Текст книги "Клоуны и Шекспир"

Глава восемнадцатая
Сеновал и прерванный обед

Естественно, что к Дамме они отправились все вместе.

– Цирковой фургончик можете поставить в нашем дворе, – предложил-разрешил Клаас. – В сарае найдётся местечко и для вашей лошадки. И для ослика. А, вот, собака и ягуар пусть ночуют в фургоне. Пёс может устроиться и под фургоном. Спальные места для людей? В доме имеется парочка. А для желающих будет предоставлен сеновал. Да и клетку с ягуаром, так и быть, можете туда же отнести. Только это, – недоверчиво покосился на Леонида. – Попрошу безо всяких глупостей!

– До свадьбы – ни-ни, – заверил Макаров. – Чтоб мне кузнечного молота в руках больше никогда не держать.

– Так ты – кузнец?

– Есть такое дело. Скрывать не буду. Причём, если говорить начистоту, не из последних.

– Это очень хорошо! – обрадовалась хозяйственная и приземлённая Сооткин. – В Дамме дельных кузнецов нет вовсе. Да и в Брюгге их можно пересчитать по пальцам. Хорошее дело, денежное. А кузню можно будет оборудовать в овчарне – всё равно, мы сейчас овец не держим. Место там хорошее, сухое. Только крышу надо немного подлатать, да новую дверь навесить….

– И подлатаем. И навесим, – широко улыбаясь, заверил Клаас. – А, когда планируете свадьбу?

– Э-э-э…. Пока не знаю, – обменявшись мимолётными взглядами с невестой (с невестой?), признался Лёнька. – Мы пока ещё не решили.

– Поздней осенью, – объявил Тиль. – Раньше, увы, не получится.

– Почему? – огорчилась Неле. – Так долго ждать…

– Нам с Ламме надо сладить одно неотложное и важное дело. Очень-очень надо…. Сперва посетим славный Брюссель. Потом ненадолго наведаемся в загадочную Испанию. А, вот, когда вернёмся, можно будет задуматься и о делах семейных.

– И это правильно, – неожиданно поддержала Сооткин. – Зачем спешить? Во-первых, разлука, она очень хорошо проверяет чувства. Пусть жених и невеста ещё раз хорошенько подумают. Всё взвесят. Супружество – дело серьёзное. К предсказаниям серебряной чаши и пепла, конечно, в нашей Фландрии принято относиться с неизменным уважением. Но, всё же…. Во-вторых, надо – в любом случае – дождаться, когда подлые премонстранты покинут Дамме. В-третьих, пусть у Нель отрастут волосы. Невеста с мальчишеской причёской? Невозможное и неслыханное дело! Неслыханное…. Инквизиторы тут же, ни на мгновенье не сомневаясь, обвинят в ереси и потащат на костёр. Кого, спрашиваете, обвинят и потащат? Да, всех. И юную трепетную невесту, и её стареньких родителей, и жениха-здоровяка, и всех его цирковых друзей, включая четвероногих…. В-четвёртых, у нас так и принято – играть свадьбы по поздней осени. Урожай уже собран и помещён в амбары. Сезонный забой скотины и птицы завершён. Коптильни пыхтят последними ароматными дымками. Приближается зима – время отдыха. Вернее, короткая зима – время короткого отдыха. Тем не менее, сезон весёлых фламандских свадеб…

Клаас и Сооткин забрались в фургон, чтобы показывать дорогу до дома и не мешать молодёжи. Иеф и Тит Шнуффий беззаботно трусили рядом с повозкой. А Макаров – бок о бок с мечтательной Неле – сосредоточенно шагал вслед за фургончиком.

Шагал и мысленно, практически беспрерывно, удивлялся: – «Что, собственно, происходит? Хрень какая-то, совершенно непонятная…. Часа три с половиной тому назад познакомился с симпатичной девицей. Поболтал с ней немного. Ну, нежную ладошку слегка потискал в своей. Перемигнулся пару-тройку раз. Не более того…. И? Уже считаюсь её официальным женихом. Даже невестины папенька и маменька не против предстоящего брака…. Бред бредовый! Разве так бывает, а? Получается, что бывает…. Самое интересное заключается в другом. Я почему-то не ощущаю от происходящего какого-либо душевного дискомфорта. То бишь, всяких там терзаний и сомнений. Наоборот, незримо присутствует необычайная лёгкость. Словно бы у меня на Душе – наверное, с самого рожденья – висел некий серый камень. А сейчас он, зараза холодная, куда-то пропал…».

– Что-то случилась? – встрепенулась девушка. – Почему, Ламме, ты всё молчишь и молчишь? Задумался о чём-то? О чём?

– Всё хорошо, моё нежное сердечко, – заверил Лёнька. – Всё просто замечательно. О чём я думаю? Конечно, о нас с тобой…. Ага, впереди показались какие-то строения, спрятавшиеся за полуразрушенной каменной стеной. Стена-то есть, а ворот нет…. Что это?

– Это он и есть, мой родной Дамме. Городская стена из камня? Она осталась ещё со старых Времён, когда местные графы и бароны любили повоевать друг с другом. А сейчас времена мирные. Это ещё покойный император Карл постарался, взяв-забрав все фламандские земли под свою тяжёлую длань. Вот, ворота и сняли – за полной ненадобностью…. Впрочем, отец говорит, что ворота всегда можно и обратно повесить. Если возникнет такая необходимость. Говорят, что в Восточных Нидерландах за городскими стенами (да и за воротами), следят по-прежнему. Почему? Опасаются нападений со стороны жадной Франции…

Городок оказался очень симпатичным, зелёным, уютным и живописным. Хотя, больше напоминал обыкновенную фламандскую деревушку – разнокалиберные дома и домишки, одинаковый некрашеный штакетник, разнообразные хозяйственные постройки, фруктовые деревья и кусты, свежий запах навоза. Ничего необычного и экстраординарного, короче говоря.

– Вот, это – городская ратуша, – увлечённо комментировала Неле. – А сейчас мы проходим по торговой площади. На ней проходят и суды Великой Инквизиции. Когда надо, из крайнего высокого амбара выносят судебный помост и ставят его вон под ту раскидистую старую липу. В амбаре хранится и плаха с топором. А также столбы и сухие дрова для костров, на которых сжигают еретиков…

– Что это за красивое и величественное здание по правую руку? – спросил Леонид. – Украшенное по полукруглому фасаду каменными фигурками разных Святых?

– Госпиталь Святого Жана. Его построили очень давно, в незапамятные Времена.

– А в честь кого поставлен этот помпезный бронзовый памятник, покрытый ярко-зелёной патиной?

– Какому-то доблестному фландрийскому барону. Имени его никто уже и не помнит за давностью лет…. Это – знаменитый трактирчик «Пьяный егерь». Говорят, что там подают самое лучшее пиво и самую ароматную колбасу в западной Фландрии…. Надо прибавить ходу. Заболтались мы. Фургончик скрылся за поворотом…

Сквозь далёкую туманную дымку проступили высокие шпили, тускло блестевшие в солнечных лучах.

– Там уже Брюгге, – сообщила девушка. – Самый высокий и красивый шпиль – Церковь Богоматери. В ней установлена очень красивая статуя, привезённая из самой Италии. Вон тот шпиль – старенькая Иерусалимская церковь. А этот – безымянная башня с курантами, расположенная на Центральной городской площади…. Раньше, когда я была ещё маленькой, мы с папой и мамой часто ходили в Брюгге на ярмарку. Я имею в виду, по праздникам. Теперь не ходим.

– Почему?

– Несколько лет назад в Брюгге обосновался епископ. А вместе с ним и целая куча инквизиторов. Им, подозрительным, лучше на глаза лишний раз не попадаться. От греха подальше. А ещё…

Неле испуганно замолчала и, вздрогнув всем телом, споткнулась – из ближайшего проулка неожиданно вышли два монаха-премонстранта. Те самые, утренние – чернявый и высоченный.

– Спокойно. Только не смотри на них, – не разжимая губ, прошипел Лёнька. – Идём по своим делам, как ни в чём не бывало. Всё будет хорошо, обещаю…

– Как дела, цирковые деятели? – состроив ласковую гримасу, поинтересовался чернявый монах.

– Хорошо и даже лучше, – усмехнулся Макаров. – Видимо, вашими молитвами, Святые отцы.

– Нашими, нашими, – сварливо пробормотал высоченный. – А скажи-ка, клоун. Тут недавно проехал ваш фургон…. Кто сидел на козлах рядом с твоим белобрысым приятелем? Часом, не угольщик ли Клаас?

– Он самый. А, что?

– Нет, ничего. Я просто так спросил…. Ладно, парни, идите своей дорогой. И не забывайте молиться почаще. Бог вам в помощь…

Дамме, действительно, был крохотным городком. Поэтому уже через несколько минут они подошли к нужному дому.

Цирковая повозка стояла за низеньким штакетником. Клааса и Сооткин нигде не было видно. Ослик и пёс увлечённо общались-знакомились с местными дружелюбными бело-серыми гусями. Франк ван Либеке сноровисто распрягал лошадку.

Из фургончика показался Тиль. Ловко спрыгнув на землю, он принялся раздавать ценные указания:

– Иеф и Тит Бибул. Вести себя мирно, не хулиганить, к местным аборигенам не приставать. С кормёжкой определимся чуть позже…. Франк. Пока не заводи кобылку в сарай, пусть подышит свежим воздухом. Просто набрось уздечку на бронзовый костыль, вбитый в стену. А на морду ей нацепи кормовой мешок, чтобы не нервничала на новом месте. Только овса много не насыпай, нечего баловать лишний раз. Она ночью вволю попаслась, а сегодня почти и не работала…. Друг мой Ламме, – заговорщицки и многозначительно подмигнул. – Мы с юным ван Либеке будем ночевать в доме. А тебе, пузан, придётся обосноваться на сеновале. Туда же перенеси все наши вещички и клетку с Филом, чтобы не украли. Будешь ночью, заодно, и охранять. Клаас говорит, что воровства в тихом Дамме почти нет. Но, как известно, бережёного Бог бережёт.

– А ты чем сейчас займёшься?

– Я? – на краткий миг задумался Даниленко. – Вот, несу наш утренний улов на кухню. Займусь готовкой, так как приближается обеденное время. Надо же поразить наших гостеприимных хозяев кулинарными изысками…э-э-э, знаменитой скандинавской кухни? Франк, когда разберёшься с лошадкой, то тоже подходи на кухню, – ещё раз подмигнул Леониду. – Будешь мне помогать с поварскими делами. Ну, и учиться, понятное дело. Ладно, влюблённые, я пошёл. Не скучайте…

Просторный сеновал примыкал торцом к коровнику. Здесь пахло летним полевым разнотравьем, парным молоком и – совсем чуть-чуть – коровьим навозом.

На перенос вещей и клетки с леопардом ушло минут десять.

– Очень странно. Откуда взялся этот объёмный узел-мешок? – удивился Лёнька. – Что, интересно, в нём? Не иначе, Тиль в Амстердаме накупил всякой ерунды…. Как тебе, Фил, данная квартирка?

– Мяу, – одобрил привередливый леопард, мол: – «Нормальное местечко, сойдёт. Если будете кормить от пуза, то и я буду вести себя соответственно. То есть, тихо и мирно…».

За тонкой перегородкой, видимо, почуяв зверя, тревожно и испуганно замычали коровы. Впрочем, уже через минуту-другую они успокоились, и на сеновале установилась чуткая тишина.

– Иди ко мне, – крепко прикрыв широкую дверь сеновала и пройдя вглубь помещения, шёпотом позвал Макаров.

– Зачем? – засмущалась Неле. – Пришло время поцелуев?

– Ага. Угадала. Иди.

– Хорошо. Как скажешь, Ламме…

Поцелуй длился и длился.

«Очередная загадочная странность», – мысленно удивился Лёнька. – «Я, вроде бы, взрослый и много повидавший в жизни мужчина. Целовался – чёрт знает, с каким количеством вертихвосток женского пола. Но таких нежных и сладких губ, честное слово, ещё не встречал…. Скорее всего, я для этого и «перенёсся» в этот средневековый Мир. То есть, для того, чтобы встретиться здесь с моей Неле. Видимо, так решили Наверху. Счастливые браки, как известно, заключаются на Небесах…».

– Ламме, не давай воли рукам, – попросила-проворковала девушка. – Впрочем, давай. Только в меру…

Сколько прошло времени? Трудно сказать, уважаемые мои читатели и читательницы. Практически невозможно…

– Что это вы делаете, негодники бесстыжие? – раздался где-то рядом гневный женский голос. – Ну-ка, развратники, отошли друг от друга подальше!

Леонид, неохотно выпустив Неле из объятий, оглянулся. Возле распахнутой настежь двери стояли Сооткин и Даниленко.

Сооткин грозно хмурилась, но сразу же становилось понятным, что она это делает «якобы», с трудом сдерживая улыбку. А наглый Тиль улыбки и не скрывал, демонстрируя – всему окружающему Миру – тридцать два белоснежных зуба.

– Что это вы надумали? – картинно сложив руки на груди, поинтересовалась потенциальная тёща. – День свадьбы ещё не назначен, а они уже милуются вовсю. Стыд-то какой!

– Ничего страшного, собственно, и не произошло, – благородно взял на себя роль адвоката Даниленко. – Ну, поцеловались чуток. Слегка пообжимались. Дело-то молодое и насквозь житейское. Бывает…

– Бывает, чего уж там, – ностальгически вздохнув, подтвердила Сооткин. – Ладно, забыли…. Пошли, молодёжь, в дом. Праздничный стол уже накрыт. Покушаем, выпьем, поговорим. Нель!

– Да, мамочка?

– Пуговицы застегни на рубашке, ветреница! Ну, надо же, а ещё скромницей прикидывалась…. Эге! А это что такое?

– Где?

– Да, на твоей шее.

– Н-не знаю…

– Свежий засос, – со знанием дела констатировал Тиль. – То бишь, классическое последствие страстных лобзаний…. Ладно, выручу ещё раз. Снимаю свой шейный, почти чистый платок и вручаю его Неле. Пользуйся, отроковица, на здоровье, благо ты сейчас находишься в «мальчишеском образе»…. И не надо, тётечька Сооткин, ругать бедную девочку. Она-то здесь причём? Это нетерпеливый верзила Гудзак во всём виноват. У, Ламме, морда озабоченная…. Люби умеренней, и будет длиться твоя любовь. Кто слишком поспешает – опаздывает, как и тот, кто медлит[35]35
  – Цитата из трагедии Вильяма Шекспира – «Ромео и Джульетта».


[Закрыть]…. Ну, готовы? Тогда – за мной!

В столовой-гостиной было прохладно и чистенько. Пахло свежим тестом и недавно помытыми полами.

«Совершенно обыкновенная горница», – решил Лёнька. – «Стены и потолок чем-то оштукатурены и старательно побелены. Пол? Трудно сказать однозначно – по причине наличия многочисленных полосатых половичков – каков он из себя. Скорее всего, каменный…. Окна – по тёплому летнему времени – распахнуты настежь. Мебель? Обыкновенная средневековая фламандская мебель. На громоздком сундуке, придвинутом к стене, стоит неуклюжая масляная лампа…. Обеденный стол, окружённый массивными деревянными табуретками. Дубовыми? Сомневаюсь. Наверное, какая-нибудь «фруктовая» древесина. Например, груша. Или же грецкий орех…. Стол покрыт тонкой льняной скатертью светло-серого цвета. Посуда тоже самая обычная и непритязательная, то бишь, глиняная, стеклянная и керамическая. Из «металла» присутствует только низенькая серебряная соусница, заполненная чем-то светло-кофейным, да оловянные ложки. Вилок, естественно, не наблюдается. Они, надо полагать, ещё не вошли в широкое обращение. То бишь, являются эксклюзивной прерогативой продвинутой европейской аристократии…».

– Проходите, проходите! – хлебосольно предложил Клаас. – Рассаживайтесь, гости дорогие! Извините, что особенно угостить-то и нечем. В основном – блюда, приготовленные из вашей же рыбы…. Не соврали городские байки. Ты, Уленшпигель, действительно, являешься мастером на все руки. Такого наготовил – можно заикой стать от удивления…. Ну, и от нас с Сооткин и Неле есть кое-что. Вот, кровяная колбаска. Здесь – гусиный паштет. В этом блюде – тушёный горох нынешнего урожая с грибной подливкой. На сковороде – яичница с жирной ветчиной. Ржаные лепёшки разбирайте. Будьте как дома. Не стесняйтесь…. А это – особый напиток, – выставил на обеденный стол объёмную бутыль синего стекла. – Красное искристое лувенское вино. Оно уже лет девять-десять, как выдерживается в подвале. Берёг на особый случай, который, похоже, уже наступил. Впрочем, признаюсь. У меня в погребе ещё одна такая бутылочка спрятана. Пусть дожидается дочкиной свадьбы…

– Обязательно колбаски попробуй, – с нежностью поглядывая на Макарова, посоветовала Неле. – Я сама её готовила. Конечно, под маминым присмотром.

Угольщик, зубами вытащив из горлышка бутылки тугую пробку, наполнил вином маленькие стеклянные стаканчики (для дам и юного ван Либеке), и объёмные керамические кружки (для мужчин).

Дождавшись, когда сосуды были разобраны сотрапезниками, Клаас, солидно откашлявшись, провозгласил тост:

– За нашу случайную встречу, циркачи! За встречу, предначертанную кем-то, безусловно, мудрым!

Ставя опустевшую кружку на стол, Тиль отметил:

– Отличное вино. Духовитое, ароматное и забористое.

– Очень забористое, – криво усмехнулся угольщик. – А ещё и очень коварное. После первой выпитой кружки человек беззаботно веселится и поёт песни. После второй – становится не в меру разговорчивым. После третьей – засыпает мертвецким сном…

Из-за раскрытого окна прозвучал размеренный перестук. Раздался противный скрежет железа.

– По улице важно, горделиво задрав голову, шагает профос, – приподнявшись с табурета, сообщила Сооткин. – За ним выступают два, четыре…, ага, восемь стражников. Колонну замыкают три монаха-премонстранта. Двое из них несут на плечах толстые доски. Третий, слегка рыжеватый, плотницкий сундучок…. Странное дело. Странное, видит Бог. Куда это они направляются? Причём, в обеденное время? Ну, не сюда же, в конце-то концов…. Господи Иисусе! Клаас, они сворачивают в наш двор! Быть беде…

Глава девятнадцатая
Предсказанье

Входная дверь, подчиняясь грубому удару, нанесённому подошвой тяжёлого сапога, распахнулась, и мужской голос, состоящий сугубо из начальственных интонаций, приказал:

– Всем выйти во двор! И хозяевам и гостям! Быстро! Иначе подожжём дом! Всем, я сказал!

– Есть запасной выход? – шёпотом спросил Тиль.

– Нету, – ответил Клаас. – А, если бы и был? Толку-то? Далеко ли убежишь? Устроят облаву, перекроют все дороги, поймают, и всех пойманных казнят, жалости не ведая.

– А, сейчас?

– Будем надеяться, что не всех…

Лёнька понимающе переглянулся с напарником, мол: – «Действуем по обстановке, но горячку не порем и глупостями не занимаемся…».

Они вышли во двор.

Шестеро стражников, окружив профоса, грозно ощетинились короткими копьями. Ещё двое целились из арбалетов в Клааса, появившегося из дверей дома первым. Чуть в стороне, рачительно сложив толстые доски на землю, расположились уже знакомые монахи-премонстранты.

«А профос-то – дяденька приметный, импозантный и солидный до полной невозможности», – непроизвольно отметил Макаров. – «Чем-то неуловимо похожий на успешных политических деятелей из моего старого Мира. На российских успешных политических деятелей, ясный огонёк средневековой восковой свечи…. Физиономия щекастая такая, добротная. Сытая и безмерно-добродушная, с аккуратно-подстриженной седой бородкой. Взгляд избыточно-честный и неправдоподобно-открытый. А улыбка добрая-добрая. То бишь, слащавая и лицемерная. Типичная улыбка закостенелого и наглого бюрократа…. Да и одет господин профос весьма прилично и благородно. В меру нарядный камзол безупречного покроя. Бархатные тёмно-фиолетовые штанишки, аккуратно заправленные в новёхонькие сапоги терракотовой мягкой кожи. На голове – чёрная стильная шляпа, украшенная одиноким белым пером. Одиноким, но очень пышным…. Что ещё? Коротенькая (явно декоративная), дворянская шпага на левом боку. В руках наблюдается солидный чёрный посох. На толстой шее висит эстетичная золотая цепь с массивной ладанкой. Пальцы рук украшены многочисленными перстнями с самоцветами…. Умеет, сукин кот, себя подать, ничего не скажешь. Словно среднестатистический российский депутат Государственной Думы двадцать первого века…. Ага, черноволосый премонстрант подошёл к одному из арбалетчиков и что-то старательно нашептывает ему на ухо. Тот, похоже, проникся. Теперь чёрная арбалетная стрела смотрит в мою сторону. Вернее, прямо в грудь молодецкую. И это понятно. Чернявый, очевидно, не забыл о толстой палке, которую я у него отобрал утром. Отобрал и сломал…».

– Кто такие? – картинно опираясь на чёрный посох и глядя в упор на Даниленко, спросил «приметный и солидный дяденька». – Отвечать, тварь длинноносая!

– Бродячие циркачи, – извинительно пожал плечами Тиль. – Остановились здесь на ночлег. Разве нельзя?

– Молчать! И до вас, морды, руки дойдут. В своё время…. Угольщик Клаас! Выйти вперёд!

– Вышел…

– Ты пойдёшь с нами.

– Зачем?

– Великая Инквизиция обвиняет тебя в ереси. Суд состоится сегодня. Между первой и второй вечерней дойкой коров. Вести его будет сам инквизитор Тительман, ближайший соратник высокородного кардинала Гранвеллы. О начале справедливого церковного суда, как и положено, известит городской колокол…. Молчать! Вопросов не задавать! На суде всё объяснят. И тебе, угольщик. И твоей супруге. И всем жителям Дамме…. Если ты честен, послушен и боголюбив, то боятся нечего. Будешь оправдан…. Вытяни вперёд руки, сложенные вместе. Ну, кому сказано?

Клаас подчинился.

К нему, мелко семеня ногами и зловредно усмехаясь, подошёл – с куском толстой верёвки в руках – высоченный монах. Ловкий взмах, второй, третий, и руки угольщика были крепко связаны.

– В тюрьму его, злыдня! – последовала новая команда.

– Добрый господин! Разрешите мне пойти вместе с мужем! – взмолилась Сооткин. – Ради всех Святых.

– Следуй, женщина, – состроив бесконечно-добрую физиономию, милостиво разрешил профос. – Но только до порога тюрьмы. Сиди там и покорно жди. Разрешаю.

– До встречи, друзья. Скоро увидимся, – попрощался угольщик. – Господь нас не оставит…

Два ландскнехта, угрожающе сжимая в ладонях копья, увели Клааса и Сооткин. Остальные стражники остались на прежних местах.

Рыженький монах подошёл к профосу и начал что-то надоедливо нашептывать.

– Отстань от меня, торопыга! – досадливо отмахнулся обладатель «типичной улыбки закостенелого бюрократа». – Всё должно быть по закону. Вот, будет решение суда, тогда…. Эй, клоуны!

– Мы здесь, господин, – изобразил почтительный поклон Тиль. – Слушаем вас очень внимательно. Приказывайте.

– Вон отсюда, бродячие псы! Забирайте ваш смешной фургон, тощую клячу и уматывайте.

– Ослик и собака тоже принадлежат нам.

– Забирайте, раз они находятся вне строений.

– У нас на сеновале остались вещи…

– Молчать! Имущество обвиняемого – до решения Высокого церковного суда – подлежит аресту. Включая всё, что находится внутри дома и прочих хозяйственных построек. Монахи, заколачивайте все двери и окна! Все-все-все, какие обнаружатся. С сеновала, как раз, и начинайте.

Премонстранты не заставили себя долго ждать. Вскоре со стороны сеновала раздался громкий характерный стук – чернявый и длиннющий монахи крепко прижимали массивную доску к косякам дверной коробки, а рыжеватый – с ненаигранным остервенением – забивал молотком толстенные бронзовые гвозди.

– Эй, циркачи! – напомнил о своём существовании профос. – Запрягайте лошадку и проваливайте отсюда. Долго я вас, сволочей заскорузлых и блохастых, буду ждать?

– Как же наш пятнистый Фил? – сдавленным голосом, чуть не плача, спросил Франк. – Неужели, мы его бросим?

– Ночью заберём, – пообещал Даниленко. – Подберёмся к задней стене сарая, оторвём пару-тройку досок и заберём. Ладно, надо уезжать, пока господин профос не разозлился по-настоящему. Отберёт ещё, не дай Бог, все деньги. Что тогда будем делать?

Цирковой фургончик покинул гостеприимный двор Клааса. Иеф и Тит Шнуффий, понуро опустив лохматые головы, трусили следом.

Леонид и Неле сидели рядышком на козлах.

– Ламме, отдай мне вожжи, – попросила девушка. – Есть тут одно подходящее местечко для стоянки. И от торговой площади совсем недалеко, и народ там не шастает. То есть, обходит стороной. Спрячемся на время. Лишним не будет…

– Держи, правь, – согласился Макаров, а после полуминутного молчания спросил: – Как думаешь, за что арестовали твоего отца?

– Думаю, что из-за денег. Матушка не один раз говорила, мол: – «Боком нам выйдет это золото…». Вот, получается, накликала беду…

– Что за деньги? Откуда?

– Триста пятьдесят флоринов. Это очень много, – неодобрительно покачала льняной коротко-стриженной головой Неле. – Щедрый дядя Пост, сводный брат отца, прислал с месяц назад. Он неожиданно разбогател, вот, и прислал – от доброты душевной. Ну, на ремонт дома, на расширение хозяйства и на прочее. Вдруг, например, я соберусь замуж? Как в воду глядел, право слово…. Мои родители до сих пор ни единой монетки не истратили. Вечера напролёт строили всяческие планы и спорили до хрипоты. Мол, как и что…. А окошки-то открыты, тёплое лето на дворе. Наверняка, кто-то подслушал да и донёс.

– Разве получение денег от родственников является непростительным преступлением?

– Простак ты, Ламме.

– Какой, уж, есть…. Ты так и не ответила на мой вопрос.

– Извини, милый. Я, честное слово, не хотела тебя обидеть…

– Я совсем не обижаюсь, – заверил Лёнька, а про себя подумал: – «Повезло мне с Нель, как ни крути. Ничего такого и не сказала, кроме голимой правды, а уже извиняется. Наташка-то была совсем другой. Как только – в горячке регулярных ссор – меня не называла. Извинения? Об этом и речи быть не могло. Мол, диалектика семейной жизни. Не более того…».

Девушка, покаянно повздыхав, продолжила:

– Этот «кто-то» подло оболгал моего отца. То есть, заявил, что угольщик Клаас является подлым и упрямым еретиком. Например, регулярно принимает у себя дома последователей Лютера, скрывающихся от верных слуг Великой Инквизиции…. Возможно, что в доносе было что-то другое. Это и не важно. Был бы повод.

– А, что – важно?

– То, что хитрому доносчику достанется – после сожжения еретика – половина его имущества. Ничего хитрого. Обычное, в общем, дело…. Может, мудрый настоятель Тительман разберётся? Может, сумеет отличить чистую правду от грязной лжи? Отделить здоровые зёрна от бесполезных плевел? Не знаю. В народе о нём говорят только плохое. А между собой называют – «Неумолимым инквизитором».

– Никогда не теряй надёжду, – посоветовал Макаров. – И, вообще…. Я же рядом. Да и Тиль нам поможет. Придумаем что-нибудь. Типа – в обязательном порядке…

Поворот, второй, третий….

Дома закончились, вдоль обочин дорог появился-обнаружился густой кустарник, к которому вплотную подступали высокие деревья.

– Тень сплошная, – принялся ворчать капризный Франк ван Либеке. – Солнышко не может пробиться сквозь густую листву. Пахнет какой-то гнилью. Воздух стал вязким и влажным. В сон клонит. Клонит и клонит…. Иеф беспокоится и нервно дёргает ушами. Тит Бибул даже хвостом вилять перестал. Кто-то загадочно ухает. Ночной филин? Так, ведь, белый день…. Куда мы, вообще, едем?

– Уже приехали, – обрадовала Неле. – Тупик.

Действительно, дорога вывела их на круглую поляну, окружённую со всех сторон деревьями и кустами. По краям полянки – тут и там – располагались аккуратные холмики: и насыпанные из свежей земли, и уже поросшие высокой травой.

– Что это за место? – спросил Леонид. – На кладбище похоже.

– Кладбище и есть. Здесь хоронят, вернее, по-простому закапывают в землю, тела казнённых. Казнённых – по решению суда Великой Инквизиции. Тех, кому отрубают голову. Колесованных, умерших во время пыток и повешенных. Только повешенных зарывают не сразу, а после того, как их тела повисят – в людных местах – недели две-три-четыре. Для пущей доходчивости, надо думать…. Поэтому горожане сюда никогда и не ходят. Опасаются, что здесь поселилась «нечистая сила». Рассказывают о всяких призраках, приведениях и о какой-то Чёрной колдунье.

– Очень хорошо и даже замечательно, – одобрил Тиль. – Это я об обособленности данной общественной территории…. А, где находится торгово-судебная площадь?

– За этим леском. Совсем недалеко. Там и тропа имеется, по которой монахи приносят покойных и фрагменты их тел. И звук городского колокола здесь отлично слышен.

– Угу-угу, понял. Ещё один важный момент…. В какой стороне находится Брюгге?

– Надо вернуться по дороге до первого проулка и пойти направо, ориентируясь на шпиль Церкви Богоматери, – указала рукой девушка. – Вон он – шпиль, блестит на солнце.

– Что мы забыли в Брюгге? – спросил Лёнька.

– Не «мы», а я и Франк, – поправил Тиль. – Вы с Неле останетесь здесь. Будете надзирать за повозкой. Мы же с юным ван Либеке начнём готовить полноценные пути отхода. Как и полагается в таких случаях.

– А, как же…

– Также. В том плане, что так надо.

– Понял. Чем нам сейчас заниматься?

– Чем угодно. Но только не любовными глупостями и усладами, туманящими глупые головы. Гуляйте, разговаривайте, обменивайтесь мироощущениями. Главное, не расслабляйтесь. Наблюдайте за окрестностями. Прислушивайтесь. Принюхивайтесь. Держите ухо востро…. Всё, надеюсь, ясно?

– Более или менее.

– Вот, и ладушки. Франк, за мной!

– И-а, и-а, – просительно заблажил ослик.

– Гав, гав, – поддержал приятеля Тит Шнуффий. – У-у-у…

– Место плохое? – понятливо хмыкнул Даниленко. – Могильная дрожь пробирает – до самых костей – ваши мохнатые тела? Чудится – невесть что? Понятное дело…. Ладно, братья меньшие, возьмем вас с собой. Не вопрос…. Ходу, ребятки! Ходу! Время поджимает…

Тиль и Франк, сопровождаемые псом и осликом, ушли.

Вернее, припустили быстрым-быстрым шагом.

– Шевели недозрелыми помидорами, господин ван Либеке! – раздалось со стороны дороги. – Иеф и Тит Бибул, мать вашу, не отставать! Переходим на бег трусцой…

– Всё слегка странно, – заворожено пробормотал Макаров. – Главным образом, это тайное заросшее кладбище. Витает в здешнем воздухе что-то такое…. Какое? Эдакое. Тревожное, пугающее и непонятное. Даже холодный пот выступил на спине…. А, Неле?

– Наверное, не знаю. А-а-а-а, – заразительно зевнула девушка. – Ничего уже не понимаю. Совсем. Извини, милый. А-у-у-у…. Не спала – целую ночь. И сейчас – сплошная ерунда. Отца увели…. За что? Спать очень хочется. Очень-очень…

– Давай, иди сюда. Подожди, я рогожку подстелю…. Повремени чуток, родная. Сюртук подложу…. Ага, всё готово. Ложись. Спи.

– Спасибо, мой Ламме. Ты такой добрый, отзывчивый и хороший. Это что-то…. Х-ры. Х-ры…

– Уснула, понимаешь, – восхитился Лёнька, шёпотом, понятное дело. – Умаялась, бедняжка белобрысая. Бывает…

Он, бережно набросив на спящую Нель кусок серой холстины, выбрался из фургончика.

То бишь, спрыгнул на землю.

Вокруг безраздельно властвовала чуткая кладбищенская тишина. Только в густых кустах орешника – время от времени – задумчиво и надменно каркала старая тощая ворона, мол: – «Помните, глупые и наивные людишки, о бренности Бытия. Не упивайтесь, попусту, гордыней и тщеславием. Ибо, все – рано, или поздно – Там будем. Там, где тихонько поёт одинокая и чистая свирель. Вечно – поёт…».

Где-то вдали начала глухо куковать кукушка.

Сперва Леонид считал, а потом – на цифре «сто пятьдесят» – бросил. Мол: – «Зачем время терять? Люди, всё равно, столько не живут…».

Он бесцельно, размышляя о всяком и разном, бродил по полянке, переходя от одного земляного холмика к другому.

О чём – размышляя?

О любви и ненависти, о добре и зле, и, понятное дело, о бренности земного Бытия. Как и полагается – среди приличных людей…

– Странно, но на каждом втором холмике имеются полевые цветы, – пробормотал Лёнька. – То есть, они не растут, а лежат. Я имею в виду, где-то сорванные и принесённые сюда…. Значит, за могилами кто-то ухаживает? Кто? И почему, интересно, цветы лежат не на всех холмиках?

Вновь закаркала ворона – на сей раз часто, тревожно и рассерженно. Вскоре послышались громкие и заполошные хлопки крыльев. Над поляной промелькнула серая тень. Макаров, положив ладонь на рукоятку кинжала, насторожился.