Текст книги "Вторая жизнь"

Дым в кабине

Кругом вода, промокло все: здания, тротуары, дороги – кругом лужи! На перроне сухих мест мало, к самолету на стоянку пробираемся по островкам, но сейчас дождя нет, идет загрузка, и мы осматриваем самолет. Перевозим груз какого-то ОРСа – магазин, то есть грузят все, что в нем может быть: продукты, товары повседневного спроса, все, что можно обычно встретить на прилавках в отдаленных уголках Западной Сибири. И со всем этим возле рампы наблюдает за погрузкой молодая очень красивая женщина – директор, товаровед, продавец!

Когда ее увидел здесь, под стабилизатором, сразу понял, что она в этой столице Ямала впервые. Одежда явно не для севера. Высокая, стройная, можно даже сказать худая, но очень приятная! Красивое лицо, сразу бросились в глаза ее улыбка и ровные зубы. Рыжий цвет волос, немного веснушек и выразительные глаза!

Поздоровался, она сразу поняла, что я командир, это можно определить по «лаврам» на козырьке фуражки. Мы все без погон – в кожанках. Делаю безразличный вид, хотя не выдержал, улыбнулся. Она как-то откровенно и в то же время скромно посмотрела на меня. Летчиков так близко видит впервые – это очень заметно. Женщины, которые здесь работают, смотрят не так: для них мы совсем не удивительные люди, а воздушные извозчики. И задачи у них прозаические: передать загрузочную ведомость и проконтролировать, чтобы весь груз был на борту, чтобы в грузовике или на платформе ничего не было забыто. Это была женщина, которая залетела сюда по какой-то причине и, видимо, непростой – она только начинает изучать этот «удивительный» и дикий край! Она здесь впервые.

У рампы толкутся «Иванушки» со своим скарбом: они на гастролях и будут загружаться в последнюю очередь. Я подошел к оператору Сереже и попросил эту девушку посадить ближе к пилотской кабине через входную дверь. Впереди будет очень шумно, но тепло. В хвостовой части «Иванушки», за полтора часа до Тазовского околеют от холода. Девушка в джинсах навыпуск и осенних сапожках – ослепительно прекрасный образ русских сказок! Стоит, ждет, ей обязательно скажут, как быть дальше, и она полностью во власти этой суеты: откровенная чистота и покорность! В кабине тоже вода: затекает через форточки левого и правого пилотов. У меня слева на панели запуска вода, прошу Витю протереть, убрать воду.

Запуск, выруливание на исполнительный старт.

– Винты на упор, загрузить винты.

– На упоре, загружены.

Лампочки упоров погасли, экипаж к взлету готов!

Впереди на полосе отдельные лужи, рассчитываю выдерживать направление так, чтобы в первой половине разбега не попадать в них носовыми колесами, запрос диспетчера старта:

– 26012, к взлету готов!

– 26012, взлет разрешаю.

– Режим взлетный.

Витя двигает РУДы полностью вперед, докладывает:

– Режим взлетный установлен, параметры в норме!

– Экипаж, взлетаем.

Глазами, по отработанной схеме, на приборы двигателей: ИКМ, ЭМИ3р, срезка, температура газов, вибрация. Привычно быстро все охватывается: параметры в норме, тормоза, направление. Поехали! Уборка шасси, уборка закрылков, максимальный режим. Все нормально – разворот на заданный курс. Команды, выполнение команд, доклады – полная рабочая обстановка.

Экипаж слетанный, все друг друга хорошо знаем: второй пилот недавно начал летать в нашем экипаже, мой ровесник. Год просидел на земле, после аварии в Красном Селькупе. Самолет тогда списали, экипаж признали виновным и сняли с летной работы сроком на год, а командир отсидел два года в колонии Сургута – главным механиком тюремной автоколонны. Тоже мой ровесник, и получали мы с ним высшее образование в одно время.

Потом, через много лет, нас свела судьба и я узнал, что ему после освобождения предложили оставить мечту о летании и продолжить работу в той же должности уже вольнонаемным. Но поскитавшись на летной работе по разным местам и должностям, он в конце все-таки подружился со спиртным и потерял семью.

Штурман Славик, уже знакомый по первым страницам: спокойный и грамотный, с очень интересной внешностью, выпускник Ленинградской академии, на выходе из зоны круга доложил:

– Командир, у меня РСБН не работает.

Погода несложная, и без такого оборудования вполне можно справиться.

– Понял. Какие сложности?

С упреком к его высокому образованию!

– Я же штурман, погода нормальная – обойдемся.

Показывает, что это его никак не смутило. Вообще с экипажем повезло – мне все завидуют! Все грамотные и исполнительные, отношения очень здоровые. И все этим дорожат, и мне не приходится на что-то указывать и воспитывать.

В кабину вошел бортоператор Серега; глаза, как всегда, большие, через открытую дверь вижу: в освещенном грузовом салоне клубы дыма. Недалеко, в поле зрения наша барышня, пристегнутая ремнем, нос закрывает платком. Что-то горит, пока что не ясно. В конце фюзеляжа у рампы «Иванушки» пытаются подальше от дыма перетащить свои инструменты.

Показываю Вите: «Витя, разберись, что там горит?» Похоже что-то с грузом, дым достал пилотскую кабину – уже достаточно сильно, тянет резким запахом горящего текстолита, проводки, электроагрегатов. Витя с Сергеем пытаются найти очаг среди груза.

Я перегнулся к штурману, из его отсека тянет дымом, он спокойно что-то пытается определить на НЛ-10: в одной руке линейка, в другой папироса. Столько гари и такой запах ленинградский «Беломор» издавать не может.

– Славик! Погаси. И так дышать нечем,

Славик смотрит удивленно: «Я здесь при чем?» Витя вернулся.

– Горит проводка, в этой свалке ничего нет.

Я сам уже понимаю, мыло и макароны так гореть не могут, показываю на электрощиток. Глаза бегают с одного прибора щитка на другой: ток нагрузки, напряжение. Все вроде нормально, но на нем необходимо пощелкать переключателями.

– Проверь все на электрощитке.

– Я докладываю, разворачиваемся, – это не выдерживает Коля, второй пилот.

– Подожди, дай разобраться, – возврат при каком-то пустяке: дело очень неприятное. – Витя, что там? – вижу, он там ничего не находит, а спец он довольно сильный.

– Да все нормально, здесь ничего не вижу.

Обращаюсь к штурману:

– Славик, у тебя что?

– РСБН не работает.

– Командир, возвращаемся, я докладываю! – Коля на пределе, сейчас наговорит лишнего, неразбериху наведет.

– Подожди, я сам, – выключил автопилот, высота 1200, беру курс к четвертому. – «Девица», 26012 – 1200, дым в кабине, курс к четвертому, занимаю 500, заход по приводным.

Пауза.

– 26012, установите давление… занимайте 500, посадочный 298. Заход по приводным разрешаю, удаление… – через минуту. – Погода, облачность… нижний край… видимость…

Занимаем 500, удаление 15, подходим к четвертому.

– Шасси… – механик ставит переключатель на выпуск. – Закрылки, фары выпустить, включить.

Дышать уже невозможно. Вход в глиссаду, диспетчер подсказывает:

– 26012, удаление 10500, на курсе, на глиссаде.

Витя вносит предложение:

– Давай попробуем закрыть отбор воздуха, непонятно откуда несет.

Киваю, Коля закрыл отбор воздуха в кабину, сразу стало еще хуже. Обстановка серьезная, можно не долететь до полосы, показываю второму пилоту взять управление. Из лючка у себя на панели достаю кислородную маску, намордник без ремешков – все перед вылетом проверять надо. Открываю кислород, прижал маску, выдохнул, пробую сделать вдох – да, поступает чистый кислород, быстро делаю несколько глотков, беру управление. Коля раскашлялся, тоже схватил маску, показываю открыть отбор – необходимо все продуть. Говорю второму по СПУ:

– Посадку…

Коля что-то пытается сказать в эфир, выходит на связь Славик и ровным, спокойным голосом докладывает:

– 26012, на глиссаде, шасси выпущены, к посадке готов!

Я всегда удивляюсь самообладанию (или, если сказать точнее, полному равнодушию!) своего штурмана. Пытаюсь не думать о последствиях и стараюсь работать как в обычной обстановке; спокойно, иначе можно наломать дров. Витя четко выполняет команды. У меня в левой руке вместе со штурвалом зажата маска, иногда убираю руку со штурвала и прижимаю ее к лицу. У Вити вообще маски нет, но ему немного проще: не напрягаясь физически, может хоть как-то контролировать дыхание. Славик докладывает высоту, скорость, курс – голос его слышу как из глубокой ямы, явно сидит в маске.

– 26012, удаление пять, на курсе на глиссаде, посадку разрешаю, – видимость хорошая, болтанки нет, самолет замер на глиссаде. – 26012, как обстановка? – по голосу слышу, это Блинов Петр Егорыч – заместитель командира АЭ. Нажимаю кнопку радио:

– Нормально.

Пытаюсь не сбиться с ритма, Витя, по моим командам, точно ставит режимы, внутри: «Все будет хорошо!» Прозвенел маркер дальнего привода, лететь еще четыре километра. Коля крутит в руках свою маску, его мучает кашель – черт возьми, что с ним? Позже от Вити узнаю: у него маска разорвана. Диспетчер тоже, наблюдая за нами по своему локатору, постоянно подсказывает:

– На курсе, на глиссаде, удаление два, – знаю точно: сейчас туда, в диспетчерский пункт, сбегаются все, и нужные, и ненужные. Полосу вижу, уже можно не отвлекаться на приборы, под носом скрывается будка с антенной – ближний привод. – 26012 удаление 1500, подходите к ближнему, на курсе на глиссаде.

Дыма становится меньше, сразу отпускает, напряжение снимается – уже точно долетим! Последняя фраза диспетчера:

– 26012, ближний на курсе, на глиссаде.

Уже вижу все нормально, в голове: «Сам вижу, что на курсе и глиссаде». Вдоль полосы справа, слева пожарные машины – откуда столько? Вместе с ними группы людей, смотрят все. Сейчас сделать все на пять – зрителей полный аэродром! «Спокойно, все нормально!»

– Малый полетный! – подвожу к земле, пытаюсь штурвалом работать плавно, стараюсь не спешить, все хорошо; теперь не допустить просадки, когда винты разгрузятся. В последний момент добираю, мелькнуло слева полотнище посадочного «Т», колеса шаркнули по грунту! Слава богу – нормально. Держу нос: «Не спеши, все хорошо». – Ноль!

Витя переводит РУДы за проходные защелки, доложил:

– РУД-ноль, установил.

Зашуршали винты, до последнего держу носовое колесо, мимо проносятся люди с кирками, ломами. Опускаю носовую стойку.

– С упора!

– Винты с упора сняты.

Шум винтов, плавно тормоза, в конце полосы самая мощная бригада: два «Урагана» с громадными пожарными пушками сверху.

– 26012, посадка! – это Коля пришел в себя.

– 26012, обстановка? Сами зарулите? – по голосу это уже на связи начальник АТБ Карасев.

– Нормально, зарулим.

Плавно работаю РУДами, управлением носовой стойки. На стоянке, еще не стали винты, вся компания начальства перед самолетом, начальник АТБ просит открыть форточку.

– Мужики, чтобы не наговорить лишнего, говорите только то, что видели, лишнего не фантазируйте, – повернулся к механику. – Витя, сейчас снимут все записи: МСРП, МС и К3—63, все проконтролируй и лично поприсутствуй. Не думаю, чтобы нас хотели наказать.

Открываю форточку, в лицо пахнуло свежим воздухом.

– Командир, открывайте, давайте трап, – снизу громко просит Карасев.

Я толкнул Витю локтем, у него наконец освободились руки; он достал из кармана носовой платок, со слезящимися глазами, не может справиться со стопором своего кресла. Коля догадался открыть свою форточку, сразу стало легче дышать. Оператор стоит в проходе, смотрит на нас.

– Серега, иди открывай, брось трап, – Витя, наконец, вышел из пилотской кабины – в лицо ударила свежая струя, вдохнул полной грудью – открыли входную дверь. Отстегнул ремень, повернулся назад к мужикам. – Опустите рампу, пусть музыканты выйдут на свежий воздух.

Серега полез через гору груза в хвост, а у меня состояние гадкое и напряжение хуже, чем при заходе на посадку, пытаюсь держать себя спокойно, не напрягаться и ни о чем не думать. Нагнулся, посмотрел в штурманский отсек на своего штурмана, усмехнулся: Славик спокойно, без суеты, собирает в портфель свои карты – это главное, остальное его не касается. Что-то ему сказал Витя, напряжение сразу отступило.

В кабину поднимается начальник АТБ Карасев и командир ЛО.

– Мы члены комиссии. Командиру, второму пилоту и штурману в летный отряд, бортмеханику и оператору остаться, будут присутствовать при работе технической комиссии, всем написать объяснительные, – Карасев поморщился. – Выходим все отсюда, дышать у вас нечем – все понятно, расследовать здесь нечего. Электриков сюда, – пусть разбираются!

Идем вместе с Блиновым в летный отряд. Все молчим, и в кабинете, нашей второй АЭ, начальник штаба – Рудольф дает всем бумагу. Мы рассаживаемся и пишем под диктовку вступительную часть, далее каждый по-своему, молча, описываем событие. Дата. Подпись. Быстрее всех справился Славик – удивительный человек!

Телефон! Петр Егорыч берет трубку, по выражению лица вижу: все неплохо. Подходит, собирает наши листки, не читая рвет и бросает их в урну.

– Рудольф, дай им еще бумагу, – Коля вопросительно уставился на него, штурман сидит с безразличным видом. – Толя! Пишите все как на «Героев Советского Союза!»

Все не выдерживают, взрыв хохота! – при всем том, что Петя мужик серьезный, юмор его иногда удивляет всех!

 
                                       * * *
 

Пришел Витя из АТБ.

– Что-то тебя рано отпустили, рассказывай.

– Водой все залило, сгорела вся система РСБН, а там катушка, – показывает размер катушки, – вот она и горела!

Меня это немного удивляет; столько переполоха?

– И от этого столько гари? А предохранитель, АЗС не выбило?

– Да дело в том, что защиты никакой, конструктивный дефект – будут все в Киев отправлять, второй случай, у Чуйко то же самое было.

С Чуйко мы когда-то вместе поступали в институт, дружили, он моложе меня на пять лет, на Ан-2 не летал. Первый выпуск сразу на Ан-24. Сейчас в Свердловске летает командиром на большом «Туполе».

– Ладно, хорошо! Проголодались, сейчас обед, все в столовую, – с нами еще будут заниматься, такие вопросы быстро не решаются. – Петр Егорыч, в столовую можно?

– Да, давайте все на обед. Я тоже сейчас подойду. Потом сюда же, Карасев звонить будет. Ему что-то от тебя нужно.

Все ясно, это будет тянуться до конца рабочего дня.

– Понял! Витя, а Сергей где?

– Он там с грузом занимается.

А в столовой санитарный день, в буфете не стали толкаться – сейчас все решится и по домам. В АЭ позвонили из АТБ: с самолетом работают, через пару часов все будет готово, ну это всем ясно – часов пять, не меньше, после такого напряжения в самолет никто не хочет.

– Петр Егорыч, резервный экипаж есть?

– Нет, в Тюмень улетел. Позвони на метео.

Мы перед вылетом на метео смотрели: циклон рядом, с юга надвигается, погода в нашем регионе на пределе. С метео мне все подробно объяснили, наш случай не прошел незаметно, обычно: «Приходите, смотрите», а сейчас Максимыч, единственный мужчина на метео, мне все подробно рассказал; в возрасте, нашего брата хорошо знает и юмора у него хватает! Как-то вместе со Славой Сурогиным, при консультации, через окно напротив, со второго этажа хорошо видно, как туманом аэродром закрывает.

– Максимыч! Туман! – Сурогин показывает ему на окно.

Максимыч повернулся назад, смотрит на надвигающийся на полосу туман.

– Это не туман, это облака на земле!

В Салехарде это часто бывает. И сейчас я наслушался красивых выражений: про погоду и вообще, про жизнь в нашем регионе!

– Короче, Максимыч, я понял, погоды сегодня не будет? Надеюсь можно будет дома побыть, выспаться!

– Да! Двое суток выходных гарантирую: Тазовский и Красный Селькуп, до Норильска – все будет закрыто.

– Спасибо! Максимыч!

Блинов все слышал. У Славика Федорова подруга в ресторане работает.

– Командир, я сейчас позвоню, она нас накормит по высшему разряду!

Смотрю на своего командира.

– А что? Езжайте, потом по домам, – решает Егорыч, – звони!

Экипаж оживился.

– Понял. До свидания!

Все дружно высыпали из кабинета, в полупустом автобусе расселись, отдыхаем от всего навалившегося; Коля разговорился.

– Коля! Не здесь, это никому не интересно.

Коля молча насупился, я его не осуждаю; перенервничали все, только у Славика такое выражение лица, что ему все равно – он с работы в кабак на обед! Удивляет парень, сплошной позитив, я с ним долго летал. Потомственный летчик: у него отец в «Пулково» пилот-инструктор на Ту-154.

Приехали мы вовремя; стол накрыт, публики немного, средина дня, но «Иванушки» уже здесь. И я понял, что все всё знают; к летчикам в этом городе отношение как в портовых городах к морякам. В городе два больших предприятия: рыбоконсервный завод и аэропорт, и поэтому форма летчиков «Аэрофлота» здесь во всех уголках города. Расселись за столиком, что-то не так, как-то неуютно: «Для присутствующих здесь летчиков звучит эта песня!» Ого! Это уже слишком!

Славик встал, куда-то вышел, молча едим. Замечаю рядом, за соседним столиком, знакомых: одна из двух девушек, сидящих здесь, мне очень нравится, но я не видел ее уже больше года и встречались мы с ней один раз в хирургическом отделении местной окружной больницы, но она мне только нравится; у меня очень приятная симпатичная жена и чудо-дочь трех лет.

Наш хирург заметил на медкомиссии у меня жировик и предупредил о необходимости операции. Медкомиссию я прошел, но пообещал, как только отлетаю месяц, приду к нему оперироваться. Я свое слово сдержал, и все бы ничего, если бы он не собрал на мою операцию всех своих медсестер-студенток.

Можно представить, какое я оставил впечатление о себе, когда меня привезли на каталке в операционную! Для меня это был шок: я никогда не попадал в подобную ситуацию, потом я ему об этом высказался полностью, на что он просто посмеялся: обычно врачи и летчики никогда не избегали взаимного общения. А мне потом пришлось на глазах у этих девочек в скрюченном состоянии прожить три дня.

И вот сейчас они поглядывают на «героя», а мне приходится делать вид, что я ничего не замечаю. Обед не получается, сразу пропал аппетит. Вернулся Славик.

– Я сейчас с Блиновым говорил.

– И что?

У меня появляется недовольство: понимаю, что я заложник обстоятельств, и чувствую себя уже совсем «не командиром».

– Сказал, что у нас завтра выходной, но видите себя прилично! – встал, подошел к своей подруге; на столе появились две бутылки «Плиски» – это такие гранаты. В Заполярье питьевой спирт в магазинах, болгарский коньяк и вино «Варна», водку можно привести из Тюмени. Немного стало веселей, «Иванушки» уже вовсю играют для летчиков, теперь куда-то пропал Витя.

– Командир, я сейчас звонил в АТБ, – вернулся Витя и, стараясь перекричать музыкантов, говорит мне в ухо, – Сергей до сих пор там с грузом, я его застал – сказал, чтобы он забрал все съедобное из контейнера и ехал на «Мостострой».

Мы трое живем на этой остановке. Пора отсюда уходить. Витя часто находит правильный выход из сложной ситуации и иногда этим спасает меня.

– Хорошо! Славик, рассчитываемся, уходим!

– Командир, нас угощают!

Ему явно не хочется уходить. Под музыку «Иванушек» беру его под руку.

– Славик, все! Поехали.

Славик потерял свою фуражку – ему вдогонку на выходе принесла его подруга. С ним постоянно приходится нянчиться; вне работы, в подобных ситуациях становится неуправляемый, и он чувствует, что о нем заботятся, и ему это явно нравится. И мне, как командиру, за ним приходится присматривать. Правда, в любом виде он признает свой статус в экипаже и подчиняется беспрекословно. Приходится делать вид, что я к нему как ко всем, но это зря – он ко мне так же! Один ребенок в семье – баловень, питерский, в форме: женщины от него в восторге! И Витя всегда смотрит на его выходки с усмешкой.

Я уже упоминал о нем: при всем он очень ответственный, грамотный специалист и хороший товарищ, на которого можно положиться! Мне с ним не раз приходилось быть в серьезных ситуациях, и все командиры завидовали, и командование относилось к нему очень снисходительно даже в тех случаях, когда он просто где-то терялся, пропадал на время. Но когда собирали по квартирам экипаж, по какому-нибудь срочному заданию, на него можно с полной уверенностью рассчитывать.

У него всегда серьезное выражение лица, даже в смехотворных случаях! Сейчас он просто дурачится, я знаю: ему хочется побыть в этом заведении и оттянуться.

На автобусной остановке стоим, разговариваем, Коля попрощался со всеми и направился домой: он живет в этом районе.

Подошел почти пустой автобус. С работы еще рано, стоим. Водитель кого-то ждет: влетают наши соседки по ресторану, рассаживаются на разные места. Можно сесть рядом, поговорить и пригласить на этот «мальчишник». Витя потом об этом случае выскажется мне, зная, что мне приходится жить одному в пустой квартире. Но не часто; быть в ней приходилось очень мало, это не рейсовые полеты: туда и обратно. Здесь туда и потом еще дальше, и когда оттуда, никто в экипаже не знает.

На полпути мои знакомые вышли из автобуса: заметно было, как подруга вытащила Марину из автобуса; я свободно вздохнул, и у меня словно груз какой-то с души свалился.

Приехали, зашли в магазин, набрали всего, что можно было купить в то время (в Заполярье тоже особенно не баловали) – выбор был небольшой. У меня дома, на втором этаже прихожая, кухня, спальня. Вода холодная, горячая есть: расположились на кухне. Витя с нашей помощью приготовил стол. Только расселись, заходит Серега с барышней – нашим пассажиром. Я помог раздеться, повесил куртку, сходил к соседке Ольге, принес еще пару стульев, стаканов, приборов. Муж у нее командир шестерки, по-соседски общаемся, но видимся очень редко. Вертолетный отряд – это другая территория, но все равно все мы друг друга знаем. Им приходится часто к нам обращаются, когда откуда-то домой: подходят к нам, на Ан-26 – мы всех берем!

Как и чем занималась эта девушка, я сейчас не помню, но только с ее слов знал, что залетела она в Салехард по причине развода и у нее маленькая дочь. Она оказалась очень интересной неглупой женщиной и действительно очень красивой, но Серегу я отчитал потом в сторонке.

– Ты из каких соображений ее притащил?

– Командир! Я ей предложил, она согласилась, – всегда с удивленными глазами оправдывается Серега, – живет в гостинице одна, погоды не будет, она еще дня два сидеть будет. Самолет не разгружался, может мы же и отвезем ее через пару дней.

Но на мой вопрос он так и не ответил. Повторяю еще раз:

– Серега! Я тебя спрашиваю, ты зачем ее привел? – объясняю непонятливому ситуацию. – Здесь мужики собрались выпить, поговорить, она что будет делать?

У Сергея глаза сделались еще больше, стоит с открытым ртом – он же все правильно сделал.

– Алексеич, прекрати. Я же видел, как вы смотрели друг на друга!

Вот так, а я думал, что только мне она понравилась, оказывается, не такие уж простые у меня мужики в экипаже! Сейчас вспоминаю все: какие же были мы все-таки молодые, и помнится это очень хорошо. И как уважали они меня, и как я их всех просто любил, а мы этого не замечали!

Вот эта наша вечеринка, которая тогда была у меня дома, до сих пор в памяти – как недавно все это было! Мы всю ночь сидели, пили коньяк и чай, ели и разговаривали. Говорили больше о постороннем, даже «прекрасное» затрагивали, никто не перебивал, после пережитого все хотели больше слушать – хороший был вечер! А выпили мы много, но это был коньяк: он быстро выветривается, поэтому, наверное, пьяным никто не был. Правда, и сидели мы долго, но мне кажется, причина была в другом.

В основном беседовали о проблемах житейских и неустроенности нашей жизни, но Славик удивил всех. Он отличался тем, что был очень немногословен и в разговорах выделялся конкретикой и юмором, причем с полным отсутствием мимики. А сейчас он много рассказывал о Ленинграде.

Витя больше слушал и улыбался: он был местным, родом из Верхней Тавды, и рассказал о встрече с настоящим медведем на охоте. Причем к кульминации подходил долго, издалека, и все с нетерпением ждали развязки. И когда он описал, как они напугали друг друга и разбежались в разные стороны, издавая каждый свой природный запах – все дружно расхохотались, впервые засмеялась и наша девушка. И Витя чмокнул свою соседку в щечку. Это помогло ей немного расслабиться, и она тоже отблагодарила его тем же. Все это было от души, и эту сцену приятно было наблюдать – все вели себя непринужденно и просто.

О работе не говорили, как обычно в таких случаях, и свою «дурь» никто не показывал: то есть пьянка с проявлением эмоций и необузданности не получалась. Единственное: Витя заставил всех посмеяться еще раз, рассказом о своем поведении в АТБ, когда он, невзирая на должности, откровенно заявил Карасеву о проявленной халатности инженерно-технического состава при подготовке самолета к вылету и конкретно о воде в кабине и кислородных масках, на что тот отреагировал как все начальники заготовленной фразой: «Проверять надо!»

Я обратил внимание на Серегу. Он сидел на низком детском стульчике, молчал, вращал головой и постоянно переводил взгляд с одного рассказчика на другого.

 
                                       * * *
 

Мне приходилось не раз принимать участие при встречах с применением алкоголя, и мог себе позволить в чей-то адрес достаточно едкие шутки (в силу своего дурного характера), но сегодня я, как и Сергей, больше слушал и думал о другом: о своем поведении при аварийных ситуациях вообще, которые имели место в моей биографии, и анализировал свои действия как летчик.

В связи со своей профессией я часто менял место службы и, как правило, хорошо вписывался в коллектив, но иногда меня не устраивали командиры, которые не соответствовали занимаемым ими должностям. Это, в основном, были рьяные борцы за дисциплину, много говорили об Уставе – к тому же бездари и карьеристы. Но они были удобными для вышестоящего начальства – те легко перекладывали на них свои обязанности.

В авиации (независимо от того военная или гражданская) порядки армейские, и практически одинаковы, но по сравнению с наземными войсками авиация, в понятии военных, всегда «гордилась» своим беспорядком. В авиации «У летчиков все звания равны…» воспринималось «не летчиками» в штыки. И в итоге такие начальники доводили свой коллектив до хронической аварийности, далее делались соответствующие выводы и перестановка кадров. Я органически не переносил таких руководителей. Любил пошутить, не всегда безобидно, и наживал неприятности, но переделать себя не мог.

Как-то в Ростовском аэропорту мне довелось случайно встретить бывшего высокопоставленного начальника. Ни разу не встретившись с ним по долгу службы в летном отряде, здесь же оказалось, что он меня знает… Подошел ко мне как к хорошему приятелю и доверительно рассказывал, как ловко смог устроиться в таком престижном городе. В фуражке с кокардой он был почти бог и смотрел на всех с высоты своего положения. В поношенном пиджаке вдруг стал абсолютно никем и больше смахивал на прислужника и холуя. Мне стоило труда, ссылаясь на время, освободиться от его внимания. Он вызывал отвращение и жалость – это был наш замполит. Удивительно, как много значимости придают погоны и блестящие пуговицы с пропеллером для таких людей.

Все аварии и катастрофы в авиации случаются от элементарного: недостаточные знания и неправильные действия, которые приводят к грубым ошибкам. Серьезное отношение к РЛЭ и особенно к разделу «Особые случаи в полете», тренировки на тренажере и в производственных полетах – для летчика основа правильных уверенных действий в сложной нестандартной ситуации. Личные тренировки, при заходах на посадку по приборам, без фар и выполнения посадок с имитацией обледенения, создают в экипаже нормальную рабочую обстановку и готовность к правильным действиям при любых изменениях параметров полета. Посадка в тумане, в ливневых осадках, в условиях обледенения и при отказах техники должна быть для подготовленного летчика рядовым случаем и не вызывать ступора и полной потери работоспособности. Уверенно переносить экстремальные случаи достигается не только качественными и ответственными тренировками техники пилотирования, а еще способностью не впадать в панику, уметь быстро принимать правильные решения и иметь твердые навыки критического мышления.

Руки трясутся (приходилось такой случай наблюдать), и у человека не получается самостоятельно прикурить, но в сложной обстановке его действия достойны уважения и вызывают желание видеть принадлежность к своей касте.

Часто в Заполярье, причем за мою практику достаточно часто, при условиях значительно ниже минимума уже на выравнивании упираешься в стену приземного тумана: ситуация очень схожа с подводным плаванием в мутной воде. Предусмотрительно ожидая такое явление, не включаются фары, и на высоте 3—5 метров через стекло ты видишь землю, и видишь ее неправильно: слишком ограниченно, не дальше 10—20 метров впереди, и появляется непреодолимое желание взять штурвал. И лишь твердая уверенность в своих действиях, правильная внутренняя подготовка и натренированность позволяют уверенно справиться и произвести нормальную посадку.

Был случай, когда не видно было даже ограничительных огней полосы. После приземления диспетчер, наблюдая нас по посадочному локатору, дал команду: «Развернуться на 180». Мы в развороте наконец смогли увидеть ограничительный огонь и, двигаясь к следующему по краю полосы, добрались до огня рулежки. На рулежной дорожке нас встречали с фонарями и жезлами два техника и аккуратно завели на ближайшую стоянку. Я видел перед собой только небольшую часть осевой линии разметки на рулежке – за нами заходил следующий борт. И увидели мы справа и слева от себя самолеты рядом на стоянке, только когда спустились по трапу на бетон. Кое-как добрались до КДП, и при входе, поднявшись на несколько ступеней, перед нами открылась редкая картина: вместо перрона и ВПП сплошная равнина тумана до самого горизонта и торчащие из него кили самолетов на стоянках.

Конечно, это был не рядовой случай, но и не редкий. В осенний период часто сталкивался с такими явлениями при заходе. И когда перед вылетом приходилось ждать погоду и следить за ней в надежде, что после захода солнца погода в пункте посадки будет улучшаться и можно принять решение на вылет. Практически это выглядело так: видимость – 100, туман. Через 20 мин. – 200, далее 500 и следующая – 1500! Резко с наступлением темноты увеличивается видимость по ОВИ (Огни высокой интенсивности), замеренная инструментальным методом по огням. При прилете, на заходе в тумане, который никуда не ушел, на посадке видишь размытые в тумане огни, и посадка производится по ним.

Я как-то спросил своего товарища: «Как ты в таком случае видишь землю?» – «Как-то получается». И действительно получается, и в большинстве случаев лучше, чем при хорошей погоде. Но, чтобы выполнить посадку в таких условиях, необходим достаточный опыт и уверенность, которая достигается постоянными тренировками.