Текст книги "Караван в Ваккарес"

Глава 6

Боуман остановил автомобиль у отеля. Не далее пяти ярдов от них за столиком сразу у входа в патио в одиночестве сидела Лила. По ее виду трудно было сказать, сердита она или огорчена, но девушка определенно не выглядела счастливой.

– Друг бросил ее, – объявил Боуман. – Встретимся через пятнадцать минут. В коридоре бокового входа в отель. Не выходи, пока не увидишь голубой «ситро-ен». Я буду ждать в нем. И не задерживайся в патио. Фойе вполне безопасное место.

Сессиль кивнула:

– Могу я поговорить с ней?

– Конечно.

– Но если мы встретимся взглядами...

– Не имеет значения. Собираешься рассказать ей, какой я ужасный человек?

– Нет. – Смущенная улыбка.

– А... Тогда хочешь объявить о предстоящей свадьбе?

– И не это. – Опять смущенная улыбка.

– Так что, полагаешь, я должен принять за тебя решение?

Она положила свою руку на его:

– Мне кажется, ты очень добрый человек.

– Я сомневаюсь, что парень в «рено» разделяет твое мнение, – сказал Боуман тихо.

Улыбка исчезла с лица Сессиль, и она вышла из машины. Боуман отъехал, она смотрела вслед, слегка нахмурившись, пока машина не исчезла из виду, затем вернулась к патио. Взглянула на Лилу и кивком показала на фойе; разговаривая, обе девушки направились туда.

– Ты уверена? – спросила Сессиль. – Чарльз узнал Нейла Боумана? Лила кивнула.

– Каким образом? Почему?

– Не знаю. Понимаешь, он очень, очень проницательный человек.

– Ты хочешь сказать, что он представляет собой нечто большее, чем просто известный винодел или собиратель фольклора?

– Думаю, да.

– И он не верит Боуману? Тупик какой-то! Ты же знаешь, что Нейл думает о Люке. Боюсь, что правда на стороне Боумана, Лила. Он избавил нас сегодня еще от одного плохого человека.

– Что он сделал?

– Сбросил его в Рону. Я видела, как он это делал. Он говорит...

– Вот почему он выглядел словно привидение, когда я только увидела вас.

– Мое самочувствие тоже оставляет желать лучшего. Он говорит, что убил еще двоих. И я это тоже видела, как он уложил их. Местный колорит есть местный колорит, но было бы нелепо притворяться мертвецами. Он все же на стороне добрых сил, Лила. Хотя не могу сказать, что знаю ангелов, которым очень понравится это.

– Я не ангел, но и мне не нравится это, – нахмурилась Лила. – Это выше моего понимания, я вообще не знаю, как к этому относиться. Что мы теперь должны делать?

– Я сама в растерянности. Что, говоришь, делать? Делай то, что нам сказано, я так полагаю. Где Чарльз?

– Он уехал. – Лила помрачнела еще больше. – Он только что уехал с этой маленькой женщиной-шофером – так он ее называет – и велел ждать его здесь.

– Лила! – Сессиль уставилась на подругу. – Это невозможно! [

– Почему? Почему невозможно? Чем плох Чарльз?

– Ничем, конечно. Ничем, – повторила Сессиль, вставая. – Осталось две минуты до встречи. Наш мистер Боуман не любит ждать.

– Когда я думаю, что он с этой маленькой распутницей...

– Мне она кажется очаровательной.

– Я тоже так думала, – призналась Лила. – Но это было час назад.

Ле Гран Дюк на самом деле не был ни с этой «маленькой распутницей», ни где-либо поблизости от нее. На площади, где стояли кибитки румынских и венгерских цыган, не было видно ни Кариты, ни огромного зеленого «роллса» и вообще ничего, что могло бы привлечь чье-то внимание. Ле Гран Дюк, напротив, оказался на виду: недалеко от зелено-белой кибитки, с записной книжкой в руке, он с огромным воодушевлением беседовал с Симоном Серлом. Кзерда, как признанный лидер цыган и хороший знакомый ле Гран Дюка, находился поблизости, но не принимал никакого участия в разговоре; Серл, судя по выражению, иногда появлявшемуся на его аскетическом лице, тоже делал это неохотно.

– Премного благодарен, мсье ле Кюр, премного благодарен. – Ле Гран Дюк говорил с присущей ему снисходительностью. – Я не могу передать вам, какое впечатление произвела на меня ваша служба в окрестностях монастыря сегодня утром. Тронут, очень тронут. Ей-богу, каждая минута, проведенная там, казалась мне бесценной. – Он пристально взглянул на Серла: – Вы повредили ногу, дорогой друг?

– Небольшое растяжение, ничего особенного. – Явная напряженность не только отражалась на лице священника, но и ощущалась в его голосе.

– А! Но вы знаете, как внимательно должны относиться к таким растяжениям: возможны серьезные осложнения. Да, очень серьезные. – Ле Дюк снял свой монокль и, держа его за кончик толстого черного шнурка, начал раскачивать, словно маятник, внимательно разглядывая Серла. – Не мог ли я видеть вас где-нибудь раньше? Я не имею в виду монастырь. Да, да, конечно, около отеля, сегодня утром. Странно, но я что-то не припоминаю, чтобы вы хромали. Но тогда я... Боюсь, мое зрение... – Он водрузил монокль на место. – Благодарю вас еще раз. И следите за растяжением. Отнеситесь очень серьезно к этому, мсье ле Кюр. Ради собственного же блага.

Ле Гран Дюк спрятал записную книжку во внутренний карман и величественно удалился. Кзерда посмотрел на Серла: незабинтованная часть его лица не отразила никаких чувств. Серл, в свою очередь, облизнул пересохшие губы, не произнес ни слова и повернулся, чтобы уйти.

Даже очень наблюдательный человек, хорошо знающий Боумана, не смог бы опознать его в субъекте, который сидел за рулем сверкающего голубого «ситрое-на», припаркованного в проходе позади отеля. На нем были белая широкополая шляпа, темные очки, ядовито-голубая в белый горошек рубашка, украшенный вышивкой черный жилет без пуговиц, молескиновые брюки и высокие сапоги. Цвет лица Боумана стал еще смуглее, а усы больше. На заднем сиденье лежала его сумка.

С противоположной стороны открылась передняя дверца, и, растерянно моргая, на него уставилась Сессиль.

– Я не кусаюсь, – бросил Боуман с усмешкой.

– Боже мой! – Она юркнула на сиденье. – Что, что это за маскарад?

– Я пастух, один из многих. Я же сказал тебе, что ездил за покупками. Теперь очередь за тобой!

– А что в сумке?

– Мое пончо, конечно.

Она критически взглянула на него, что уже стало для нее привычным. И он повез ее в тот самый магазин готового платья, в котором они уже побывали раньше, этим утром. Спустя некоторое время хозяйка магазина снова хлопотала возле Сессиль, без умолку рассыпая комплименты и сопровождая их соответствующими жестами. Сессиль на этот раз была одета в праздничный костюм арлезианки, состоящий из длинного свободного темного, украшенного вышивкой платья с вырезом, отделанным белым рюшем, и шляпы с вуалью. Под шляпой был темно-рыжий парик.

– Мадам выглядит фантастически! – возбужденно ворковала хозяйка магазина.

– Мадам соответствует цене, – сказал Боуман смиренно.

Он отсчитал еще несколько банкнотов и повел Сессиль к «ситроену», в который она села, расправив свое дорогое платье, чтобы не измялось.

– Очень красиво, должна сказать. А тебе нравятся красиво одетые девушки?

– Только когда вокруг меня преступники. Но дело не в этом. Понимаешь, со мной вместе видели темноволосую цыганку. А теперь ни одна страховая компания в Европе не сможет найти ее.

– Понимаю! – Сессиль с трудом улыбнулась. – Все эти хлопоты ради твоей будущей жены?

– Конечно! Ради кого же еще? Дело в том, честно говоря, что непозволительно терять помощника в такой сложный момент.

– Мне это никогда не приходило в голову.

Боуман подогнал «ситроен» ближе к кибиткам румынских и венгерских цыган на площади, остановился, вышел из машины, распрямил затекшую спину и повернулся. Едва он это сделал, как столкнулся с огромным, не спеша прогуливающимся господином. Тот с недоумением посмотрел на Боумана через монокль в черной оправе: ле Гран Дюк не привык, чтобы его толкали.

– Прошу прощения, мсье, – извинился Боуман. Ле Гран Дюк наградил его неприязненным взглядом:

– Принимаю ваши извинения.

Боуман смущенно улыбнулся, взял Сессиль под руку, и они пошли дальше. Она сказала ему тихо, с упреком:

– Ты сделал это нарочно?

– Ну и что? Если даже он не узнал нас, то, скажи, кому это удастся? – Боуман сделал еще несколько шагов и остановился. – Ну, а что это такое?

Его внимание привлек мрачный, черный автофургон, выезжавший на площадь. Из него выскочил водитель, очевидно, что-то спросил у ближе всех стоявшего цыгана, который показал направление, куда-то через площадь, снова сел за руль и поехал обратно к кибитке Кзерды. Кзерда собственной персоной стоял у ступенек своей кибитки, разговаривая с Ференцем; по их внешнему виду можно было предположить, что до полного выздоровления обоим еще очень далеко.

Водитель и его помощник выскочили из автофургона, открыли задние двери и с большим трудом вытащили оттуда носилки, на которых лежал Пьер Ла-кабро. Лицо его было забинтовано, левая рука в повязке. Зловещий блеск правого глаза – левый был полностью закрыт – свидетельствовал, что он жив. Кзерда и Ференц, с выражением испуга на лицах, бросились помогать. Неудивительно, что ле Гран Дюк оказался около фургона одним из первых. Он склонился над неподвижным Лакабро, затем быстро выпрямился.

– Тц! Тц! Тц! – Он грустно покачал головой. – В наши дни со всяким может случиться беда на дорогах. – Он повернулся к Кзерде: – Это не мой ли бедный друг мистер Коскис?

– Нет! – Кзерда с трудом сдерживал себя.

– А! Рад слышать! Жаль, конечно, этого беднягу. Кстати, не были бы вы так добры передать мистеру Коскису, что мне хотелось бы поговорить с ним в следующий раз, когда он здесь будет? Конечно, в удобное для него время.

– Я передам это, если его увижу.

Кзерда помог поднять носилки по ступенькам своей кибитки. Ле Гран Дюк повернулся, почти столкнувшись с китайской парой, которую видел и раньше в патио отеля. Галантно извинившись, он снял шляпу перед дамой.

Боуман наблюдал эту сцену, не упустив ничего. И посмотрел сначала на Кзерду, лицо которого выражало гнев и опасение, потом на ле Гран Дюка, затем на китайскую пару, после чего повернулся к Сессиль.

– Это он!.. – прошептал Боуман. – Я знал, что он умеет плавать. Давай не будем проявлять интереса к тому, что происходит. – Он прошел вместе с девушкой несколько шагов. – Ты знаешь, что я хочу сделать? Это не опасно, обещаю тебе.

Боуман проследил, как Сессиль с безразличным видом обошла кибитку Кзерды и остановилась поправить туфлю около зелено-белого фургона. Боковое окно его было занавешено, но рама приоткрыта.

Довольный, Боуман прошел через площадь к тому месту, где к деревьям рядом с цыганскими кибитками были привязаны лошади. Он незаметно огляделся, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, увидел, как закрылась дверь в кибитку Кзерды после того, как в нее внесли носилки, покопался в сумке и достал оттуда горсть каких-то странных предметов, обернутых коричневой бумагой, причем каждый из них был с запалом: эти предметы при ближайшем рассмотрении оказались не чем иным, как обыкновенными шашками для фейерверка.

В кибитке Кзерды тем временем вокруг неподвижно лежавшего Пьера Лакабро сидели Кзерда, Ференц, Симон Серл и Эль Брокадор.

Лицо Лакабро, а скорее, та его часть, которая еще что-то выражала, было несчастным не только из-за физических страданий: у него был вид человека, который перенес сильное моральное унижение и который теперь менее всего нуждается в выражении сочувствия и проявлении заботы.

– Ты дурак, Лакабро! – почти закричал Кзерда. – Безмозглый идиот! Я же сказал – никакого насилия, никакого насилия!

– Ты бы лучше сказал это Боуману, – возразил Эль Брокадор. – Боуман знал, Боуман следил. Боуман ждал. Кто теперь обо всем расскажет Гэюзу Строму?

– Да кто же, кроме попа-расстриги! – грубо ответил Кзерда. – Я не завидую тебе, Серл!

По выражению лица Серла можно было судить, что и он сам себе не завидовал. Он грустно ответил:

– Наверное, в этом нет необходимости. Если Гэюз Стром именно тот человек, о котором мы все думаем, тогда он уже все знает.

– Знает? – с вызовом спросил Кзерда. – Что он может знать? Он не знает, что Лакабро один из моих людей, а значит, и его. Он не знает, что Лакабро не попадал в дорожную аварию. Он не знает, что это работа Бо-умана. Он не знает, что мы опять потеряли его след, в то время как Боуман скорее всего знает обо всех наших действиях. И если ты думаешь, что тебе ничего не придется объяснять, то ты сошел с ума, Серл! – Он повернулся к Ференцу: – Передай, чтобы готовились к отъезду. Немедленно. Мы отбываем через полчаса. Скажи всем, что сегодня вечером мы станем лагерем около Ваккареса... Что это?

На улице громко и отчетливо громыхнуло несколько взрывов. Мужчины кричали, лошади в страхе ржали, заливался свисток полицейского, а взрывы все продолжались и продолжались. Кзерда, а за ним трое остальных бросились к двери и распахнули ее.

Но оказалось, не они одни заволновались, стремясь обнаружить причину беспорядка. Вряд ли было преувеличением сказать, что не менее чем тридцать секунд внимание каждого, кто находился в этот момент на площади, было приковано к тому месту, где несколько цыган и пастухов – и Боуман самый активный среди них – пытались утихомирить вздыбившихся, кружащихся, ржущих и совершенно обезумевших лошадей.

Только одна пара глаз была устремлена в другом направлении, и это были глаза Сессиль. Она прижалась к стене зелено-белой кибитки и, поднявшись на цыпочки, смотрела в окно сквозь щель в занавеске.

В кибитке царил полумрак, однако глаза Сессиль быстро привыкли к темноте. Когда она стала различать предметы, у нее от ужаса перехватило дыхание. Там лицом вниз на кровати лежала девушка с темными, коротко остриженными волосами – очевидно, это было единственное положение, в котором она могла находиться. Ее обнаженная и, по-видимому, изувеченная спина была забинтована и кое-где, там, где было видно тело, покрыта какой-то мазью. По ее беспокойным движениям, а иногда и стонам, было ясно, что она не спит.

Сессиль опустила занавеску и отошла. Мадам Зигэр, Сара и Мари ле Обэно стояли на ступеньках кибитки и смотрели через площадь. Сессиль прошла мимо них с безразличным видом, что было совсем не просто, так как ноги дрожали и ее мутило. Она пересекла площадь и подошла к Боуману, которому только что удалось успокоить лошадь. Он отпустил животное, взял Сессиль за руку и повел к припаркованному «ситроену». Мельком взглянул на нее, и ему все стало ясно.

– Тебе не понравилось то, что ты увидела, не так ли? – спросил он.

– Научи меня стрелять из пистолета, и я буду стрелять. Несмотря на то, что плохо вижу. Но ничего, я подойду поближе!..

– А что, там очень плохо?

– Очень. Она почти ребенок, маленькое хрупкое создание, а они практически содрали кожу с ее спины. Это ужасно! Бедное дитя, должно быть, очень сильно страдает.

– Так ты не испытываешь жалости к тому человеку, которого я сбросил в Рону?

– Я убью его. Если у меня будет в руке пистолет и я встречу его.

– Никаких пистолетов. Я сам не ношу оружия, но запомню твои слова.

– Ты, кажется, воспринял мое сообщение чересчур спокойно.

– Я так же, как и ты, схожу от всего этого с ума, Сессиль. Только я в этом состоянии, в отличие от тебя, давно и не могу проявлять свои чувства все время. А что касается избитой девушки, они сделали с ней то же самое, что и с Александре. Бедный ребенок, отчаявшись, попытался передать сообщение, какую-то информацию, поэтому они преподали ей урок, который, по их мнению, она запомнит навсегда, да и другие женщины тоже... Возможно, так оно и будет.

– Какую информацию?

– Если бы я знал, то спрятал бы как можно скорее этих женщин в безопасное место.

– Если ты не хочешь говорить, не надо.

– Слушай, Сессиль...

– Все нормально. Не имеет значения. – Она помолчала. – Ты знаешь, я хотела убежать отсюда утром. Вернувшись с берега Роны.

– Я бы не удивился.

– Но сейчас – нет. Уже не хочу. Мы с тобой теперь связаны.

– Я не хотел бы быть связанным с кем-либо. Кроме тебя.

Она удивленно взглянула на него:

– Ты это всерьез?

– Да, всерьез, – ответил он.

Они подошли к «ситроену», обернулись, посмотрев в сторону площади. Цыгане суетились. Ференц – они это ясно видели – ходил от одной кибитки к другой, раздавая какие-то указания хозяевам, которые, едва он отходил, сразу начинали готовиться к отъезду, цепляя кибитки к джипам.

– Уезжают? – Сессиль удивленно посмотрела на Боумана. – Почему? Из-за нескольких шашек фейерверка?

– Из-за нашего друга, побывавшего в Роне. И из-за меня.

– Из-за тебя?

– Они понимают, что после того, как наш друг вернулся с купания, я слежу за ними. Они не знают, что именно мне о них известно. Они не имеют представления, как я выгляжу сейчас, но уверены, что выгляжу по-другому. Они понимают, что не смогут выследить меня здесь, в Арле, потому что не имеют ни малейшего представления, кто я и где остановился. Они понимают: чтобы я засветился, необходимо изолировать меня, а для этого надо заставить раскрыться. Сегодня вечером они разобьют лагерь в открытом поле, где-нибудь в глубине Камарга, и будут лелеять надежду, что поймают меня. Они знают: где бы они ни расположились, там буду и я.

– Ты мастер произносить речи, не так ли? – В глазах Сессиль не было насмешки.

– Просто тренировка.

– И ты, конечно, самого высокого мнения о себе, не так ли?

– Нет! – В его глазах застыл немой вопрос. – Ты полагаешь, они тоже так думают?

– Извини! – Она дотронулась до его руки в порыве искреннего раскаяния. – Я разговариваю так, когда испугана и волнуюсь.

– Я тоже. В большинстве случаев. Мы тронемся, как только ты заберешь из отеля вещи, и в лучших традициях Пинкертона будем следить за ними, двигаясь впереди них. Потому что, если мы поедем за ними, они выставят наблюдателей, чтобы проверять каждую машину, следующую за ними по пятам. А таких автомобилей, едущих на юг, будет немного – сегодня вечером большая праздничная ночь в Арле. И большинство людей не поедет в Сен-Мари в течение последующих двух суток.

– Они могли бы узнать нас? В такой одежде? Уверена – не смогут!

– Да, пока они не узнают нас. Возможно, еще не напали на наш след. Пока. И, я уверен, они не в состоянии это сделать. Они будут искать машину с парочкой в ней. И непременно с арлезианскими номерами, потому что это должен быть автомобиль, взятый напрокат. Они будут искать мужчину и женщину, загримированных и одетых в праздничные костюмы цыган или пастухов. Они будут искать людей с определенными, хорошо известными им приметами. Ты – стройная, широкоскулая, с зелеными глазами, в то время как у меня далеко не стройная фигура, на лице несколько шрамов, скрыть которые можно только при помощи грима. Как думаешь, сколько машин с людьми, имеющими такие характерные приметы, будут следовать в Ваккарес в полдень?

– Думаю, одна. – Сессиль вздрогнула. – Ты бы не пропустил такую, да?

– Они тоже не пропустят. Поэтому-то мы и поедем впереди них. Если они отстанут от нас, мы всегда можем повернуть назад и узнать, где они остановились. Они не будут обращать особого внимания на машины, идущие с юга. По крайней мере, молю Бога, чтобы этого не случилось. Но все время не снимай темных очков: твои зеленые глаза могут выдать нас.

Боуман подогнал машину к отелю и остановился в пятидесяти ярдах от патио, ближайшем свободном месте, которое обнаружил, и сказал Сессиль:

– Иди собери вещи. В твоем распоряжении пятнадцать минут. А я подойду к тебе в отеле минут через десять.

– У тебя, конечно, небольшое срочное дело?

– Да.

– Можешь сказать мне какое?

– Нет.

– Это смешно! Я думала, ты доверяешь мне.

– Естественно, как девушке, которая собирается выйти за меня замуж.

– Я не заслужила этого.

– Конечно я доверяю тебе, Сессиль. Полностью!

– Да. – Она кивнула, как будто удовлетворенная. – Я вижу, это действительно так. Чему ты не веришь – так это моей способности не говорить под давлением.

Боуман смотрел на нее некоторое время, потом сказал:

– Я намекал уже, что во время ночного бдения ты не... э-э-э... такая сообразительная, как обычно...

– Ты уже называл меня дурочкой несколько раз, если ты это имеешь в виду.

– Ты можешь простить меня за это?

– Попробую. – Она улыбнулась, вылезла из машины и направилась ко входу в отель.

Боуман подождал, пока она не свернула в патио, тоже выбрался из машины, дошел до почты, получил ожидавшую его там телеграмму «до востребования» и, вернувшись, вскрыл ее. Послание было на английском языке и не зашифровано:

«Смысл не ясен. Важно, чтобы сообщение было секретно доставлено в Эгю-Морте, затем в Гро-дю-Руа к понедельнику двадцать восьмого мая в подлиннике. Если доставка возможна только в один адрес, не доставляйте вообще. В случае доставки в оба адреса расходы не имеют значения».

Подписи не было.

Боуман перечитал телеграмму дважды и кивнул. «Понятно», – подумал он, достал спички и, разорвав телеграмму, кусочек за кусочком сжег ее в пепельнице и тщательно перемешал пепел. Затем быстро огляделся вокруг, чтобы лишний раз убедиться, не проявляет ли кто-нибудь повышенного интереса к его необычному занятию. В зеркало заднего вида он заметил, что «ролле» ле Гран Дюка остановился у светофора примерно в трехстах ярдах. «Даже „ролле“, – подумал он, – должен останавливаться на красный свет. Ле Гран Дюк, должно быть, считает подобные пустяки источником постоянного раздражения». Он посмотрел вперед и увидел китайца с его спутницей, неторопливо приближающихся к патио с западной стороны.

Боуман опустил боковое стекло, разорвал конверт, в котором ему вручили телеграмму, на мелкие кусочки и выбросил в канаву; он надеялся, что жители Арля простят ему этот незначительный мусор. Затем вышел из машины и направился в патио отеля, встретив на пути китайскую парочку. Они без всякого интереса посмотрели на Боумана через зеркальные очки, а Боуман не потрудился проследить за ними.

Ле Гран Дюк, остановившись у светофора, на самом деле не проявлял никаких признаков раздражения. Он был поглощен записями, которые заносил в свою записную книжку, но, как ни странно, не в ту, что обычно использовал, собирая цыганский фольклор. Очевидно довольный тем, что записал, он отложил книжку в сторону, зажег большую гаванскую сигару и нажал на кнопку управления разделительным стеклом. Карита вопросительно посмотрела в зеркало заднего вида.

– Мне нужно спросить тебя, дорогая, – сказал ле Гран Дюк, – выполнила ли ты мои указания?

– В точности, мсье ле Дюк.

– А ответ?

– Через девяносто минут, если повезет. Если нет – через два с половиной часа.

– Куда?

– Ответы «до востребования» в четыре адреса, мсье ле Дюк: в Арль, Сен-Мари, Эгю-Морте и Гро-дю-Руа. Достаточно, я надеюсь?

– В высшей степени. – Ле Гран Дюк удовлетворенно улыбнулся. – Бывают случаи, моя дорогая Карита, когда я сам себя спрашиваю: что бы я без тебя делал?

Перегородка снова бесшумно поднялась. «Ролле» рванулся вперед на зеленый свет, и ле Гран Дюк с сигарой в руке откинулся в кресле, обозревая окрестности с обычным снисходительным видом. Внезапно после довольно недоуменного взгляда через лобовое стекло он наклонился вперед на целых два дюйма – действие сие означало, что ле Гран Дюка что-то очень заинтересовало. Он нажал кнопку управления перегородкой.

– Около голубого «ситроена» есть свободное место. Поставь машину туда.

«Ролле» медленно остановился, и Дюк совершил невиданный ранее подвиг: самолично открыл дверцу и вышел из машины без посторонней помощи. Он неторопливо прошел вперед, задержался и посмотрел на лежавшие в канаве кусочки желтой бумаги от разорванного конверта, которые только что выбросил Боуман; затем на китайца, который тщательно расправлял в руках несколько кусочков этой бумаги.

– Кажется, вы что-то потеряли? – спросил ле Гран Дюк любезно. – Могу я помочь вам?

– Вы очень добры. – Английское произношение китайца было безукоризненным. – Ничего особенного. Моя жена потеряла одну сережку. Но я ее так и не нашел.

– Мне очень жаль.

Ле Гран Дюк не спеша прошел в патио мимо сидящей жены китайца, слегка кивнув ей. «Эта женщина, безусловно, евразийка, – отметил он про себя. – И очень красивая. Не блондинка, конечно, но очень красивая». В обоих ушах у нее были серьги. Ле Гран Дюк прошел через патио и присоединился к Лиле, которая одиноко сидела за столиком. Он внимательно посмотрел на девушку:

– Ты выглядишь такой печальной, моя дорогая.

– Нет, нет.

– Я же вижу. У меня особый нюх на это. Что ты расстраиваешься? У тебя же всегда есть возможность убедиться в добропорядочности Дюка де Кройтора. – Он взял ее руку. – Позвони хоть сейчас своему отцу, моему другу графу Делафонту. Он успокоит тебя, даю слово Дюка де Кройтора.

– Не надо, Чарльз, пожалуйста.

– Вот так-то лучше. Готовься срочно к отъезду. Это очень важно. Цыгане уезжают, по крайней мере те, в ком мы заинтересованы. И, куда бы они ни поехали, мы последуем за ними.

Лила хотела встать, но он жестом остановил ее:

– Срочно – это понятие относительное. Скажем, через час. А сейчас мы должны перекусить на скорую руку перед дорогой в негостеприимные пустынные просторы Камарга.