Текст книги "Не американская трагедия"

Над головой вдруг что-то ухнуло – тут же за бортом раздался сильный всплеск. Кирюша схватил глазами и повёл в воде голову человека. Другие, услышавшие всплеск, сбежались на оконечность кормы с возгласами: «Человек за бортом!» Вёрткие плавсредства, несмотря на поздний час, сновали по проливу.

– Утонуть не дадут, – рассуждали возбуждённые голоса за спиной. – Кто же это?

Кто-то высказал предположение:

– Голову отдам на отсечение – заводской работяга.

Кирюша содрогнулся, представляя, каково сейчас беглецу в ледяной воде.

В расширенной части пролива, образующей бухточку, стали на якорь. Спущенные сверху инструкции выполнялись неукоснительно. Из радиопереговоров с турецкими властями выяснилось: за борт выпрыгнула рабочая судоремонтного завода. Спрятавшись в спасательной шлюпке на ходовых испытаниях, она ждала своего часа. Сразу за известием о требовании беглянкой политического убежища судно двинулось по назначению.

Невероятная по догадке мысль осенила голову Кирюши. С этой мыслью он продолжал жить до возвращения в свой порт. Разрешение случилось через полмесяца. Догадка оказалась дикой правдой: за борт выпрыгнула его Снежана, пожелав остаться на Западе…

Сколько возможных по крайности мыслей роилось в голове Кирюши – в его груди билось чувствительное сердце. Оставим тайну его мук тяжёлым бессонным ночам. Следующим рейсом судно направлялось в Антарктику. Самое действенное лекарство – время, оно затушёвывает всякие раны. Экстремальная работа во льдах отвлекла. В свободное время Кирюша оставался на открытой палубе, смотрел на белое безмолвие, в порочном повторе провожал громоздящиеся друг на друга льдины, вторя в такт их скрежету: «по-че-му, почему, почему?» В этом состоянии ответ не находился – он успел полюбить эту необыкновенную девушку.

– Ты, дед, затронул сокровенное! Ушла Снежана и с концами? Чувство у неё какое-то эксцентричное. Зная твою болезненную приверженность правде, могу принять за искренность повествования.

– Сказать: твой дед накуролесил по жизни – ничего не сказать. Обстоятельства и люди сделали всё, чтобы стронуть с места пресловутое «чёртово колесо». Осилишь полный курс моего ликбеза – получишь выводы. Родила Снежана уже там от меня сына – узнал через оказию. В конечном итоге осела она в Австралии. Встречи со мной до странности не искала, и всякие мои попытки отвергала, словно хотела полностью отрешиться от прошлого.

Дед замолчал. Неслышно оставаясь рядом, задумался.

– Имел в общении с ней удовольствие рассуждать о несовершенном, но милом сердцу.

«А я знаю его так давно… Считал бытовым брюзжалочкой, во многом перфекционистом, даже солдафоном в сердцах обзывал. Наверное, потому и хорошего контакта до поры не было?»

– Кромешная тьма – подкралась, и не заметил, – попытался я разрядить обстановку, – тема не экшн, но интригует.

– Интригует лишь? И это результат! Замахнулся я, значит, в масштабах, – хрипло отозвался дед, – складывается совсем не эпопея, а некое блуждание бумажного кораблика? Все плыли и я плыл?! Да-а, не всех накрывает большая волна – сухим остался я, а в этом ли счастье? Давай-ка приляжем на бочок и помолчим, послушаем звуки дикой природы. Ёж ко мне зачастил не одну ночь, прислушайся, фукает поблизости. Вот уж неэмоциональное по существо, но полезное: полёвки до него одолевали без меры.

Я вспомнил своё. Не доводилось мне до того раза ночевать в лесу: была пара-другая ночёвок на рыбалке, среди камышей, под несметный гул комаров с последующей выпивкой. Сейчас рождалось другое чувство: пришло то самое живое единение с природой.

Мы долго лежали и молчали – по дыханию деда предположил: «не спит». Осторожно поинтересовался.

– Не сплю, не сплю. Растревожилось сердце – не уснуть теперь.

– А-а, шпарь, дед, дальше.

И дед не заставил просить.

– Эта часть для меня особенно волнительна: не ценил время – растрачивал дарованное природой. Не впадал в крайности, не прожигал бездарно, а надо было рвать на опережение.

Золото Нефертити

Что-либо сделать вопреки собственному «я» существо-человек может далеко не каждый, и в особенности тот, чья кутерьма жизни оставила в сознании тяжёлый неискоренимый оттиск. В классическом варианте формируется кипучая энергия, со всяким следующим, ошибочно прожитым днём – она копится, как энергия вулкана. Иногда попытки внедрения в сложившееся окружающее «Своим» заканчиваются вполне материальными зуботычинами – чаще «отповедью». Воспитанные в духе доброжелательства, мы пытаемся отыскать тот свободный сот, что не заполнен энергией другого разума.

Всё сложнее в противостоянии эпох отделить материал, поражённый вирусом вседозволенности, от достойного материала, для созидания Библейского счастья – самой благоприятной перспективы человечества. Из истории известно, как далеко может распространяться мощь разбушевавшегося разума. Свободная энергия, если она не стала энергией патриотизма – катастрофа человечества. Давайте придём к Старым забытым формам в Новом для нас измерении – через старое доброе печатное Слово. Электронная составляющая в здравом сознании искажает вектор глубины. Душу с малолетства формирует не компьютерный экран, а завораживающий шелест переворачиваемых страниц «Сказок».

Часть 1. Самозабвенный лик

 
Что написал Джами, не по тебе тоскуя,
Слезами по тебе он смоет навсегда.
 

Омар Хайям

Оживлённый «Бродвей» загорался витринами магазинов. Просвистывали мимо переполненные до отказа троллейбусы, разбрасывая усами фейерверки искр. Среди праздно шатающегося пёстрого потока лавировали редкие спешащие после трудового дня чистенькие, причёсанные работяги, озадаченные вечным поиском дефицита. В сумраке наступающей ночи, усиленном нависающими густыми кронами деревьев, сплошная стена учреждений торговли, скромных кафе, ресторанов и прочих вымученных на пене социализма элементов красивой жизни высветилась уютными жёлтыми пятнами.

А Он, высокий и своеобразный, скорее трагический клоун, чем просто праздношатающийся или сосредоточенный работяга, нервным артистическим взмахом руки укладывал на голове непослушную прядь волос. Озадаченный явным ожиданием, он нервно перебрасывал в зубах мундштук папиросы. Все его мысли, связанные с каким-то недоразумением, цирковой манерностью проявлялись на утомлённом лице. Он и не предполагал, что кто-то в потоке гуляющей и создающей шумовой фон массы, может наблюдать за ним. Случалось каждому быть застигнутым врасплох своими не рассчитанными на зрителя действиями. Случайно встретившись глазами, Он поймал заинтересованный взгляд, на мгновение стушевался, начав еще более странной манерностью исправлять оплошность. Я поспешил отвести глаза, делая вид, что участвую в другом перегляде. И Он успокоился, став вновь самим собой, не переставая гримасничать. Место массового вечернего отдыха, по-современному сказать – вечерней тусовки рабочего приморского города, собирало толпы жаждущего новизны народа. В основном это молодёжь, скованная при свете дня рамками социалистической морали. Здесь, под покровом ночи, в массе подобных себе, лелеющих другую свободу, отдавались иллюзии вседозволенности. Прогуливались парочками разбитные, изощрённо экипированные честные давалки. В степенных взглядах ловцов и парсунных лицах девиц сквозила вполне пристойная идиллия – ненавязчивый свет витрин дополнял ощущение вялотекущей размеренной жизни особой общности неприхотливых людей. Кто-то уже рассыпался в любезностях, удовлетворённый поиском, а Он, скорее стройный, чем просто худой, нервно разминал очередную папироску. В этом месте обычно не назначали встреч – здесь искали, но Он всё же кого-то ждал. Неподалёку, метрах в десяти, остановился автобус, спрессовав на тротуар, и без того переполненный, дополнительную порцию оживлённых лиц. Наш герой ожесточённо перебрасывал из угла в угол рта папиросу, подавшись вперёд всем телом. Выразительные ноздри напряглись, будто в жизни его наметилось нечто чрезвычайное. Ему было не до контроля над своей мимикой и, похоже, теперь совершенно безразлично, как воспримет это сторонний наблюдатель. В этот миг он напоминал мне баскетболиста, высматривающего партнёра для стремительной перепасовки мяча. В том месте, куда он устремился, толпа сгустилась до непролазной толчеи. Но его острый глаз поймал что-то нужное – он дёрнулся вперёд, остановился, подался вперёд и вдруг замер на полпути в самом центре людского стрежня. Его безжалостно толкали, но он цепко держал кого-то глазами, голова его поверх всех плавно плыла, подхваченная общим потоком, отдаляясь и, наконец, потерявшись из виду совсем.

Эта случайная сцена, возможно, затерялась бы навсегда в анналах памяти, если бы не судьба, которая может творить чудеса.

Каждого моряка перед уходом в рейс хотя бы на миг судорожно тянет на берег. Море, без всякого сомнения, красиво во всех его проявлениях, но полигамному существу «моряк» дороги корни, которыми привязываешься к привычкам. Тот вечер совершенно бессмысленной толкотни был нужен для порции хорошей земной встряски перед очередным эпизодом морской биографии.

Солнечные лучи множественными щупальцами прожекторов пробивались сквозь толщу тумана, тая на глазах в просвете между зданиями. Длинное и высокое, как Великая китайская стена, здание экипажа перегородило своей громадой Восток – всю горную цепь, откуда каждое утро ждали солнца. Изо дня в день, в сумраке тени, на небольшом свободном пятачке строилась изреженная к моменту выпуска учебная рота курсантов 4-го курса СМО, будущих командиров флота – судовых механиков дальнего плавания. Ёжась от промозглой сырости, в чёрных суконных бушлатах с двумя рядами отливающих блеском латунных пуговиц, рота курсантов каждое утро в этом штатном для неё месте замирала по фронту, слушая внушения несдержанного, крикливого командира – капитан-лейтенанта. Его с уетливые телодвижения не вязались в классическом понятии с образом блестящего морского офицера. Но стоило ему замолчать, собираясь с мыслями либо пропуская проходящую мимо постороннюю группу курсантов – он преображался. Ладно скроенная, без малейшего портняжного изъяна форма с плотным рядом заслуг и символов на груди делала его таинственным и недоступным. Эта рота отличалась от других ранними сборами. Когда остальные сновали к месту своих сборов – здесь разбор вступал в логическую кульминацию. Красный от возбуждения капитан-лейтенант входил в раж, уже не обращая внимания на посторонних.

– Шерсть п….. не защита, – отчитывал он подопечного с нетронутым бритвой козлиным пушком волос на подбородке. Внушаемый мямлил что-то маловразумительное, на что командир, теперь уже пунцовея, обещал устроить прилюдное «лишение девственности», включая голову. Строй подгогатывал, расслабившись в извилистую линию – втянутые от холода плечи распрямились. Картина начала принимать вполне мирное течение, и, если бы не свекольно-красный гарцующий перед строем капитан-лейтенант, всё могло сойти за массовую эйфорию.

– Отставить гвалт! Курсант, станьте в строй! Равняйсь! Смирно! – остановил он смех.

Гигантский параллелепипед тени постепенно сужался, изморось улетучивалась вместе с туманом клубами улетающих ввысь паров. Роты, разбившись на взводы, чёрно-синей змеёй вползала в открытые двери учебных аудиторий. А их место на подсохшем пятачке заняли многочисленные четвероногие приживальцы, нежась в тепле скупого осеннего солнца после холодрыги подворотни. Курсант, которого отчитывали, был Он. Яркий, запоминающийся образ не смог раствориться даже в сутолоке Колбасного переулка в Генуе. Я увидел его в этом оживлённом итальянском порту на противоположном тротуаре у торговца плащами «болонья» через четыре года. Первогодки с обритыми головами для старшекурсника все на одно лицо – прошлое, мне казалось, оставалось лишь в моей памяти. Наблюдение за ним на оживлённом «Бродвее» родного порта было следующим за этим.

Голова, возвышающаяся над толпой, помелькав, исчезла из поля зрения. Поневоле я ушёл в дебри догадок. Стоя в кругу друзей, с трудом очнулся – в наш закуток под стеной витрины картинной галереи, подсвеченной умирающей неоновой колбой, протиснулись две девицы, одна из них знакома мельком. Она подала мне руку, и я принял её благосклонность. Продравшись сквозь тротуарную сутолоку, перебежали, лавируя между машинами, улицу. В тишине сквера отдались ничему не обязывающему разговору. От девушки портового города невозможно скрыть полную финансовую несостоятельность. Стена молодых акаций с ровно подстриженным самшитом под их кроной создавала маленький обособленный уютный мирок. Будучи мало знакомы, мы в разговоре искали точки соприкосновения. Девушка не была букой, ловко подхватывала любую шутку, смягчая мысли предстоящей разлуки с устоявшимися милыми привычками. Последняя ночь в городе щекотала расшатанные чувства. Я взял её за плечи и мягко притянул к себе. Она будто ждала этого давно, без обиняков и условностей ответно охватила мою шею чувственной петлёй. Этим особо содержательным женским прикосновением дала старт к быстрому развитию событий. Жарким конфетным дыханием она будила неотвратное желание впиться в чувствительные, напомаженные ярким рубином губы, приглашала улететь на ромашковый луг под сень жужжащей пчёлами липы. Не знаю, что произошло в этот вечер необыкновенного или неизведанного, но ощущения память сохранила свежо. Давно растворилось временем её лицо, никогда наши пути больше не пересеклись, но её беззаботная страстность, наш мимолётно схваченный унисон до сих пор в разряде приятных воспоминаний. Опыт дальнейшей жизни показал: главная причина не в сибаритстве, а в отсутствии болевых точек соприкосновения. Ранним рейсом автобуса, в полумраке наступающего дня, я уезжал от неё в вечность. Она могла бы продолжить наслаждаться прелестью утреннего сна, получив сполна ночную порцию ласки, но выскочила следом на порог в наспех накинутом халатике, с огромной тоской в припухших после сна глазах. Она повисла на мне затяжным объятием. Только силой огромной, неизвестно из чего выросшей воли сдержался, чтобы на первой же остановке не вернуться назад.

По принятым и негласно существующим правилам, учебный диплом не давал права занимать руководящую ответственную должность ближайшие два года. Это решение было выстрадано самой жизнью. Несовершенства и недочёты в практических навыках могут обострить и без того сложные внутренние взаимодействия в экстремальных ситуациях. К ним надо быть готовым во всеоружии каждую минуту. Энергоустановка судна требует хороших практических навыков – это для механиков, судоводители не лишены своей сложности в профессии. Наработка практических навыков приходит примерно через два года. Интегральные исчисления высшей математики с теориями защищённых курсовых проектов блекли в машинном отделении, среди сочащих сальников, работающих в полной нагрузке насосов, гидроударах в блоках топливной аппаратуры высокого давления. Требовалось мгновенное умение распознать среди нештатных звуков назревающую аварию. Ступенчатость на начальном этапе машинной иерархии начиналась с ведра с соляркой и жгута спутанной ветоши. Уже через год все унизительные этапы оставались позади. На маневрах и при скорой необходимости именно нужный лючок пайол взлетал от удара ноги для доступа к видимой в просвете арматуре управления. Постепенно матерел профессионализм. В условиях внезапного бедствия необходимо молниеносно отыскать, даже в кромешной тьме задымлённого отсека, одну из сотен нужных фигушек, содержание которой может стоить жизни всему экипажу. Сегодня, в условиях стремительного технического прогресса, – двадцать человек, а в то время – все пятьдесят. Каждый имел необходимость быть полноценной единицей – случалось, отсеивались.

Бурно развивающийся порт Ильичевск открылся лесом портальных кранов, широкими подъездными путями, соединяющими действующие и строящиеся терминалы. В сутолоке выгрузки, свободный от вахты, выскочил на верхнюю палубу. Оглядевшись, задохнулся масштабностью развёрнутого строительства. Казалось, снующим муравьям-людям и многочисленным игрушечным «карам» не привести в толк беспорядочные груды металлических конструкций, не распределить механизмов, вколоченных в деревянную тару. Под ногами, под главной палубой надрывались котлы, вырабатывающие пар для подогрева застывающего кокосового масла. Разжиженное высокой температурой пара, из танков судна оно подавалось в береговые ёмкости. Из далёкого цейлонского порта Коломбо пахучее экзотическое масло, пройдя умопомрачительный путь через два океана, разогретое до состояния текучести, мощными поршневыми насосами выдавливалось для нужд народного хозяйства Страны Советов. Очередная ступень к достижению профессионального совершенства покорилась будущему механику. Окрестности порта обозревал не вчерашний моторист второго класса, а виртуоз – кочегар-моторист первого класса, которому доверяли сполна. Никому, свободному от вахт и работ, не возбранялось беспечно подышать свежим воздухом. Невдалеке бригада рабочих в оранжевых защитных касках, колдовавшая до сих пор над металлоконструкцией, уселась на перекур. В декабрьском воздухе дымки сигарет собирались над их головами шарообразным смогом. Морской простор усиливает дальнозоркость: далеко за рабочими маячила в нашем направлении долговязая фигура с поклажей в руках. Судно стояло на крайнем причале – сразу за нами открывался зигзагообразный выход из бухты. Фигура приближалась к нашему трапу. Далеко на подходе я узнал Его. Вахтенный матрос не преминул заметить:

– Кому-то прибыла замена…

Поднявшись на площадку трапа, над вахтенным завис Он – сосредоточенный и слегка возбуждённый. Подав и мне руку, он бросил реплику:

– Вижу, не одинок буду – знакомое лицо, мелькало в родной мореходке среди молодых. Я не ошибся?!

Я ответил рукопожатием, кивком подтвердив его предположение.

– Будет время поговорить по душам землякам.

Мог ли я знать тогда, какое количество вахт придётся стоять с ним в паре, сколько часовых поясов и континентов обогнуть в общении на длинных переходах?

После хронического безденежья и унизительного ожидания в голове родились строки:

 
Мы по воле отцов из Мортранса,
Или в том виноват Посейдон?
Заклеймённые клеймом «резервов»
На неравное, впрочем, меню
С теми, кто бороздит по прешпектам,
Иностранной кичась бородой.
 

И если в благодатное время мог позволить себе сделать выжидательный выбор – в тот раз готов был хоть на папирусном плоту «Кон-Тики» через океан в любом качестве. На мореходной, но отживающей своё посудине, сделанной с русским запасом прочности, отправился в дальнее плавание. Предстояло обогнуть Евразию, Африку, просочиться через сказочные южные моря, покрошить форштевнем лёд Арктики и Северным морским путём вернуться в родную гавань. И прошли и обогнули, собрав массу незабываемых впечатлений в портах захода, попробовав себя с бородой, отрастив жюль-верновские патлы, а главное – набравшись тех знаний, которых не приобретёшь ни в одной, даже самой престижной академии. Вернулись назад возмужавшие. Запавшая в душу последняя ночь в родном порту, медленным её смакованием во многом помогла не впасть в уныние. Эта ночь живым воплощением помогала быстрее крутиться гребному винту. Как видно, девчонки лёгкого поведения способны на что-то особенное. И не знаю – найди она мои данные, напиши мне туда всего несколько слов: «Люблю. Жду. Целую», кто его знает, может быть, вся последующая жизнь показала бы иную, неизведанную сторону?! Одна ночь не оставляла времени на глубокое осмысление – спешилось впитать по возможности больше кипучего ощущения молодости. И ведь не было ни одного вопроса, ни единого намёка на обязательства. Рождённый с верой в чудо – ждёт его всю жизнь. Тогда чудо не состоялось. Я уверен: его дождался кто-то другой, запавший в поиске содержательного обретения на вечернем «Бродвее» южного портового города.

Отговорила разгрузочная баталия. В условиях поджимающих холодов продавить в открытые временные береговые системы стынущее на глазах кокосовое масло оказалось занятием нелёгким. Всё в нашей жизни имеет логическое завершение, не хочется о грустном – из этой рабочей ситуации мы вышли победителями в срок. Ещё в процессе выгрузки ко мне на палубу мотористов спустился Он. Я поведал ему обо всём, что держал в себе и знал о нём. Не удержался и спросил о странностях, происходивших с ним на берегу в людской сутолоке. Он посмотрел на меня пристально, скорее формально, чем осознанно, картинно откинул ниспадающую на глаза длинную русую прядь волос и ехидно спросил:

– Ты столько узнал обо мне, словно готовился к нашей встрече…

Я парировал в ответ, сославшись на свою въедливую память от любой эксцентрики. Он не ответил на вопрос. /Это уже позже я узнал о его слежке за неверной женой/. В одной руке он держал бутылку коньяка, в другой – пупырчатый плод лимона. Мы много говорили: вспомнили общую малую родину, не обошли стороной места, где родились с разницей всего лишь в два года. В возрасте двадцати четырёх-двадцати шести лет разница обычно скрадывается. Мы вели беседу с ним на равных. Он не перебивал меня и внимательно слушал – в этом редком умении с ним редко кто мог сравниться.

Внезапно я почувствовал резкую перемену в его поведении. Во все времена существовало братство между теми, кто имеет общие корни. Доверительная атмосфера сложилась на этом фоне благоприятным образом – я не торопил, но ждал. Он резко поменял тему разговора, разлил коньяк, посетовав на толстую корку лимона.

– Главный козырь капиталистов – красота подачи. У нас всё практичнее. Ты помнишь наш родной лимон? Корочка тоненькая, как пергамент. А кислючий – сплошной витамин цэ.

По его тону и витающим не здесь в этот миг мыслям я догадался: он обдумывает что-то совершенно другое, отличное от общих фраз.

– Этот, – меж тем продолжал он, разглядывая лимон на срез, – пролежит вечность. Здесь цедры ровно наполовину. Есть к тебе предложение! Выпьем за удачу?!

Дальше он изложил не сенсацию, к чему я приготовился – он озвучил просьбу. Только он мог так, шутовски заискивая, перевоплощаться.

– Меня прислали к вам вахтенным механиком. Навыка в несении самостоятельной вахты у меня нет – два года работал ремонтным механиком, да и то в подменном экипаже. Ты стоял вахту, готовился не сегодня-завтра двинуть выше. Переходи ко мне на вахту?

Кочегары считались элитой машинной команды, кому хотелось терять такое место. Он ждал, замерев, забыв опустить руку в броске своей пряди, замер с нескрываемой надеждой в глазах. Воспитанные в традициях Кавказа, мы понимали: вопрос должен быть решён положительно.