Текст книги "Караван в Ваккарес"

Глава 7

Человеку, впервые попавшему в эти места, Камарг кажется безлюдным и негостеприимным – огромные пустынные небеса и беспредельные горизонты. Камарг выглядит как плоское и безводное ничто, как земля, давно покинутая жизнью и оставленная сохнуть, медленно умирая, под безжалостными лучами солнца, висящего в вылинявшем бледно-голубом небе. Но если человек пробудет здесь достаточно долго, чтобы привыкнуть и освоиться, он поймет, что первое впечатление – как обычно и бывает – дает неправильное представление. Действительно, земля эта сурова и уныла, но назвать ее враждебной или мертвой никак нельзя: она не так однообразно безжизненна, как какая-нибудь жаркая пустыня или сибирская тундра. Здесь есть вода, а где есть вода, там земля не может быть мертвой. Здесь есть большие и маленькие озера, переходящие в болота: одни – по щиколотку лошади, другие – достаточно глубокие. Здесь есть своеобразный колорит: постоянно меняющиеся синие и серые тона встревоженной ветром воды, бледно-желтые границы болот, окантовывающие водную гладь озер, почти черный цвет гладких крон кипарисов, темно-зеленый – соснового бурелома, ярко-зеленый – пышных пастбищ, резко выделяющихся на фоне скудной сухой растительности и иссушенных солнцем соляных равнин, занимающих большую часть окрестной земной тверди. К тому же здесь есть жизнь: множество птиц, часто встречаются небольшие стада черных коров и редко – табуны белых лошадей. Здесь есть фермы и ранчо, но они расположены так далеко от дорог и так хорошо скрыты буреломом, что путешествующие по этим местам очень редко могут их видеть. И все же, бесспорно, на плоских равнинах Камарга нет ничего, что может броситься в глаза: они плоские и ровные, как успокоенное солнцем летнее море.

Сессиль, ехавшей теперь на юг где-то между Арлем и Сен-Мари в синем «ситроене», Камарг казался ничем не примечательной пустошью. Настроение ее порядком испортилось. Время от времени она смотрела на Боумана, но поддержки не находила. Он выглядел расслабленным, почти веселым, и, если принять во внимание то, что недавно пролитая кровь камнем должна лежать у него на душе, он скрывал свои чувства поразительно умело.

– Можно подумать, что жизнь для тебя – сплошной праздник.

– Для нас, – поправил он.

Сессиль подумала, что Боуман, наверное, совсем забыл об этом, и эта мысль еще больше повергла ее в уныние. Она посмотрела на выцветший ландшафт и повернулась к нему:

– И в этих местах живут люди?

– Они живут здесь, любят и умирают. Давай надеяться, что мы сегодня не умрем, во всяком случае – здесь.

– Пожалуйста, замолчи! А где же твои пастухи, которых, как я слышала, ты называешь гардианс?

– Думаю, они разбрелись по кабакам. Сегодня же праздничный день. – Он улыбнулся ей. – Хотелось бы, чтобы и для нас тоже сегодня был праздник.

– Хорошенькое дело! – Она изучающе посмотрела на него: – Можешь сказать мне без обиняков, когда у тебя в последний раз был праздник?

– Без обиняков не могу!

Сессиль кивнула и снова посмотрела вперед. Там, примерно в полумиле от них, с левой стороны дороги виднелась довольно большая группа домов. Некоторые были вполне внушительных размеров.

– Вот и разумная жизнь, – сказала она. – Что это?

– Поселок, ферма или скорее ранчо. Современное ранчо с жилыми домами, рестораном, школой верховой езды. Это место называют Мас-де-Ловэннель.

– Значит, ты здесь уже бывал?

– Все прошедшие праздники провел, – ответил Боуман извиняющимся тоном.

Она опять оглядела открывающийся перед ними вид и вдруг подалась всем телом вперед:

– Что это?..

Сразу за фермой начинался сосновый завал, а за ним открывалась картина, которая свидетельствовала, что в Камарге жизнь бьет ключом.

По крайней мере два десятка кибиток и около ста машин стояли в беспорядке на утрамбованной площадке справа от дороги. Слева, в поле, где больше пыли, чем травы, виднелись ряды ярко раскрашенных шатров. Некоторые из них являлись просто навесами, под которыми располагались специальные столы, выполнявшие роль либо баров с напитками, либо закусочных. Под другими, меньших размеров, продавали сувениры, одежду или сладости. Иные навесы представляли собой тиры, или под ними стояли столы для игры в рулетку и прочие азартные игры. Несколько сот людей слонялись около этих столов и старались в полной мере использовать возможность поразвлечься.

Когда Боуман притормозил, чтобы пропустить людей, переходивших дорогу, Сессиль повернулась к нему и снова задала вопрос:

– Что это такое?

– Разве непонятно? Провинциальная ярмарка. Арль – не единственное место в Камарге, где такие ярмарки проводятся. Некоторые местные жители даже не считают Арль частью провинции Камарг и соответственно ведут себя. В некоторых местечках провинции предпочитают организовывать свои собственные развлечения и забавы во время праздника. Мас-де-Ловэннель – одно из таких местечек.

– Я смотрю, ты хорошо информирован, не так ли? – Девушка опять посмотрела вперед и кивнула на круглую арену с бортами, сложенными из шин и соломы: – Это что? Загон?

– Это самая настоящая арена для боя быков, сделанная на старый манер, здесь состоится самое главное представление сегодняшнего вечера, – ответил Боуман.

Сессиль поморщилась:

– Проезжай!

Он проехал. И через пятнадцать минут, преодолев прямой участок пыльной дороги, съехал с нее, остановил машину и вылез. Сессиль вопросительно посмотрела на него.

– Две мили прямой дороги, – объяснил Боуман. – Цыганский табор движется со скоростью тридцать миль в час. Следовательно, у нас в запасе есть еще четыре минуты.

– И объятый паникой Боуман может рвануться в путь через пятнадцать секунд?

– Меньше, а если шампанское еще не кончилось, то больше. Но времени вполне достаточно. Пойдем перекусим.

По этой же дороге, на десять миль позади, длинный караван двигался на юг, поднимая огромное облако пыли. Табор, который и так не был обделен яркостью и разнообразием красок, сейчас, на фоне однообразного ландшафта местности, казался более чем когда-либо экзотичным и радующим глаз.

Первая машина колонны – желтый аварийный тягач – тащила кибитку Кзерды. Тягач, единственный из всего каравана, был чистым и незапыленным. За рулем сидел сам Кзерда. Рядом расположились Серл и Эль Брокадор. Кзерда смотрел на Эль Брокадора, и восхищение отражалось на его побитом и забинтованном лице.

– Ей-богу, Эль Брокадор, – сказал он, – я бы предпочел иметь на своей стороне одного тебя, чем дюжину некомпетентных священников, лишенных духовного сана.

– Я не человек действия! – запротестовал Серл. – Я сроду не выставлял себя напоказ.

– По идее, у тебя должны быть мозги, – ответил Кзерда презрительно. – Ты не знаешь, что с ними случилось?

– Нам не следует слишком винить Серла, – мягко заметил Эль Брокадор. – Мы все знаем, что у него сейчас стрессовое состояние. Да, он не человек действия, как он утверждает, и он не знает этого города. А я родился в Арле и знаю его как свои пять пальцев. Знаю каждый магазин, который торгует одеждой цыган, пастухов и праздничными костюмами. Их не так много, как вы думаете. Люди, которые мне помогают, все местные. Но мне еще повезло. Первый магазинчик, в который я зашел, оказался как раз тем, который выбрал Боуман. Старый магазин готового платья в переулке.

– Я надеюсь, Эль Брокадор, что ты не слишком церемонился там с ними, – игриво заметил Кзерда. Это было на него не похоже.

– Если ты имеешь в виду насилие, то нет. Это не мой метод, ты же знаешь. Кроме того, я слишком хорошо известен в Арле, чтобы позволить себе такое. Тем более что в этом не было необходимости. Я знаю мадам Бувией, и все ее знают. За десять франков она утопила бы в Роне свою мать. Я дал пятьдесят. – Эль Брокадор улыбнулся. – Она выдала всю необходимую информацию на одном дыхании. Синяя рубашка в горошек, белая шляпа и черный жилет с вышивкой.

Кзерда улыбнулся в предвкушении грядущего:

– Его будет нетрудно вычислить – легче, чем клоуна на похоронах.

– Верно. Но сначала мы должны найти нашего беглеца.

– Он будет здесь, – уверенно сказал Кзерда и показал пальцем в направлении кибиток. – Пока они будут здесь, он будет здесь тоже. Сейчас мы знаем это. Ты лучше беспокойся за то, что тебе поручено, Эль Брокадор.

– За это я спокоен. – Эль Брокадор был столь же самоуверен, как и Кзерда. – Все знают, что представляют собой сумасшедшие англичане. Просто еще один чокнутый идиот, который хотел покрасоваться перед толпой. У нас будет много свидетелей, как он станет рваться на арену, несмотря на все усилия, которые мы предпримем, чтобы остановить его.

– У быка будут заточены рога? Как мы договорились?

– Я лично проследил за этим! – Эль Брокадор посмотрел на часы. – Мы можем ехать быстрее? Ты же знаешь, у меня назначена встреча через двадцать минут.

– Не бойся, – ответил Кзерда, – мы будем на месте, в Мас-де-Ловэннель, через десять минут.

На расстоянии, позволяющем видеть все после того, как оседала пыль, поднятая цыганскими кибитками, бесшумно двигался зеленый «ролле». Съемный верх был опущен. Ле Гран Дюк сидел в тени небольшого зонтика, которым Лила прикрывала его от солнца.

– Ты хорошо спал? – спросила она озабоченно.

– Спал? Я никогда не сплю днем. Я просто отдыхал с закрытыми глазами. Мне приходится заниматься очень многими проблемами, а так лучше думается.

– А! Я не поняла. – Первое, чему Лила научилась в общении с ле Гран Дюком, – это дипломатии. И на сей раз она быстро сменила тему разговора: – Почему мы едем именно за этими цыганами? Ведь их так много в Арле.

– Я же говорил, что меня интересуют только эти.

– Но почему?

– Венгерские и румынские цыгане – мой конек. – Он явно не желал продолжать разговор на эту тему.

– А Сессиль? Я беспокоюсь о ней.

– Твоя подруга, мисс Дюбуа, уже давно уехала, или я сильно ошибаюсь. – По его тону можно было понять, что он очень недоволен. – Она едет по этой дороге, и, насколько я понимаю, впереди нас. Должен заметить, на ней вызывающий праздничный наряд арлезианки.

– Это цыганское платье, Чарльз?

– Арлезианское праздничное платье, – упрямо возразил ле Гран Дюк. – От меня ничто не ускользает. Может, она и была одета в цыганское платье, когда ты ее видела последний раз, но она была уже в костюме арлезианки, когда уезжала.

– Но почему она...

– Откуда я знаю?

– Ты видел, когда она уезжала?

– Нет.

– Тогда как же...

– От нашей Кариты тоже мало что ускользнет. Сессиль уехала, по-видимому, с какой-то темной личностью в костюме пастуха. А куда исчез этот головорез Боуман? У твоей подруги явно талант искателя приключений.

– И у меня? – Губы Лилы неожиданно плотно сжались.

– Не сердись, я не хотел обидеть твою подругу. – Он махнул рукой на что-то впереди. Это была полоска воды, поверхность которой сверкала под лучами утреннего солнца. – Что это, дорогая?

Лила мельком взглянула.

– Не знаю, – сказала она обиженным тоном. Но ле Гран Дюк никогда не приносил извинений дважды. – Может быть, море?

– Это конец путешествия, дорогая. Конец пути для всех цыган, которые прошли сотни и даже тысячи миль по всей Европе. Это озеро Ваккарес.

– Озеро?

– Озеро. Озеро Ваккарес. Самое известное заповедное место в Западной Европе.

– Ты так много знаешь, Чарльз!

– Да. Это правда, – согласился ле Гран Дюк.

Закончив завтрак, Боуман убрал в корзину остатки съестного, допил шампанское и опустил верх машины.

– Это было чудесно, – сказала Сессиль. – Как мило с твоей стороны.

– Скажи спасибо Кзерде, а не мне, это он заплатил за все. – Боуман посмотрел вперед на двухмильный участок прямой дороги, который простирался перед ним. Машин не было видно. – Ну что же, вернемся в Мас-де-Ловэннель. Табор, наверное, остановится на ярмарке. Да здравствует бой быков!

– Я не люблю боя быков.

– Этот тебе наверняка понравится.

Он развернул свой «ситроен» и вернулся в Мас-де-Ловэннель.

Казалось, людей стало меньше по сравнению с тем, когда они проезжали раньше через это место, хотя на самом деле число машин и цыганских кибиток почти удвоилось. Это странное несоответствие стало понятным, как только «ситроен» остановился и до них донеслись возбужденные крики и смех от расположенной поблизости арены для боя быков. Какое-то время Боуман не обращал внимания на арену. Оставаясь в машине, он внимательно осмотрелся вокруг. И ему не пришлось долго искать.

– Не удивительно, – произнес он, – что Кзерда и его головорезы уже прибыли. Во всяком случае, их табор здесь. А где табор, полагаю, там, очевидно, и цыгане. – Он постучал пальцем по рулю. – Никого это не удивляет, кроме меня. Интересно – почему?

– Что – почему? – спросила Сессиль.

– Почему они здесь?

– Что ты имеешь в виду? Ты же сам только что предполагал найти их здесь. Поэтому и вернулся, не так ли?

– Я вернулся, потому что мы в цейтноте. Дело в том, что, когда мы ехали сюда, цыгане нас не догнали, и я решил, что они где-то сделали остановку. А по моим расчетам они не должны останавливаться, пока не достигнут какого-нибудь уединенного озера на юге, где вся провинция Камарг была бы в их распоряжении. Но вместо этого они решили остановиться здесь.

Он замолчал, и Сессиль спросила:

– И что из этого следует?

– Помнишь, я объяснял тебе еще в Арле, почему, как мне казалось, цыгане снялись с места так быстро?

– Помню, но не все. Мне не все было понятно тогда.

– Мне и самому было не все ясно. Где-то обнаруживалась нестыковка в моих логических рассуждениях. Но где?

– Я не понимаю, извини.

– Не думаю, что преувеличиваю значение своей персоны, – медленно произнес Боуман. – По крайней мере в том, что касается их. Я убежден, что им нужно во что бы то ни стало как можно скорей покончить со мной. Когда выполняешь сверхсрочную работу, не останавливаешься и не проводишь тихий летний вечер, наблюдая за боем быков. А стараешься закончить свое дело как можно быстрее. Нужно заманить Боумана в тихое, безлюдное местечко... ведь он – единственный, не являющийся членом их банды. Тогда его легко выследить, схватить и разделаться с ним, как только представится удобный случай. И нечего задерживаться на провинциальной ярмарке, где он будет рядом с тысячами других людей, делая тем самым невозможной его изоляцию. – Боуман помолчал. – Хотя, если знаешь что-то, чего не знает другой, и если это что-то поможет изолировать его даже среди тысячи... Тебе понятна моя мысль?

– Да, на этот раз я все поняла. – Сессиль понизила голос почти до шепота. – Ты очень ясно все изложил. Если ты уверен на все сто, что они тебя здесь возьмут, у тебя есть только один выход.

– Только один, – согласился Боуман и потянулся к дверной ручке. – Я все должен выяснить сам.

– Нейл! – Она схватила его за руку с удивительной силой и ловкостью.

– Ну наконец-то. Ты не могла бы сделать одолжение и никогда не называть меня мистером Боуманом? Или ты настолько старомодна, что придерживаешься традиций викторианской эпохи, когда жены в присутствии детей обращались к своим мужьям подобным образом?

– Нейл! – В ее зеленых глазах стояла мольба, близкая к отчаянию, и ему неожиданно стало стыдно за свой легкомысленный тон. – Не ходи, пожалуйста! Прошу тебя, не ходи! Здесь произойдет что-то ужасное, я предчувствую! – Она облизнула внезапно пересохшие губы. – Уедем отсюда! Сейчас же, сию минуту. Пожалуйста!

– Извини. – Боуман заставил себя не смотреть в ее умоляющие глаза: Сессиль могла поколебать его решимость, а он не мог позволить себе такой роскоши. – Я должен, понимаешь, должен остаться здесь. Это необходимо для дела. Мне кажется, здесь у меня больше шансов выжить, чем на берегу безлюдного озера на юге.

– Ты сказал, что должен остаться?

– Да. – Он продолжал смотреть вперед. – У меня для этого есть четыре причины, и все они связаны с бело-зеленой кибиткой. – Сессиль ничего не ответила, и он продолжил: – Или просто с Тиной. Тина и ее спина с содранной кожей. Если бы кто-нибудь сделал подобное с тобой, я бы убил его. Я бы не стал раздумывать, а просто убил. Ты мне веришь?

– Да, – сказала Сессиль низким голосом. – Теперь я знаю, что ты это сделаешь.

– Ведь ею могла оказаться и ты! – мягко сказал Боуман. – Скажи, ты бы вышла замуж за человека, который убежал и оставил Тину без защиты перед этой бандой?

– Нет! – Искренность звенела в ее голосе.

– Да! – Он еще больше смягчил голос. – То есть я не убегу и не брошу Тину.

Боуман внезапно замолчал и взглянул на девушку. Она улыбалась, но ее глаза были грустными, она не знала: то ли ей плакать, то ли смеяться, и, когда заговорила, ее голос дрогнул, не то от слез, не то от смеха.

– Ты совершенно, совершенно безнадежен, – сказала она.

– Ты повторяешься. – Он открыл дверь. – Я скоро приду.

– Мы скоро придем, – поправила Сессиль, открывая дверь со своей стороны.

– Ты не...

– Наоборот. Защита слабых женщин – дело благородное, если не переступать границ. Что может случиться, если ты находишься среди тысяч людей? Кроме того, ты сам сказал, что они меня не узнают.

– Если они схватят и тебя вместе со мной...

– Они не смогут схватить нас вместе. Ведь тебя они могут схватить только тогда, когда ты будешь делать то, чего делать не должен, и, естественно, меня при этом не будет. Например, если ты попытаешься проникнуть в цыганскую кибитку.

– Средь бела дня? Я что, сумасшедший?

– Я еще до конца не решила. – Она крепко взяла его за руку. – Но абсолютно уверена в одном. Помнишь, я говорила тебе еще в Арле: мы с тобой крепко связаны.

– На всю жизнь?

– Посмотрим.

Боуман изумленно моргал глазами, глядя на нее.

– Ты сделала меня счастливым человеком, – наконец произнес он. – Когда я был маленьким и чего-то хотел, мать говорила: «Посмотрим», и я всегда знал, что получу желаемое. Женский ум работает, похоже, одинаково, не так ли?

Она безмятежно улыбнулась:

– Рискну повториться, Нейл Боуман: ты умнее, чем кажешься.

– Моя мать тоже это мне говорила.

Они заплатили за вход и поднялись по ступенькам на самый верхний ряд... Трибуны были заполнены людьми в ярких праздничных одеждах, и лишь отдельные люди выглядели неряшливо. Здесь сидели пастухи, цыгане, жители Арля, празднично одетые, но основными зрителями были туристы и местные поселенцы.

Между зрителями и ареной по всей окружности проходила полоса безопасности шириной четыре фута. Эта полоса была отделена от арены деревянным барьером такой же высоты: в это пространство, называемое cal-lejeon, когда дело принимало серьезный оборот, прыгал тореадор, спасаясь бегством.

В центре арены маленький, но очень агрессивный камаргский бык угрожал неминуемой гибелью человеку в белом, который прыгал, увертывался и легко избегал ударов все более и более свирепевшего быка. Толпа одобрительно хлопала и кричала.

– Здорово! – Сессиль, подавив страх и широко раскрыв глаза, наслаждалась зрелищем.

– О, это настоящий бой быков! Тебе больше хочется увидеть кровь человека, чем кровь быка?

– Конечно! Впрочем... я не знаю. У него же нет шпаги!

– Шпаги нужны на испанских корридах, где быка убивают. А это провинциальная разновидность корриды, где никого не лишают жизни, хотя время от времени очередному тореадору изрядно мнут бока. Видишь красную пуговицу, привязанную между рогами быка? Тореадор должен снять ее первой. Потом две ленточки, а потом две кисточки, привязанные к рогам.

– А это не опасно?

– Я бы не выбрал себе такой образ жизни, – признался Боуман.

Он поднял глаза от программки, которую держал в руке, и внимательно посмотрел на арену.

– Что-нибудь случилось?

Боуман ответил не сразу. Он все еще смотрел на арену, где одетый в белое тореадор двигался по кругу с завидной легкостью и грацией балетного танцора, ловко уходя от ударов быка. Он сделал невероятный выпад, сорвал пуговицу, прикрепленную между рогами животного, причем один рог почти коснулся его груди.

– Ну и ну! – пробормотал Боуман. – Так вот кто он такой, этот Эль Брокадор!

– Эль... кто?

– Брокадор, парень на арене.

– Ты его знаешь?

– Нас не знакомили. Хорош, правда?

Эль Брокадор был не просто хорош – неотразим. Рассчитывая свои движения с ледяным спокойствием и исполняя их с удивительной легкостью, он мастерски продолжал уходить от бешеных атак быка: за четыре нападения сорвал обе ленточки, которые держали пуговицу, и две белые кисточки, прикрепленные к кончикам рогов. Проделав все это, он словно забыл о существовании быка. Низко и медленно поклонившись, легко подбежал к барьеру, перемахнул через него и оказался в зоне безопасности, в то время как бык, находившийся всего в нескольких футах от него, со всего размаху налетел на барьер, вдребезги разбив верхнюю доску.

Зрители одобрительно захлопали, но не все. Четыре человека не только не хлопали, но даже не смотрели на арену. Боуман, который тоже очень невнимательно следил за происходящим на арене, обратил на них внимание через несколько минут после того, как пришел. Это были Кзерда, Ференц, Серл и Мазэн. Они не смотрели на арену, так как были заняты другим: внимательно разглядывали толпу. Боуман повернулся к Сессиль:

– Разочарована?

– Что?

– Бык не очень резвый.

– Отстань! А это кто такие?

Три клоуна, одетые в традиционные мешковатые яркие штаны, с разукрашенными лицами, с большими носами и в смешных колпаках появились в зоне безопасности. Один нес аккордеон, на котором вскоре и заиграл. Два его товарища, все время умудрявшиеся спотыкаться и падать плашмя, ударяясь лицом о землю, перелезли через барьер и оказались на арене. Они принялись играть на кларнетах и танцевать. Пока они выделывали разные па, ворота открылись и появился новый небольшой черный камаргский бык. Он уступал своему предшественнику в размерах, но с лихвой восполнял это свирепым нравом. Как только бык увидел двух танцующих клоунов, он низко нагнул голову и с ходу атаковал их. Он гонялся то за одним, то за другим, но они, не сбиваясь с шага и не теряя ритма, увертывались, словно это их не касалось. Они были тореадорами высшего класса и с большим опытом.

На время музыка прекратилась, а бык внезапно повернулся и бросился на клоуна, который побежал со всех ног, спасая жизнь и испуская вопли о помощи. В ответ толпа разразилась смехом. Клоун изобразил гнев: остановился и погрозил зрителям кулаком. Затем оглянулся и опять помчался к барьеру, издав душераздирающий вопль. Он прыгнул, но, не рассчитав, ударился о барьер. Бык находился от него на расстоянии всего нескольких футов. Казалось предрешенным, что клоуна либо проткнут рога, либо он будет раздавлен. Но не случилось ни одного, ни другого, однако уйти без потерь тоже не удалось: его штаны болтались на одном роге быка. Клоун продолжил свое выступление в коротких, до колен, белых подштанниках, взывая о помощи. Его преследовал ужасный разъяренный бык, за которым теперь волочились еще и штаны клоуна. Толпа буквально рыдала от смеха.

И только четыре цыгана не обращали никакого внимания на происходящее. Они начали медленно пробираться сквозь толпу. Цыгане двигались как бы по часовой стрелке, внимательно приглядываясь к лицам всех, мимо кого они проходили. Боуман следил за ними с не меньшим вниманием. А в зоне безопасности аккордеонист продолжал исполнять «Сказки венского леса». Два клоуна сошлись в центре арены и начали вальсировать. Как и следовало ожидать, бык атаковал танцующую пару и на этот раз. Он почти настиг ее, и тогда клоуны, все так же танцуя, разошлись. Каждый повернулся кругом, и они опять соединились, а бык пронесся мимо.

Публика взорвалась аплодисментами. Сессиль смеялась до слез. А на лице Боумана не мелькнуло и тени улыбки. Кзерда был от него уже на расстоянии двадцати футов, и ему было не до смеха.

– Правда, замечательно? – спросила Сессиль.

– Превосходно. Подожди здесь.

Ее лицо в мгновение стало серьезным, она спросила:

– Ты мне веришь?

– Верю... Я скоро вернусь. – И Боуман скрылся из виду.

Ему пришлось проскользнуть в нескольких футах от Кзерды, который по-прежнему внимательно изучал лица всех, кто проходил мимо него, так нахально и открыто, что у людей от его взгляда возникало неприятное ощущение. Пройдя дальше, почти уже около выхода, Боуман миновал китайскую парочку, которая вежливо аплодировала. Их он видел еще в Арле. Они были заметной и необычной парой. Так как невозможно было предположить, что они приехали сюда из самого Китая, то, должно быть, они являлись гражданами Европы. Боуман машинально подумал, чем может заниматься китаец в Европе, но тут же выкинул эти мысли из головы: у него были другие, более важные заботы. Он обогнул арену, прошел ярдов двести на юг вдоль дороги, перешел ее и повернул обратно, направившись с тыльной стороны к кибиткам каравана Кзерды, которые располагались двумя плотными рядами в стороне от дороги. Казалось, что в этот час лагерь был пуст.

Кибитка Кзерды не охранялась, не было охраны и около бело-зеленой кибитки, но в этот вечер не эти кибитки являлись объектом внимания Боумана. Та, которая его интересовала, как он и предполагал, охранялась: на площадке перед дверью сидел Мака с бутылкой пива в руке.

Боуман медленно приблизился к кибитке, Мака опустил бутылку с пивом и угрожающе взглянул на него. Боуман, не обращая на цыгана никакого внимания, подошел еще ближе и стал неторопливо разглядывать Мака и кибитку. Мака щелкнул пальцами, это, без сомнения, означало, что Боуману лучше уйти. Боуман не шевельнулся.

– Проходи, – грозно сказал Мака.

– Цыганская свинья! – с удовольствием произнес Боуман.

Мака, не веря своим ушам, на секунду замер. Затем бешенство переполнило его, и он, перехватив бутылку за горлышко, начал подниматься. Но реакция Боумана была молниеносной, он сильно ударил цыгана еще до того, как тот успел твердо встать на ноги. Удар Боумана в сочетании с собственным движением цыгана – он почти налетел на кулак – произвел поразительный эффект: глаза Мака едва не вылетели из орбит, он попятился как пьяный. Боуман ударил еще раз и с такой силой, что в тот же миг Мака потерял сознание и грохнулся бы на пол, если бы Боуман не подхватил его. Боуман подтащил Мака к кибитке и убрал с глаз долой от случайных прохожих.

Боуман быстро осмотрелся. Если кто-то и видел эту короткую схватку, то он должен сделать так, чтобы больше ни один человек не узнал об этом. Дважды Боуман обошел вокруг кибитки, но никого не нашел – никаких признаков опасности. Он поднялся по ее ступенькам и вошел внутрь. Эта часть кибитки была пуста. Дверь в следующую была завинчена двумя болтами. Боуман вывинтил их и проник туда.

Некоторое время он ничего не мог разобрать в сумраке. Окна были плотно завешены тяжелыми занавесками. Боуман раздвинул их. Близко к выходу стояла трехъярусная койка, которую он уже видел в прошлую ночь. Как и прежде, на ней лежали трое мужчин. Прошлой ночью это не имело особого значения: койки и предназначены для сна, и ни у кого не возникает подозрения, если они заняты ночью. Однако они были заняты и днем. Боуман был уверен, что именно так и будет.

Все трое не спали, они лежали, опершись на локти. Их глаза, которые привыкли к сумраку, мигали теперь от яркого света. Боуман подошел, нагнулся над человеком на нижней койке и взял его правую руку. Запястье было яриковано к стене кибитки. Боуман отпустил руку и проверил руки человека на средней койке – тоже прикован. Боуман не стал осматривать человека наверху. Он отступил на шаг и задумчиво оглядел всех троих. Затем произнес:

– Граф ле Обэно – муж Мари ле Обэно, мистер Танжевэк – муж Сары Танжевэк, а третьего я не знаю по имени. Как вас зовут? – Эти слова были обращены к человеку средних лет, с седеющими волосами и очень неординарной внешностью, лежавшему на нижней койке.

– Деймел.

– Вы отец Тины?

– Да. – Выражение его лица говорило о том, что он разговаривает со своим палачом, а не спасителем. – Ради Бога, скажите, кто вы?

– Боуман. Нейл Боуман. Я пришел, чтобы вывести вас отсюда.

– Мне нет никакого дела, кто вы! – вдруг заговорил человек на средней койке, который, похоже, тоже не был рад видеть Боумана. – Мне дела до этого нет. Уходите, ради Бога, иначе вы всех нас погубите!

– Вы граф ле Обэно?

Человек кивнул.

– Вы слышали о своем шурине? Александре? В глазах графа появился испуг.

– Что с ним?

– Он мертв. Его убил Кзерда.

– Что за чепуха! Александре мертв? Как же он может быть мертв? Кзерда обещал нам...

– И вы поверили ему?

– Конечно! Кзерде есть что терять...

– И вы оба поверили ему? Они одновременно кивнули.

– Человек, который поверил убийце, глупец. Вы все глупцы. Александре мертв. Я нашел его тело. Если вы считаете, что он жив, попросите Кзерду, чтобы он разрешил вам встретиться с ним. И вы, Деймел, почему бы вам не попросить Кзерду о встрече с вашей дочерью?

– Она, что... она?..

– Нет, она жива. Полужива, скажем так. Они содрали кожу с ее спины. Почему они это сделали? Почему они убили Александре? Потому, что оба они пытались кому-то что-то сообщить. Так что же они пытались сообщить, джентльмены?

– Умоляю вас, Боуман! – Испуг в глазах ле Обэно сменился ужасом. – Оставьте нас!

– Почему вы их так боитесь? Чем они так запугали вас? И не говорите мне, чтобы я ушел. Я не уйду, пока все не выясню.

– Ты никогда ничего не выяснишь, – сказал появившийся в дверях Кзерда.