Текст книги "Охота на ясновидца"

Словом, продление сна не разрешило загадок, а наоборот преумножило количество новых вопросов.

Ясно только одно – с тобой, Лизочек, поступили настолько жестоко, так подло, так коварно, так несправедливо, что даже судьба, бесстрастная богиня рока, возмутилась и взяла тебя под защиту! И чем сильнее натиск погони, чем чаще ловушки, чем гуще сеть покушений на твою жизнь, тем крепче, злее и яростней ее небесная опека…

На этом месте моя мысль начинает кружить, вертеться вокруг самой себя, я погружаюсь в полузабытье и снова, сквозь дрему сиротства, испуганная память рисует смутную картину другого бегства… мне очень жарко и душно, я закутана с головой в белоснежную шелковистую ткань, меня держит на коленях молодой белоголовый мужчина, это папочка! – я обнимаю маленькими ручками его крепкую загорелую шею. Нас ужасно трясет в большой открытой машине по ужасной дороге посреди бесконечной пустыни, над которой нависло огромное испепеляющее солнце. Мужчина пытается надеть на мой носик свои взрослые очки от солнца, очки сваливаются на подбородок. Почему-то это его очень смешит. Но я знаю, я чую, я вижу, как он втайне встревожен и боится напугать меня собственным страхом. Внезапно нас окружают жуткие животные с лицами уродливых стариков. Машина останавливается у шлагбаума. Я впервые вижу верблюдов. Это одногорбые верблюды, на которых в красочных седлах сидят люди в бурнусах. Они что-то страшно кричат папочке. Верблюды тянут ко мне свои кривые шеи, заросшие шерстью, говорят, шлепая огромными губами. Что они говорят, я не понимаю. Вдруг один всадник наклоняется над нашим черным шофером и взмахивает в воздухе жутким зигзагом. Саблей! Одним махом он отсекает шоферу руки, держащие руль автомобиля и те шлепаются как красные перчатки на кожаное сидение. Шлепаются со звуком резинового мяча об пол. Теряя сознание от боли, шофер валится на рулевое колесо и прижимает лбом кнопку автомобильного гудка. Машина начинает надсадно гудеть. Папочка закрывает мои глаза руками, но я вижу сквозь пальцы, что верблюд сует губастую морду к лицу и хрустит, хрустит, хрустит песком на желтых зубах… я просыпаюсь как от толчка и вижу в просвете под мостиком огромные лунные копыта коня. Это они хрустят морским песком и бренчат плоской галькой. Я стараюсь не дышать. Я еще глубже вжимаюсь в землю. А что если жеребец размозжит копытами деревянный настил, под которым я укрываюсь от смерти? Конь всхрапывает. Я чувствую в его всхрапе животный стон. Жеребца мучит глубокая рана. Изводит древко в глазу, доставшее до костяного донца. Копыта тяжело переступают по серебрянной мелочи. Галька под тяжестью уходит в песок. Лязгают звонкие подковы. Белый дьявол обнюхивает доски. Сквозь щель в потолке я вижу, как чернеет его голова, как алеет адская глотка. Конь учится смотреть одним глазом. Его движения неуверены. Что-то горячо каплет на щеку. Глубокий тоскующий вздох. Я стираю с лица конскую кровь, словно черную розу. Сквозь щель в моем потолке проникает край ветки в потеках крови. Сжалившись, я выдергиваю жало из лошадиного глаза. Жеребец потрясенно заржал. Молочное желе с косточкой зрачка вытекает на доску. Конь обнюхивает радужную лужицу света и уходит со звоном подков по галечному пляжу. Проходит минута ли, час ли. После шести часов без опоры – в неверной воде – любой кусочек твердой земли кажется раем. Я заснула, словно убитая, в самой неудобной позе: на голой земле, в душном гидрокостюме, устроив голову на валике из крупного песка, а щекой уткнувшись в йодную гальку. При этом, сквозь прилив сна, я караулила каждый звук: вот прострекотал вертолет, вот близко от берега прошло морское судно, вот донеслись звуки побудки в солдатской казарме – это утро – вот часто застучали клювики чаек по доскам, голодные птицы склевывают глаз жеребца, вот чьи-то ботинки на гвоздиках грохочут по настилу над моей головой, вот крики людей и ржание пойманного коня, значит мой белый дьявол не призрак… вот шлепки мяча на спортивной площадке – это полдень – вот от причала с ревом уходит в открытое море морской волк – скоростной глиссер – это полдник – вот гул авиалайнера в небе, вот звуки купальщиков на солнцепеке, сытые беспечные звуки счастья, вот оголтелый рев сирены – это время ужина, вечер, – вот все ясней и отчетливей плеск и шум ровно набегающих волн, в тени заката звук глохнет, рокоту моря уже не мешают голоса земли.

Так наступила последняя, самая тяжкая ночь моего заплыва.

Я начинаю мучительно заставлять себя просыпаться. Рывками. Открываю глаза и сплю наяву, глядя на близкие доски, полные заноз, наконец чувство тревоги прогоняет сон и я, очнувшись, вслушиваюсь в сердце вечера.

Судя по игре света на гальке, которую я вижу из укрытия – солнце уже скрылось за горизонтом, и небо охвачено золотом последней утонувшей зарницы. Галька отливает богатством дублонов. Ящерка ждет прихода луны. И вот галечник начинает ежиться серебром. А плевки птичьего кала – тлеть бусинами жемчуга.

Осторожно, без единого звука, – пестрой лентой – проливаюсь на камни из темноты убежища. Спасибо, любезный мостик, ты держался по-рыцарски.

Море охвачено просторами сумрака. Небо из чистого черного атласа, ни единой тучки, только бесконечный песок частых звезд. Лунная дорожка – ножом Крестной в дрожащих руках старухи – указывает мне путь. Пожалуй, я впервые затянула с отплытием! Судя по спелости луны стрелки часов уползли к десятке.

Мне по-прежнему фантастически везет – на Балтике царствует самый легчайший бриз. Морская поверхность только лишь морщится.

В той части моего островка, где расположена вертолетная площадка, в небо взлетает шальная осветительная ракета. Описав дугу, она зависает над противоположной стороной моря.

Торопливо вхожу в волны – пятками к волне – застегиваю до горла гидрокостюм, надеваю ласты.

Спешу укрыться в спасительной глубине и черноте. В просторе безмолвия.

Мне кажется, что за эти две ночи я сроднилась с Балтийским морем.

Но прежде чем плыть, я пытаюсь увидеть хоть какие-то признаки материка. Куда ни взгляну – море, лишь одно море. Над островом снова взлетает ракета. На этот раз сигнальная. Ночь теплеет от зеленого елочного огня над гладью. Душистый зеленый свет елки напоминает мне счастье, которое я испытала в первый год жизни у тетушки.

Пора!

Я погружаюсь в бесцветные чернила и быстро уплываю от берега – сначала по прямой, а затем, отплыв метров двести, начинаю сворачивать по мысленной плавной дуге вправо. Где-то же должен быть берег!

Сегодня решающий день. Моя задача отплыть как можно дальше от финской границы в безопасное безлюдье приморья.

Впервые кто-то громко фыркает рядом со мною в тесной воде. Я чуть не вскрикиваю в ответ. И резко встав солдатиком, опустив ноги в ластах, поворачиваюсь в сторону звука: Лизок, это дельфин!

Я вижу в лунной воде бутылкообразное лицо северного дельфина – белухи. Он явно настроен миролюбиво и держится на почтительном расстоянии, чтобы не испугать одинокого пловца. Это первый зверь на моем пути, который не нападает, а ластится к человеческим звукам.

Здравствуй, милый дельфин.

Так рядышком мы плывем почти два часа! Иногда он уходит вперед стремительным рывком гибкого тела – размять затекшие мышцы, но затем любовно возвращается, приноравливаясь к моей скорости.

Один раз мне удается коснуться его треугольного плавника, а другой – даже сверкающего мокрого лба.

Чувство, что ты не одинок в черном чреве морской ночи, невероятно поддержало мой дух. Жажда отступила. Руки работали ритмично, без сбоя, Ласты взмахивали в ритме дельфиньего хвоста. Вода обтекала тело беззвучно и сладко.

Это были самые легкие и счастливые часы моего безумного марафона.

Внезапно близко-близко взвыла сирена и кровавым призраком мировой злобы в мареве сигнального света цвета малины в трехстах метрах от нас – ликующим чертом – пронесся патрульный глиссер.

Этот грубый воющий вопль испугал моего чуткого спутника и он, выскакивая из воды, волнообразными прыжками ушел в ночные чертоги Балтийского моря. Прощай!

Оставшись одна, я разом почувствовала насколько устала, как измотаны и перекручены мышцы, как тяжело даются мне последние часы последней ночи. Третья ночь безумия и везения налипла на дно судьбы, как гуща морских водорослей. За час я едва-едва проплывала половину прежней дистанции. Все чаще и чаще приходилось отлеживаться на спине. А пускаясь в новый отрезок заплыва, я чувствую: отдых почти не придает сил, пульс отдается в висках, язык сух и безобразно раздут в пересохшей глотке, слюна неподвижна и густа, как жеваный пластилин, в деснах начинает проступать кровь и ее привкус придает пространству воды и высоты дух дурной телесности, волна отдает мясом, а пенные гребни слюнятся, как десны. Я понимаю, как опасна эта душевная вязкость – парить или продираться по скользкому мясу – не одно и то же.

Я уже не могла внушать с прежней силой: «Ты – рыба, Лизок, – наоборот мысли были стянуты обручем страха, – если поднимется ветер – тебе не сдобровать».

Впервые появилась резь в глазах, уставших от соли, от луны, от близкого блеска воды, порой казалось, что брызги проникают сквозь стекла очков и песком надирают глаза. Любое движение век причиняло боль.

Проверяю запасы воды – два патрона! двести граммов на переход через пустыню. Море и песок одинаково не утолят моей жажды. Почему ты не запаслась пресной водой из медного краника, дура!

Один раз пролетел ночной самолет. Он убедил – ты плывешь в – правильном направлении: к берегу. Я перевернулась на спину, приветствую его появление глотком пресной воды и горько провожая взглядом уютные кружочки бортовых огней. Это был большой первоклассный «Боинг». Он шел в сторону Хельсинки. Там уютные кресла. Там пассажиры листают журналы. Там стюардессы катят по коврам дивные столики с баночками пива, пузырями пепси, бутылочками швепса… почему я все время обречена бороться за каждую секунду своей жизни? Почему я плыву в преисподней, в середине самого черного отчаяния? Рыбкой в густой туши? Одна против всех!

Я разрыдалась – слезы омыли глаза и резь поубавилась.

Плачь, Лизок, плачь!

Еще через час мое положение стало почти угрожающим. Я теряла скорость с каждой минутой. Руки почти не слушались. Появились первые боли в спине. Я вязла в мясистых волнах. Боже, как быстро наступает рассвет!

На горизонте ни малейших признаков близкой земли! Я стала бояться судорог в ногах. Роковой момент! И именно в эту отчаянную минуту батарейки обогрева иссякли! Мое положение становилось катастрофическим. Через резиновую кожу к сердцу стал сразу просачиваться холодок Балтики. Тело чувствует холод. Я плыву на поверхности смертного ложа. Гроб с женскими ручками! Гроб с телом утопленницы. В нем через край плещется морская вода. Я утону!

Но на весы жизни судьба разом бросает противовес – берег!

Он выступил на горизонте угрюмым сгустком тумана. Головой спящего зверя с закрытыми веками.

До земли не меньше двух километров! Чтобы сейчас пересечь такое пространство мне понадобится уйма времени. При такой усталости – это отчаянно много.

А еще страх перед судорогой.

Каждый гребок давался с трудом. Вода сначала стала вязким желе, а потом налилась мускулами.

Пот проникал сквозь водные очки и заливал глаза.

Веки ел крупный песок.

Все тело затекло от напряжения, как рука во сне.

Рот пересох.

Последнюю капсулу с водой я выпила буквально пару минут назад, но влага сразу испарилась из тела, как роса на песке.

Берег стоял на месте, даже пятился от меня.

Ночь легко отдавалась напору рассвета.

И тут начались судороги! Сразу в обеих ногах! Я червяком боли завертелась на воде… мне удалось справиться с зажимом в правой, но левая нога была перекручена болью, словно жгутом. Я стала орать благим матом, призывая звуки на помощь мышцам. Игла! Но я не могла нашарить ее усталой рукой. Кортик! Вытянувшись на спине, задрав парализованную ногу вверх, я вытащила из ножен на правой острое лезвие и сделала несколько глубоких уколов в икру. Лезвием сквозь оболочку костюма и пододетую ткань. Я видела, что кончик лезвия окрасился кровью, но кожей не чувствовала проникновения металла. Наконец вода вокруг меня настолько окрасилась кровью, что мыльная пенка зарозовела. Только тут боль прекратилась и я смогла вытянуть окаменевшую ногу. И взмахнуть ластами.

Я плыву на руках.

Когда до берега оставалось меньше половины пути, наступил самый страшный момент – ко мне примчался на водном мотоцикле финский пограничник.

Он прочно стоял на узкой опоре, держась руками за руль белоснежной плавающей машины. Немолодой худощавый человек в защитной форме.

Я лежала на воде раскинув руки крестом. Тяжело дыша.

Выскочив из рассветной дымки, человек тот направил мотоцикл прямо ко мне и не мог не заметить на воде пловца! Но он не заметил. Я была так бесчувственна и безразлична к собственной участи, что не встала в воде, а осталась лежать, перебирая руками и ластами. От меня расходились круги по воде. Так что! Скользя по волне – на расстоянии метра! – от моих ласт, пограничник даже сбросил скорость и явственно свесив голову, пытался разглядеть очертания человеческого тела, пытался и не мог. На лбу его собрались морщины. Я вижу склеротические щеки и мешки под глазами. Я чувствую запах мужского одеколона с душком лаванды.

Главное не встретиться взглядом!

Краем глаза я видела с каким нечеловеческим усилием он пытается что-то разглядеть на воде. Но морской парок застит взор. Но блики пестрят. Но судьба моя не отвернулась.

Сделав круг, он мчит дальше.

Я остаюсь без движения.

Я не могу заставить себя жить дальше, и только низкий налет чайки возвращает меня на поверхность воды. Белокипенная дрянь схватила клювом черную рыбку. Но ящерка уцелела!

Последние метры были просто ужасны – я даже начала пить соленую воду. Силы окончательно покинули тело. Я чувствую, что иду ко дну.

Я уже не плыла.

Я стала тонуть.

И вот ящерка на дне. Животом на крупной гальке. Ногами на полосе песка. Мой рот открыт и полон воды. Но вода над головой кажется так близка, так нежны разводы света на изнанке мокрой кожи, они так похожи на ткань крыжовника, на изумрудные жилки глазастых ягод, что я пытаюсь всплыть… что это?! Я вижу над собой два малиновых прутика из белого донца, каждый прутик обтянут корой и на конце расстраивается трилистником перепонок. Это же чайка!

Я шатаясь встаю на ноги и сделав два шага падаю на колени.

Коленные чашечки стукаются о камни. Дно!

Я не могла встать, а – по-собачьи – плыла вперед. Но дно в этом месте было настолько отлого, что мне пришлось плыть животом по днищу еще полчаса. Вот уже колени барабанят об землю. Вот уже и живот сгребает под себя мелкую гальку. Наконец я подбородком тараню сырой песок, черепахой выползая на берег.

Прямо передо мной белеет привидение чайки. Оно неподвижно.

Мое бессилие так велико, что я продолжаю передвигаться ползком, и только почувствовав нежную, мягкую, пахучую, сонную травку под мертвыми пальцами, подняла голову – раннее раннее утро. Светает. С моря на берег ползет туман. Галечник кончился. Я вижу пустой травянистый берег.

Боже, ты это сделала!

Я начинаю кусать свои руки, чтобы заставить себя встать и идти вперед. Моя кровь солона и холодна как кровь рыбы. Тело протестует: не встану, пусть они делают все, что хотят!

Шатаясь, я встаю и бреду мимо призрака сонной белой коровы в леопардовых пятнах, которая мерно жует призрак травы, глядя на мой фантом с поверхности зеле-нистого лужка, который мне кажется застоялой водой с разводами тины.

Еще один призрак – сеновал. И бестелесная дверь-привидение.

Господи, как душисто и пьяно пахнет свежее сено. Я взбираюсь – на коленях – по крепкой уютной гладкой лестнице вверх. Кажется, я все еще не сняла ласты. Ступени ласкают русалку поцелуями прохладного дерева: ты это сделала, Лизок!

Кудахтая, от утопленницы убегает видение снежной курицы, оставляя в ямке на сене белоснежное овальное наваждение. Я поднимаю фантом зыбкими руками, обнимаю бледными полосками пальцев, подношу к самому лицу и зубами начинаю кусать скорлупу. Только в зубах еще остался осадок силы. Но зубы бессильно скользят по овалу. Наконец скорлупа поддается натиску голода и, хрустнув, снежный призрак щедро, сытно, безумно и густо проливается в рот горячим цветом янтарного желтка и молочного белка. Это яйцо!

Я засыпаю так крепко, как никогда в жизни.

Глава 9

Генерал дает мне второй урок практического ясновидения – урок о допросе спящих. – Незнакомец из сна. – Марс и Герса – история любви и ненависти. – В руках ясновидца личная вещь Гер-сы! – Она вплавь добралась до финского побережья. – Я вылетаю в Хельсинки с приказом уничтожить врага на борту морского парома «Крепость Суоменлинн».

Итак, нам удалось узнать имя врага – Гepca!

Осталось – пустяк – заполучить в руки любую личную вещь девушки, и маэстро мгновенно обнаружит ее местонахождение мысленным взглядом гениального медиума.

Правда, я не могу понять, откуда взялось столь странное имячко? Среди русских имен такого нет… я заглянул специально в словарь. Может быть она иностранка?

Я с нетерпением ждал следующего утра, чтобы увидеть Учителя и обсудить ситуацию, но… но прошло целых долгих четыре дня прежде чем он назначил мне новую встречу в полночь!

На все мои попытки дозвониться по внутренней связи офицер охраны холодно отвечал, что генерал занят.

Чем?

И вот, наконец, я впервые вхожу в аппартаменты Августа Эхо. Офицер безопасности проводит в личную комнату генерала и уходит, оставляя меня одного. Неслыханная честь! Я здесь никогда раньше не был. Самая спартанская обстановка: одинокий рабочий стол, кресло на винте с высокой спинкой, компьютер, диван, обитый вишневой кожей с брошенным поверх ложа клетчатым пледом, музыкальный центр у окна в стенной нише… единственная роскошь – восточный кальян на резной азиатской подставке из яшмы. Эхо иногда курит гашиш для шлифовки воображения.

Но где сам маэстро?

Я в недоумении разгуливаю по комнате. Сначала мое внимание привлекает единственная папка на рабочем столе. Она лежит лицевой стороной вверх, и я могу прочесть титульный ярлычек: «Герса. Операция возмездия»… Надо же! Эхо уже завел дело на врага, имя которого мы узнали четыре дня назад. Но тут я замечаю четыре цифры: 197Г… Это уже указание года? Но как понимать это? Выходит ее имя было известно ясновидцу еще тогда! почти двадцать пять лет назад…

Эта загадка в тот час осталась так и неразгаданной. Если бы тогда я мог знать, как ужаснет меня разгадка. Если бы знать!

Затем мое внимание привлекает зашторенный предмет на стене. Подхожу и нахально раздергиваю занавесочки – там под стеклом старинная гравюра самого непристойного содержания: над обрывом борются два гермафродита. Слева – грудастый курчавый юноша с женскими прелестями и кудрявым лоном, справа – длинноволосая девушка с мужским естеством такой непомерной длины, что фаллос оплетает змеей ногу соперника и дотягиваясь до пояса, глядится в круглое зеркальце на лоне юноши, выбрызгивая из змеиной головки двузубое жальце свежего семени… Брр!

Внезапно я слышу стон и, оглянувшись, с испугом замечаю, что оказывается Учитель спит на диване. Я не разглядел под клетчатым пледом очертания человеческого тела. Но бог мой! Как-страшен был его вид – черты благородного лица искажены дьявольской гримасой. Он силится проснуться. Вдруг вскрикивает: женским голосом! Ему снится кошмар! Глаза приоткрылись, мышцы лица стали дергаться от нервных судорог, рот раскрылся, язык выпал на подбородок.

– Учитель! – я стоял ни жив, ни мертв.

Эхо вскрикнул опять. Женский голос словно исходил из утробы как у чревовещателя. Это был неистовый вопль немолодой женщины, которую перерезало трамваем!

– Учитель, проснитесь! – я словно прикипел к месту.

Внезапно он очнулся и закрылся руками. Когда нервные судороги прошли, и лицо приняло осмысленный вид, маэстро увидел меня.

– Что с вами? Вы так кричали… – я хотел сказать женским голосом, но поостерегся задевать тайны великого человека.

– Меня убьет обезьяна, – произнес он заплетающимся языком, – паршивая смрадная обезьяна с откушенным хвостом… что-то вроде крупного павиана. Бабуин или гамадрил… Обезьяна засунет мне в глотку раскаленный нож… по самую рукоять засунет, повернет и конец!

– Очнитесь, генерал! – мне показалось он либо пьян, либо одурманен порцией курева.

– А, Герман… – он вытер с лица капли пота и спустил ноги.

Маэстро был одет совершенно по-домашнему: махровый халат, голые ступни в шлепанцах. Он заметно осунулся после того ужасного дня, когда подвергся нападению гюрзы, появились мешки под глазами, горячий взгляд выдавал недомогание.

– Ну и приснится же… – он откинулся на спинку дивана.

– Но вам же никогда не снятся сны, маэстро!?

– Сны нет… мне снятся только кошмары, Герман… фу, какая мерзость – нож во рту… ты никогда не пробовал?

Ирония – первый признак – маэстро приходит в себя.

– Я вижу тебе не понравился офорт Шонгауэра? Черт! меня выдали раскрытые занавески.

– Похабная работенка, – ляпнул я скорей от растерянности, чем от душевной наглости.

– Остерегись, Герман! И задерни офорт от солнца. Это оригинал…

Я исправил ошибку профана.

– Ты не узнал самого себя? – продолжал насмешки маэстро, – тот, что слева – грудастый юноша с дамскими сиськами – это же ты собственной персоной. ПосмоГ-ри-ка получше!

– Что это? – но я не стал вглядываться, а демонстративно отошел от стены.

– Это ребес, – Эхо стал серьезен и мрачен, – знак двуполости бога и знак человека, его творения. Это две стопы Эроса, которыми он ступает по земле: левая – страсть и соитие, правая – смерть. Тайна в противоположном. Твоя изнанка – женщина, Герман. И теперь ты знаешь ее имя…

– Я не понимаю ваших намеков, – мой обиженный голос выдал настроение души: любимый ученик задет за живое оскорбительным сравнением с грудастым юношей, с гермафродитом.

– Не дуйся, Герман, – усмехнулся маэстро, – Я тоже – ребес. Моя оборотная сторона – женщина. Мы вещество, а не существа, Герман. Все мы – пленники Сал-макиды… Она была очаровательной нимфой, а ее прохладный ключ был чудом Карий. Я любил там купаться…

Глаза Учителя заблестели, он явно все еще был не в себе.

– Поверхность воды в том ключе делила купальщика на две части – мужскую и женскую. Всплываешь и видишь в воде свою девичью грудь, ее можно даже пощупать руками. Ныряешь – и становишься юношей. Эти переливы плоти, игра столь разных чувств – ни с чем не сравнимое ощущение. Наслаждение упоительное… В молодости я купался там часами и Нимфы парили в воздухе, любуясь тайной жизни… Ммда…

Эхо замолчал, на его просветленном лице играли блики отраженной воды.

Он что спятил? Что он несет?

– Кто здесь? – вздрогнул Эхо.

– Это я.

– А! Герман, – он окончательно очнулся и наконец поднялся с дивана.

– Так вы в порядке, маэстро?

– Нет. Температура тридцать восемь и две. Кашель. Но это не мешает мне думать о Гepce!

– Но откуда взялось столь странное имя? – перешел я с места в карьер, – Оно явно не русское. Это иностранное имя?

– Кис, Кис, Кис, – зовет маэстро кота, и тот сонно вылезает из-под дивана, выгибая спину и сладко зевая.

Я впервые вижу любимца генерала сиамского кота-альбиноса, о котором слышал от офицеров охраны.

– Это имя античное, древнегреческое, – ответил Эхо, взяв на руки своего любимчика, – но в нашем случае это не само имя, а его изнанка. Нужно его перевернуть лицевой стороной.

– Как это, перевернуть?

– Вспомни, Герман, что нам известно о Герсе. Она сирота. Следовательно не знает имени, которое получила при рождении. Вспомни, что в интернате ее держали под именем Серафимы Крюковой. Но как известно человека под таким именем нет. Сейчас у нее снова другое имя. Так она обороняется от меня. Ведь для ясновидца нужно только две вещи – подлинное имя и личная вещь человека. Подлинное имя найдено – Герса. Пожалуй, она сама не знает, что это имя ей дали при рождении… впрочем, я не буду это утверждать. Одним словом, нужно перевернуть ее имя и тогда мы обнаружим изнанку, какую-нибудь Катеньку или Машу, Марину или Розалин.

– А не пора ли перевернуть и мое имя, Учитель?

Я воспользовался ситуацией, чтобы затронуть то, что меня так долго мучит – настоящее имя и настоящая судьба.

– Разумеется, давно пора, Герман! Давным-давно пора, – сказал Эхо, впиваясь рукой в загривок кота с такой силой, что тот дернул хвостом и зло посмотрел на меня зелеными монетами.

– Только раньше, – продолжил он с раздражением, – ты перевернешь ее имя! И он сбросил кота на пол.

– Брысь!

Кот тряхнул искрами и пошел прочь, сохраняя достоинство.

– Надеюсь, Герман, ты уже вычислил его имя?

– Да, Учитель, вашего кота зовут Ребес.

– Ха, ха, ха… браво, ученик! Ты почти угадал. Но он не двупол, он – кастрат, то есть совершенно бесполое создание.

И внезапная вспышка раздражения:

– Мы теряем время впустую. Пора тебе взяться за дело и сорвать маску с врага!

– Но как? – я был растерян и не скрывал этого.

– Это твоя задача, а не моя.

– Но, почему бы вам самому не перевернуть ее имя, Учитель?! У нас действительно времени в обрез. Дорог каждый день…

– Оболтус! – вспыхнул маэстро, – неужели ты до сих пор не понял, что я пытаюсь уйти от судьбы! До меня такое не удалось никому, даже самому Зевсу! Мне удалось почувствовать приближение преждевременной смерти. Мне удалось установить, откуда исходит угроза. Мне удалось понять, что моя смерть прячется в молодой девушке по имени Герса. Как игла Кощея в яйце! Герса! Ее настоящее имя стало наконец добычей мага! Но я бессилен сам отвести удар. Я не вижу эту суку, не знаю толком, кто она и где прячется, и откуда нанесет мне удар. Это можешь сделать только ты, идиот! Ты, а не я. Потому что ты ее зеркальный двойник, и я нашел тебя. И ты не промахнешься, как отражение никогда не промахивается в зеркале мимо лица. У тебя будет другой конец, дурила! Против тебя Герса бессильна!

Я был поражен столь яростной вспышкой гнева, никогда еще Август Эхо не оскорблял меня с такой силой и отвращением.

В ярости генерал засвистел нечто грозное, но вспомнив свой последний зарок – не свистеть! – врубил сте-реоколонку и грозовые раскаты «Мессии» – оратории Генделя – на полчаса прервали наш диалог.

Эхо слушал музыку, заткнув уши пальцами, чтобы выдержать впечатление и не брызнуть кровью из губ на шахматный пол.

– И вы знаете мой конец? – спросил я, когда стихла музыка.

Мой голос дрогнул. Эхо не глядел в мою сторону.

– Да, и если ты справишься с задачей, я открою тебе все твои тайны, Герман… И все правила борьбы с тайнами… Но ближе к делу! Идем! Ночь ждёт.

Он пошел к выходу и соизволил заглянуть мне в глаза:

– Забудь все, что я наболтал со сна… О ребесе, о Салмакиде. Я насмешничал. Только насмешничал.

Но я не собирался ничего забывать, тем более того, что велено забыть!

Забегая вперед напишу, что больше я ни разу не видел той злосчастной гравюры за шторками на стене, даже крючок на котором она висела был вынут, а отверстие зашпаклевано.

Мы стремительно шли по коридору в сторону лифта.

– Я уверен, что ты еще сегодня узнаешь кто она и укажешь, где наш враг прячет личные вещи от моего взгляда! Ведь ты чертовски одаренный балбес, Герман!

Для этого не нужно никуда уезжать, бежать или звонить. Ты просто-напросто уляжешься спать.

Мы спустились на первый этаж и вошли в просторную ванную комнату, где уже была приготовлена горячая ванна – глубокий квадрат, утопленный в пол и облицованный черным мрамором.

Над водой мини-бассейна курился пар.

Лопалась пена.

Пахло орхидеей.

– Все, что я сейчас скажу – это смесь банальностей и откровений… Сон – изнанка человеческой жизни. Тайна, в которую ты погружаешься: каждую ночь вместе с миллионами других спящих. Если днем все мы отличны друг от друга, то во сне люди слитны и неразличимы. Сон гипнотической силой сплавляет наши личности в одну жидкую полумистическую бесформенную субстанцию сновидения. Она обнимает земной шар мыслящей магмой. Имя ее – сносфера. Это мистический продукт человечества не менее важен, чем цивилизация, которую оно создает. И ясновидец может путешествовать по этому слою из одной души в другую с легкостью призрака!

– Где-то в этих сновидческих облаках, – продолжал он, – спрятан сон человека, которому снится наша Гepca. Думаю, что таких людей даже несколько. Она хороша собой. Она угрожает благополучию семьи, которая ее предала… Наверняка есть и человек, который любит ее. Словом, надо найти того, у кого сон самый яркий. Нужно увидеть этот сон и, обернувшись оборотнем внутри сна, разглядеть спящего хорошенько, запомнить его лицо, внимательно осмотреть его комнату, попытаться запечатлеть все до самых мелочей, ведь днем эту комнату надо будет отыскать. Еще лучше – выйти из сна и осмотреть весь дом спящего. Выйти наружу, запомнить номер дома, название улицы. Ведь это может быть дом за тысячу километров от нас. Если бы это был мой сон, я бы просто допросил спящего. Проснувшись утром, он все забудет. Но тебе, Герман, такое еще не под силу.

– Учитель! – воскликнул я в отчаянии, – Я не справлюсь. Я ничего не понимаю в снах. Я никогда их не помню. И как я найду один нужный сон среди тысяч сновидений?!

– Раздевайся! Вода начала остывать. И смерь температуру, – Эхо неумолимо протянул градусник.

Вид термометра меня просто рассмешил:

– Я здоров. К чему эти физические фокусы?

– Температура воды в ванной будет поддерживаться строго на уровне температуры твоего тела. Тогда ты не будешь чувствовать воду, а станешь как бы парить в воздухе. В состоянии невесомости. Это поможет глубине твоего поиска и ты сможешь управлять галлюцинацией.

– Да я никогда не засну в воде!

– Тебе сейчас сделают один ма-аленький укольчик… – палец Учителя грозно навис над кнопкой вызова.

– Постойте! Ответьте только на один вопрос, маэстро… Что стало с той дьяволицей, которая сначала хотела убить меня, а затем убила вашего спящего мальчика?

Мой вопрос был крайне неприятен Эхо, но я выбрал удачный момент и он, поколебавшись, ответил:

– Тут еще много загадок, Герман. Кто-то использовал сомнамбулу, чтобы следить за Герсой по всем правилам специальной психоразведки. Не только в России идут опыты по дальновидению, у американцев есть подобная программа «Золотые ворота», у англичан, в МИ-6, существует мощный отдел анормальных операций… Они знают кто я такой, но бессильны остановить и подавить Августа Эхо. Так вот, эта маленькая дрянь управлялась опытным кукловодом из-за занавеса. Кто он, мы еще не знаем. Выслеживая Герсу, свою подружку по интернату, это маленькое чудовище увидело, что я тоже выслеживаю Гepcy с помощью своего, дивного спящего Адониса. И тогда она приняла решение уничтожить конкурента по слежке. Ты попал в ее руки только потому, что взял из кармашка убитого офицера электромагнитный ключ. Без твоей помощи она бы не справилась, девочке – хотя ей на самом деле столько же лет сколько Гepce, примерно двадцать, двадцать два года, – девочке нельзя пройти в институт без сопровождения и пройти посты охраны.