Текст книги "Не американская трагедия"

– Ты всё ещё желаешь быть со мной?

Недоумение моё сменилось взглядом откровенной страсти.

– Верю. Пошли, прямо сейчас?

Мы обогнули ресторан. Полностью подчинившись её воле, пробитой множеством ног тропинкой пересекли глубокий овраг, в конце которого, минуя краем разлившийся ручеёк, по корявым брёвнышкам вытащились наверх. Во время пути усердно помогали друг другу, хотя это не помешало промочить и ей и мне ноги. Однажды рука моя скользнула по её талии, и я удивился, насколько она тонка. Проверяя ощущение, перепроверил себя, но передо мной был всё тот же приятный мне «Пончик», почти без талии.

Заброшенный парк сокращал путь. Гуськом, протиснувшись в рваный лаз в заборе, пересекли промышленную зону, повсюду натыкаясь на груды строительного хлама. К нужному домику подошли в потёмках, продравшись задами через колючие кусты малинника. Под заветным камнем Надечка нашла ключ – не включая свет, упали куда-то обнявшись. Я хотел её уже так долго, что не осталось воли раздеться совсем. Дотронувшись до её трусиков, я сник. Надечка искусно вывернулась и произнесла, продолжая читать мои мысли:

– Всё не совсем так. Хочу, чтобы наша близость выглядела дополнением к содержанию. Мы не ошибаемся никогда. Появилась я перед твоим взором такой, какой ты предполагал меня своим воспалённым воображением. Лица менять не стану, оно тебе понравилось, да и не хочу обескуражить. Дотронься до моей талии – ты её ощущаешь не такой, какой видишь, и попка формами круче, чем ты предполагаешь. Поверь в себя, ты заслуживаешь большего.

Едва справившись с санитарией, я сидел на полу разбитый и опустошённый.

– Я скажу тебе то, от чего ты вздрогнешь. Я – с далёкой звезды Аэлиты, я – плод твоего воображения и внутренней тоски.

Одуревший от сокровенности её слов, я продолжал сидеть на полу в расстёгнутых брюках. Надечка инопланетянка?!

– Я изучила много ваших мужчин, – продолжала Надечка, поглаживая меня, – а выбрала тебя. Ты такой же, с классическими мужскими особенностями, но это внешнее – я вижу большее. Мне доступны все твои нервные импульсы. Я вижу зарождение будущей жизни, могу распознать конец противоречивого начала. Ты не стандартен: в одном теле живет фантазёр и фанатик, мечтатель и пессимист – немногие из вас подолгу смотрят на звёзды, и совсем немногие так страстно хотят улететь в неведомое далёко. Ты – идеальное воплощение мужчины нашей планеты, но мы остановились в поступательном процессе, нам нужна свежая кровь. Моя миссия здесь – быть одной из продолжательниц жизни. И землян ждёт подобная катастрофа, при данном общественно-политическом устройстве вам не справиться с грядущей бедой. Ген памяти обрастает новыми неизлечимыми болезнями. В глобальном масштабе старт вашего конца уже видят мудрые одиночки.

Мне удалось справиться с собой, и я переместился на край широкой кровати.

– Ты расстроился, дурачок? Я знаю: ты уже думаешь, как скоро я растворюсь в той звёздной пыли, – она посмотрела в окно на мерцающее звездами небо, – а ты, как прежде, останешься один в своих нескончаемых грёзах. К несчастью, всё именно так, но впереди у нас целая ночь, и я понесу в себе крохотную частичку тебя.

…Прошли годы и годы, я помню её во всех мельчайших подробностях той ночи. С ясного неба вдруг налетела гроза: порывы ветра кидали в стекло водопады дождя, а мы, под аккомпанемент грома, хотели друг друга снова и снова. Под утро стихло – мы забылись, казалось, на мгновение…

Открыл глаза – в капельках влаги на окнах играло солнце. Её не было рядом. На взбитой подушке идеальной стопкой лежала её одежда – под рукой покоились ещё теплые, смятые розовые трусики. Я не стал себя тешить надеждой. «Её больше нет!..»

Уткнувшись лицом в розовое вожделение, я вдыхал и вдыхал её запах. Это был насыщенный запах июньского травостоя и ещё чего-то незнакомого, не земного. Ужас одиночества сжал моё сердце, и я тихо всхлипнул.

…И наступил без неё вечер, и прошли без неё годы. В городах тусклое, невзрачное небо. Будучи до мозга костей городским, я перебрался жить в глухомань, где не было даже электрической лампочки, но со мной оставалось моё небо, и моя маленькая звёздочка у основания ковша созвездия Большой Медведицы. Я тоскую, когда её скрывают облака. Она подмигивает мне перед сном и сейчас.

– Сон-не сон расскажу тебе. Здесь, на этом самом месте, на перевале, пролилась на меня благодать небесная, отчего и полюбил именно его в наших горах особенно, – дед картинно подержался за грудь, – хочу иль нет, последнее время посещают мысли о тленности всего земного, о неизбежном для всех старении – о своём увядании. Так-то всё ничего. К примеру, два года назад восходил с поклажей на эту верхотуру без отдыха – последнее восхождение отдыхал дважды. После того, что расскажу, возможно, поймёшь меня. Заявляю тебе о желании своём ходить сюда до самой последней возможности. Рачками, конечно, уже не полезу, и то лишь оттого, что побоюсь показаться со стороны подтравленным тараканом. Не лирическое отступление получилось у меня. Прости! Не боюсь одиночества искусственного – вынужденного страшусь. Американский психолог Дейл Карнеги предлагает предположить худший из вариантов – обещает исход не самый трагичный. Всё в моём рассказе не американская – русская трагедия. Итак, совершаю прыжок от упаднической философии к философии возможностей.

Снизошла на меня благодать в начальной фазе луны: заснул – не заснул – находился в полусне, но продолжал слышать сверчка под скатом крыши. У меня есть привычка при ночном просыпании сверять часы – десять минут назад смотрел на них. Сквозь щели шалаша в меня ударил яркий луч света. Ошарашенный, я вылез вон: в радужном свечении увидел приближающуюся ко мне странную фигуру. Соприкоснувшись с мистикой, мысли о существовании неведомой, другой, неземной жизни, подспудно поселились во мне. Насколько бы в сознании людей осветлилась неизбежная старость, знай они о другой возможной форме существования. Непредсказуем человек в худших своих проявлениях: счастье одних перехлестнулось бы коварством других. Разволновался я, но без панического страха, стоя на коленях, созерцал приближающуюся ко мне фигуру. Отчётливо помню облегание голубого комбинезона. Остановившись передо мной, с высоты среднего роста, считай в упор, на меня уставилась по-обезьяньи наивная мордочка выразительными глазами кошки. Под ногами существа не было почвы. Оно стояло передо мной на невидимой опоре, во взвеси. С огромной радостью для себя я тогда открыл: существо ускоренно дышит. Это выдавало в нём чувствительную натуру. Фигура издала звук, похожий на клёкот орла, и следом произнесла понятное мне с небольшой расстановкой:

– Я Сай-рус – твой сын, папа.

Прозвучавший отчётливо голос не оставлял сомнения – Оно понимает и говорит.

– Не волнуйся, людям это вредно, – продолжало существо, – на другом конце земли, за океаном, ты полюбил мою маму. Ты хорошо помнишь Аэлиту – на экране твоей памяти очень много информации о ней. Мы обладаем свойством определять только зарождающиеся мысли. Можешь не говорить – только думай – я всё озвучу. Мне долго было запрещено общаться с тобой, ещё дольше я не мог распознать тоску, которая глодала моё сердце. Теперь я знаю – это зов крови. Ты сейчас думаешь, как я нашёл тебя на огромном пространстве вселенной, да ещё среди леса, в безлюдном месте? Не я управлял тобой силой нашего совершенства. Пришёл сюда ты сам, влекомый мыслью о неотвратном деянии. А нашёл я тебя по «чипу», который оставила моя мама у тебя на спине в виде родимого пятна. Их у тебя много по всей спине – особого труда это не составило. Пошли со мной, недалеко отсюда наш опорный пункт, дежурит мой друг – всё останется в тайне. Ты хочешь говорить, тебе так привычнее? Хорошо, давай общаться, как принято на Земле.

Я пошёл за ним, как по натянутой плёнке, не касаясь неровностей, к предмету, излучающему теперь тусклый свет. Если бы тебе пришлось шагнуть в солнечный шар, что бы открылось твоему взору? И я, не видя вокруг ничего, следом за Сайрусом непонятным мне образом втянулся в вакуум кабины. Я плюхнулся на указанное мне место, но опоры под собой не почувствовал. В следующее мгновение сковало щупальцами грудь, а в горле прокатился комок.

– Мы летим, – блеснул кошачьими глазами Сайрус.

Сквозь тошноту перед глазами поплыла картина далёкой встречи. Вспомнились её слова: «Я понесу в себе маленькую частицу тебя».

«Неужели это правда, и Сайрус мой сын? Он смотрит перед собой, значит, не читает моих сомнений».

Ночь под нами сменилась светом.

«Мы движемся на Восток», – догадался я. Сайрус в это время мельком взглянул на меня – я поспешил спрятать мысли-сомнения.

– Вот мы и на месте, – наклонился он ко мне.

Стремительно растягивался под ногами материк, оставляя посередине водораздел. Ещё немного – и мы мягко вошли в воду.

«Сколько по времени занял подобный перелёт?» – подумал я, а Сайрус ответил:

– Десять минут в земном измерении.

Он провёл несколько манипуляций пальцами, и мы вышли в большое пространство. Множественные сияющие диоды, вращающиеся зеркальные поверхности – и ни души.

– Мы на дне Мариинской впадины?! – предположил я вслух с незаметной усмешкой.

– Не зря тебя выбрала моя мама: у тебя высокая природная проницательность и нестандартное мышление. Мы действительно во Впадине, недосягаемой для вашей цивилизации, над нами столб воды в одиннадцать километров.

Пока мы перемещались по зеркальным поверхностям, Сайрус периодически останавливался, проводя руками манипуляции управления, я осмелился спросить у него:

– Что же тебе досталось от меня? Ты знаешь?

– Конечно! Твоя эмоциональность и твоё сердце романтика. Мне стало тесно на нашей планете, и я сделал всё, чтобы отправиться на Землю. В моём сердце нет места нашим женщинам. Мне нравится природа Земли, контрасты её атмосферы. Мои сверстники совершенно равнодушны к вашим заснеженным вершинам, гигантским водопадам. Первое время я даже проявил шалость: в образе человека, и подобное нам доступно, слетел в Ниагарском потоке в пустой бочке. Мне нужен адреналин.

– Куда мы? – хотел спросить я, как он ответил.

– Мы двигаемся в «аппаратную», откуда свяжемся с мамой. Не мучь себя, она будет в том же обличье, как много лет назад, в час расставания.

Мы вошли в яркое помещение. Над головой плыла расцвеченная небесными тонами сфера. Она напоминала рассвет высоко в горах, где небосвод вот-вот брызнет малиновыми лучами восходящего солнца.

– Общайтесь, я выйду.

Пронзительно светящаяся точка вспыхнула на сфере живым экраном. Я увидел её, склоненной надо мной, спящим в позе витрувианского человека.

– Так всё заканчивалось, ты помнишь? Все эти годы мне не хватало тебя. Кроме тебя у меня не было мужчин. А ты, я знаю, не одинок.

На экране сферы плыло лицо Надечки из прошлого.

– Аэлита, я тосковал без тебя, я не забуду тебя никогда, – едва успел произнести я.

На этом видение оборвалось…

– Привиделось, приснилось, как пожелаешь, воспринимай. В этом самом месте! Говорю: «привиделось», а сам не уверен в том. Буду утверждать, не боясь загудеть в дурдом: всё происходило наяву. Никогда зря не топчу травостой – выскочил утром проверить след. Шли мы с Сайрусом напрямик, через поляну, а следа-то нет! Первая мистическая история произошла с Надечкой в порту Находка, вторая – не так давно, можно сказать, на закате жизни.

– Ты у меня, оказывается, ископаемый дед. Удивительная история.

– Дед, подсвети фонариком. Времени-то всего 00:20.

– Будет тебе следующей, без всякого сомнения, историйка земная. С приходом нашего судна в один из портовых городков – в этом, всегда обуревала шальная тоска. Противоречивая тоска. Зелёный, тихий городишко, обстановка как во всех портовых городах, но как-то всё без помпы и с недосказанной содержательностью во взглядах людей.

Часть 6. Мадам Тоска

Из горных ущелий, стремительно сбегающих к морю, струилась утренняя прохлада. Остатки ночной сырости до самого полуденного солнцестояния противились наступлению жары, безнадёжно пытаясь сохранить нерешённые загадки прошедшей ночи. Зной на открытых участках уже принялся за полуживые головки ромашек, а глубокие расщелины слепой настойчивостью отвергнутого любовника пытались погасить пожар необузданной страсти.

Ватные клочки влаги, выплывающие из полумрака ущелий, с яростью жаждущего отмщения беспощадно проглатывались солнцем.

Мне всегда нравился этот уютный, спрятавшийся в зелени горных склонов городок. Наверное, и в сотое посещение он бы не разбудил во мне иного чувства, чем тихое умиротворение. Сколько их – городов и городков, остались нестираемыми пятнами памяти. Они, как цветные и чёрно-белые слайды, отпечатались в сознании, каждый со своей особенностью, но никогда, как этот – с Тоской. Похожий внешне, в череде других, именно он запал тоскливыми нотками, но не теми, от которых бережёшь сердце – здесь другое, вроде бурной «Поэмы экстаза» в камерном звучании большого органа. Ни дать, ни взять, ни удивить в материальном измышлении, а лишь перелопатить жерновами мыслей несдуваемый пепел сознания. И удовлетворения от того больше, чем от иного осязаемого и обоняемого, довлеющего навязчивой бесполезностью.

…Содержательный чемоданишко неприятно оттягивал руки, но близкие вокзалы быстро решили проблему ручной клади.

По неширокой улице, с шапкой деревьев, напоминающей голову великого революционного мыслителя, в новом импортном прикиде косился в зеркальные витрины проплывающих по сторонам многочисленных магазинов и кафе. Изощряясь, сквозь труднопробиваемую броню листвы, солнце ласкалось на лице. Степенные, больше молодые, никуда не спешащие люди добродушно отдавались его воле, находя в бликах каждый свой ответ.

В голове сквозила не та «зелёная», но противоречивая Тоска, как, впрочем, всегда при посещении этого тихого буйно-зелёного городка. Карманы прожигал груз валютных накоплений – очень малый для решения глобальных проблем, однако вполне достаточный в осуществлении планов с сиюминутным необыкновенным настоящим. Медленно вышагивая по аллее, хотелось, чтобы она сделалась чуть-чуть длиннее, а она вот уже дважды делалась всё короче. Я не знал более уютной улицы в этом городке – она имела своё начало от берега моря, разделённая двумя потоками машин, образовывала бульвар с многочисленными вычурными лавочками, готовыми принять всякое тело, сомлевшее бездействием и ожиданием. Не пытайтесь найти некоторое несоответствие с известной вам вотчиной. Такой городок может быть другим, но очень похожим по некоторым внешним признакам. Скажу не интригуя: такой городок в самом деле есть – в чистом виде, как и следует в описании. Очень сожалею, если он не ваш. Нехитрая история, имеющая здесь место, надеюсь, всколыхнёт не одну забитую грузом лет, а, возможно, тяжестью современных интриг душу.

Машины по сторонам двигались не быстро, вполне дополняя ритм общего содержания. Всё в этом городке казалось большой сценой, где действующие декорации – живая природа, а ты сам – его главный герой, игру которого непременно оценивает присутствующее окружение.

Зомбированный танцем смешливой девушки в подскоке за падающим резным листом, сам подставил широко раскрытые руки, и девушка, первой поймав лист, вложила его мне в ладонь.

– На счастье, – хохотнула она, сыграв короткую, но такую магическую роль.

Сделалось обидным, почему она, так удачно схватившая унисон, не захотела иметь продолжения в сценарии с моим участием. Замершая во мне, не принятая яркостью дня Тоска вдруг удвоилась несвоевременной желтизной подаренного листа. Обернувшись по сторонам, пытался превратить ответ в очарование довлеющей магии, и… нашёл его в примитивном решении, уподобившись плеяде незадачливых умов.

На взгорке, среди густоты реликтовых посадок, отражалось множеством маленьких солнц – со мной откровенно флиртовало оконце знакомого ресторанчика. Среди прочих слепленных на круче строений он напоминал собой огромное гнездо ласточки. При виде знакомого и обыденного, сердце, увы, не сомлело в приятной истоме ожидания, что случается в находке приятного продолжения, а под ребром ёкнуло тривиальностью очевидного последствия. Сработал эффект магнита, усиленный непреходящей, необъяснимой по качеству Тоской.

И вот уже доброжелательная официантка зависла в ожидании начала твоего падения. Лица как-то вдруг обезличились – совсем не обозначилась её внешность, помнится одно размытое белое пятно её передника. С хладнокровностью наблюдал за сервировкой стола, не преминув в промежутках «запрокинуть» голову. Жгучее тепло и кондиционированный воздух, как два яростных антагониста, с трудом сдерживали безумство провала в никуда.

И большие промежутки посещений этого ресторанчика оставляли приятное послевкусие – здесь крепко держали каждого посетителя за тонкого ценителя.

С определённой последовательностью размытое белое пятно передника маячило по сторонам. Временами расстояние до его крахмального содержимого казалось катастрофически близким: за нечётким пятном стали угадываться некоторые соблазнительные формы. Сознание плыло куда-то, но в глазах оставалась Тоска. Из окна, с блуждающей в нём чайкой, поверх бульвара открывался вид на беспечное море, на грузовой теплоход, скромно замерший у причала, так опрометчиво отпустивший тебя из-под опеки родного окружения.

– Всё очень красиво, дарагой?! – выплыла из глубины зала кудрявая, чёрная как смоль голова.

Фокус был пойман не сразу, и всё же очевидность нарисовалась на классическом кавказском лице.

– Я кушаю здесь всегда, и мне нравится вид отсюда. Я желаю сидеть именно здесь!

Моя голова оставалась способной к анализу, а руки мои не успели задрожать тиком негодования. Я с грустью посмотрел по сторонам и не нашёл ни малейшего основания подчиниться, слепо уступив своё законное место. Сбоку насунулось ещё одно лицо, больше первого больное нетерпением.

Не знаю, состояние ли залёгшей в сердце Тоски, взыгравшая ли природным противоречием кровь – я и не подумал подняться, а лишь кликнул у вычурного белого пятна три бокала с шампанским.

Откуда-то сзади мои плечи охватили руками – горячее дыхание защекотало сразу в два уха.

– Он наш, и стол этот тоже наш, – звонко засмеялись в пространство два голоса.

Я опешил, содрогнувшись масштабу назревающей баталии. В этом городке ничто не могло быть заштатным, если тривиальная мадам Тоска приобретала незнакомое свойство.

Я не смог удивиться ответу – его не последовало. Три бокала пришлись кстати: мы отпраздновали тихую победу, поцеловавшись троекратно, шваркнув в назидание оземь патентованным стеклом.

– Гюльнара, – съюродствовало голубое облако с алым сердечком вместо губ.

– Мариша, – спрятало улыбку красное облако с блюдцами синих озёр вместо глаз.

– За смелых мужчин! – наполнили стакан две руки, выбросив из него салфетки.

За окнами давно сменились декорации с солнечной подсветки на неоновую, а я всё терялся в выборе между искромётной Маришей – буфетчицей соседнего с моим теплоходом, и загадочной восточной скромницей Гюльнарой – её земной подругой. Их обоюдный праздник – 20-летие Мариши – плавно растворился во мне. Наши состояния не блистали пуританством, но оставались стабильно одухотворёнными. Мы вполне вписались в фон вечернего состояния заведения, заливающие горячительной жидкостью вприкуску с двусмысленным общением своеобразную Тоску.

Импульсы холодных мыслей напоминали мне утренние усилия природы, где чрезмерная страсть солнца безжалостно сжигала своё же порождение.

– Не для того ли, чтобы в новом обретении сотворить прежнюю оплошность? – противились мысли полному провалу в никуда.

В противопоставлении красного с голубым победила Гюльнара. А всегда ли побеждает скромность?! Затуманенный парами заведения мозг смог по-своему решить эту философскую задачу:

«Не всегда внешняя скромность – чистота, но всегда – загадка».

Я сбегал утром по кривой горной улочке с высокого склона, оттуда, где спрятались под густой шапкой каштанов уютные домики – вниз, к вокзалам, с трансформацией вчерашней неопределённости в виде услужливой мадам Тоски.

Нескоро нужный автобус принял меня в свою набитую утробу. Оставшиеся замерли в завистливом ожидании своего удачного продолжения.

Глаза стройной девушки с восточным лицом – в голубом, в нервной суетливости искали в силуэтах фигур, в окнах отходящего автобуса призрачное счастье.

Мягкий голос деда обволакивал меня до рассвета – временами срывался волнением. Ёж, привыкнув к его мирному звучанию, прошуршал весь периметр шалаша. В одном месте донёсся короткий писк.

Дед среагировал:

– Воровку поймал, в следующую ночь не придёт. Когда сыт – дружба врозь.

Я молчал и думал: пусть выговорится дед. Грешным делом, поплыл сознанием во вступлении. Акцентированной интонацией дед привёл меня в чувство: я пришёл в себя, дослушал, ставший в восприятии чистым, как прозрачное стеклышко. А в конце, ожиданием финала, едва разжал онемевшие пальцы.

– Если, дед, зашёл разговор о женщинах ваших лет, позволь в метафорах отвлечься настоящими. Сие – умозаключения твоего внука под постулат: «От Дарвина к Дарвину».