Лила переспросила вежливо:

– Прошу прощения, Чарльз?

– Ничего, моя дорогая, ничего. – Он перевел взгляд и встретился глазами с Тиной, которая, очевидно бесцельно, бродила вокруг с мрачным видом. – Честное слово, очень симпатичная шустрая девчонка. Возможно, чем-то удрученная... да, определенно расстроенная. Но красивая.

Лила сказала:

– Чарльз, я начинаю думать, что ты любитель хорошеньких девушек.

– Аристократы всегда этим отличались. Карита, моя дорогая, в Арль, и как можно быстрее. Я неважно себя чувствую.

– Чарльз, – озабоченно отозвалась Лила, – ты нездоров? Солнце? Если мы поднимем верх...

– Я голоден, – сказал ле Гран Дюк просто.

Тина проводила взглядом лимузин, который отъехал, мягко шурша шинами, затем бегло осмотрелась вокруг. Лакабро на ступеньках кибитки не было. Не было также видно Мака и Мазэна. Как будто совершенно случайно она оказалась около палатки-исповедальни. Не смея оглянуться, чтобы окончательно убедиться, что за ней не следят, Тина откинула полог и вошла в палатку. Сделала пару неуверенных шагов к исповедальной кабине.

– Отец! Отец! – позвала она трепетным шепотом. – Я должна поговорить с вами.

Глубокий скорбный голос Серла донесся из кабины:

– Именно для этого я здесь, дитя мое.

– Нет, нет! – ответила девушка все еще шепотом. – Вы меня не понимаете. Я хочу рассказать вам что-то ужасное.

– Нет ничего ужасного, чего не может слышать служитель Бога. Твои секреты умрут вместе со мной, дитя мое.

– Но я не хочу, чтобы о них никто не узнал! Я хочу, чтобы вы пошли в полицию.

Занавеска отодвинулась, и появился Серл. Его худое аскетическое лицо выражало сострадание и озабоченность. Он обнял девушку за плечи:

– Что бы тебя ни мучило, дочь моя, твои горести уже позади. Как твое имя, дорогая?

– Тина, Тина Деймел.

– Доверься Богу, Тина, и расскажи мне все.

В кибитке, окрашенной в зеленый и белый цвета, Сара, Мари и ее мать сидели в глубоком молчании: время от времени мать Мари всхлипывала и вытирала глаза платком.

– Где же Тина? – спросила она, ни к кому не обращаясь. – Где же она может быть? Она отсутствует слишком долго.

– Не волнуйтесь, мадам Зигэр, – успокаивающе отозвалась Сара. – Тина разумная девушка. Она не наделает глупостей.

– Сара права, мама, – подхватила Мари. – После вчерашней ночи...

– Я знаю. Я знаю, что это глупо. Но Александре...

– Пожалуйста, не надо, мама.

Мадам Зигэр кивнула и замолчала.

Внезапно дверь распахнулась, и Тина тяжело рухнула на пол кибитки лицом вниз. В дверях стояли Лакабро и Кзерда, первый – ухмыляясь, второй – свирепый, с трудом сдерживая ярость. Тина лежала там, куда они ее бросили, неподвижно, явно без сознания. Ее платье на спине было изодрано в клочья, спина вся в крови и почти сплошь покрыта фиолетовыми рубцами: девушка была страшно, безжалостно избита плеткой.

– Для вас всех, – произнес Кзерда мягко, – это послужит хорошим уроком.

Дверь закрылась. Три женщины в ужасе уставились на жестоко избитую, изувеченную девушку, затем бросились на колени, чтобы помочь ей.

Глава 5

Боуман очень быстро переговорил по телефону с Лондоном и вернулся в отель через пятнадцать минут. Коридор, ведущий в его номер, был покрыт толстым ковром, который заглушал шаги. Он почти уже взялся за ручку двери своего номера, когда услышал голоса, доносящиеся из комнаты. Не голоса, понял он, а только один голос, и доносился он с перерывами. По тембру голоса можно было безошибочно определить, что он принадлежит Сессиль, однако слов разобрать было невозможно. Боуман уже собрался приложить ухо к двери, но из-за угла появилась горничная со стопкой простыней в руках. Он безразлично прошел мимо, а через пару минут снова вернулся. В комнате было тихо. Боуман постучал и вошел в комнату.

Сессиль стояла у окна. Она обернулась на стук закрываемой двери и улыбнулась ему. Ее блестящие темные волосы были как-то по-новому расчесаны... или уложены... или что-то в этом роде, словом, выглядела она еще очаровательнее, чем обычно.

– Восхитительно! – воскликнул Боуман. – Как ты сумела обойтись без меня? Если бы наши дети могли взглянуть!..

– Да, вот еще что, – прервала она его. Улыбка, как заметил Боуман, была холодной. – Почему при регистрации ты предъявил паспорт на имя мистера Паркера? Отвечайте, мистер Боуман!

– Мне его на время одолжил приятель.

– Конечно, как же иначе? Твой приятель очень важная персона?

– Почему?

– Чем ты занимаешься?

– Я уже говорил тебе.

– Разумеется. Я забыла. Профессиональный бездельник. – Она вздохнула. – А сейчас – завтрак?

– Сначала мне нужно побриться. Это, конечно, испортит мой цвет лица, но у меня есть грим, я смогу его восстановить. А затем – завтрак.

Боуман вынул из чемодана футляр с бритвой, прошел в ванную комнату, закрыл дверь, приготовился бриться и огляделся. Она была здесь, сняла все свои тряпки, осторожно, чтобы по возможности не смыть грим, приняла ванну, снова оделась, нанесла грим на руки – и все это в течение пятнадцати минут. Не говоря уже о прическе и прочем. Он не верил этому. Она выглядела так, словно за это время только почистила зубы. Он осмотрел ванну – та еще была мокрой, так что, по крайней мере, кран она открывала. Поднял полотенце – оно было сухим, как пески пустыни на Синайском полуострове. Она просто причесалась, и все. И еще кому-то позвонила.

Боуман побрился, восстановил грим и отвел Сессиль к столику, стоявшему в углу богато украшенного и заставленного скульптурами патио отеля. Несмотря на относительно ранний час, оно было заполнено людьми: одни завтракали, другие пили кофе. Большую часть посетителей составляли туристы, но были и зажиточные местные завсегдатаи в традиционных праздничных или цыганских костюмах.

Усаживаясь за столик, Боуман и Сессиль обратили внимание на припаркованный у тротуара огромный «роллс-ройс», в оригинальной окраске которого присутствовали все оттенки зеленого; рядом стояла женщина-шофер в форменной одежде такого же цвета. Сессиль смотрела на сверкающую машину с искренним восхищением.

– Великолепная, – сказала она. – Необыкновенно красивая.

– Да, в самом деле, – согласился Боуман. – И не подумаешь, что она может управлять таким большим автомобилем. – Он не обратил внимания на неодобрительный взгляд Сессиль и лениво оглядел патио. – Три предположения относительно владельца?

Сессиль проследила за его взглядом. Третий столик от них занимали ле Гран Дюк и Лила. Появился официант с очень тяжелым подносом и поставил его перед ле Гран Дюком, взявшим и осушившим стакан апельсинового сока раньше, чем официант успел разогнуться, – возможно, у него болела спина.

– Я думал, что этот парень никогда не придет, – сказал ле Гран Дюк громко и раздраженно.

– Чарльз, – покачала головой Лила. – Ты же недавно плотно позавтракал.

– А сейчас у меня второй завтрак! Время бежит, моя дорогая.

Сессиль положила ладонь на руку Боумана:

– Боже мой! Там, за столиком, Дюк и Лила.

– Что тут удивительного? – Боуман смотрел на ле Гран Дюка, который старательно накладывал себе джем, в то время как Лила наливала ему в чашку кофе. – Естественно, что он здесь. Где цыгане, там должен быть и собиратель цыганского фольклора. И, конечно же, в лучшем отеле. Кажется, у них завязывается настоящая дружба. Она умеет готовить?

– Может, это и забавно, но умеет. И очень здорово. Первоклассный повар.

– О Господи! Он украдет ее.

– Но почему она все еще с ним?

– Спокойно. Ты сообщила ей о Сен-Мари. Она хочет попасть туда. Но у нее нет автомобиля с тех пор, как мы позаимствовали его. Дюк определенно тоже хочет поехать туда. И у него есть автомобиль. Фунт против пенса – это его «ролле». И кажется, они с Лилой в очень хороших отношениях, хотя одному Богу известно, что она нашла в нашем большом друге. Посмотри на его руки – они работают как конвейер. Упаси Бог оказаться с ним в одной лодке, когда надо делить последний кусок хлеба.

– Мне кажется, он по-своему недурен.

– Как орангутанг.

– Он тебе не нравится? – Сессиль, казалось, была довольна. – Только потому, что он сказал...

– Я не верю ему. Он обманщик. Держу пари, никакой он не собиратель цыганского фольклора, он не написал об этом ни единой строчки и никогда не напишет. Если он такой известный и важный человек, почему никто из нас никогда не слышал о нем? И почему он приезжает сюда три года подряд изучать их обычаи? Даже для такого зеленого собирателя фольклора, как я, было бы достаточно одного года.

– А может быть, он любит цыган?

– Возможно. Но он любит их по другим причинам. Сессиль взглянула на него, помолчала и сказала тихим голосом:

– Ты думаешь, это Гэюз Стром?

– Я ничего подобного не говорил. И не произноси здесь этого имени. Ты еще хочешь жить, не так ли?

– Я не вижу...

– Откуда ты знаешь, что среди этих разодетых в нарядные цыганские одежды посетителей нет настоящих цыган?

– Извини. Это было глупо с моей стороны.

– Да.

Он смотрел на столик ле Гран Дюка. Лила что-то говорила стоя. Ле Гран Дюк барственно махнул рукой, и она направилась к выходу из отеля. Взгляд ее был задумчивым. Боуман проследил, как она прошла через патио, поднялась по ступенькам, пересекла фойе и исчезла.

– Она прелестна, правда? – прошептала Сессиль.

– Что? – Боуман взглянул на нее. – Да, да, конечно. К сожалению, я не могу жениться на вас обеих. Закон не допускает этого. – Он задумчиво посмотрел на ле Гран Дюка, а затем опять на Сессиль. – Иди поговори с нашим большим другом. Погадай ему по руке. Предскажи его судьбу.

– Что?

– Дюк там. Иди...

– Я не считаю, что это забавно.

– Я тоже. Не уверен, что твоя подруга, находясь там, за столиком, не узнала бы тебя, но Дюк не догадается, он почти не знаком с тобой. Тем более в таком виде. Во всяком случае, он не поднимет глаз от своей тарелки.

– Нет!

– Пожалуйста, Сессиль.

– Нет!

– Вспомни пещеры. У меня нет ключа к разгадке.

– О Боже, нет!

– Ну ладно.

– А что я должна делать?

– Ну, скажи, что видишь его важные планы на ближайшее будущее, и, если получится удачно, – остановись. Откажись гадать дальше и уйди. Создай впечатление, что у него нет будущего, посмотри на его реакцию.

– Так ты действительно его подозреваешь...

– Я ни в чем его не подозреваю.

Она неохотно отодвинула стул и встала из-за стола:

– Помолись Саре за меня.

– Саре?

– Эта святая – покровительница цыган, не так ли?

Боуман смотрел ей вслед. Она вежливо посторонилась, чтобы не столкнуться с другим, только что вошедшим посетителем с аскетическим лицом, похожим на священника, отрешенного от всего мирского. Симон Серл, а это был он, выглядел как бескорыстный и преданный служитель Бога, которому без колебаний можно доверить свою судьбу. Они пробормотали взаимные извинения, Сессиль прошла дальше и остановилась у столика ле Гран Дюка, который опустил свою чашечку кофе и раздраженно взглянул на нее:

– Ну, в чем дело?

– Доброе утро, сэр.

– Да, да, да, доброе утро. – Он опять взял чашку с кофе. – В чем дело?

– Погадать тебе, сэр?

– Ты что, не видишь, я занят? Убирайся.

– Всего десять франков, сэр.

– У меня нет десяти франков. – Он опять поставил чашку и впервые внимательно взглянул на нее. – Боже милостивый, если б ты была блондинкой...

Сессиль улыбнулась и, воспользовавшись моментом, взяла его левую руку.

– У тебя длинная линия жизни, – произнесла она.

– Я в добром здравии.

– В тебе течет благородная кровь.

– Любой дурак видит это.

– У тебя добрый характер.

– Только когда я не голоден. – Он убрал руку, взял булочку и поднял глаза, так как в это время к столику подошла Лила. – Прогони это вредное насекомое. Меня тошнит от нее.

– Со стороны этого не скажешь, Чарльз!

– Как ты можешь определить это?

Лила повернулась к Сессиль с полудружеской, полуизвиняющейся улыбкой, которая тут же исчезла, как только она поняла, кто перед ней. Однако Лила опять улыбнулась и сказала:

– Возможно, вы и мне погадаете?

В голосе ее звучали мягкие примирительные нотки; она как бы извинялась за грубость ле Гран Дюка. Ле Гран Дюк не обратил на это никакого внимания.

– Отойдите отсюда, пожалуйста, – сказал он твердо. – Отойдите.

Девушки отошли. Ле Гран Дюк наблюдал за ними с задумчивым выражением лица, насколько это вообще возможно для человека, челюсти которого методично двигаются. Он заметил, что Боуман смотрел прямо на него, но теперь уже отвернулся. Ле Гран Дюк попытался проследить за взглядом Боумана, и ему показалось, что тот не отрываясь смотрит на высокого худого священника. Ле Гран Дюк узнал того самого священника, что служил молебен и благословлял цыган около монастыря Монмажур. И было абсолютно ясно, кем интересовался Симон Серл: он проявлял чрезмерный интерес к самому ле Гран Дюку.

Боуман наблюдал, как разговаривали Лила и Сессиль: Сессиль держала Лилу за руку и, вероятно, в чем-то убеждала ее, а Лила смущенно улыбалась. Он увидел, как Лила вложила что-то в руку Сессиль, после чего сразу же потерял к ним интерес. Боковым зрением он заметил – или ему это показалось – кое-что более важное в данный момент.

Вне патио, на бульваре де Лис, можно было наблюдать веселое и шумное праздничное зрелище. Торговцы еще устанавливали последние ларьки, но сейчас их было уже гораздо меньше, чем любителей достопримечательностей и покупателей. Все вместе составляло красочную и экзотическую картину. Люди, одетые в строгие деловые костюмы, встречались крайне редко и резко выделялись среди пестрой толпы. Здесь можно было встретить десятки туристов, увешанных фотоаппаратами, в большинстве своем с беспечной развязностью одетых Бог знает во что; но даже они выглядели скучно по сравнению с тремя четко выделявшимися группами, которые составляли арлезиан-ские девушки, изящно одетые в национальные праздничные костюмы, сотни цыган из разных стран и пастухи Камарга.

Боуман подался вперед в своем кресле, напряженно высматривая кого-то в этой толпе. Он снова увидел то, что привлекло его внимание: яркий всплеск золотисто-каштановых волос. Он не ошибся, это была Мари ле Обэно, и она куда-то очень спешила. Боуман повернулся к Сессиль, которая в этот момент подошла и села за столик:

– Извини. Придется опять встать. Работа. Там, на улице...

– Ты что, не хочешь меня выслушать? А мой завтрак?..

– Это все подождет. Цыганская девушка с золотисто-каштановыми волосами в зелено-черном костюме. Пойди за ней, посмотри, куда она идет, а идет она явно в какое-то определенное место. Она очень спешит. Иди же!

– Хорошо, сэр. – Сессиль изучающе взглянула на него, встала из-за стола и ушла.

Он не посмотрел ей вслед, а безразлично оглядел патио. Первым, почти сразу же за нею, вышел Симон Серл, священник, оставив на столе несколько монет за выпитую чашечку кофе. Через несколько секунд Боуман поднялся со своего места и пошел за ним. Ле Гран Дюк, лицо которого почти полностью скрывала огромная чашка с кофе, наблюдал за уходом обоих.

На фоне красочно одетых людей черная ряса Серла четко выделялась, поэтому следить за ним не составляло большого труда. Выполнение этой задачи облегчало и то обстоятельство, что он ни разу не оглянулся, как и подобает служителю Божьему, у которого нет врагов среди его паствы.

Боуман сократил расстояние до десяти футов. Сейчас он отчетливо видел Сессиль, идущую впереди Сер-ла примерно на таком же расстоянии, и время от времени перед ним мелькали золотисто-каштановые волосы Мари ле Обэно. Боуман еще больше приблизился к Серлу и стал выжидать удобного случая.

И такой случай представился очень быстро. Вблизи рыбных прилавков полдюжины не внушающих доверие цыган пытались продать видавших виды лошадей. В тот момент, когда Боуман, находившийся от Серла на расстоянии не больше пяти футов, приблизился к лошадям, на него налетел темноволосый смуглый молодой человек с красивым лицом и тонкой ниточкой усов, в черном сомбреро и довольно безвкусной тесной темной одежде. Мужчины пробормотали взаимные извинения и, разминувшись, продолжили каждый свой путь. Однако темноволосый молодой человек прошел всего два шага, повернулся и посмотрел вслед Боуману, который уже почти затерялся в толпе, пробираясь между лошадьми.