Автор книги: Анатолий Андреев
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Что же остается?
Остается, во-первых, дать людям возможность чувствовать себя не изгоями, своими среди своих, возможность национально самоотождествиться – и тем самым в значительной степени лишить националистическую идеологию «потребностной» базы. Практика интернационализма, то есть насильственного стирания национальных различий, столь же губительна для человека, как и национализм. Крайности сходятся.
Во-вторых, не остается ничего другого, кроме как разговаривать с людьми тем культурным языком, к которому большинство из них привычно: языком идеологии. Смысл такого диалога – идеологически ограничивать идеологию, одни мифы нейтрализовать другими, «контрмифами». Необходимо в противовес традиционной «локальной», бескомпромиссной идеологии всячески популяризировать идеологии «мягкие», гибкие – в идеале универсальные. Такие «открытые» идеологии, лишенные экстремистской агрессивности, оказываются совместимыми с иными идеологиями – в том смысле, что допускают инакомыслие, а потому относительно терпимо к нему относятся, уживаются с ним. Идеология плюрализма – лучшее, что можно ожидать от идеологии вообще; это высшая стадия развития идеологии, за которой она может уже только самоликвидироваться, уступая место научному подходу к реалиям. В конце концов, крайний национализм также самоубийственен для индивида и нации, как и национальная незащищенность. Та же потребность в самосохранении подтолкнет их к «разумному» ограничению национальных идеологий, делая их гибкими и совместимыми с иными национальными менталитетами. Принцип дополнительности, компромисса, сосуществования – вот магистральная дорога жизни.
Национализм, как следует из вышесказанного, вполне можно квалифицировать как болезнь. Ведь националистический гипноз, кодирование и самокодирование являются формой паранойи – рода психического заболевания, свидетельствующего о перекосах в психоидеологической сфере и, в конечном счете, о несбалансированности потребностей. Откликаются на призывы националистических вождей – также психологически (и мировоззренчески) неустойчивые: молодежь. Феномен предельной чуткости, обостренного восприятия идеологической «правды» отражен в остроумном афоризме: кто не был «левым» до тридцати лет – у того нет сердца; кто остался им после тридцати – у того нет ума. Доступность примитивных националистических идеологем делает их очень удобным средством самоактуализации, самоутверждения духовно незрелой личности.
К счастью, невозможно быть вечно молодым (и при этом психически нормальным). Неизбежно приходит время тридцатилетних и тех, кому за тридцать. Большинство обречены нормально взрослеть. Фанатично, экстремистски настроенная публика – всегда небольшая часть общества, постоянно находящая и столь же постоянно теряющая свой «электорат». Однако на фоне общей нормальности они так же бросаются в глаза, как язва на здоровом теле. Националистов мало, но они заметны. А поскольку вирус националистической чумы сидит практически в каждом, национальная проблематика в разной степени интересна всем. Поэтому с постоянно «горячей» нравственно и политически темой надо постоянно «работать».
Корни национализма – не столько в плохом воспитании и образовании, как это принято думать, сколько в уровне и качестве мышления, которые, в конечном счете, отражаются на характере духовных ценностей. Поэтому данная проблема не из тех, что можно «взять и решить». Тем не менее, никакой двусмысленности в отношении этой проблемы быть не должно.
Духовно полноценная личность и национализм – две вещи несовместные. Человек, знающий цену идеологии вообще и идеологии национализма в частности, просто-напросто отдает себе отчет, какой пещерный интеллект движет националистически озабоченной публикой. У духовно ответственного субъекта, ставящего «понимание» выше «чувств и ощущений» (сознание – выше психики), всегда находятся тысячи иных, гораздо более конструктивных и, кстати, не менее приятных, способов самоутверждения.
Надо перестать мистифицировать психику – веру, субъективные ощущения, потемки души; тогда, при свете разума, психические монстры примут истинный свой облик – облик жалких карликов, которых только страх может превратить в гигантов.
* * *
Этнос и национализм
Перекосы в разных сферах общественной жизни, возникающие в результате этнических противоречий, наводят на размышления.
Если перестать издеваться над истиной, то люди должны услышать и понять следующее.
Пример России – чрезвычайно показателен как модель неразрешимых противоречий такого рода. Постараемся проанализировать и прокомментировать происходящее в России с точки зрения этнических процессов.
Что мы имеем сегодня?
Мы имеем тот гордиев узел, который вязался самопроизвольно, путем напластования исторических ошибок – если слово это уместно, ибо логика истории не всегда соизмерима с нравственными категориями; то, что сегодня представляется ошибкой, возникало не в результате злого умысла или недомыслия, а в результате стихийного, естественного хода вещей. Так или иначе, сегодняшняя ситуация сложилась не сегодня. Так или иначе, за прошлое надо расплачиваться.
Россия в силу географического положения и естественного, нормального экстенсивного развития многократно увеличила свои территории (особенно во время царствования династии Романовых). Приращения происходили, при всех нюансах, путем насильственного захвата земель, путем завоевания. Россия и далее действовала так, как действует всякий живой социальный организм: захваченные территории и местное население вынуждены были адаптироваться к новому порядку. Империя действует императивно.
Однако адаптация к новому порядку не означает уничтожения старого. Прежние формы жизни, во имя сохранения, не могли не сопротивляться, не противостоять привнесенному русскому порядку. В результате произошло то, что должно было произойти: старые порядки, не ослабляя своего сопротивления, стали разлагать порядок метрополии и превратились в самую серьезную угрозу для страны и народа.
Дело даже не в имперском мышлении, как часто пытаются представить проблему делегаты демократически озабоченной части массового сознания. «Метрополия» (уже давно – условно) не посягает на исконные порядки; наоборот, создает условия для их развития и процветания – и тем самым усугубляет проблему, постоянно испытывая дискомфорт от присутствия инородного тела в своем организме.
Иной этнос – иная генетическая и духовная программа. В этом – вся суть вопроса. С точки зрения порабощенного этноса привносимый захватчиками порядок всегда и однозначно враждебен. По отношению к этому порядку перестают действовать моральные, религиозные и иные ограничители, действующие в своем, милом сердцу отечестве. У населения колоний вырабатывается психология диверсантов, вечно находящихся в тылу врага. С годами, разумеется, происходит известное культурное сближение, возникают нити симпатий, антипатий – сложные отношения главы и вассала, центра и культурного захолустья, младшего и старшего «брата» и т. п. Но все это вынужденное гибридное взаимодействие, эти объятия, в которых корчатся народы и которые хочется считать знаком нерушимой дружбы народов, – только видимость. Суть отношений едва ли возможно радикально трансформировать, что и проявляется при первых же серьезных разногласиях.
За что боролись – на то и напоролись.
Если не ставить вопрос об ассимиляции (а так вопрос ставить невозможно: с позиций сегодняшнего культурного сознания это неприемлемо), то надо ставить вопрос о цивилизованном разделении разных природных организмов, ибо взаимоприемлемые формы симбиоза так и не выработались. Жить нормально – жить порознь. Русские должны быть теми, кем и должны быть – русскими. Зачем им вечная головная боль – тот же Кавказ?
Вы воскликните, что это призыв к этническим чисткам, к войне, ужасу, кровопролитию… И вы уже ничего не хотите слышать.
А я вам отвечу: успокойтесь, обуздайте эмоции и начните мыслить. Разве насильственное удержание иных, в силу их инакости то и дело оборачивающихся враждебным ликом наций – такое уж благо?
Надо смотреть правде в глаза и мудро исправлять ошибки. Надо не спеша осознать глубинные, стратегические национальные интересы – и несуетливо действовать. Ничего не менять – тоже активный образ действий, который, вполне вероятно, приведет к крайним формам протеста и крайним формам реакции на них. Стоит ли доводить дело до того, что национал-социализм окажется единственно возможной формой спасения нации? Вы и это не хотите слышать?
Не будем упрощать проблему: коварство национализма – в его двуприродной сущности. С одной стороны, он теоретически несостоятелен, он не является результатом функции сознания, поскольку представляет собой форму идеологической репрезентации потребностей; на базе национализма как комплекса потребностей и эмоций невозможно разработать стратегию разумного поведения; национализм есть своего рода «без-умие». С другой стороны, иррациональный национализм (как бы ни раздражало это культурное сознание) служит гарантией выживания нации. Он может быть и спасителен, и самоубийственен – все зависит от того, как с ним обращаться. И я не уверен, что делать вид, словно проблемы не существует, есть лучшее решение проблемы.
Этнические чистки, разумеется, зло. Однако та же Прибалтика, например, не церемонится с русским элементом. Спасибо им за это: возможно, они хоть напомнят русским, кто такие русские.
Пора, наконец, осознать: национальные интересы – законны. И ориентироваться следует не только на стереотипы массового западного (читай – «эталонного») сознания, но и на здравый смысл. Это означает, скорее всего, то, что нас «не поймут», ибо «там» не менее нашего ослеплены своими национальными интересами.
В основе всех сегодняшних ошибок лежит миф о нации. Мы боимся открыто признать: нация, национальный дух и менталитет – самоценны, ибо во многом заданы природой. Нация не может быть подвержена радикальным изменениям, поскольку все ее характеристики генетически предопределены. Миф о нации как о поддающемся воспитанию и перевоспитанию сообществе индивидов, не берущий в расчет свойства нации как природного феномена – миф, абсолютизирующий духовно-социальное, культурное измерение этноса – основа завтрашних потрясений.
Нация живет как умеет и как ей нравится. Для нее хорошо то, что хорошо для нее. Ее порядок – лучший, потому что привычный. Короче говоря, архетипы национальных моделей поведения закодированы в коллективном бессознательном – а потому не поддаются (или не поддаются в такой степени, чтобы можно было всерьез надеяться на изменение национального самосознания) рациональной корректировке.
Отсюда следует: уповать на гармоничное сосуществование враждебных наций в рамках единого народа – утопия. Насильно мил не будешь. В основе взаимоотношений наций лежали и лежат не столько культурно регулируемые, сколько силовые отношения. Нравственно осуждать природный миропорядок – значит поощрять утопию. Более гуманно отнестись к этому как к реальности, которая ни хороша, ни плоха, но на почве которой можно выстроить взаимовыгодные отношения.
Первое, что нужно сделать, опираясь на разум – разделиться с теми, с кем невозможно не разделиться. Подлинно искренние отношения возможны между равноправными, суверенными субъектами. Вот тогда уместно говорить о любви, дружбе – в рамках взаимоприемлемых. Живи сам и дай жить другим – вот извечный принцип, который лежит в основе здравой политики.
Тут мы вплотную подошли к еще одному мифу – национализму, который можно считать аспектом мифа о нации. Слепая любовь к собственной нации, перерастающая (по разным причинам) в ненависть к другим – вот что такое национализм. Национализм, угрожающий другим нациям, агрессивный по отношению к другим, утверждающий приоритет одной нации над другой – недопустимая, человеконенавистническая форма идеологии. По большому счету, ее можно трактовать как явление психопатологии.
Существует и иного рода любовь к нации, предполагающая уважение к другим как неотъемлемый компонент любви к своим (вспомним в этой связи «золотой» моральный императив: относись к другому так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе). При желании такую любовь тоже можно считать разновидностью национализма – мягкого, отчасти разумного, который иногда называют патриотизмом.
Таким образом, «нездоровый и «здоровый» национализм различаются не столько отношением к собственному народу, сколько отношением к другим. Но так как понятия эти близкородственные, пересекающиеся (любовь, что ни говори, одна, а уважения может быть сколько угодно), то часто и обозначаются они одним термином: национализм. Это дает основания противникам национально ориентированной идеологии спекулятивно отождествлять разные отношения, (а это и превращает национализм в миф), навешивая ярлык националистов-психопатов на правых и виноватых.
Кому выгодно извращать культ патриотизма?
Очевидно, противникам подлинного расцвета наций, т. е. настоящим националистам. Нация не может существовать как нация без объединительной идеологии – вот почему надо вернуть русским идеологию патриотизма, очищенную от имперских и националистических примесей, от глупости и варварства. Просто диву даешься, как долго русские идут к этой простой, здравой и вечно актуальной идее: быть самим собой. В этом – спасение нации.
Мне кажется, идеологический энтузиазм, заложенный в простой формуле, способен воодушевить нацию на подвиги. Самоидентификацию, культ национального возрождения следует осознать ни более, ни менее как национальный приоритет.
Итак, надо смело и четко сформулировать свое кредо: необходима временная (пока не включится саморегуляция, создающая механизм устранения перекосов и крайностей) инъекция здорового национализма, которая помогла бы восстановить и прояснить утраченные представления о собственных национальных интересах. Именно так: здоровому национализму сейчас необходим режим наибольшего благоприятствования. Все это должно принять не форму идеологической кампании (еще, чего доброго, истерической и разнузданной, на радость русофобам) – а форму широкого культурно-просветительского движения.
Националистического акцента бояться не следует. Если кому-то кажется, что быть русским непременно означает бить нерусских, пусть он оглянется вокруг и увидит: только уважающие себя – уважают других. Для того чтобы стать самим собой, вовсе не обязательно искать врагов. А если уж мы без этого не можем, то назовем нашего злейшего врага: наше собственное невежество. Как легко заключить из всего сказанного, речь идет о просвещенном национализме, о высококультурном патриотизме (коль скоро мы не можем обойтись без доктрин национального целеполагания и жизнеутверждения). Речь ни в коем случае не идет об изоляции, о самоизоляции, о сворачивании культурных контактов, о возврате к старине. Более того: быть самим собой можно только в сравнении, сопоставлении с другими. Надо стремиться к культурным заимствованиям, не стесняться культурного обогащения: именно это придает привлекательность и оригинальность национальной культуре.
Быть русскими – означает быть духовно здоровым, нормальным обществом, организмом, одновременно открытым для культурного взаимодействия и в то же время ревниво оберегающим свою самобытность, защищающим себя от внешних и внутренних посягательств на никому, кроме русских, не интересный лучший из миров.
Раздел 4
О природе творчества, искусства, эстетики
* * *
К психологии творчества
Само по себе наличие художественного таланта (творческого воображения и способностей фиксировать гаммы эмоциональных мыслей в специфических знаках) еще не достаточный импульс, заставляющий браться за перо, кисть, петь, извлекать звуки из музыкальных инструментов, танцевать, лицедействовать. Казалось бы, кому интересны беспомощные стишата, музыкальные, живописные и проч. этюды в соседстве с могучими, на грани возможного, шедеврами корифеев? Однако не творить – люди не могут. Шекспир и Моцарт им совсем не помеха. Почему?
В основе собственно эстетической деятельности лежит комплекс импульсов внеэстетических. Окружающий нас мир далек от совершенства, и он часто не устраивает нас с точки зрения предъявляемых к нему моральных, эстетических, социальных, мировоззренческих претензий. В результате исчезает (или так и не появляется) ощущение психологического комфорта. Нет сигналов о благополучии. Природа не терпит пустоты: отсутствие комфорта означает присутствие дискомфорта. Вот этот смутный, назойливо-тревожный психологический раздражитель принуждает (дискомфорт, будучи информационным эмоциональным сигналом о нереализованной потребности, не признает вдумчивого, спокойного тона во внутреннем диалоге личности с собой: язык потребностей – язык императивов) личность создавать иную, идеальную модель мира, соответствующую индивидуальным представлениям о должном. Личность буквально творит иной мир и раздваивает свое заурядное бытие. Человек начинает жить в двух мирах одновременно: он и от мира сего – и не от мира сего. Чудаки, спасающиеся в сотворенных ими же эмпиреях, иногда становятся гениями и дарят свои миры другим чудакам, способным получать наслаждение (и интеллектуально-психологическое, и эстетическое: богатый букет изысканно-духовных извлечений, обозначаемых магическим словом катарсис) от духовной экскурсии по другим мирам.
Таков механизм творчества. Он всегда «о двух «странноразных» ликах»; его суть в двойной или, как сейчас сказали бы, амбивалентной природе. Духовно-идеальная составляющая (ее часто, не скупясь на патетику, именуют «возвышенным», «прекрасным», «красотой», «божьим даром» и т. п.) зиждется на грубой, оскорбительно-простой, всем и каждому свойственной изнанке: самоутвердиться в мире любой ценой. Любой – так как ставка в диалоге с миром очень высока: собственно жизнь.
Отсюда и титанический размах (порожденный страхом и слабостью, конечно): если я не могу приспособиться к миру, я мир приспособлю к себе. Как ни странно, иногда легче создать новую вселенную, чем принять мир реальный, ибо для такого принятия надо иметь особую, «антитворческую» ментальность.
Итак, чтобы стать творцом, надо быть достаточно неполноценным (чаще это называют гениальностью): надо чтобы бог не вложил способность понимать (а только чувствовать, ощущать), как следует испугаться того, чего не понимаешь, и задействовать все компенсаторные механизмы, призванные защищать от угрожающей грубой (то есть нормальной) жизни: лучшая реальность – несуществующая, выдуманная реальность.
Художественный талант является оборотной стороной своего рода бездарности, выражающейся в отсутствии способности ответственно, абстрактно-логически мыслить (разумеется, справедливо и обратное). Впрочем, бывают и исключения, когда оба вида «бездарности» удачно сосуществуют, оборачиваясь родственной стороной таланта. Это «универсалы», способные творить и в то же время посмеиваться над своим «глупым» даром.
Горняя избранность, отмеченность, наделенность божьей искрой – все это, если вдуматься, сомнительные комплименты. Однако не будем спешить стесняться их дарить и принимать. После того, как становится ясна природа художественного творчества, можно вполне им наслаждаться, получая удовольствие не только от его идеальной устремленности, но и от осознаваемой подоплеки этой устремленности. Это максимум информации, содержащейся в произведении искусства, итоге потрясающего духовного акта – высшего проявления человечности. Ибо способность не соглашаться с несовершенством мира, наивный протест в форме приукрашивания жизни – есть, пожалуй, единственно возможный путь к совершенству, составляющий основу основ культуры.
* * *
Художников вылепливают гуру, наставники, на худой конец няни: их взращивает психоидеологическая кормушка с ее принципом действия «от персоны к персоне».
Мыслителей же создают научные школы, где решающими всегда оказываются не субъективные представления и вожделения личности, а открытые ею объективные, безличные законы.
* * *
Художник – творец прекрасного. Это факт. А дальше – начинаются мифы, окутывающие искусство, которое, в свою очередь, способно порождать только мифы и кормиться ими.
Простая правда состоит в том, что путь к созданию красоты для жрецов муз пролегает исключительно через чувство. Следовательно, чем более развита чувственная сфера, тем значительнее предпосылки для формирования художественного таланта. «Чувствительность» больших художников патологически развита. Эротические переживания, чувство любви к природе, отечеству, душевная чуткость к справедливости, истине – какой-либо Фрагмент из спектра чувств бывает обострен до предела. Вокруг этого «пунктика» накручивается идеология, концентрированно выражающая пресловутый «взгляд» художника на мир.
Как это происходит?
Чувства, по накалу приближающиеся к степени страстей, сами по себе губительны и испепеляющи. Из чувств как таковых, не одухотворенных мыслью, в лучшем случае могут произрасти только «цветы зла». А вот если чувственный вал перекрывается равновеликим моральным барьером, тогда возникает препятствующее хотению страдание (чем острее чувства – тем пронзительнее страдания), которое, по цепочке, способно пробудить мысль.
Тогда «красота» (конечный продукт) пропитывается чувством, насыщенным мыслью. Чувственно-эстетически, нравственно и интеллектуально одаренные личности способны создать шедевры, которыми и пополняется золотой фонд культуры. Элитные произведения создает элита. Однако элита соотносится со всем искусством так же, как в искусстве мысль соотносится с чувством – как маленький момент с огромным целым (чем ближе к современности, тем отчетливее срабатывает эта закономерность).
Самое хилое и факультативное звено в творческом процессе – мысль. Наиважнейшим для эстетически одаренного индивида является чувство. Самоценность чувств – отдадим должное гениям – атрибут художественно взлелеянной натуры. Моральные пороги для чрезмерно возбудимых творцов сплошь и рядом оказываются «не помехой», поэтому аморальный артист – это так же естественно, как и безнравственный водопад или вулкан. Талантливый художник – непосредственное продолжение и бытие природы, и «безмозглость» его, роднящая этот «венец» всего живого с «мыслящим тростником», выступает как раз решающим аргументом в пользу художественного таланта – способности демонстрировать свойства одухотворенной материи, но не отдавать себе в этом отчет.
А теперь оценим характер и возможности искусств, располагающихся в спектре, между полюсами от «чувства» к «мысли». Искусства прикладные, пластические, скульптура, архитектура, музыка и даже живопись в значительнейшей части – не обеспокоены мыслью или принимают ее к сведению в минимальной мере. Это искусства, так сказать, бессмысленные, прекрасно обходящиеся без развернутых мировоззренческих концепций, хотя и несущие в себе их зародыши. Литература – наиболее интеллектуальное из искусств, да и то не вся литература, а интеллектуально-психологическая проза по преимуществу, которая расцвела, не забудем, в течение двух последних столетий.
Вывод очевиден: «поэты» способны воспитывать чувство прекрасного, чувство само по себе; но надо быть большим «художником» от философии, чтобы рекомендовать воспитывать народы и поколения через чувство, останавливаясь на чувстве, не затрагивая разум.
Богу богово, кесарю – кесарево. Отдадим художникам сферу чувств, где царит несовместимость, поразившая бы и падшего ангела, и восхитимся их способностью искусно ткать райски прекрасные полотна из сомнительного материала, извлеченного из закоулков человеческой души; но одновременно убережем от них мир, как от неразумных детей, ибо малые сии, творцы, не ведают, что творят.
Культурный гипнотизм искусства должен быть уравновешен воздействием «неискусства» – сферой ментальности, где рождается и культивируется мысль.
* * *
Занырнуть в глубины духа и прикоснуться к серьезной человеческой проблематике удается тем, кто волей-неволей раскачивает психику разного рода чрезмерностями, сводимыми к двум «технологическим» моделям:
1. Химическая наркотизация психики (алкоголь, сигареты, иные наркотики).
2. Психогенная, бездопинговая «самозаводка»: психика возбуждает себя же, поддерживая состояние «транса» без искусственных катализаторов.
В состоянии экстремальном, когда возбудимость психики доведена до предела, происходит соприкосновение с бессознательным, где содержится все, но добраться куда можно способом преимущественно деструктивным. Именно в такие мгновения человек поражает сам себя и начинает относиться к собственной персоне как к загадке, проблеме, которую необходимо решать.
Человек талантлив в той мере, в какой ему удалось раскрепостить подсознание, наткнуться на фонтан символов и умозаключений, извергнутый из недр безъязыкого хаоса. Все то, что превращается в творчески оформленное содержание, источается из единственного родника: из тайников души, где бессознательно аккумулируются полуфабрикаты смыслов; смыслами они становятся благодаря гениальным озарениям (невозможным, замечу, без участия сознания).
Естественно, тектонические сдвиги души, зачастую не контролируемые творцами, случаются вследствие длительного и чрезмерного напряжения психики. В такие моменты рождаются образы и нащупываются связи, которые в состоянии нормы и покоя просто невидимы. Оригинальное, если уж быть точным, есть детище ненормального. Норма же, исключающая частые треволнения, не способствует творческим порывам и прорывам.
Что делать: создание прекрасного и творчески оригинального требует таких человеческих отклонений, которые наслаждающееся прекрасным нормальное сознание отвергает как болезненные и патологические.
* * *
У человека склада творческого (под которым я разумею как собственно творца, так и мыслителя-аналитика, подбирающего ключ к произведениям творцов, будь то художник или природа) сознание в каждый конкретный момент «загружено» одной доминирующей «моделью». Это требует мобилизации всех психических и физических ресурсов. Происходит своеобразный перекос, искажение, радикальное нарушение гармонии. Человек одаренный, будучи заложником собственной способности производить или постигать модели, всегда существует на грани нервного истощения. Возможно, самый показательный пример – стиль и образ жизни великих тружеников, великих гуманистов эпохи Возрождения. Они очень дорогой ценой расплачивались за напряженное постижение и создание идеологии гуманизма.
Гуманно ли в таком случае быть гуманистом?
Нелепые комплименты творцам, света божьего не видящих из-за подвижнического (граничащего с клиническим) служения музе, истине, людям, нации и т. п. – просто бестактны, если не оскорбительны. Гении не живут, им просто некогда жить, да и не умеют они этого делать. Ничто так не противопоказано гармонически развитой личности, как банальная гениальность. Гармония – это гармония разных «моделей» в сознании; требуется известное искусство, чтобы возвести и поддерживать внутреннюю гармонию.
Парадокс в том, что все культурные блага добыты и добываются людьми, имеющими весьма смутное представление о ценности жизни.
* * *
Чувство комического (в разных проявлениях: легкое остроумие, юмор, изящная ирония, неулыбчивая сатира и проч.), то есть способность говорить одно, а подразумевать противоположное, видеть вещи с разных сторон, обнаруживать оборотную сторону в лицевой – можно считать признаком таланта, ибо всякий талант измеряется способностью адекватно отражать противоречивую реальность.
Отсутствие «чувства юмора» (в широком смысле: того же чувства комического) показатель однобокого, черно-белого видения мира. «Однобокие» могут быть гениями пороков или добродетелей, из них формируются легионы героев, неподкупных рыцарей единственной идеи, моноидеологии, принципа и т. д. Но это всегда ущербные люди, лишенные, по большому счету, божьей искры: видеть в белом – черное, в святости – порочность и наоборот.
Вот почему легкомысленный комизм более человечен, чем унылая и неразбавленная серьезность.
Вот почему чувство юмора оппозиционно однобокой идеологии (то есть всякой идеологии).
Вот почему чувство юмора так легко сочетается со свободой.
Вот почему чувство юмора тождественно жизнелюбию.
* * *
Самая большая нелепость, какую только можно себе вообразить, творится с «науками» гуманитарными. Суть в том, что они являются идеологиями, закамуфлированными под науку. Это идеологическое осмысление идеологий, если уж быть точным. Особенно это касается цикла искусствоведческих дисциплин. Вот типичный пример. Литература – это образно-модельно переданные (отраженные) идеологии. Литературоведение, вместо того, чтобы рационально осознать идеологию и развести ее с эстетической стороной, всего лишь идеологически-тенденциозно комментирует произведения художественной словесности.
Для того, чтобы гуманитарные области знаний стали собственно науками, пока не сделано главное: не проведено четкого разграничения между рефлектирующим (абстрактно-логическим) и моделирующим (образно-интуитивным) типами сознания. Как же в такой ситуации науки об искусстве решают важнейший свой вопрос – о критериях художественности?
Самым что ни на есть допотопным, дедовским способом, а именно: совпадение впечатлений и точек зрения поколений и поколений «исследователей» создает произведениям (или не создает) репутацию классических. Ученые чувствуют, интуитивно ощущают значимость того или иного шедевра. Иными словами, к творению моделирующего сознания прилагаются мерки того же, субъективного по своей сути сознания. Объективную же значимость произведения можно обосновать только абстрактно-логическим, понятийным способом. Искусство (идеологический по природе Феномен) невозможно «объяснить» средствами идеологии. Сколько можно эстетический, психологический, идеологический, исторический и т. п. комментарии выдавать за науку. А иной подход к искусству (да и вообще к культуре) пока не выработан. Искусство как таковое может быть познано противоположным, рефлектирующим типом сознания. Только такой, объективный, подход может предложить критерии художественности, дать возможность судить о произведении не только на основании его репутации и субъективных мнений оценщиков-критиков, но на основании его объективных свойств.
* * *
Само понятие эстетического подразумевает: «красота» возникает только в том случае, когда компоненты целого организуются на основе внутренне сбалансированного, концептуального замеса. И тогда компонент становится больше, чем компонент: он отягощается смыслом целого. Произведение тогда только приобретает эстетическую законченность и завершенность, когда просматривается единый концептуальный корень. Этот корень есть не что иное, как ядро миросозерцания личности.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
