Текст книги "Охота на ясновидца"

Я обошла узкий балкончик по кругу. Белая ночь тиха, светла и свежа. Морской залив в вышине заливает землю каскадами отражений. Море совершенно затихло и отливало зеркальной гладью покоя. Только кое-где волна морщится складками. Нет, Лизок, в такой штиль плыть самоубийство: на зеркале заметно любое пятнышко. И, как в подтверждение моих мыслей, с военного маяка на далеком мысу ударил залп света. Заработал Первый прожектор. Луч был настолько ярок, а море так ровно, что я явственно видела, как взлетают с воды напуганные светом спящие чайки.

Где же чертов Юкко?

Наконец я заметила белую фигуру человека, который прятался в тени трансформаторной будки. Но бог мой! Юкко был совершенно гол. Встав на четвереньки и задрав голову вверх он завыл. Завыл долго, протяжно и тоскливо. Сверлящий воющий звук разбудил округу.

Проклятье! Он подзывал волка!

И тот не заставил себя ждать.

Волк бесшумно возник из полумрака дюн в конце пляжной дуги и помчался зверским мрачным наметом по полосе сырого песка прямо на воющий голос. Его прыжки были столь мощны, что я почувствовала слабое дрожжа-ние старой башни. Вмятины от лап на темном песке были так глубоки, что в следах заблестела вода. Лунная шерсть отливала сталью. Юкко оглянулся на набегающий скрип лап и хрип дыхания и в ужасе вскрикнул. В нем очнулся живой человек. И человек этот не смог шевельнуть и пальцем от страха. Он остался стоять, демонстрируя зверю несчастный фаллос, возбужденный гипнозом луны. И, глухо рыкнув, волк с налета вырвал причинное место. Юкко даже не вскрикнул – стоял словно статуя, и только алый ручей хлынул по мраморным чреслам. Античный юноша рухнул, словно подкошенный, на спину. И опять ни звука – беззвучное падение в смерть. Только курчавые завитки вьющейся крови говорили, что человек еще жив.

Отрыгнув, волк спокойно поднял вверх морду – он знал, где я прячусь – его взгляд устремился почти отвесно вверх, на высоту двадцати метров устремился! Я даже не успела отпрянуть от бортика! Наши взоры скрестились. Зверь сразу узнал меня. Волчьи глаза вспыхнули обручальными кольцами. Шерсть встала дыбом на холке. Я тоже уже – оцепенев – узнавала волчье лицо, исполненное лютой злобы. Поджав уши, зверь неистово зарычал и, не сводя с меня глаз, подвывая, злобно играя шерстью на холке, скалясь пастью, мокрой от крови юноши, затрусил с задранной головой к двери в башню маяка. Дверь на маяк Юкко оставил открытой. И вот я уже слышу его тяжкие скачки вверх по металлической лестнице. Башня разом тревожно загудела, задрожала железными поджилками от злобного натиска. Мамочка! Я перекинулась через перильца и, страхуя кроссовками скольжение вниз, обжигаясь голыми руками, полетела к земле вдоль длиннющей веревки. Захватывающее зрелище. Только не слышу аплодисментов. От рывков веревка стала вращаться, описывая широкий круг в воздухе.

Земля приближалась. Руки горели. Я была уверена, что чудовище еще на полпути вверх к моему убежищу на макушке старого маяка… как вдруг волк выскочил из двери и кинулся к концу веревки. Я забыла, что зверь одержим дьяволом! И все же, если бы его злоба была не так горяча, он бы выждал в засаде до тех пор пока я б не свалилась на землю. Но судьба хранила Красную Шапочку! Я вцепилась в веревку на самом конце пути. Как мне повезло, что она не доставала до земли! Два метра высоты до моих пяток. А какой удачей стал поперечный стальной прут, который я привязала флотским узлом для тяжести и отвеса! Ведь я – дура – смогла упереться в него подошвами и повиснуть над смертью, раскачиваясь из стороны в сторону, как маятник, и, вдобавок, вращаясь вокруг оси, то в одну, то в другую сторону. Если бы не стальная опора, я бы не смогла висеть на руках столь долго и угодила в кошмарную пасть. А белая ночь все так же тиха, твою мать! И луна бела, как гондон! Туши свет, сука! Природе до фени наши боль и страдания.

Револьвер был, конечно, при мне, но стрелять при таком вращении – полная безнадега. И невозможно отпустить правую руку, я постоянно регулирую нажим тела на прут, иначе он может выскользнуть из узла.

Волк сначала пытался допрыгнуть с земли до моих ног. Первый прыжок. Второй. Особенно высок был его третий скачок. Зубы лязгнули, не достав буквально глотка. Я увидела, как лопается слюна на клыках! А с каким лязгом хлопал адский капкан; у меня до сих пор стоит в ушах этот зубовный скрежет. Четвертый прыжок был ниже, а последний еще ниже. Зверь понял тщетность своих попыток и взвыл, кружась волчком подо мной и кусая собственный хвост. Убийца был в припадке бессильной ярости.

Мамочка! Только не порвись, умоляла я линь, который отчаянно скрипел в вышине на ржавых перилах.

Внезапно, оборвав вой, волк насторожил уши и посмотрел в ночную даль, втягивая носом морской воздух. От вращения уже кружилась голова, а тошнотворный запах людской крови на волчей шерсти, дух псины, вызывали приступы рвоты. Меня мутило от отвращения.

Вытянув шею, принюхиваясь к темноте, зверь отвернулся в другую сторону и устремил взор туда, где темнел контур сосновой рощи. Он почувствовал опасность с двух сторон и, досадно рыкнув, побежал звериной рысью назад к дюнам, принюхиваясь к собственным следам на песке. Побежал и исчез.

Тут же на проселочной дороге появились фары далекого автомобиля. Появились и погасли. Машина остановилась в засаде. Ну почему, почему я всех так достала?! Это была отчаянная минута… Голый юноша с черной норой в паху на холодной земле! Он виноват только в том, что оказался рядом в проклятой жизни. Ямы волчьих следов на пляже! Честное слово, я хотела пустить пулю в висок. Лизок, тебя будут убивать до конца твоей жизни! Не знаю, что спасло в тот отчаянный миг, когда я со свистом вращалась на конце линя, над окровавленной землей… близкий лай собак, скрип гальки под сапогами солдат, огни фонарей. Пограничный патруль! Прыгаю вниз.

Моим убежищем на всю ночь стал ангар для лодок, щель между ржавым катером и металлической сеткой стены. Я завернулась в брезент и провалялась так до утра. Если бы не волчьи следы, овчарки конечно бы легко унюхали человека. Но почуяв зверя, они заскулили, заметались на поводках, подняли лай. Увидев голый труп, патруль поднял тревогу. В небо взлетела красная ракета. Молоденький лейтенант, матерясь, метался по кровавому пятачку земли, ругая солдат и вызывая подмогу по ручной радиостанции. Вскоре подъехал военный газик и увез бедного Юкко. Только через год я узнала, что он выжил в ту ночь, но вскоре покончил с собой… Маяк обыскали. На пляже обнаружили волчьи следы. Пустили по ним трусливых собак. Вся кошмарная канитель стихла только на рассвете. Около часа у маяка маячил временный пост, но вскоре его сняли, ведь речь шла не о нарушении границы, а о зверствах кошмарного хищника, который терроризировал побережье Балтики уже второй месяц и до сих пор не был пристрелен.

Утром прикатили на мотороллере мои метеорологи – муж и жена – и я вылезла из убежища. Честные контрабандисты были напуганы до смерти. А мой рассказ только подлил масла в огонь. Они потребовали, чтобы я уходила немедленно. Я дала твердое слово, что завтра меня здесь не будет. Тогда муж вытащил из ангара надувную лодку в весьма плачевном состоянии, подлатал пару дырок заплатами и накачал насосом утлое суденышко.

К вечеру я осталась одна.

Ночная паника с ракетной стрельбой спугнула засаду бандитов в черном «Ауди», гостей следовало теперь ждать к ночи. Но, надеюсь, они не застанут хозяйку.

Последние сборы.

Спускаю в воду неуклюжую черепаху. На Балтике легкий бриз – как раз то, что надо. Судьба временами щадит свою замарашку и отмывает лицо Золушки от золы… К надувной туше крепились на ржавых уключинах короткие весла. Верю, что резиновый блин выдержит выход в море и сможет отойти как можно дальше от берега. Погрузив гидрокостюм и личное барахло – мне нельзя оставлять даже окурок от сигареты! – проверяю в последний раз то, что беру с собой. Вот они, мои наивные амулеты: спасательная книжка сказок Перро, примотанная скотчем к животу, в ней спрятано письмо отца, как раз перед той страницей, где темнеет гравюра с изображением Крестной, вычищающей тыкву от мякоти под присмотром свечи в руках Золушки… флакончик духов в шелковом мешочке спрятан в потайной карман гидрокостюма, поближе к золотому дружку… круглое зеркальце в обложке из кожи втискиваю в ножны на костюме, поближе к морскому кортику… а вот с сумочкой Фелицаты придется расстаться. Я укладываю на шелковое дно увесистый камень, чтобы она не могла всплыть на радость моим врагам и указать мой след на воде.

Заполняю гильзы на поясе пресной водой. Проверяю батарейки подогрева. Паспорт! Кредитные карты! Ласты.

Очки для защиты глаз от воды… Съедаю через силу две плитки шоколада. Третью – прячу в нагрудный карман на резиновой коже. Кгла против судорог. Все на месте!

Солнечный шар вот-вот коснется линии горизонта. Пора!

Раздеваюсь донага. Сердце издает отчаянный стук: смотри, сволочь, на мои сиськи и донце, расшитое золотым узором парчи! Влезаю в грубое одеяние из шерсти под гидрокостюм, в нечто вроде тесного свитера и таких же колючих лосин в обтяжку. Все! Снимаю пистолет с предохранителя и делаю угрожающий жест в сторону дюн: пуля ждет тебя, ушастое рыло!

Я осторожно ступила на резиновое днище. Мою пирогу разом стало разворачивать по оси. Сажусь на дно теплое от солнца и берусь за весла. Плюх. Плюх. Кажется, что никто не видит мое отплытие в бездну, кроме закатного неба, чаек, стеклянного фонаря на гусиной шее старого маяка. Ко сердце не верит обманчивой тишине. Оно отчаянно бьет тревогу: тук, тук, тук.

Я знала кто следит за мной в круглые желтые дырки, что зверь ползет на брюхе, чтобы…

Волк выскочил из дальних кустов дюнного ивняка и кинулся к воде. Нас отделяло порядочное расстояние, и зверь мчался изо всех сил, стремительно пересекая по диагонали широкий плоский пустынный берег. На этот раз я устала бояться. Наоборот душа переполнилась самой жгучей и злобной ярости: давай, давай, жми, гад! Сволочь! Паскуда вонючая! Я методично контролировала каждое движение врага и соизмеряла с логикой точной защиты. Отплыв примерно на сто – сто пятьдесят метров, я быстро сложила весла и легла на дно, подложив локоть левой руки на резиновый бортик, а поверх удобно пристроила правую с наведенным оружием.

Волк явственно видел мою изготовку к стрельбе на поражение цели, я знала – он понимает что такое пули, и все же со всего размашистого разбега вбежал с брызгами в воду и, рыча, поплыл в мою сторону.

Догоняй, помойка!

Море в этом месте подходило к берегу с порядочной глубиной. Недаром именно тут был поставлен маяк, здесь ровную ширь песчаного пляжа разрезал каменистый гребень крутого мыска и лобастым утюгом выползал в залив. Вода тут прохладна и чиста. Зыбь не поднимает песчаную муть. В прозрачной толще хорошо видно, как основание мыска косо уходит на далекое дно. Глаз явственно различает скат из ракушечника с лохмами подводного мха, обломками мидий, бликами перламутра и сутолокой мелкой рыбешки. Словом, от глубины захватывает дух! Но серый черт не боялся утонуть. Волк плыл, уверенно и мощно работая лапами. В приступе ярости я уже не раз хотела нажать на курок, но решила стрелять наверняка. Я боялась лишь одного – что одержимого дьяволом не берут пули.

И вот уже огромная голова волка в двадцати метрах, в пятнадцати, в десяти… уже хорошо видны прижатые черные уши с белесой шерстью внутри, широкий лоб зверя, два седых симметричных пятна над глазами, страшные ноздри над стиснутой пастью. Наши взгляды встречаются. Исполинская голова мировой злобы смотрит на меня с нечеловеческой яростью. Я уже чувствую муторный дух псины над водой. Вижу, как чистая волна начинает ржаветь от смытой с меха человеческой крови.

Но как удивительно тихо он подплывает!

Выстрел!

Есть! В голове зверя, прямо промеж глаз, брызнул из шерсти кровяной фонтанчик. И принялся извиваться дождевым червем в смертельной дырке. Пьяный червяк жиреет на глазах. Вот его хвост уже хлещет по адским глазищам. Зверь дрогнул и погрузился с головой в воду. Но глаз не закрыл. Нырок. Еще нырок. Убийственный червяк расплывается в глубине дымной змеей смерти. Глаза продолжают пылать желтым золотом злобы. Волку стоило адских усилий вынырнуть на поверхность. Всего на один миг. И вот зверь погружается вглубь. Зевая клыками. Кусая умирающей пастью ненавистную воду. И по прежнему не смыкая глаз. Он так и не сомкнул век. Пока не коснулся лапами подводной стены и не покатился еще глубже вниз, на самое дно, вздымая пыль ракушечника, распугивая бестолочь мальков, изливая до капли в голубую глубь венозную волчью кровь. И ни звука, ни взвоя, ни всплеска, словно у смерти на закате заложило уши в воде.

Только тут я наконец разрыдалась.

Через час ритмичной гребли, стараясь не тратить лишних сил, я порядком отплыла от берега, чтобы луч прожектора доставал меня уже на излете своей яркости. Солнце давно ушло за линию горизонта и вокруг сгустились ненадежные сумерки белой балтийский ночи. Дальше темней не будет, наоборот луна наберет блеска и разбавит ночь натиском света. Дальше плыть на лодке в открытое море было опасно – я могла потерять из вида темную полоску низкого берега. Только один раз за этот час я заметила быстрый погранкатер. Но катер шел далеко. Мелькнул вдоль линии горизонта злыми огоньками и пропал из глаз. Я осторожно влезла в скорлупку гидрокостюма. Любой неосторожный жест и резиновая туша перевернется вверх днищем. Застегнув на молнию лягушачью кожу, я разом потеряла то острое чувство жизни, которое дает открытое ветру тело. Теперь я только плавучий снаряд. Торпеда Золушка. Красная Шапочка в резиновой шапочке. Надеваю очки, затягиваю плотней. ремешок на затылке. Нацепила ласты. О, какие у меня большие ноги, мамочка! Кажется можно прыгать, но я медлила, ожидая хоть какого-то знака. Судьба должна сама дать старт. На карту поставлена моя жизнь и так важно начать кошмарный сумасшедший марафонский заплыв в счастливый момент! Вдруг усталая чайка спикировала с темного пара небес не на волны, а на мой утлый кораблик, и уселась на резиновый бортик. Молчание. Птица косит в мою сторону круглым глазком. Она лакомится моей неподвижностью. Ее белый белый цвет – цвет моего лилейного вьюнка. Он шлет мне нежный привет ободрения… Проходит пара минут, прежде чем птица, почистив перья на спинке, расправила крылья, и, подпрыгнув, взлетела, поджимая под уютное брюшко складные лапки в малиновой кожуре. Пора! И перевалилась через борт. Вытащила из ножен на правой икре кортик и пропорола острием тугую резину. Прости… Оставлять лодку на воде нельзя, разом поднимут тревогу. С громким шипом: тсссшссссссшсссс… проткнутая туша пошла на дно. А вместе с ней и мои последние вещи: дорожная сумка с бельем, джинсы, кроссовки, жилет, плащ, косметичка… последней утонула черная сумочка из крокодиловой кожи. Прощай!

Я опустила на глаза водяные очки и окончательно превратилась в рыбину. О, какие у меня большие глаза, мамочка!

На часах фосфорические стрелки, зеленея, показывают 23.03.

Первый нечаянный глоток – вода в Балтике не так солона как в Средиземном, там море горькое-прегорькое.

Я поплыла вперед.

И тут же впереди вспыхнул Первый прожектор береговой охраны. Луч взмахнул в темноте ослепительным залпом и, упав на море, стал стремительно приближаться в мою сторону. Когда впереди вода закипела от света, я поднырнула под луч. Меч сверкнул над головой и ушел далеко назад в темноту.

Нет. Подныривать всякий раз не годится – так ты потеряешь много сил.

Когда луч помчался по морю обратно, я распласталась на спине и замерла, раскинув руки крестом. Мамочка! Вдруг вокруг стало светло словно днем. Волны ошпарило прожектором. Как он близко! Но ужас длился меньше секунды. Луч света помчался в морскую даль.

Только не дрейфить.

Я плыву на запад.

Я – рыба.

Море – мой дом. Я целую необъятную кромешную тушу в соленые губы мрака.

Глава 7

Учитель дает мне первый урок ясновидения: урок о роковых совпадениях. – Дело Александрины Перро. – Я снова едва не погиб. – Ловушка судьбы. – Никогда не свисти, Герман! – Мы наконец узнаем тайное имя врага: Герса.

– Итак, – сказал в тот день Эхо, – стрела уж пущена, а птица – еще заливается трелью.

И он насмешливо насвистел пассаж из Малера, что-то из цикла «Волшебный рог мальчика». Самое время напомнить, что Эхо обладал уникальным слухом и мог, например, насвистеть от и до любую оперу Моцарта, чем приводил меня в священный трепет.

– Пора… пора спустить тебя с тетивы, мой друг. И не будем дрейфить перед провидением. А наоборот, попытаемся отменить его приговор. Начнем с самых легких упражнений.

И маэстро предложил мне на свой вкус выбрать какое-нибудь дело из уголовных преступлений Санкт-Петербурга. В трехмиллионом городе их совершается по десятку в день… и протянул трехстраничный список.

Я выбрал дело о похищении с целью выкупа десятилетней девочки, дочери французского бизнесмена Александрины Перро.

Почему именно его? Очень просто – я помнил, что первым делом самого Учителя было дело о похищении, маленькой Элли в Нью-Йорке, которое юный гений раскрыл находясь в Вене. Правда, там шла речь о преступлении сексуального маньяка, а здесь все было замешано на деньгах. С родителей девочки похитители запросили 300 тысяч долларов, угрожая ее убить, если выкуп не будет выплачен. Бизнесмен обратился в отдел по борьбе с организованной преступностью, с похитителями завязалась сложная и опасная игра. Казалось, все предусмотрели, но в последний момент – при передачи выкупа из поддельных меченых купюр – все сорвалось. Похитители узнали, что их водят за нос и оборвали всякую связь. Стало ясно, что девочке угрожает скорая смерть.

– У тебя очень мало времени, Герман, – сказал Эхо, – всего несколько часов. Максимум – до вечера. Они там все перессорились. Банда раскололась на злых и добрых. И девочку снова похитили! Теперь она в руках злых, и те решили ее прикончить. Только что решили. Но медлят – ищут надежное укрытие для трупа девочки.

День только начинался. Стрелки часов показывали 9 утра.

– И имей в виду, я не смогу тебе помочь впрямую. Хотя знаю ответ. Ты должен найти ее сам. С помощью нескольких моих подсказок. Но сам! И не вздумай давить на жалость. Я не спасу ее.

Он вызвал дежурного офицера и приказал срочно доставить оперативное дело Александрины Перро и что нибудь из ее личных вещей..

– Только не трусить, Герман! Раз ты смог занять место моего врага в купе, раз ты смог внять внушению моего Адониса, значит ты способный медиум. Выше голову, бес! – и он расхохотался.

Я же заметно нервничал. Ума не мог приложить, как отыскать иголку в стоге сена… наконец, мне было жалко похищенную.

Вскоре привезли дело. Я жадно принялся читать машинописные листочки. Эхо бегло глянул на вещи. Маэстро пил кофе. Он почти скучал. Но хотя бы не мешал мне вечным насвистываньем. Что же выяснилось из дела?

Французский бизнесмен бывал в Санкт-Петербурге наездами по делам своей фирмы. Но предпочитал жить не в отеле, а в просторной квартире в престижном доме с охраной, отданным исключительно иностранцам и где его фирма арендовала жилье. На этот раз, как нарочно, он взял с собой жену с дочерью, показать красивый русский город на берегу моря. В колледже Александрины или Сандрины – как звали дочь – были как раз каникулы. Девочка болела. При ней неотлучно находилась служанка, тоже француженка, которую бизнесмен обычно забирал с собой в продолжительные поездки. Кстати, совсем немолодая особа, как многие могут подумать… Ждали медсестру – сделать уколы. В назначенный час медсестра позвонила из холла первого этажа и служанка велела охране ее пропустить. Звонок в дверь. Сквозь глазок служанка видит миловидное личико в белоснежной шапочке. Но когда дверь открылась, в квартиру ворвались два головореза в масках из черных чулков. Скрутив служанку и расколотив телефон, они похитили девочку прямо из постели. Операцией похищения руководила та самая «медсестра». На следующий день женский голос потребовал выкуп 300 тысяч долларов, или деньги, или посылка с отрезанной головой ребенка! Бизнесмен обратился за помощью… Остальное известно.

Мне эта история сразу показалась слишком киношной и специально разыгранной, о чем я сказал Учителю. Он промолчал, разглядывая вещички похищенной и, не удержавшись, сказал:

– Я уверен, что ни голубой бантик, ни эта плюшевая собачка никогда не принадлежали Сандрине… А ты что скажешь, Герман?

Я остановил дыхание и, прикрыв веки, прислушался к лихорадочному, паническому бегу собственных ощущений. Но ничего не чувствовал!

– Говори, Герман! Говори, что скажется! – подхлестнул Эхо.

И я сказал абсолютно от фонаря, лишь бы что-то сказать, только б не мучиться от молчания:

– Голубой лентой был перевязан подарок, что-то вроде альбома для марок, а собачкой играл мальчик, да мальчик. Трех, четырех лет!

Что называется брякнул и приготовился получить оплеуху.

– Браво! – хмыкнул медиум, – твой экспресс-анализ почти безупречен. Если не считать, что лента снята с этой самой плюшевой собачонки… которой играл не мальчик, а домашний пес, типа шпица. Вот следы его зубов на плюше. Ширина укуса явно указывает на маленькую собачку. Впрочем, для этого не надо быть ясновидцем.

Он бегло проглядел ленточку через карманную лупу.

– Да… ни одного волоска с головы девочки.

Я промакнул украдкой вспотевший лоб платком.

– И все же, Герман, для начала неплохо. Ты угадал главное. Эта вещица подарок. Подарок не девочке, а ее любимой собачке. И шпиц этот действительно мальчик, которому три года. И что это он был перевязан голубой ленточкой. И наконец, что это вещи не принадлежат похищенной.

Я сам удивился своей проницательности. И подумал про себя: «Может быть маэстро своим внушением увеличивает мои силы?»

Медиум тут же возмутился:

– Герман! Наоборот, я тебе даже мешаю. Ты скован. Трусишь, боишься опростоволоситься у меня на глазах.

И Эхо вызвал прежнего офицера связи.

– Капитан, вас ввели в заблуждение. Эти вещицы не принадлежат похищенной. Вернитесь в прокуратуру… и вот что! Потребуйте от следователя детские ручные часики Сандрины Перро. А если он начнет лгать, скажите, что он держит их в среднем ящике письменного стола в конверте.

– Видишь, Герман! Я уже стал тебе чуть-чуть помогать.

И потребовал моих объяснений по поводу тех слов, которые он сказал офицеру. Я сосредоточился и, обдумывая каждое слово, ответил так:

– О часиках можно догадаться… Наверное так… Девочка болела и ждала прихода медсестры. Она знала, что ее будут колоть шприцем… Надо ли говорить, как дети бояться уколов, поэтому она и надела свои часики, чтобы знать точно: сколько осталось времени до… до начала боли, до укола…

– Отлично! Как видишь пока тебе не потребовалось никаких способностей медиума. Пристальное вглядыва-ние в суть ситуации не может не дать результатов. Но скажи, мой милый Ватсон, как ее часики оказались в столе следователя, если она надела их на ручку?

– Их сняли бандиты. Прежде чем вынести жертву, они связали ее по рукам и ногам. Наверное липкой лентой, скотчем. Часы просто мешали…

– Полная чепуха! Да, они связали ее. А часы просто сдернули, чтобы она – в заточении – не могла знать сколько прошло часов и следить за реальным ходом времени. А почему я решил, что следователь держит улики в верхнем ящике стола? В конверте?

– Думаю, что речь идет об обычном канцелярском столе. У него один большой верхний ящик и две боковых тумбы с ящиками помельче. Самый удобный ящик – верхний. Чтобы под рукой. Там следователь держит самое ценное и срочное. А дело Сандрины – сверхсрочное. Скандальное дело. За которым следят сразу два президента: России и Франции. Часики попали в стол случайно… А конверт? Их держат в конверте потому, что их надо будет вернуть.

– Про стол правильно. Про конверт тоже. А случайность – самое глупое слово, какое существует на свете. Оно абсолютно ничего не обозначает. Никогда его не произноси в этих стенах, Герман! – вспыхнул маэстро, – Они оказались в столе потому, что часики вместе с собачкой из плюша давали понюхать сыскной собаке. Она взяла по ним след. И дошла до стоянки. Я докажу тебе, Герман, что случайностей вообще не бывает! Все – фатально!

Маэстро стал мрачен как грозовая туча и посвистел, успокаивая нервы. Мысль о том, что нечто неизвестное – некий песчаный всадник на краю моря – угрожает ему гибелью раньше срока! – постоянно сидела в его голове, как гвоздь, и приводила в бешенство по совершенным пустякам! Вчера он как безумный метался по галерее, ругая с ненавистью историческое лицо, жившее 200 лет назад. Им оказался Вольтер, которого Эхо разнес за неприязнь к Гомеру, к человеку, которого, по-моему вообще не существовало на свете.

– Итак! – вперил маэстро в меня почерневший взгляд, – А теперь быстро, четко и ясно отвечай, Герман! Где сейчас находится похищенная девочка?

Ага! Учитель начинает урок дальновидения… Я зажмурил глаза и попытался увидеть ответ на обратной стороне век; там вихрем неслись клубы темноты, без всяких очертаний, абсолютно невнятные…

– Не смотри, а говори! Слово найдет образ, – : хлестнул голос Учителя.

И меня понесло, завертело, и все, что я слышал из собственных уст было чистой воды импровизацией, чуть ли не бредом:

– Вижу черного пса в красном ошейнике из широкой полоски кожи с шипами. Он бежит вверх по лестнице. Широкой просторной лестнице из гладкого мрамора. Он бежит за человеком в белой одежде. У человека черные руки, черное лицо. В его руках поднос, на котором что-то свернулось… Пес первым вбегает в комнату с высокими окнами. Шелковые шторы колеблет свежий ветер. Это ветер с моря.

Вижу в просвете штор голубую кайму океана, озаренного солнцем. А вот и девочка! Она прячется под круглым столиком, накрытым узорной накидкой с кистями. Крупные золотые витые кисти. Пес подбегает к ее укрытию. Вижу его черные лапы на паркете, на шкуре в мелких леопардовых пятнах… Но девочка совсем крошка, ей едва ли пять лет. Нет, меньше…

– Дальше! – подстегивает Эхо.

– Опять черный пес! Только ошейник словно из золота. Вижу его черные лапы на ворсистом ковре. Вижу обнаженную женщину. Она лежит закрыв лицо руками. У нее густые черные волосы. Пес возбужденно обнюхивает ее тело… А вот и девочка! Она прячется под кроватью. Вижу ее глаза за кроватным пологом. Но это не Санд-рина… ни малейшего сходства…

– Дальше!

– Вижу поднос в руках африканца. На нем свернулась змея.

В этот момент я действительно увидел то, что сказал, с такой отчетливой яркостью, что сам содрогнулся от неожиданности.

– Горячо, Герман! Смотри глубже!

– Змея обвилась вокруг круглого зеркала.

– Загляни туда! Видишь?

– Вижу двухэтажный дом старой постройки. В нем два подъезда…

И я подробно описал двор перед домом, в котором разглядел ржавый красный автомобиль без колес. Стоя у неподвижного остова, я оглядел фасад дома, где мое внимание привлекло окно на втором этаже. Оно единственное было глухо зашторено желтыми занавесками. Я описал эту комнату изнутри. Она пуста. Девочка спит на полу на матрасе, под красным одеялом. Ей сделали укол снотворного. Я описал след укола на сгибе руки. Похищенную охраняет женщина в рабочем комбинезоне. На ее коленях пистолет-пулемет «Беретта». Описал, что у нее совершенно черное лицо, что она сидит в кресле-качалке. Но лицо черно не из-за цвета кожи, а потому, что оно спрятано под натянутым черным чулком из капрона. Я вижу ее босые ноги на голом дощатом полу. Ногти покрашены розовым лаком. Тут же у ноги чернеет радиотелефон.

– Адрес? – спокойно спросил Эхо, словно я знаю ответ на любой вопрос.

– Не вижу. На доме нет никакой таблички.

– Посмотри влево или вправо, на соседние дома.

– Не вижу вокруг ни одного дома.

– Это пустырь?

– Нет. Дом почему-то покачивается, то вверх, то вниз…

– Покажи место на карте – Эхо развернул на столе карту Санкт-Петербурга.

Чем больше я гляжу на карту, тем быстрей прихожу в себя после транса, и тем сильней моя неуверенность. Наконец отчаянно указываю место, от которого, как мне показалось, шло некое тепло… и угодил пальцем…

– В залив! – рассмеялся Эхо.

Мой палец показывал на голубой простор Невского залива, точно в букву «Г» в просторной надписи «Невская губа». И это роковое «Г» синело на карте напротив морского вокзала, повиснув серьгой на пунктире, которым была обозначена трасса «Санкт-Петербург – Хельсинки».

И я в изнеможении попросил у маэстро передышки.

Допив чашку кофе, Эхо внимательно изучал акваторию Невской губы. Затем обвел кончиком серебрянной ложки, которой помешивал кофе кружок вокруг указанной буквы:

– Хмм… все, что касается этой буквы представляет для нас величайший интерес…

– Почему?

– Пока не.знаю… может быть эта буква есть в имени моего врага… не думаю, что дело Сандрины Перро никак i is связано с нашими поисками. Все есть во всем, как говорили древние.

– А описание дома верно?

– Тут много путаницы. Такое ощущение, что ты видел не сам дом, а сон об этом доме… лестницы… пес… мрамор… это что-то из западной жизни… а вот дом с желтыми занавесками весьма похож на то, что тебе надо.

В этот момент его размышления прервали – доставили часики похищенной девочки. Маленькие изящные часики, в круглом корпусе, с крупными стрелками и детским циферблатом, на жёлтом ремешке.

Эхо хищно осмотрел вещицу, поднес к уху:

– Тебе крупно повезло, Герман, это механические часы, – и ничего не объясняя вернулся к карте.

– Я еще раз убедился, что ты чертовски одарен, Герман. Даже твои ошибки гениальны. Ткнуть пальцем в море! Это дорого стоит. Буква касается верхним левым углом пунктирной линии, которой отмечена международная трасса на Хельсинки… Ммда… Буква, явно, что-то знает. Какую-то тайну. Какую, Герман?

– Надо подумать…

– Вот именно, – зло оживился медиум, – представляешь! Мне Августу Эхо! – приходится думать, потеть, шевелить мозгами. Я привык получать готовый ответ и сразу! Я бы вывернул наизнанку все до одной буквы на этой карте, они б разболтали все, что знают! А теперь я смотрю на это Говно, на эту маленькую виселицу и не знаю, что и думать… ммда, я всерьез поглупел, Герман.

– Может быть она означает, что девочку прячут на корабле?

– Какую девочку?

– Сандрину Перро.

– Ах да! Тебе ведь надо ее найти, – и он вложил в мои руки часы, – Что ты об этом скажешь?

– Обычные часики… дорогая безделушка от «Картье»… Сандрина любила их надевать и чувствовать себя взрослой.

– И это все?

– Не хочу ничего выдумывать… я должен признаться, маэстро, что описывая дом, лестницу из мрамора, собаку… я фантазировал. Ничего этого я не видел. Вот только комнату за желтыми шторами, пожалуй, увидел…