Текст книги "Охота на ясновидца"

Последний взгляд – и я замечаю одинокую всадницу на черном коне. Она явно скачет в мою сторолу. Рядом бежит огромная собака.

Мачеха!

Я кубарем слетаю вниз к общему столу и сажусь, как ни в чем не бывало, рядом со злюкой Кэби, но дьяволица сразу поняла, кто я такая и мгновенно узнала меня!

Первым приближением всадницы заметил старый слуга: «Потише, маман!» Стало тихо – никто не считал куклу Лиззи настоящей хозяйкой. Она сама, дрогнув, сказала, что завтра у маман юбилей, в дом уже собираются гости, но, чтобы никто не смел ее поздравлять – дни рождения ее угнетают! Что ж, я одна поздравлю мадам с днем ее смерти! И вот к нам, на дорожку у края бассейна, отражаясь в ровной воде розоватого неба, подскакала всадница в костюме для верховой езды на громадном вороном жеребце. Она властно натянула удила, останавливая коня, и вперила в меня ошеломленный взгляд. Я сразу узнала ее – это была женщина из моего сна! И хотя там она всегда закрывала лицо руками, я узнала эту смертельную бледность холодного зимнего дня на ее холеной роже с кровожадным ртом вурдалака. Видимо и я ей не раз снилась в этом самом наряде: молодая смерть в античной тунике с золотой чалмой на голове и кровавым червонным цветком розмарина на пунцовой щеке. Ее лоб мгновенно покрылся мелкой испариной. Рука так дернула удила, что конь тревожно храпнул, мотнув тяжелой головой. Все кто сидел за столом заметили эффект, который я произвела на всадницу; возникло неловкое молчание. Отставший на корпус лошади смоляной пес в ошейнике из того же смутного сна – из красной свиной кожи с тупыми шипами – тоже уделил мне особое внимание, подбежав, рыча обнюхал мои колени и, капая пенкой, зло оглянулся к хозяйке, ожидая команды: фас… «Фу! Иссис! Фу!» – вскрикнула мадам хриплым голосом ужаса. Чувства мои были так обострены, что я легко въехала в лихорадку ее мыслей: первым делом она решила, что я вооружена и смертельно испугалась за дочь. Мне ничего не стоит поднести пистолет или нож к горлу и взять Лиззи в заложницы. Или просто демонстративно убить соперницу в начале атаки.

Но я уже поняла, что дочь совершенно не в курсе козней собственной матери против падчерицы ив мыслях пощадила пустоголовую куклу… признаться я тоже была ошеломлена тем, с какой быстротой вороная тварь раскусила меня и – глубиной ее реакции на явление Герсы.

Черные зрачки мачехи так расширились, что захватили всю радужную оболочку – не глаза, а пулевые отверстия! Кто-кто, а она прекрасно понимала, что я абсолютно неуязвима – судорожные подергивания мышц захватили все лицо всадницы с такой дьявольской силой, что изо рта на миг высунулся язык. Острое, мокрое, розоватое жало змеи. Картина нервного потрясения была так ужасна, что все прикипели к местам за столом.

– Что с тобой, ма? – Лиззи с досадой притянула к себе рычащего пса за ошейник.

Голос дочери помог стерве справиться с судорогами:

– Кто эта девушка? – выдала свой ужас женщина.

– Это моя новая подруга, мадам! – смело вмешалась интриганка Кэби, – Марион! Она девственница!

Я смотрела прямым взглядом в очи мачехи, взглядом насмешки: не ломай комедию, падла. Мы обе знаем кто я, зачем, для чего и почему.

– Лиззи, прошу тебя, – стала заискивать мать, – на полчаса! Извините, у нас срочный разговор.

Она никак не могла справиться с удилами и опять так нервно рванула кольцо в лошадиной пасти, что жеребец, всхрапнув, чуть привстал на задние ноги и глухо долбанул в землю круглым копытом. Мотая мордой, он уронил пену на скатерть пятнами мрамора.

– В чем дело? – изумилась дочь, не привыкшая к просительным ноткам во властном голосе матери.

– Езжай в дом! Быстрее! – и, стегнув лошадь плеткой, она пустила махину во весь опор смертельной тревоги.

Черный кобель ринулся следом, и все трое пропали из глаз в набеге вересковой пустоши.

– Она приняла тебя за репортера светской хроники! – предположила бестия Кэби. Все ухватились за эту мысль и разом зашумели.

Встревоженная поведением матери, Лиззи впервые обратила на меня пристальное внимание и внезапно тоже переменилась в лице – все-таки она что-то знала! – неужели, неужели… это Гepca, прочитала я на кукольном лбу, и, судорожно встав из-за стола, хозяйка извинилась перед гостями:

– У маман какие-то проблемы. Я скоро вернусь. – она завела одну из машин на стоянке и укатила к особняку.

Я решила ее отпустить – пусть они наконец объяснятся.

Но с отъездом Лиззи моя ситуация тоже резко менялась – тревога! Враг мог перейти к атаке, а первой должна была начать я.

И опять выручила Кэби:

– Поехали. Мне это не нравится, – она решила, что я разоблачена – и была недалеко от истины – и не хотела лишнего шума.

А мальчику своему показала выразительный кулак: скди, морковь!

Под недоуменные взгляды компании, мы сели в кабриолет, а когда покатили по ленте вниз, к въездным воротам, я сказала: «Кэби, я ничего не успела сделать. Мне надо остаться здесь на ночь».

– Но она тебя раскусила!

– Фиг с ней. Притормози у кустов. Все скажут, что ты увезла меня. А изнутри ворота откроются автоматически.

– О'кей. Только не попадись. Будет больно! – она притормозила у куста жасмина. Я выскочила на слабом ходу.

– Эй, Марион, ночью здесь бегает пантера. У мадам свой зверинец.

– Спасибо. Я хорошо бегаю.

Кабриолет покатил дальше, но я прекрасно знала – на выходе машину остановят и даже обыщут багажник. В зверинце объявлена тревога, и охрана не собирается выпускать меня из ловушки, а я… я не собираюсь никуда бежать, сволочи.

Я жду наступления ночи.

Смеркалось. Я свободно и открыто ушла вглубь поместья, бродила среди пасмурных цветов золотого вечера, вышла к искусственному водопаду, где искупалась в прохладной пресной воде, затем забралась на макушку той самой рукотворной горки, которую я мечтала обрушить на логово змей.

Сумерки густели, закат утонул за облачной грядой и увлек за собой всю небесную парчу с небосвода, включилась луна. С нарастающей яростью я наблюдала в окуляр оптического прицела за приготовлениями врага к обороне: во всех окнах особняка был зажжен свет, который отогнал ночь от стен дома – видно любой закоулок, каждую веточку вяза.

Залитый ослепительным светом домина теперь стал похож на сказочный замок, где наследный принц давал бал для невесты Золушки. Что ж, я пришла! На моих ногах хрустальные туфельки, со мной шесть мышей и шесть ящериц, одна усатая крыса и пустая тыква, которая, грохоча как карета, катит под горку на кукольный домик, бля!

Были так же срочно развернуты несколько прожекторов от ворот в глубь парка. Я знала, что мачеха не станет обращаться за помощью в полицию, что обороной заняты ее личная охрана, что домашняя свора уже ищет меня во все глаза через оптические прицелы и, возможно, приборы ночного видения. Но мачехе, конечно же, не везло – над островом собиралась ночная гроза, и я уже видела ее блистающий контур. Черная гора гневного антрацита парила над Балтикой, заслоняя звезды и наползая на долины лунного света. В нужный момент провидение вырубит на фиг весь свет, и домина ослепнет. Вы обречены, говнюки!

Только странный домик с косою стеклянной крышей один затаился, пытаясь прижаться к ночной земле, раствориться в темноте – ни. звука, ни капли света… лишь бы ты не заметила меня. Напрасно! Маскировка в первую очередь привлекает воина.

У входа стоял электрокар, тот самый, что я заметила днем. Значит, черный водила в рыжей штормовке здесь. В мышеловке. И видит меня.

Я спокойно прошла к дубовой двери и дернула за веревочку. ТУК-ТУК. ВАША ВНУЧКА КРАСНАЯ ШАПОЧКА НЕСЕТ ВАМ ЛЕПЕШКУ И ГОРШОЧЕК МАСЛА, КОТОРЫЙ ВАМ ПОСЫЛАЕТ МОЯ МАТЬ! В глубине звякнул отчетливый колокольчик.

Я по-прежнему держу себя совершенно открыто.

Я по-прежнему ничем не вооружена.

Почему водила не стреляет?

Я снова берусь за веревочный хвостик. ДЕРНИ ЗА ЩЕКОЛДУ, ЗАДВИЖКА И ОТСКОЧИТ.

В стенах домика ни одного окна, весь свет идет днем только через крышу. Пожалуй, это тюрьма!

Кого так прячут от меня, черт возьми!

Наконец я слышу человеческое дыхание и какое-то близкое щелканье: щелк, щелк – и оглядываюсь, и вижу в полумраке, который мне ни по чем, ведь в темноте я вижу, как кошка, присевшего на корточки у куста штамбовых роз – в темноте их цветы, как черные раны рваного мяса – водилу в рыжей штормовке, который безуспешно пытается выстрелить из пистолета пулемета. Он поставил предохранитель в положение «автоматический огонь». Он получил команду на мое безусловное уничтожение, но пулю перекосило в стволе, и сейчас он бесмыссленно жмет на курок и дико дергает пистолетный затвор, раздолбай!

От моего смеха черное лицо черного покрывается испариной и сереет – в поисках оружия, я замечаю скобу для чистки обуви от налипшей грязи, вбитую в деревянное крыльцо, пробую рукой ее лезвие – оно достаточно острое, если его бросать с надлежащей силой. Остается только выдрать скобу из дубовой доски. Что я и делаю. Мой праведный гнев настолько силен, а возмездие так назрело, что скоба легко выдрана с мясом из дерева. Я чувствую себя центром раскаленной сферы, имя которой кара, и сфера эта есть сила, которая мне подвластна. Я – центр циклона.

Бросок! Меня хотели убить в три годика! Перевернувшись в воздухе несколько томительных раз, стальной клинок глубоко вонзается в человеческое горло, брызгая в темноту жидкими побегами черной смолы. Алиллуйя! Это кровь.

Потрясенный ранением, верзила одной рукой выдирает – с мясом – скобу из горла, а другой – молча – зажимает ужасную рану, пытается бежать. Но я сбиваю тушу ударом ноги и наступив на грудь требую: «Ключи, козел!»

Он продолжает упорно молчать.

Тогда я отдираю руки от горла, давая простор выбегающей крови. Она выбрасывается темными толчками, в такт толчкам сердца в груди.

– Ключи!

Несчастный мычит в ответ, показывая на пояс пальцами сырыми от липких чернил. В глазах великана священный ужас – за считанные секунды его повергла ниц страшная белая незнакомка в золотой чалме и с зашнурованными ногами, и вот он беспомощен, как ребенок с перекушенным горлом. Истекает красной смолой.

Только тут я вдруг понимаю, что он немой.

Я выдираю пояс из мужских штанин. На поясе цепной брелок с набором ключей. Какой?! Чернильный палец тычется в маленький ключик, оставляя на металле густую слезу. КОГДА КРОВЬ СЧИЩАЛИ С ОДНОЙ СТОРОНЫ КЛЮЧА, ОНА ПОЯВЛЯЛАСЬ НА ДРУГОЙ.

Раненый на четвереньках уползает в ночь, в сторону особняка.

Я осторожно вхожу в дом. Чувствую, что он пуст. Ни души. В прихожей горит глухой свет. Пахнет больницей. Тут я должна сказать, что первым делом ищу туалет. И вот почему. От победы над черным Голиафом у меня свело желудок и, склонившись над раковиной, я в приступе рвоты выдавливаю на снежный кафель несколько лимонных полосок желудочного сока. И это я рассказываю сейчас только для того, чтобы заметить полное отсутствие и бумажных салфеток, и туалетной бумаги, и бумажного полотенца. Вообще ни клочка! Я полощу рот водой и промокаю лицо сухой губкой из зеркального ящичка.

В моей жизни нет места случайностям: в отсутствии бумаги явно таится определенный смысл.

Проходя по коридору, я вижу внутренний телефон, снимаю трубку и бросаю в напряженную тишину только одно слово: сука! и вешаю трубку на место.

Зачем ты выдаешь свое местонахождение, Лиза? А затем, чтобы двинувшись на штурм домика под стеклянной крышей, охрана подобрала на пешеходной дорожке умирающего тюремщика, иначе он подохнет от потери крови. Он встал на моем пути и получил по заслугам. Но я не хочу никого убивать, кроме холеной гадины.

Еще одна закрытая дверь. Подбираю ключ. Щелк. Я вхожу в пустую залу под стеклянным косым козырьком ночи. В центре – прямоугольная клетка, внутри которой железная койка и инвалидное кресло. В нем – человек, которого я бы узнала всегда, везде, при любых обстоятельствах. Он совершенно сед и страшен. Он гол, если не считать набедренной повязки. Он смотрит на меня блуждающим взглядом безумца. Смотрит и не видит.

Папочка!

Я падаю на колени. Вот что значит, упасть как подкошенная – ноги не держат – в слезах обожания и в ужасе от его невидящих водянистых глаз, задернутых голубой дымкой. Я подползаю к замку клетки. Который? Ты! Щелк! И проникаю в клетку. Бегу к человеку, и плача обнимаю легкие кости. Папочка! Папочка! Слезы градом из глаз. Я поднимаю отца на руки и начинаю кружить от счастья и ужаса. Боже мой – он безумен! Он почти не реагирует на мои объятия, только слабо толкает колючими локтями, его руки слепо ловят воздух. Седой лягушонок! Он не обнимает свою любимую дочь, а повторяет одни и те же судорожные движения, в которых нет никакого смысла: рывки и запинки, снова рывки и снова запинки. Он молчит. Он так мало весит, что меня пошатывает от тяжедти рыданий. Я слышу его волнующий запах, который просвечивает сквозь оболочку. Это запах соленого моря. А если прижать к ушам его череп, слышен шум, каким шумит пустая морская раковина. Боже мой, папочка, почему ты умер, не дождавшись меня?! Ведь ты – мертв! Мертв или нет? Я сквозь слезы вглядываюсь в безумца и замечаю тень волнения на бесстрастном лице: и хотя он никак не может остановить блуждание зрачков, его руки начинают свои механические движения с еще большей силой, словно он что-то хочет объяснить пальцами. Я целую их, пытаюсь разжать сухие пригоршни – и вдруг понимаю: что он что-то пишет и пишет в воздухе. Пальцы левой сжаты вокруг большого пальца, словно держат незримую ручку, а – правой, поглаживают и придерживают незримый листок… эти жесты просят бумагу!

Бумага! Послание!

Так вот почему в тюрьме нет ни клочка бумаги… Я уже собираюсь пожертвовать заветною книжкой, как обнаруживаю в холщевой сумке через плечо карту острова, купленную днем на автозаправке. Это большой бледно зеленый лист с очертаниями сразу двух островов и голубым пространством воды. И ручка нашлась!

Я пытаюсь вставить ручку и бумагу в руки отца, но он не может уже ничего удержать и предметы падают на пол. Поднимаю. Дура! мой папулик – левша… стоит мне только сделать все правильно, как безумец жадно склоняется над коленом и, уложив бумагу, намертво стискивает ручку за талию.

Бессмысленно блуждая глазами поверх бумаги и даже не глядя на буквы он стремительно пишет – и я, плача, узнаю этот легкий стремительный почерк:

«Здравствуй моя дорогая девочка! Здравствуй Лизок! (Буквы тесно встают друг за другом поверх синевы, какой на карте обозначено море). Я не знаю увидимся ли мы когда-нибудь. Боюсь, что нет. Ведь я все проиграл и посажен в клетку на цепь, словно опасный зверь. Лягушонок на цепи, это очень смешно-и грустно, моя лапочка. Меня хотят лишить памяти, чтобы я никогда не смог тебя узнать. Из этой клетки не упорхнет ни одна муха, и все же, я снова и снова пишу тебе письмо, хотя нет никакой возможности переправить его на волю. (Рука дергается к верхнему краю листа и ставит дату: 1979 год, месяц не знаю, место – тоже.) За окном льет проливной дождь, ночь, холодно, а когда я последний раз видел тебя был жаркий день, солнце и море… я все верчусь юлой, Лизок. Никак не могу собраться с духом, чтобы написать правду. Тебе уже семь лет, ты уже пошла в школу, значит – взрослая, скоро тебя научат читать. Так вот, дорогая любимая девочка, знай, ты родилась в Лозанне, в Швейцарии, 7 апреля 1971 года (Рука зачеркивает последнюю единицу и ставит новую цифру – 2 – а потом и ее исправляет… так и не ясно какой все-таки год: 72 или 71?) твой отец я – Платон Платонов, но это не мое настоящее имя, а выдуманное. Почему? Потому что я – шпион. Агент советской разведки. А вот твоей матери скрывать свое имя не надо, ее зовут Розали (он пишет ее настоящее имя, которое я скрываю за выдуманном Кардье!), но у нее есть еще одно имя – Розмарин. Розали Розмарин! Это ее артистический псевдоним. Роза Розы Морей. Ее отцу, твоему дедушке Жану-Луи Кардье принадлежит очень крупная автомобильная фирма с филиалами во многих странах мира. Это еще и финансовая империя, и прочее, и прочее… Семье Кардье принадлежит больше трехсот заводов в 70 странах Земли. На сегодня это пятая компания Европы по величине капитала. Но тебе пока это все не интересно, кроме дворца в Эль-Аранше, это в Марокко, где ты, Лизок, провела свое раннее детство. Помнишь, свою комнату со шкурой леопарда на полу? Ты ее нисколечко не боялась!.. Словом лакомый кусочек и куча денег, на который один глупый жадный лягушонок раскрыл рот. И получил по лапам! Когда ты вырастешь, ты поймешь, что такое деньги. Какое это проклятое проклятие. Пока ты не родилась, Лизок, я придавал деньгам слишком большое значение. Надеюсь, ты научишься их заслуженно и вполне презирать.

Так вот, моя лапочка, скажу правду – я никогда не любил твою мать, зато всегда крепко любил тебя, моя крошка с голубыми глазками и золотой головкой. Да, да, Розали! Я никогда не любил тебя (Рука безумца делает прыжок вверх и пишет новую дату: 1979 год, а прежнюю густо-густо зачеркивает.) Ты никогда не была человеком моего сердца. Я всего лишь терпел тебя и скрывал свою ненависть. Пора тебе знать. Ты была взбалмошной истеричкой, жадной к страстям и неуемной в желаниях. Тебе всего было мало. Ты ни в чем не знала меры. Однажды я попал тебе на глаза и понравился, как красивая мягкая игрушка в магазине для жадин. Еще бы! Красавец-блондин с широкими плечами на фоне синего моря. А когда я поднял бунт на корабле, ты – бац! – повела меня под венец. Так я стал твоим третьим мужем. В те дни у тебя, Розали, была одна блажь: презирать роскошь и жить бедно. То есть не жрать лобстеры и принимать ванну без пены. И я вместе с тобой ломал комедию. А ведь мир насквозь промок от слез, Розали!

У тебя была манера класть мужиков на лопатки в белой фате. Ты всегда знала, что когда надоест – разведешься! Мужчина – лучшее средство для ухода за кожей! Только ты сильно ошиблась в выборе мягкой игрушки, Розали. Я вовсе не кукла, не кобель и не пупсик из резины. Я парень с двойным дном, Лизок. Она не знала того, что знаешь ты, что я тайный агент! Я корчил из себя, Розали, слюнявого кобеля. Я никогда не говорил о деньгах. И тебе это очень нравилось, Розали. Ты думала, что вертишь мной как вертят вибратор в секс-шопе, а на самом деле это мы вертели тобой, мадам Кардье! Я и еще один такой же, как я. И цель наша была проста: твои деньги, идиотка. Миллионы твоего отца. Скажу тебе правду о себе, голубенький Лизок, надеюсь ты не будешь презирать меня за честность, ведь мать решила избавится от тебя, как это делала раньше. Ты была моим третьим ребенком, лапочка. Только те, кто были раньше тебя, ушли на дно унитаза. Вырастешь, поймешь о чем я. И не дуйся за то, что я обманывал твою мать. Я знаю – бог меня за нее, – ой! – накажет. Так вот, доченька, как только я понял, что твоя мамочка увлечена мной и дело идет к свадьбе, я решил развязаться с любимой Родиной и порвать цепь между собой и разведкой. Я был не один, нас было двое, таких, кто захотел свободы от всех. Мы разыграли собственную гибель в Сиднее, это в Австралии, именно там мы сошлись с твоей матерью, Лизок. Сменили лица, документы, жизнь и перебрались в Европу, поближе к родовому гнезду Кардье во французской Швейцарии. Мой брак с такой истеричкой, как твоя мамочка, не мог быть долгим. Ей слишком быстро приедаются люди. Надо было спешить. Поэтому вовсе не случайно вскоре после нашей свадьбы погиб твой старший братец, Розали! Впрочем, ты его ненавидела с самого детства, а он – тебя. Ты знаешь, Лизок, этот подонок ее изнасиловал, когда ей было одиннадцать лет, а ему пятнадцать. Его спортивный самолет разбился при заходе на посадку во время грозы. И ты поверила, Розали? Все это враки, Лизок! Мой напарник, прикончил его в самолете, а сам выбросился с парашютом. Мы были профессионалами, моя девочка! Самолет шел на автопилоте по прямой, пока не врезался в гору. Так началась планомерная гибель семейства Кардье. Так, Розали, ты стала единственной наследницей кучи дерьма под названием деньги!

Помнишь, как ты перепугалась? Жить всерьез? Заседать в Совете директоров? Принимать участие в стратегии доходов? Вылезать из постели не к вечеру, а утром? Никогда! Но твой отец был из породы бульдозеров, Розали. Жан-Луи запретил тебе прикасаться к наркотикам, упрятал в лечебницу, промыл мозги и взял под жестокий контроль каждый твой шаг. Каждый вечер он приезжал домой, чтобы всыпать натурального ремня по твоей голой жопе. Извини, Лизок, за такие подробности. А ведь на тебя давно махнули рукой – все надежды семья возлагала на сына. Тогда ты решилась рожать наследника, чтобы отвязаться от надзора отца. Словом, все шло в масть, ведь твоим мужем, Розмарин, был я. Я! Жадный ротоухий лягушонок. И, следовательно, мой ребенок законно и честно становился наследником сумасшедшего состояния, – наследником! – принцем крови. Ты перестала жрать гормональные таблетки. И с третьей попытки родила, твое тело не хотело быть женщиной. Это была наследница. Девочка. Ты открыла свои кругленькие глупые голубые глазки и своими крохотными пальчиками обняла мой палец. И мне стало стыдно, что я такая скотина. И я посмотрел на твою мать, и увидел, что она была не только злой куклой, но еще и несчастной женщиной. Красавицей. Талантливой певицей с глубоким контральто. Она мечтала о сцене и даже начала выступать. Для карьеры ей не хватило одного – отсутствия денег! Никто не мог поверить, что. ты, Розали, не купила с потрохами театр, в котором даешь свой скромный концерт. Ты взяла псевдоним. Ты хотела спрятаться за именем Розмарин, как за железной маской. Но разве можно спрятать роскошный «Лимузин», стоящий на сцене, наки-нув на него дешевое покрывало из тюля? Золотой бампер просвечивал в голосе! Тебя провожали холодными хлопками, а встречали, чуть ли не шикая. Вот когда ты влюбилась в марихуану. И она ответила взаимностью.

Да, Лизок, когда ты обняла мой палец, я разрыдался и убежал. По настоянию деда при крещении тебе дали древнее имя Гepca. В честь античных раскопок, которые велись на его деньги в греческом Аргосе. В день твоего рождения как раз раскопали алтарь Гёрсы, никому не известной прежде богини. Гepca Кардье! Но мы с Розали называли тебя своим домашним именем – Лиза, Лизочек, Элайза, Лиззи, Лизок… Видимо, бегство от собственного имени у нас с Розали в крови. Твоя мать подписывалась на всех бумагах только как Розмарин, и ее подпись всегда заверял адвокат. Я – стал Платоном, потом у меня была еще куча разных имен. Кажется сейчас меня зовут – Поль или Франсуа… забыл! А ты из Герсы Кардье стала Лизой Розмарин. Ты улыбалась, а жизнь семьи шла под откос. Наш брак дал первые трещины. Мы – я и мой друг – спешили. Капитал мог уйти в другие руки. Ммда… Настал черед твоего дедушки, Лиза, отведать кусочек смерти – он вдруг покончил с собой. Мы помогли ему это сделать – выбросили за борт яхты на поживу акулам, а вокруг накидали нарезанной рыбы. Все, что удалось найти спасателям – это объеденный торс. Мы горячо презирали друг друга. И я не мог выдавить из глаз даже слезинки для маскировки. Акулу капитализма хоронили без головы.

Он завещал похоронить тело в земле, в фамильном склепе в Сен-Рафаэле, а его пришлось кремировать в городском морге Лозанны… О, я хорошо помню тот день, Лизочек, день похорон твоего дедушки, потому что именно в тот день – 3 июля 1973 года – начались все твои несчастья, девочка. Твои и мои. На похороны собрался весь клан семьи Кардье. Их осталось немного – семь человек. И среди них я впервые увидал тебя, Роз! О, ты очень умело шла к своей цели, стерва. Сначала тебе удалось уложить меня в свою постель, а потом, усевшись на грудь голой жопой, смеясь, объявить, что тебе насквозь известна вся тайная сторона моей жизни. Ты русский агент! Все думают, что ты погиб и умер, а ты не погиб и жив. Этими словами ты приставила нож к моему сердцу. Я испугался, Лизок. Я очень испугался за свою шкуру. Шкуру жадного лягушонка. Она предъявила ужасные доказательства, и приперла меня к стене. Эта сука сработала почище Ламберт-Норда. Я был у нее под колпаком весь год – телефонные разговоры, тайники, средства спецсвязи, номера счетов в банке, мои встречи с напарником. Больше того, кто-то из команды на яхте снял на пленку, как мы выкидываем за борт убитого мистера Жан-Луи. Откуда ты взялась, сука?! Я еще не знал, кто на самом деле стоит за нею! Кто так дьявольски дергает куклу за ниточки! Вообщем, я трухнул. А больше всего я испугался за твою жизнь, моя маленькая малышка. У нее, у Роз, незаконной дочери твоего дедушки не было никаких прав на состояние отца, старый хрыч даже не упомянул ее в завещании, он никогда не признавал ее своей дочерью, хотя в молодости сдуру дал младенцу имя. У него на уме всегда вертелось только одно имя – Розали, и он назвал ее – Роз. А потом послал ко всем чертям собачьим ее мамашу. Но Роз росла его точной копией – такая же безжалостная машина для достижения успеха с бешеным властолюбием бастарда. Когда я ему всунул в рот пистолет… (Рука безумца зачеркнула последнее предложение.) Почему я не убил тебя в ту ночь, стерва?! Я бы успел кремировать тебя вместе с папашей. Ты всерьез принялась за дело. Тебя конечно не устраивало, что все состояние перешло в руки законной дочери и ее ребенка. Ты хотела получить все, Роз, все и даже меня. И получила! Да, моя бедная крошка, она получила все, чего хотела. Она поставила под контроль всю ситуацию. Она сама решила исполнить наш план, тот который мы задумали с другом еще в Сиднее, когда твоя мать влюбилась в меня. И сам дьявол помогал ей исполнить задуманное. Она решила убить – с моей помощью, доченька! – твою несчастную истеричную мать, а после того, как формально все права перейдут к ребенку, то есть к тебе, моя лапочка, устранить и тебя! Уложив на твое место, в твою голубую постельку, свое отродье. К несчастью, Лизок, твой папочка оказался самым трусливым и гадким из всех лягушат в болоте. К несчастью, у меня родилась еще одна девочка, и родила ее Роз и назвала ее твоим именем. Зачем? Затем, чтобы она смогла занять твое место! И твой гадкий лягушонок делал все, что она хотела. Ты превратила меня в зомби, Роз! Грязная холеная сука! Ты же исчадье ада! И почему я должен верить тебе, что Лиззи моя дочь? Ты жила со своими псами! Только псы волновали твою холодную рыбью кровь! И ты вовсе не женщина, Роз, ты – гермафродит. Однажды я это выяснил совершенно точно. Помнишь, как мы напились в день рождения твоего сводного братца? И в припадке ярости и похоти ты вдруг сама овладела мной, бестия? И ты, Гай, видел, как она это делает и хохотал до колик, подонок! Почему я должен верить тебе, Роз? Где ты подобрала эту маленькую мерзавку, в которой нет ни капли от меня, – ни белоснежных волос, ни голубых глаз? Когда ты пьяна, то во сне говоришь мужским голосом… Когда я пристрелил твоего кобеля, ты… (Рука безумца снова зачеркивает последнее предложение.) Весь этот кошмар тянулся до того рокового дня в проклятом 1975 году, когда я отравил твою мамочку, Лизок…»

Я обхватила его лицо руками, закрывая ладонью блуждающие глаза, в ужасе стиснула веки, но безумец продолжал писать:

«Убить ее не стоило большого труда – перед сном она всегда принимала таблетки от бессонницы. Я просто увеличил дозу. Она заснула легко, обнимая меня, а лягу-шонок ждал, когда ее тело начнет холодеть – страшные подлые минуты, Лизок, ведь я успел к ней привязаться, а привязанность – начало любви. Внезапно она открыла глаза и, привстав на постели, спокойно спросила, увидев, что я не сплю: «Ты отравил меня, Поль?» Я потерял дар речи. Она упала затылком на подушку, глаза ее были широко раскрыты, и блестели, словно в них накапали слез. Розали еще вполне можно было спасти – вызвать домашнего врача, промыть желудок, но лягушка в панике схватила подушку и, накрыв лицо, стала душить бедняжку, вся вина которой была в том, что она родилась сказочно богатой. Лизок! Лизочек! Все было кончено в две минуты. Жабы умеют убивать Дюймовочек.

Но эта смерть переменила меня. Я стоял над телом несчастной уже совсем другим человеком: моя ненависть к себе стала беспредельной, и я решил спасти хотя бы тебя!

Розали похоронили на кладбище в Сен-Рафаэле, в семейном склепе, рядом с прахом отца. Роз могла торжествовать: все права на состояние переходили к трехлетней крошке, к тебе, я становился твоим опекуном до совершеннолетия. Оставалось последнее – заменить ребенка дочерью Роз. Ты была обречена на смерть, моя крошка. Но Бог не мог больше смотреть на цепь таких беззаконий, твой ангел-хранитель и я решили бороться. Роз не могла заподозрить меня в тайной измене – я совершил столько мерзостей, мои руки были так замараны, что подозревать во мне муки совести у нее не было никаких оснований. Мы поженились. Чудовище стало твоей мачехой и склонилось над голубой колыбелью, трогая твои ушки кровавой рукой и капая слюной на животик. Завтра тебя ожидает укол в нежную попку.

В то лето мы отдыхали в Эль-Аранше.

Но я все уже предусмотрел и рассчитал. Слушай меня внимательно, Лиза, ты уже взрослая: я надиктовал свое признание на кассету, собрал за полгода все компрометирующие документы против Роз и себя, сделал копии фотографий, записал километр наших с ней разговоров. Полностью признал свою незаконную деятельность на территории других государств и раскрыл свое прошлое, как агента. Я похитил все документы, дающие тебе права на наследство, а там, где смог и не смог, сделал копии.

Ведь все оригиналы будут подделаны или тщательно скорректированы. Тем более это проще, что везде фигурирует имя одновременно твое и той, кто тебя заменит. Затем я тайно тебя освидетельствовал у врача: были записаны все твои метки, все родимые пятнышки, сняты отпечатки твоих крохотных пальчиков, прости, что мне пришлось испачкать твои пальчики черным, и ты так расплакалась. Вообщем всего, что я нагреб вполне достаточно для швейцарской судебной палаты, куда ты обратишься за восстановлением своих прав на наследство.

Увы, не раньше, чем достигнешь совершеннолетия.

Все документы сложены в атташе-кейс и хранятся в отделении частных сейфов ШНБ – Швейцарского национального банка – в Берне. Сейф записан на твое имя и оплачен мной на двадцать пять лет вперед. Но получить ключ ты сможешь только вместе с адвокатом, которого выберешь, подтвердив свои права отпечатками пальчиков и еще другими приметами. Одного имени будет недостаточно, не забывай о Лиззи, она тоже Кардье! Слава богу, что с возрастом узор паппилярных линий не меняется.

На всякий случай запомни имя моего адвоката господина мэтра Жан-Жака Нюитте в Лозанне. В его картотеке клиентов на моей карточке записано и твое имя. Он получил крупный предварительный взнос и обещал принять мою дочь в число своих клиентов, когда она обратится к нему за помощью. Надеюсь, что он будет еще жив к тому далекому времени, хотя, увы, человек он немолодой, но искать молодого не было времени! Мэтр в самых общих осторожных чертах в курсе моей ситуации.