Текст книги "Не американская трагедия"

Вино хозяева хранили в земле в глиняных сосудах – там оно дозревало и приобретало высокое качество. В зависимости от важности события, откапывалось более старое, созревшее вино.

После отбоя, переодевшись в штатские куртки для маскировки, Кирюша с Писем окольными путями отправились в намеченный район. В грузинских домах собак держали редко – это вселяло большую надежду на успех. Приглянулся дом, примыкающий к пустырю. На случай бегства расположение хозяйственных построек, вынесенных далеко в сад, казалось идеальным – оно позволяло, с большей безопасностью, хорошенько поискать и найти. Пись по договору оставался на стрёме. В случае опасности он должен был сымитировать растревоженную птичку «кустарничка». Он остался за изгородью, ближе к дому, контролировать выход из него. Кирюша прокрался, маскируясь за «свечками» молодой посадки цитрусового сада, к открытому навесу. Среди пучков сухих стволов кукурузы, составленных под ним, металлическим прутом, предусмотрительно взятым с собой, потыкал землю в местах предполагаемого схрона. Жало прута преграды не находило, вонзаясь в землю без сопротивления. Захоронения в земле не обнаруживалось, зато, раздвинув будылья кукурузы в углу, в плетёнке у стены, он нашёл то, что искал, – заветный бутыль, початый на четверть. Дрожащими от волнения руками вытащил затычку – в нос ударил ядрёный запах застоявшегося вина. В волнении вытащил из-за пояса приготовленные грелки. Кирюша слышал подобные рассказы, но сам в таком мероприятии участвовал впервые. Он очень волновался – дыхание сбивалось. Перед началом процесса переливания приостановился. Усмиряя дыхание, услышал предупреждающее «ча-ча-ча» – так кричал растревоженный «кустарник».

Кто-то вышел во двор, послышался шум шаркающих шагов. Некто откашлялся и смачно сплюнул. Откуда-то выскочила собачонка, повизгивая, стала ластиться к хозяину. Кирюша замер, побег оставался возможным спасением, но тогда все планы рушились – бутыль стояла между ног. Стрельнул глазами расстояние до изгороди – у него сохранялась фора в десять метров. Затаившись в предстоящем броске, одерживал дыхание. Тень фигуры хозяина, с орлиным выступом на лице, пересеклась с ним.

«Двинет на шаг в мою сторону, – лихорадочно соображал Кирюша, – буду бежать».

Собачка, на его счастье, оказалась несмышлёным щенком, она крутилась юлой вокруг ног хозяина, не чуя постороннего. Фигура, помедлив, поощряя животное к службе, вошла в туалет. Собачка – добродушная псина, оставшись одна, опустила морду к земле и засеменила прямо к Кирюше. Вместо нападки ужасно обрадовалась, норовя лизнуть в лицо затаившегося на корточках Кирюшу. Хозяина обуяли тягости, он застрял в туалете надолго. Кирюша притаился за кукурузным снопом: одной рукой почёсывал собачку за ухом – другой придерживал хвост, бьющий в катастрофически шуршащие будылки. Щенок выказывал свою расположенность, казалось, ко всему миру. Рыпнула дверь, фигура замедлилась, обернулась, поискала щенка и, не найдя его, удалилась в дом. Кирюша сидел, едва сдерживая извивающегося ласками щенка. Он усадил его на колени, прикрывая грудью. После перенесённого волнения и откровенного собачьего признания Кирюша отказался от цели визита. Держась в тени построек, со щенком в руках, он прокрался на задворки, где тщетно попытался найти Пися. Щенок прикорнул. В какой-то момент Кирюша захотел отпустить его восвояси, но щенок взвизгнул угодливо и изощрился лизнуть его в нос. Пёсик явно не желал уходить под холодный навес.

Вернулся в Экипаж под утро – не один. Заглянул в соседний кубрик – Пись дрых, скукожившись на боку, вздрагивая во сне. Наверное, он видел сон с расправой над ним – губы его что-то шептали.

Новый год Кирюша встретил без традиционного застолья, но вдвоём с истинным другом. Щенок рос на глазах, быстро превращаясь в рыжую дворнягу. Кирюшу он узнавал и предпочитал сотням других, одетых в такую же морскую форму, но ластился ко всем, за что получил содержательную кличку – Подхалим. Он освоился: узнал режим дня и дорогу к камбузу. Утром, в девять часов, согласно уставу, весь личный состав выстраивался поротно в шеренги на подъём флага – рядом с флагштоком замирал горнист в ожидании команды. Дежурный по училищу командовал:

«Равняйсь, смирно», – и замирал, ожидая, когда секундная стрелка приблизится к 9:00.

В это время Подхалим, с верным расчётом, появлялся перед всем строем, цокая в наступившей тишине по бетонному покрытию плаца жёсткими коготками лап. Часы можно было проверять по нему. Занимал место рядом с горнистом, ровно в 9:00 по команде «Флаг поднять», задрав морду, дублировал горн. Обыденная утренняя процедура с участием Подхалима воспринималась без смеха, как прописанное в уставе.

…Через много лет, уже окончив мореходку, отмеряв не одну сотню миль мирового океана, Кирюша побывал в родных стенах. К тому времени в некогда общей стране наступило безвременье – республика отделилась, в архитектуре и оснастке родных стен внешне ничего не изменилось, только по одинокому, плохо ухоженному плацу резвились две молодые рыжие добродушные дворняги, очень смахивающие на Подхалима.

– Не маскируйся, Кирилл Петрович, догадался я: Кирюша узнаваем. В детстве бабушка приобщала к фортепиано, помню её реплику о твоём музыкальном прошлом.

– Милый ты мой, для маскировки я мог бы назваться другим именем, закрутил бы хитрым кренделем. Не пытался я скрыть свою принадлежность. До болезненного не могу удержать слабость в ревизии прошлого, пользу от того для общества вижу и «сопливую» часть его желаю на путь истинный направить, чтобы избежать известных преград, – хитро улыбнулся дед, положив мне руку на плечо, – слушай и сопоставляй нынешние и прошлые соответствия.

Часть 4. Чёртово колесо

…Знаменитая в определённых кругах брандвахта мирно толкалась у причала морского вокзала, готовая принять очередную партию горячих, трепетных, страждущих, ненасытных вчерашних курсантов. Сегодня – «пушечное мясо» флота, завтра – его потенциал.

Сегодня – его боль, завтра – его будущее. Да здравствует молодость!

Да здравствуют неизведанные глубины, открытия, рождающие гениев и дураков. Мгновение – остановись! Завтра будет – вчера. Как сладостно ожидание невиданного и неизведанного и как скорбно ожидание грядущей пустоты. Да здравствует вечное будущее, а прошлому уготована участь жёсткого рядна, могущего утереть «сопли» каждому, кто хотя бы на миг сомневается в своём истинном происхождении, взаимосвязи безрассудства и ошибок с благополучием нынешнего прогресса.

Там, где происходят данные события, на среднем юге, случаются сбои сезонной последовательности температур, но такого, что произошло в этот год, не помнят даже журналы с записями вековой давности. Недельное противостояние «быть или не быть» вместо ожидаемого похолодания выдало плюс двадцать восемь – в ян-ва-ре! Подобная аномалия – вестник чего-то значительного, в глобальном исчислении, но почему оно наложилось, день в день, на событие значимой важности в жизни любого человека – первый день трудовой деятельности? И не просто случайной работы, а работы, знаменующей начало самостоятельной деятельности, зависимой продолжением от личного фактора. Можно сказать, созидания во благо, или, как звучало из уст пропаганды: «На благо общества!» Множественные философские течения могли бы дать – каждое, нечто неосязаемое и оригинальное. Но какая философия в 22 года, если именно ты попал в перекрестье мишени глобальной аномалии? Казалось – это знамение! Ты, мельчайшая пылинка вселенной, обязана оставить в бренной, но пока необозримой жизни свой ощутимый след.

Четыре молодых индивидуума оседлали лавочку на берегу Цемесской бухты. С видом на снующие портовые плавсредства, на пылящие трюмы океанских лайнеров, спешащих обрести исходную значимость на океанских просторах любимой планеты, поймали расслабление.

Раскинув ноги корабликом, наслаждались дарованным природой теплом, мечтали и поглядывали на счастливых, никуда не спешащих людей. В карманах немного «подъёмных» – их можно растянуть на месяц, питаясь дважды в день в рабочей столовой, но очень заманчиво спустить за один вечер в кабачке.

Их новый статус – «БИЧи» – джентльмены удачи. Можно получить желанную работу завтра, можно через неделю, чаще – через месяц, сие ведомо только инспекторам по кадрам да Господу Богу, который уже определил твоё место на этом свете.

Порхнули мимо «ссыкушки» из «8-Б», словно молодые несмышлёные воробышки, стреляя несмело подведёнными глазками. Проплыли, «от плеча к талии», две ищущие случайной «манны небесной», изощрённо экипированные девицы. Угловато, «рачком», прокрались рука об руку две похожие на крякв фабричные простушки.

«Глаза для того и даны, чтобы смотреть. Всё не то…» – лениво зрело в голове.

Шлёпнуло волной в подзор бетонной стенки причала – лихо подвалил рейдовый катер, нагнав вереницу волн. По деревянному настилу застучали каблуки, прошуршали нейлоном прибывшие, и опять всё стихло. Белое облако мергелевой пыли на склоне Маркхота обозначило место взрыва, и только много позже донёсся похожий на отголосок далекой войны гул. Техника ступенями вгрызалась в гору – страна строила коммунизм – ей требовалось очень много мергеля.

Может быть, когда-нибудь уже правнук Кирюши, бичуя на берегу бухты, будет сидеть на вожделенной лавочке и не увидит Маркхота? А откроется перед ним сиреневая даль в разломах использованной земной тверди, именуемой отрогами Кавказского хребта.

Гуднул буксир, возвращаясь с очередной швартовки, возможно, ожидаемого судна Кирюши. Поднятой волной вспугнув мирно пасущихся водоплавающих.

Юра Мезенцев хрустко потянулся, шлёпнув себя звучно по рыхлым ляжкам:

– Что видят мои «старые глаза» – это как раз то, что нам нужно!

Мезя, или Тбилисский Фраер – так его величали в зависимости от ситуации. Мезя ростом немного выше среднего – тучноват. В его внешность закралась доля нерусского: и клювом нос, и иссиня-чёрные волосы. Выходец из столицы Грузии, из известного там многонационального района Авлабар. Одарён, находчив, любитель ироничного юмора. Он привстал, сделав стойку на приближающихся трёх явно скучающих, девочек. Остальные – тоже выпрямились. Стройные фигурки девочек очаровывали – со вкусом и по моде одеты.

– Один лишний? Как раз почётный эскорт, – процедил он в свойственной ему манере, разговаривая на публику.

– Девочки, – встал он, и театрально продекламировал, перегораживая им путь, – а не желаете ли помочь нам потратить энную сумму в приличном заведении?

Одна из девочек особенно хороша внешностью, но высокомерна и напыщенна.

Под ярко-красной застёгнутой курточкой томилась в тесноте объёмная грудь – на голове короткая стрижка, располагающая к свойскому общению.

«Глаза Фатеевой, – подумал Кирюша, – бездонная глубина, и цену себе знает».

Другие две – тоже достаточно милы, хотя особого внимания Кирюши не привлекли. Кровь, сдобренная пряностями Кавказа, взыграла. От внезапности обращения девочки, подобно ошарашенным цыплятам, рассыпались по сторонам. А Мезя продолжал, мирно сложив руки на груди, в довершение, преклоняя голову:

– Не бойтесь, мы мирные «бичи», ещё не потерявшие образцового облика, между прочим, будущие командиры флота.

Кирюша занял место рядом с Мезей – остальные, напружинившись, оставались на местах. Мезя, с очевидностью, делал ставку на красавицу – она же от откровенного напора бочком спряталась за подруг. Кирюша подтвердил раннее предложение, пытаясь окунуться в бездонную глубину её глаз, не скрывал к ней симпатии. На вид девушке не более двадцати.

– Не губите весну нашей жизни, украсьте наш быт, – распалялся Мезя.

С первого взгляда, внешне, понравиться он не мог, но впоследствии, раскрывая его ум и содержательность, к нему тянулись. В поведении двух девочек наметилась неуверенность, граничащая с капитуляцией. Но попытка выдавить из них имена потерпела фиаско – главная из них оставалась непреклонной. Соединившись руками, они пятились стороной. Мезя сделал последнюю попытку:

– Мы стремимся к вам, как стремится усталый путник к живительному ручью!..

Девушки продолжали медленно отступать. Природная настырность и молодой задор заставили Кирюшу произвести «последний выстрел» наугад:

– Мы будем вас ждать здесь, на этой лавочке, и в холод, и в зной, и в снегопад, и в дождик проливной – каждый день, в шесть часов вечера.

Конечно же, Кирюша имел виды на благосклонность красавицы. Девочки остались непреклонными, и, медленно отдаляясь, скоро скрылись из виду.

Стоило солнцу спрятаться за набежавшую тучку – от стылой земли потянуло пронзительным холодком: на открытом продуваемом месте стало неуютно – все четверо двинулись в сторону призревшей их брандвахты.

Третий из ребят – Николай Третьяков, лобастый красавчик из Тюмени. Кирюша считал его своим самым авторитетным другом на протяжении всей учёбы. Николай не так эффектен в разговоре, но самый начитанный из всех. Умный, но стеснительный парень. Все внутренние переживания выдавали его сполна, отпечатываясь алым румянцем на круглом, открытом сибирском лице. Он шагал рядом с Кирюшей – от него огнедышало.

– Диалог с девушками ты пережил в себе? – спросил тихо Кирюша только для них двоих.

Он знал его закрытость – представил, как откровение зальёт пожаром лицо Николая, оставляя нетронутыми только глаза, в том случае, если он попадёт в цель.

Бросив на Кирюшу искромётный взгляд, Николай ответил:

– Приятная девочка, – прекрасно представляя, о чём он спросил, залившись краской.

Шурик Пилипенко – востроносенький, смышлёный от природы, небольшого роста светловолосый парень, внутренним содержанием чем-то напоминал Кирюше самого себя – был четвёртым в компании.

Прошагав длинный путь по причалу, спустились в необъятный кубрик брандвахты и попадали на скрипучие кровати.

Природа, спохватившись, потребовала сатисфакции, выдав на следующий же день северо-восточный ветер, быстро разгулявшийся до ураганной силы. Молодые туи, высаженные осенью вдоль аллеи, мёрзли сосульками на свирепом ветру, скорость его достигла в порывах сорока метров в секунду. Срывающийся со склона гор ураган не разгонял большой волны, но создавал сплошной солёный дождь, не дающий возможность высунуть наружу и носа, однако обязанность отмечаться в «кадрах» выгоняла наружу. Вахта, в прорезиненных штормовках, едва успевала скалывать намерзающий на поручнях и сходне рыхлый лёд. Только через пять дней ветер пошёл на убыль, а на шестой – затих совсем.

На исходе недели всех четверых раскидали по разным судам.

Кирюше достался стоявший у стенки судоремонтного завода преклонного возраста серийник типа «Казбек». Ремонтная разруха и беспорядок царили во всём. Единственный в своем роде – наружный корпус выглядел празднично, блистая глянцем свежепахнущей краски с аккуратно отбитой ватерлинией. Штатные места демонтированных механизмов ещё скалились резьбой крепежа, проходы завалены сорванной изоляцией. С трудом верилось, что через месяц разворошённый рабочими утиль сможет дать самостоятельный ход. К вечеру морской ветер, именуемый здесь «моряком», принёс осадки. Из головы Кирюши не выходила красивая незнакомка. Побродив по этажам тёплого «универсама», без пяти шесть был на месте.

Некогда красивый сквер после пронёсшегося урагана напоминал неуютное зрелище. Молодые туи, в подавляющем большинстве, лежали повергнутые. Многострадальному городу, перенёсшему военную разруху и обновлённому заново, знакомы были всякие катаклизмы. Через неделю, может быть ещё меньше, от пронёсшейся здесь стихии не останется и следа. Дождь временами прерывался. Безлюдная набережная просматривалась далеко в обе стороны. Надежды почти не было, но, представив возможную встречу, Кирюша подогревал себя. Он решил ждать. Под перемежающуюся морось гулял взад-вперёд до самых сумерек. Темнело безнадёжно быстро. Отчаявшись, Кирюша напоследок пробежал глазами уходящие во мрак дорожки. Решил уйти, но, едва успел пересечь дорогу, как из-за угла дома на него выскочила девушка, запыхавшись от волнения.

– Снежана. Возможно, вы не меня ждали? – дерзко, не опуская глаз, бросила она в лицо опешившему Кирюше.

Кирюша догадался: она издалека наблюдала за ним, и, скорее всего, очень долго. Он признал в ней одну из подруг красавицы. Угнетённый ожиданием, Кирюша в данный момент был рад любому общению. Девушка легко согласилась на предложение зайти в ближнюю булочную. Скушав по пирожку с курагой, запив горячим какао, согрелись и разговорились. В разговоре Кирюша мягко тронул струны интересующей его темы. Снежана умело лавировала, притворяясь непонятливой. Поняв, наконец, о нежелании говорить на эту тему, Кирюша оставил свою затею. Очевидно, он приглянулся девушке, она ведь могла не выйти из своего укрытия или не прийти совсем.

Снежана не оказалась букой: блистала эрудицией – общаться получалось не скучно. Они съели ещё по пирожку, поднатужившись, выпили ещё по одному стакану какао, продолжая непринуждённо болтать ни о чём. Сравнивая неброскую внешность Снежаны с внешностью её подруги, Кирюша видел тот разительный контраст – в общении внешность уходила на дальний план. Преимуществом Кирюши являлось его естество – он оставался самим собой, не стремился выпятиться лучшим для её завоевания. Он хладнокровно изучал её. Снежана, по крайней мере, не раздражала, не мешала – непосредственность её рождала желание общаться. Она не воспринималась развязной или фамильярной в сравнении с многочисленным легкодоступным контингентом портового города. Снежана без вязи намёков, сама открылась во время логического завершения одной из тем разговора, когда они оказались в темноте квартала. Оказалось, понравился красавице Оксане друг Кирюши – Николай. Признание несколько удручило его – он не считался худшим среди друзей, но вспышка мысли озарилась мгновением: Колю он считал достойнее всех.

Снежана жила в дебрях старого города, их называли здесь – «на буграх». От автобуса шли по улице, больше похожей на испытательный полигон, маневрируя на кромке полноводной колеи. Дождь довершил финал победного восхождения к её дому – перешёл в ливень. Вбежали под навес крыльца основательно вымокшие. Навстречу выкатилась маленькая, похожая на колобок, пожилая женщина – оказалось, бабушка Снежаны. Зашли в дом. Пространство его встретило простором и уютом. От предложенного чая с калиной Кирюша разомлел, он не представлял себя в кромешной тьме бредущим назад к брандвахте. Кирюшу, потупившись от лёгкой лжи, представили хорошим другом, после чего в мимике бабушки пропал вопрос и она позволила себе умиротворённо удалиться. В доме нашёлся лишний диванчик – Кирюше предложили его, и он не отказался. Проболтали далеко за полночь. Из разговора он узнал: папа Снежаны – моряк, второй механик на торговом судне – мамы нет. Мама погибла в автокатастрофе три года назад. У отца другая семья – живут в центре города, как раз недалеко от места, где они встретились, и Оксана – его приёмная дочь и родственный для неё человек.

Дождь шумел за окнами, не переставая ни на минуту. Кирюша любил ненастье – иногда ему хотелось, чтобы непогода не прекращалась, она создавала в нем внутренний комфорт. Сейчас особенно хотелось, чтобы завтра не наступило никогда. Кирюша сидел в уютном кресле в гостеприимном доме, в чужом, незнакомо пахнущем мягком халате, и слушал усыпляющий комментарий, разглядывая фотографии семьи. Под усыпляющий шум дождя он осознавал текущие события сном. Кирюша вошёл в роль давнего друга Снежаны. От добродушия и естества у него возникала ответная реакция – созревшие в голове действия.

Ничего в этом доме не давило, не казалось ему лишним. Без напыщенности, без показного фарса – всё располагало к доброму общению. Времени с момента знакомства прошло немного, но общие фразы, вызывающие частыми повторами усмешку, доминировали, совсем как у давних друзей.

…Ремонт укладывался в отпущенное планом время. Механизмы из цехов судоремонтного завода возвращались на штатные места, груды старой изоляции и технического хлама зачищались – судно на глазах обретало жилой вид. Место прописки Кирюши изменилось, он полностью обосновался в своей каюте. Работы по главной силовой установке ещё продолжались и обязаны были закончиться через неделю, затем ходовые испытания и – «Даёшь голубые просторы мирового океана!»

Снежана и Кирюша устроили знакомство Оксаны с Николаем. Их связь закрутилась стремительным вихрем, но продолжалось недолго – Николай раньше Кирюши ушёл в дальнее плавание. Связь между ними поддерживалась через радиограммы – похоже, Николай увлекся серьёзно.

Контрастный погодой январь сменил снежный слякотный февраль. В один из дней, второй декады февраля, утро выдалось необыкновенным. Обильный снег подновил окружающий фон, за одну ночь, превратив его в лирический сюжет. Свободное воскресенье и ожидаемая встреча обострялась сопутствующими положительными факторами.

Основой очередной встречи оставалось старое место, где в первый раз встретились, шутки ради, договорились бывать здесь раз в году, что бы ни случилось – пятнадцатого января. Пока Кирюша был волен распоряжаться собой – просто приходил по будням в шесть вечера на их место и ждал, всегда без предварительной договорённости – по воскресеньям к одиннадцати утра. После первого общения встречи происходили каждый день. Всякий раз, занимаясь скучной, однообразной, порой грязной работой, Кирюша помнил о Снежане, а сердце всякий раз сжималось от мысли:

«Придёт или не придёт»?

Снежана не пришла только однажды, тогда вместо четверти часа он ожидал целый час. Но время не пропало даром. В стылый зимний вечер не всегда решаешься созерцать погружающийся в темноту город, слушать звуки грузового порта, смотреть на блики уютных огней в чёрной воде бухты. Этот вечер дал Кирюше несравнимо больше, создавая предпосылку мыслям о катастрофической обособленности окружающего мира от своей жалкой, на огромном масштабном фоне, персоны.

«Предоставляется огромный объём, – вдумался Кирюша, – где люди варятся в собственном соку, и никому в этом мире нет до тебя никакого дела. Влюблён ты, счастлив или несчастен в массе других безликих судеб, ждёт тебя необыкновенное будущее, или будничное серое существование».

Его именно здесь осенило: рядом со Снежаной он окунулся в другой мир. Он не мог ни перенять, ни отобрать у неё богатого воображения, он купался в её фантазиях. Исключительно всегда в их взаимоотношениях она уходила от стандартных решений. Рядом с ней Кирюша определился вторым номером. Встречи свои они не планировали – они никогда не носили заранее оговорённый характер.

В то самое обновлённое воскресное утро Кирюша много раньше других залюбовался сказочностью нетронутого снега, примерился к обновлённому миру через призму снежинок. Подышал на лапу знакомой ели, оглянулся вокруг, удостоверившись, что действительно он оказался первым из многих тысяч живущих неподалёку людей, ставший первооткрывателем редкого зрелища. Последние метры до места встречи прокрался под прикрытием кустов, а увидел там мирно пасущихся красногрудых снегирей. Птицы вспорхнули раньше, чем могли увидеть его: кто-то потревожил их с другой стороны. Чертыхнувшись на ранних прогульщиков собак, привстал и… увидел Снежану – она шла в его сторону прогулочным шагом, любуясь окружающей красотой.

Со словами: «Я злой и страшный серый волк!» – Кирюша выскочил из укрытия.

От неожиданности Снежана вздрогнула, ему показалось, спустилась на землю издалека. В мгновение она справилась с собой и тепло улыбнулась.

Им захотелось продлить упавшую с неба сказку, но появившиеся люди растворили её своими пасмурными лицами. С подачи Снежаны решили поехать за город. Сошли с автобуса на одном из диких языков загородной дороги и углубились в лес.

Белым-белый снег щемил грудь первозданной чистотой. Лес замер, слушая их, а они не могли услышать его – он молчал. Стёжка заячьих следов да груда опилок под старым трухлявым грабом выдавали чьё-то скрытое присутствие. Им приоткрывалась лишь вводная страничка природы. Они внедрились в чужую сферу, нарушили чью-то тихую размеренную жизнь, а жизнь эта не спешила их принять. Стараясь не шуметь, подошли к нависающей козырьком скале. Снежана, ещё не отдышавшись, притянула Кирюшу к себе, показывая рукой на соседний склон – его крутизну резала грациозная лань.

Далеко внизу дымилось море, ещё дальше, во мгле, виднелся город и порт.

Стоя над обрывом с видом на мыс, на мигающий маяк, Кирюша испытал тоску. Он представил грядущее одиночество, разлуку с девушкой, со всей этой земной красотой. Снежана, читая его мысли, придвинулась на самый край, где Кирюша лавировал на узкой кромке перед обрывом, и заглянула в глаза:

– О-о, дружок! Как мы можем красиво грустить?!

Излучающееся от неё тепло побудило к действию – он взял её за плечи, прильнул к щеке и в первый раз ощутил сладость трепещущих губ. Как много её участия вылилось в следующее мгновение на маленьком коварном пятачке.

– Отдаю себя здесь, на этой холодной скале, – прошептала она, жарко дыша ему в лицо.

Кирюша задохнулся от прямоты слов и вдруг проснувшегося в нём вулкана страсти. Хотя он и вспыхнул ответным желанием – сдержал себя, лишь крепче сжав её плечи. Снежана в его объятии обмякла, уголки губ провисли – она, едва не плача, произнесла:

– Ты меня не хочешь?

– Хочу, хочу! – поспешил он успокоить её, – но из двух сумасшедших кто-то разумнее, – целуя при этом уголки дрожащих от обиды губ.

А затем пошутил:

– Наверное, от таких союзов рождаются «йети» – снежные люди? Зачем человечеству монстры?

Под его ногами хрустнуло: вниз сорвался обледеневший камень – Кирюша едва отпрянул. Разметая на своем пути снег, камень нёсся, ускоряясь, вниз.

«Как призрачно счастье», – пришло в это мгновение на ум.

И тут же эту самую фразу произнесла вслух Снежана.

…Возвращались в город под вечер. Ехали в холодном расхлябанном автобусе, прильнув плечами, боясь растерять то общее, что породнило. Подъезжая к остановке, откуда просматривался пирс с судном, где был Кирюша теперь прописан – дикая по озорству мысль осенила его….

Часто, спрямляя путь, Кирюша пользовался услугой лаза в заборе. Стоило ему об этом намекнуть, Снежана без колебания согласилась на авантюру. Проникнуть с территории на судно было простым делом. Вахту несли временные люди из резерва – на трапе никого не оказалось, и в каюту удалось попасть без излишних объяснений. Кирюша удивился её реакции. Она вошла и стала перед иллюминатором с непонятным ему остановившимся взглядом. Она стояла и отрешённо молчала.

Кирюша подумал о её страхе перед возможным единением и нежно обнял за плечи.

– Нет, нет, это не то – воспоминания… – произнесла она, застывшим взглядом продолжая смотреть в оконце-блюдце. – В этой каюте мы были с мамой, когда приезжали в гости к отцу. Видишь, под иллюминатором отпечатан бегемотик, это моя работа много лет назад. Потускнел, но жив, а мамы нет… – угнетённо всхлипнула она, а чуть помедлив, упавшим голосом прошептала:

– Ты – моя судьба.

Кирюша стоял остолбеневший.

– Трудно поверить в существование таких совпадений?! Я не заглядываю под полог кровати. Посмотри ты: в изголовье я нацарапала куклу, папа меня тогда отругал, и я не закончила – она осталась пупсиком без волос, – зловеще прошептала Снежана, подталкивая Кирюшу к кровати. Он, убираясь ещё раньше, в самом деле видел в изголовье нацарапанного смешного человечка.

– Неужели в этом мире нас ведут, умышленно подталкивая куда нужно, как слепых котят? – потускневшим голосом спросил он. – Можно попробовать противиться внешним силам!

– Будешь сопротивляться – потеряешь всё, – голосом всевидящего оракула подвела черту Снежана.

Ей едва минуло девятнадцать, Кирюше – двадцать два, и они ещё не думали о вечном. Он взял её за плечи – утонул в копне волос – они излучали свежесть зимнего леса.

Провели ночь на жёсткой одноместной кровати. В своей жизни он не мог вспомнить другой такой любвеобильной ночи.

Едва забрезжил рассвет, он проводил Снежану к лазу в заборе.

– Дальше я сама, – бросила она в движении, ловко нырнув в проём, мгновением растворившись во мгле туманного утра.

Как и всё здесь на юге, зимняя сказка поблекла быстро – снег за одну ночь превратился в грязную, чавкающую под ногами кашицу. Кирюша не спешил уходить, он дождался, пока на подъёме, ведущем к дороге, не промелькнет силуэт Снежаны.

Во время ремонта, хотя дело и благодарное, отработал день – будто отбыл каторгу. В конце дня на подходе к трапу, ведущему на причал, его окликнул вахтенный помощник. Он пожевал губами и, отведя в сторону от вахтенного матроса, пожурил за постороннюю на борту.

– Сам не так давно был таким, прощаю, – тиснул он плечо Кирюши, подняв назидательно палец.

Кирюша его не знал и видел-то всего второй раз. Помощник либо демонстрировал бдительность, либо сочувствовал: его поступок при огласке мог стать катастрофой – лишить паспорта моряка.

В этот вечер встретились как обычно – гуляли по незнакомым закоулкам города, потом, на последнем сеансе кино, пережили мелодраму с участием испанской певицы Сары Монтьель. Кирюша проводил Снежану до порога дома. Напоследок она спросила его о времени выхода судна на ходовые испытания.

Выход намечался на следующий день, о чём она и узнала от него.

Ушли на испытания по плану. Главная установка не дала сбоя, работала в штатном режиме – мелкие неполадки устранились в процессе ходовой ревизии. Через несколько часов стали к причалу под погрузку. В этот последний вечер, когда судно принимало груз, на глазах погружаясь к ватерлинии, ему с трудом, но удалось вырваться в город, буквально на три часа. Времени хватало в обрез: туда и назад. Снежаны дома не оказалось. Оставив тёплую записку-сожаление бабушке, Кирюша поспешил назад.

Место следования – сицилийский порт Кальяри. Подобный рейс обычно занимал двенадцать дней. Такой срок пережить одиночество можно, но возвращение в базовый порт могло затянуться на месяцы.

Пока двигатели входили в режим, суеты хватало. Послеремонтная настороженность держала в напряжении. Отстояв ходовую вахту в первом часу ночи, Кирюша вышел на палубу. Прямо по курсу наплывали береговые огни – судно вползало в пролив Босфор. По правому борту ощерилась жерлами артиллерийская батарея охраны створов. Замедлившись до малого хода, судно внедрялось ближе к центру Стамбула. Проход пролива Босфор – зрелище всегда завораживающее. На палубе жилой надстройки несколько практикантов, в первый раз познающих восточную экзотику. Приблизились к самой узкой части фарватера.

Запахи восточных пряностей щекотали нос. Кирюша с тоской вспомнил о счастливом времени. Взгрустнулось – общения с окружающими не хотелось, и он, оторвавшись от группы созерцателей, побрёл на безлюдную кормовую палубу.