Автор книги: Анатолий Андреев
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Если использовать указанный способ, отпадает необходимость избавляться от греха абсолютизации, потому что функции «греха» принципиально меняются, и он перестает быть таковым.
Избавляться надо от ущербной, малодиалектичной технологии мышления. Без «абсолютной», способной приблизиться к абсолюту диалектики не обойтись. Кстати говоря, ущербность диалектики заключается в том, что ее как таковую, в чистом виде сложно, скучно и неэффективно воспринимать. Абсолютно чистое мышление демонстрирует свою истинную мощь только тогда, когда «работает» с проблемами человека, т. е. тогда, когда перестает быть чистым и абсолютным.
* * *
Тотальная диалектика предполагает, что диалектично все на свете, на любом уровне и в любом звене; диалектичны в том числе и сами законы диалектики.
Законы перехода количества в качество и отрицания отрицания часто становятся верхним пределом творческих достижений философов. Мало кто способен разобраться в законе единства и борьбы противоположностей, главном законе диалектике. А между прочим, вся тонкость и сложность состоит не столько в умении фиксировать «единство и борьбу», сколько адекватно интерпретировать с помощью этих категорий реальность. Тогда в одном случае «единство и борьба» могут быть выражением антагонизма, в другом же – гармонии, выстроенной на принципе дополнительности. В обоих случаях (я уже не говорю о бесчисленных промежуточных вариантах) – закон сохраняет свою силу, не перестает быть законом.
С помощью одного и того же закона, не изменяя формальным критериям диалектики, можно трактовать мир как лютое и бескомпромиссное противоборство – и как симфонию, сотканную из контрапунктных ходов. Диалектика может способствовать приближению к истине, а может окончательно запутать проблему. И дело, повторим, даже не в мере диалектичности (хотя это, безусловно, необходимо); дело в соразмерности уровня диалектики сложности анализируемого феномена.
Вот почему философии как эквиваленту мудрости научить нельзя. Можно сколько угодно быть диалектически изощренным, демонстрировать чудеса диалектической эквилибристики, замешанной, по степени неподражаемости, на близкой к цирковому номеру эрудиции – и при этом оставаться всего лишь по-человечески глупым, не искушенным мудростью.
Глупость есть неадекватность тотальной диалектике универсума.
Мудрость есть приближение к адекватности тотальной диалектики универсума.
Вот почему глупые и мудрые различаются как представители разных цивилизаций, как иногалактические существа.
Весь вопрос в том, насколько диалектично «подавлять» иную противоположность, и стоит ли это делать. Мудро ли лишать мир глупости?
* * *
Решающая особенность честной и здравой мысли заключается в том, что ее можно проверить, сверяя с объектом, который она отражает. Сила мысли именно – и исключительно – в адекватном отражении объекта; соответственно, блуд мысли, ее путаные ходы, нечеткость и необоснованность проистекают из замкнутости субъекта познающего на самом себе, в то время как свои ощущения и впечатления он выдает за объективные характеристики предмета познания, расположенного вне субъекта.
Однако у процесса познания имеется и другая сторона, с которой нельзя не считаться. Неполные данные об объекте способны принципиально исказить итог постижения именно в силу неполноты информации, а не по причине ее неверной или несовершенной обработки (у Бэкона это названо «неполной индукцией»). Неподкупно-честное отражение объекта, не берущее в расчет поправку на фактор неполноты информации, может быть сопоставимо по своим результатам с заведомым манипулированием мыслью.
На том основании, что нам не хватает исчерпывающей информации, всегда можно предположить, что реальные данные намного сложнее и неоднозначнее тех, которыми мы располагаем в данный момент и любой акт познания объявить ложным. Теоретически это может выглядеть заботой об истине, фактически же – быть все тем же бездоказательным блудом мысли.
На этом пункте, увы, всегда спекулировали и будут спекулировать шкодливые и недобросовестные мистики. Надо прямо и откровенно признать, что слабость диалектики заключается в том, что этот могучий способ познания в равной мере вооружает и изощренный блуд, и истинный блеск мысли.
* * *
Истина подобна Солнцу. Невозможно находиться и жить рядом с ней, надо удалиться на безопасное расстояние. Тогда истина (точнее, сознание того, что она существует) греет, поддерживает жизнь, не испепеляя ее, а обволакивая теплом. Соответственно, чем ближе к истине – тем больше риск для жизни. Те, кто уже однажды был близок к солнцу-истине не спешат туда еще раз и не особо призывают к этому других.
* * *
Истина есть, но она противоречива. Но – есть. Хотите познать истину – учитесь овладевать противоречием. Только и всего. Те же, кто предпочитает вместо истины откровение, пусть не путают божий дар с яичницей. Откровение – для идиотов, истина – для способных мыслить. Только и всего.
* * *
Вечным истинам, чтобы они не старели, всегда следует придавать современную форму. Тогда они пленяют чем-то вроде эффекта новизны. Сама же потребность новой формы обуславливается тем, что контекст для вечных истин непрерывно расширяется, что, несомненно, обогащает сами истины и заставляет добросовестных философов уточнять их формулу. «Ничто не ново под луной» так же относительно, как и «нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Вечность истин означает их вечное движение.
* * *
«Мысль изреченная есть ложь».
В известном отношении с этим можно согласиться – в том отношении, что сформулированный смысловой итог («мысль изреченная»), полученный в результате многоступенчатой обработки информации, является вершинной точкой, заключительным этапом, той самой надводной частью айсберга. Все ощущения, все мириады эмоционально-интеллектуальных нюансов, сопутствующие рождению мысли (в том числе образно выраженной мысли), – передать невозможно. Поэтому мысль всегда неполна, неточна, неадекватна породившим ее информационным глубинам и пластам.
Но стоит ли так драматизировать процесс неизбежной утраты, рассеивания смыслов и обесценивать результат – оформившееся смысловое ядро? Мысль изреченная есть ложь? Означает ли это, что только неизреченная мысль обладает признаками истины?
«Неизреченная» мысль – всего лишь потенциальная мысль, сырье для мысли. Абсолютная немота – такая же крайность, как и абсолютное словоизвержение, саморефлексия, свободный поток сознания, которые пытаются зафиксировать всю «не ложь», сопровождающую рождение мысли-лжи. В полной мере справедливо и обратное: мысль неизреченная есть ложь (опять же с соответствующими оговорками).
Существует, очевидно, некий оптимальный объем для максимума поддающейся освоению информации. Немногим сказать многое – только такая краткость является сестрой таланта.
Отсюда следует: если ты написал за жизнь свою слишком много – вряд ли ты был гениально краток; если ты от отчаяния выразить невыразимое дал обет молчания – ты остался вещью в себе; если ты сумел выразить себя кратко и емко – ты самый желанный собеседник.
* * *
Склонность к небрежному, нечеткому мышлению – яркая отличительная особенность людей. Они воспроизводят ассоциации, при помощи мимики, жестов и интонаций передают впечатления – короче говоря, сделают все, чтобы уйти от главного: разобраться в сути явления или проблемы. Поверхностное образно-интуитивное мышление – это дезертирство с фронта мысли и уход в нечленораздельное мычание. Общение посредством образов-моделей – легкомысленно и легковесно. Сопровождается же подобное камлание своеобразным ритуальным политесом. Соблюдение культурно-художественного антуража «посвященными» придает невнятному мычанию «как бы» изящество и артистическую небрежность, престижную раскованность. Подражать художникам, элитарной богеме – что в этом зазорного?
Между тем художники просто поощряют леность мысли, не давая себе труда вникнуть в суть вещей, ибо воспроизводить образы – достаточно легко и не лишено приятности, а думать – по-настоящему тяжело.
Прогрессировать как человеку – значит учиться думать. «Художественное» (в широком смысле) мышление только запутывает проблему, мистифицирует ее и уводит в мир ощущений, отвлекая от «неприятных» мыслей. Сплошь и рядом то, что говорят безграмотные, глупые, хитрые, «артистические» люди, надо переводить на ясный и внятный язык мысли. Разумеется, личности, которые тщательно выбирают и взвешивают каждое свое слово, наполняя его смыслом, выглядят беззащитными перед толпой, которой язык дан для того, чтобы скрывать отсутствие мыслей. Уж слишком просто, ясно и недвусмысленно излагают «умники» свои взгляды.
Ревниво оберегаемый культ «темного слова» не дает развиваться человеку, актуализируя утробный, докультурный язык. Не хочется делать усилий над собой, но при этом нет желания поступаться и культурным имиджем – вот установка, которая стремится обратить туманный язык символов в основной язык «высокой» культуры.
Мышление спортивно-пластическое, максимально приближенное к зоологическому, цветовое, звуковое – словом, образно-модельное мышление всегда противостоит развитию мышления абстрактно-логического, как натура противостоит культуре, хотя последняя возможна только на основе первой.
Хочешь стать человеком – учись мыслить.
* * *
Следует признать, что абсолютное большинство крупнейших мыслителей так или иначе оставляли лазейку к богу. Человечество никак не хочет принять простой, ясный и трезвый взгляд на вещи. Психология – это психология; сознание – это сознание. Разграничьте эти сферы – и мир встанет с головы на ноги.
Но без чудес не может быть жизни.
* * *
Личность, культура, история все чаще и чаще представляются людям, не лишенным способности критического суждения, своеобразным хаотизированным космосом (или космизированным хаосом). Не отрицается ни полюс гармонии, ни полюс энтропии. Соответственно, возникает потребность в адекватной, по отношению к «смутной» природе антропокультуры, методологии. Все ждут прорыва в гуманитарной методологии, все ждут явления нового Геркулеса (хотя современный Геркулес, судя по всему, не столько сам выдумает нечто, сколько сумеет органично спаять наработанное другими; нынешний Геркулес возможен, очевидно, как персонифицированный коллективный разум. Собственно, и раньше, и всегда гуманитарные знания развивались по сходной технологии.).
Но старые ловушки великолепно срабатывают против новых умников. Пророка в своем времени не бывает, ибо каждый, титанизируясь, мнит именно себя долгожданным Геркулесом; он великодушно дарит себя людям, а те, дураки, не спешат неметь от восторга.
А вот если отрешиться от мессианских замашек и трезво обсудить достоинства и просчеты целостной методологии…
Ведь можно рваться в Геркулесы, а можно размышлять и жить «по уму». Доводы к личности смешны для настоящих мыслителей; геркулесий масштаб их забавляет, ибо представляет собой претензию тех, в ком тщеславие говорит громче рассудка.
* * *
Если ты утром познаешь «Дао» – к вечеру можешь умереть.
Лао-Цзы.
Что есть «Дао»?
С одной стороны, это в чем-то верный, адекватный противоречивой реальности способ мышления (несомненно, не чуждый стихийной диалектики). С другой – то ни с чем не сравнимое «чистое духовное удовольствие», катарсис, психическая эйфория, которые достигаются в результате верного мышления. Катарсис этот и есть индикатор правильно выбранной методологии мышления.
Поскольку у искателей «Дао» ощущения превалируют над сознанием, поскольку интуиция возведена в абсолют – постольку они не позаботились о том, чтобы выработать язык, с помощью которого можно было бы разъяснить, что такое «Дао». Поэтому легче почувствовать «Дао», чем растолковать, в чем его суть. Со временем выяснилось, что и объяснять не надо: сам факт необъяснимости (в рамках интуитивного подхода) стал лучшей приманкой и рекламой «Дао».
Нельзя не признать, что несказанность, неизреченность «Дао» действительно соответствует его преимущественно психологической природе. И все же: Дао, как и все явления подобного рода, можно объяснить; но, рационализированный, Дао перестает быть самотождественным, проекция в рационально-аналитический план убивает дух Дао. Вся его привлекательность именно в фантомности, в бессознательном стремлении к истине – и в культе именно внесознательного ее постижения. Истина для даосизма именно то, что постигается не рассудком. Другое постижение – уже постижение не истины.
С таким «Дао» можно не бояться, что однажды утром ты что-либо познаешь. Вечера не будет.
* * *
Почему молчал Лао-Цзы?
Тот, кто знает, не говорит;
тот, кто говорит, не знает.
Лао-Цзы.
Молчание восточного мудреца было актом глубоко философским – и глубоко неверным.
Дело в том, что представление «учителя» о реальном мире исходило из того, что мир этот целостен, един и неделим. Праматерь же всего сущего – небытие, ничто. Все живущее и существующее нарождается и творится из ничего, поэтому ничто, дающее жизнь всему, есть начало и конец всего. Ничто – сущность, а реально наличиствующий вещный мир есть всего лишь жалкая частица, свидетельствующая о необозримом царстве небытия.
Мышление и «говорение» – также рождаются из «ничего», и сколько бы ты ни говорил, тебе не удастся хоть как-то сравниться с божественным феноменом, давшим саму возможность говорения. Говорить, да еще наслаждаться процессом смыслопроизводства – унизительно для мудреца, понимающего несопоставимость «начала начал» и жалкого чириканья, претендующего на объяснение неизрекаемого экзистенциального духа.
Таким образом, простой логический ход: у всего есть свое начало, все рождается из чего-то, сопоставление момента предшествующего и настоящего как моментов «хода вещей», причины и следствия – вот основа «молчаливой» философии. Молчание как эквивалент и аналог «ничто» так же предшествует ничтожному сотрясанию воздуха, как могучее творящее начало – беззащитному и обреченному на «мгновенное» бытие ростку, как бесконечное – конечному.
Следовательно, в молчании гораздо более достоинства, нежели в самом ученом артикулировании, ибо молчание имитирует то, откуда берется все говоримое, и таким образом молчание всегда будет неисчерпаемым по содержательности, а все говоримое – конечно и унизительно глупо, неистинно по сравнению с неизрекаемой, но ощущаемой умной вечностью. Молчание выступает симптомом смирения перед невыразимостью ощущаемого сверхинформационного поля.
Следует признать, что в подобной логике есть своя «сермяжная» правда. «Ничто» как субстанция действительно есть коренное свойство универсума. Однако себетождественность бесконечного по информационной насыщенности «ничто» выражается не столько через смиренное молчание, которое с не меньшим основанием можно считать знаком отсутствия всякой информации, знаком идеальной пустоты, сколько через конечное, конкретное, дискретное, изреченное «нечто».
Диалектическая логика научилась синтезировать то, что ставило в тупик первобытно мудрого метафизика Лао-Цзы. Бесконечное как таковое и проявляется именно и только через противоречащее ему конечное; само понятие бесконечного образуется в результате наличия неисчислимого множества воспринятых конечных феноменов. Таким образом, молчание есть капитуляция сознания, выдаваемая за триумф внесознательного всеведения.
На самом деле мышление, в т. ч. речевое мышление, есть единственный способ мудрости проявить себя. Да и сам Лао, кстати, не стал бы предметом нашего разговора, если бы не оставил после себя книгу в пять тысяч слов, а не божественное по духу молчание.
Не всякий говорящий – знает; но тот, кто знает, обязательно заговорит.
Раздел 3
Натура и культура
* * *
Человек запрограммирован безответственным и аморальным космосом (можно сказать – богом, то есть той субстанцией, которой рождена была жизнь) на непрерывное и неумеренное потребление. Жить – значит потреблять. Никакая эпоха демократизации, никакие политические режимы не в состоянии изменить его (человека) космические задатки; человек лишь меняет формы потребления, оставаясь самой прожорливой тварью до тех пор, пока смерть не превращает его самого в корм.
Возможно, такой исход в какой-то степени и оправдывает его, живущего по космическим правилам игры. Однако сама позиция, с высоты которой можно оправдать человекотраву, человека-хищника, предъявляет ему же убийственную претензию. Оказывается, у человека в редчайших случаях включаются нравственные регуляторы поведения, а в случаях исключительных – он получает божественное преимущество: честность, основанную на невыносимом реализме постижения космических «механизмов». Он видит, кто есть кто. Он понимает, что человек совсем не тот, каким пытается представить себя себе, призвав для этой цели весь сонм несуществующих богов: надо же обожествить свою примитивную сущность.
Человек в своем нормальном, естественном состоянии ничем не отличается от акулы (и это еще романтическое сравнение) или свиньи (не хочу обидеть невинное животное). А размышлять он начинает только тогда, когда возникают проблемы с потреблением. Роковые лишенцы, обделенные вожделенным вниманием прекрасного (потому что противоположного) пола, прибегают к терапии интенсивного стихоплетения; неистовые строители получаются из числа тех, кто болезненно переносит холод; психологически обреченные быть забитыми, отодвинутыми в стае, становятся энергичными политиками; физически слабые пробиваются в умники; наконец, безнадежно слабые по команде все той же природы уходят в суицид – алкогольный, наркотический, мазохистский.
Все зигзаги этнических и личных судеб вычерчиваются в соответствии с законами, данными матушкой-природой и батюшкой-космосом. Спроецированные на жизнь общества, законы эти приобретают многоцветный, загадочно-непредсказуемый и как бы духовно определенный вид. Начала и концы на палитре общества неразличимы.
Тут уж без бога не обойтись. В принципе, чем сложнее общество, состоящее из примитивных человеко-потребителей, тем более насущной становится вера в бога.
Черта с два. Божественное оставим идиотам. На самом деле все просто, как трагедия Ромео и Джульетты. Люди делятся на два разряда: понимающие, что они скоты и трагически противостоящие «корню», из которого растет духовная жизнь и смерть (по сути, они безнадежно бросают вызов природе); и тех, кто в корчах хапает, потребляет, лицемерно прикрывая скотские телодвижения богоугодными мотивами. Санкции на «человеческие слабости» духовный хам всегда оформит надлежащим образом и будет жрать в три горла, сохраняя изысканно-утонченные манеры и в высшей степени благопристойный вид. Так называемые священнослужители, служки господа, на деле являются слугами совсем не того заказчика: они обслуживают акулу и свинью, сидящих в человеке.
В принципе, рано или поздно человек должен понять, что он является не только венцом творения, но и вирусом, заразившим космос. И если весь свой интеллект направлять исключительно на усовершенствование технологий потребления, то надо быть готовыми и к самому печальному (с точки зрения потребителя) сценарию.
Впрочем, для космоса избавление от вируса под названием человек» будет всего лишь восстановлением равновесия после эпизодического недомогания.
* * *
Натура и культура
Главным для меня, определяющим противоречием, выстраивающим всю внутренне-духовную жизнь человека, является оппозиция натура – культура. Что это означает применительно к нашей простой, грубой реальности?
Это означает, что нет и не может быть культуры, которая так или иначе не питалась бы соками натуры, которая бы не была производной от нее, хотя и противоположной ей.
Культура сама по себе немногого стоит, если на нее постоянно не проецировать оба полюса человека: полюс витальный (стало быть, животный в полной мере) и полюс ментальный, с набором таких благоприобретенных регулятивов, которые, в итоге, способны противостоять самой природе.
Хотим мы того или нет, но логика вещей неумолимо ставит перед простой, в сущности (но бесконечно сложней для ушедших в культурные скиты умников, которые способны лишь мистифицировать феномен духовной культуры, табуируя все попытки гениально упростить и прояснить ее истоки), проблемой: человек ведет себя и как завзятая скотина – и как уверенно отвергающий все соблазны быть растленным (т. е. поддаться естественным импульсам), словно сотканный из духа святого. В одном случае актуализируется естественное начало (так называемое гнездо порока), в другом – начало «неестественное», культурное, стоящее над естеством, видя в нем унижающее, компрометирующее родство.
Вот и затеяла высокая культура «высоколобых» оторвавшиеся от почвы реальности споры: подлец человек (надо понимать, в силу своей фатальной подвластности зову натуры) или он способен на подвиг, триумф, противостояние, результатом которых, в идеале, является самокастрация и безраздельное торжество духа над плотью. Поскольку примеров жизнетворческих моделей того и другого рода хоть отбавляй, то и объявлены эти споры вечными.
Таким образом, наиболее популярная версия вечной проблемы такова: хватит ли у человека силы духа обуздать естество?
При такой постановке вопроса, с учетом всех нюансов, культура выступает как возвышающее, одухотворяющее начало, а натура – чуть ли не как атавизм, угрожающий человеку культурному, как преграда на пути к духовным вершинам.
Это постановка вопроса сознанием, культурно искалеченным, Творцы культуры сумели лишь развести дух и тело-материю, но так и не поняли главного: культуроцентризм, ориентация на культурную автономию, изоляцию от природного корня приводит к выхолощенной духовности, не имеющей ничего общего с реальными культурными потребностями реального человека. Духовная жизнь человека должна постоянно сверяться с его природными потребностями. Следует не только не вуалировать стыдливо эту зависимость, но и всячески ее исследовать. Это единственный способ облагородить человека, если можно вообще говорить об «исправлении» «гнусной» его природы.
Быть культурным – значит видеть реальный механизм духовной жизни, видеть реальную сущность человека. Создается впечатление, что культурные достижения усыпляют бдительность нормального человека, дезориентируя его относительно своих целей и задач. Доходим до того, что любое духовное усилие приветствуется как таковое. Духовное хорошо уже тем, что оно духовное. Ведь ясно же, что внешне суперкультурная оболочка может быть формой самого изощренного цинизма, так сказать, овечьей шкурой, в которую рядится волк.
Все культурное в человеке – это способ проявления естественного, некультурного. Именно с этой точки зрения и надо рассматривать ценности культуры, а не с позиций того, насколько далеко дух оторвался от бренной плоти. Культура должна служить жизни, а не наоборот. Видимо, пришло время ставить вопрос не только о защите культуры (об экологии культуры), но и о защите (экологии) жизни, реального человека.
Псевдокультуру, под которой я разумею не только имитацию культуры, принимающую форму так называемой массовой культуры, но и абсолютистски-духовно ориентированную культуру, – псевдокультуру надо постоянно демистифицировать. Даже величайшие гении художественной культуры – скажем, такие, как Л. Толстой или Достоевский – удивили мир обилием псевдокультурного. Как и всякие гении, они весьма противоречивы. Думаю, надо это видеть и относиться к этому спокойно.
Итак, хороша та культура, которая не искажает, а облагораживает натуру. Искаженная натура найдет способ возмездия той же культуре, привнеся в нее в самых изысканных формах самое разрушительное, что блестяще продемонстрировала, например, практика постмодерна. Надо не исправлять натуру человека (которая ни плоха, ни хороша, а такова, какова есть); более целесообразно поощрять создание оптимальных культурных аранжировок, не покушающихся на природу человека и одновременно возвеличивающих силу и, в известном смысле, самоценность его духа.
Самоценность натуры и самоценность культуры – должны быть уважаемы, неприкосновенны и вместе с тем должны становиться предпосылками для реализации своих антиподов. В этом и заключается смысл формулы: гармонично развитый человек. (Если предложенная трактовка будет понята как обоснование борьбы с «чуждой» культурой, то это будет всего лишь свидетельством не столько неискоренимости натуры, сколько недостатка культуры.)
Все культурные формы бытия, все культурно-социальные институты (семья, школа, вообще все социальные ячейки) рассматривают личность с точки зрения ее соответствия принятым однобоким стандартам. Любой естественный всплеск натуры воспринимается как угроза культурному регламенту, а значит – стабильности общества.
Вот почему человек, фанатично приверженный социальным правилам, либо культурно изувечен (если он искренен), либо двуличен (если он имитирует «законопослушника»). В любом случае – далек от гармонии. Человек в меру раскрепощенный, гармоничный всегда замечен в проступках, наносящих урон его «моральному облику», всегда с пушинкой на общественно значимой репутации.
* * *
Духовное, ментальное, возникшее на витальной основе, в определенном отношении становится оппозиционным стихийной «живой» жизни. Причем отношение теории к жизни остро и недвусмысленно ощущается именно как угроза, поэтому «жизнелюбы» с большим недоверием относятся к выкладкам ума, к «зауми». «Суха теория, мой друг, а древо жизни зеленеет», – вот аналитически выявленное и афористически выраженное противоречие.
Опасность же, угрожающая жизни со стороны самой жизни, парадоксальным образом игнорируется. Миф о безошибочной сверхразумной саморегуляции в природе убаюкивает разум и дает ему «основание» всецело довериться инстинктам, чувству жизни, стихийно возникающему балансу в пользу жизни. Дескать, все само собой образуется.
Однако первозданное природное равновесие давно нарушено. Благодаря вмешательству «специализированного», функционально грамотного ума мы обрели защиту от многих напастей, которые поддерживали экологическое равновесие, но тем самым разрушили стихийно сложившуюся органическую систему сдерживания и противовесов. В интересах жизни следует открыто признать: культ жизни как таковой по результатам может обернуться своей прямой противоположностью. Разум уже стал жизнеобеспечивающим компонентом; проблема теперь в том, чтобы поддерживать те ростки сознания, которые не угрожают жизни.
Попробуйте сейчас вернуться к первобытной жизни – к жизни с минимальным вмешательством разума. Для этого понадобится отвергнуть разумно-культурную регуляцию и заменить ее на инстинктивную. Ликвидация культуры будет означать не что иное, как ликвидацию жизни. Отсюда следует: наиболее эффективным инструментом жизне-утверждения сегодня служит «универсальный» философский разум. Он защищает жизнь и от недалекого «специализированного» интеллекта и от не рассуждающего, дремучего, самопожирающего инстинкта жизни.
* * *
Часто, чтобы понять человека, ставят опыты на крысах. Возникает впечатление, что мы произошли от крыс, настолько много у нас общего. По крайней мере крысиный след в генофонде приматов не стал бы сенсацией для думающих людей.
Честные грызуны, не обремененные интеллектом, объективно сигнализируют братьям своим единоутробным о докультурных алгоритмах, скрыто терзающих культурное сознание натуралистов. Один из самых впечатляющих экспериментов, достойный внимания философов, объединил людей с крысами по линии жизни в самом главном звене. Крыске вживили в соответствующий участок мозга электрод, предназначенный для возбуждения сексуального удовольствия. Крыса честно принесла жизнь в жертву перманентному экстазу, нажимая и нажимая на кнопку, приводящую в действие электрод, и не обращая внимания на утехи менее «знойные», наподобие приличной еды и т. п.
Удовольствие – вот доминирующий принцип жизни. А зона удовольствия человека – это его душа. В сущности, хорошо прожитая жизнь – это вовремя найденный «электрод-возбудитель», вставленный в нужное место. Ум же только отвлекает популяцию от жизненно актуальных манипуляций, пытаясь хоть как-то противостоять примату удовольствия.
Какая же нормально функционирующая особь будет добровольно обрекать себя на каторгу! Для этого надо как минимум перестать быть крысой. Бытует мнение, что для этого достаточно вживить в душу бога, искусство, надежду и родину-мать.
Но это именно крысиный, т. е. бессознательный алгоритм, заставляющий клиента биться в судорогах экстаза до могильной плиты.
Перестать быть крысой можно только одним нехитрым путем: начать думать.
* * *
Существуют Природа и Культура.
Но в человеке, возросшему духовно до степени личности, нет ни природы, ни культуры. Нет – в чистом виде. Есть симбиоз, целостность, принципиально неразделимое наличие того и другого. Любой духовный или антидуховный акт человека определяется его целостной природой.
Однако ограничиться сказанным – значит невероятно запутать дело, ибо сформулированный постулат является основой для взаимоисключающих трактовок.
Целостность личности – конкретна. За редчайшими исключениями ведущим, определяющим началом в симбиозе под названием личность выступает начало природное. Людей, которые с достаточным основанием могли сказать о себе «Честь имею!» – крайне мало. Они-то и являются настоящим чудом, самым потрясающим их всех чудес света. Выше этого Природа ничего не создала.
Ницшеанский человек – это, к сожалению, в очень сильной степени реальность. Но вместе с тем вынесение за скобки культуры как фактора жизнедеятельности – это очень грубое искажение реальности. Ницшеанский человек является лишь одной проекцией человека реального, абсолютизацией природного компонента личности.
И все же если руководствоваться трезвой оценкой возможностей человека, вывод, думается, будет однозначен: человека культурой не переделаешь. Подправишь – в какой-то степени, но не исправишь. Дело в том, что сам феномен культуры возможен лишь на почве природы. Нет одного без другого, нельзя убрав одно, оставить другое (если речь идет об анализе культуры; природа же без культуры вполне может обойтись).
Труднее всего оценить человека объективно, не впадая ни в крайность оптимистическую (человек – творец Культуры!), ни в пессимистическую (никакая узда культуры не удержит Инстинкты!).
А объективная реальность раздражающе амбивалентна (во всех своих звеньях): мы живем в пространстве культуры, в значительной мере поддаемся культурной социализации, усваиваем правила и нормы общежития, имеем представления о высших нравственных, эстетических, интеллектуальных ценностях; вместе с тем отнюдь не культура определяет нашу жизнедеятельность.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
